Глава 7. Авиашвабра русской «интеллигенции»

 

«Гермес: Пахнуло чем-то смердным на меня! Геракл! Что за напасть такая?» Аристофан

 

«Мыслить (для интеллигента) - означает беспре­станно каркать и накаркивать»  Умберто Эко

 

 «Не откладывай на завтра все, что можно съесть сегодня» Молва

 

                  

 «Проницательный взор божественного разума – интеллигенции»... Эта строка из великой книги философа VI века Боэция - может быть, первое определение интеллигенции. Спешу поздравить, мы подобрались к загадке загадок. Тема эта неисчерпаема и непостижима, но именно она отличает русских от прочих народов мира. Итак: русская интеллигенция и судьбы мира - сиречь русской интеллигенции.

В трагичной судьбе Михаила Александровича преломились все апокалипсические невзгоды распятой и изнасилованной русской интеллигенции. – Тут же обольется слезами либерал. - Только этот крестовоздвиженский опыт надломленного, но несломленного гения и позволил писателю замыслить, дерзнуть, продвинуть и совершить несравненный подвиг, имя которому «М и М» - кантата героическому мученичеству русской интеллигенции и личной Голгофе Булгакова.

Если позволите, я продолжу: «Что выпало на долю писателя в 1928—1929 годах, из­вестно. Рапповская критика неистово разносила все его пьесы, возвращалась и к прежним его «грехам» — «Белой гвардии», к сатирическим повестям, вела яростный огонь по их автору, стремясь распять его, уничтожить, стереть с лица земли...Как было не вспомнить ему неистовство синедриона иерусалимского, который осудил когда-то за инакомыслие на казнь то ли мифического, то ли реаль­ного бродячего философа, проповедника добра, справедли­вости и милосердия. Лишь то, что сама эта критика была неправомочна приводить свои приговоры в исполнение, еще позволяло писателю до времени избегать распятия. Но был в его истории и свой Понтий Пилат — Главрепертком, который необходимыми полномочиями обладал и, хоть колебался, то запрещая, то разрешая его пьесы, все больше уступал давлению рапповцев. Булгаков понимал, что рано или поздно будет распят. Однако теплилась в нем, видно, надежда на здравый смысл «прокуратора», на возможность взаимопонимания с ним. И может быть, представлялся ему такой спор, ка­кой в романе, уже после казни философа, Пилат видит, во сне: «Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем» (В.Г. Боборыкин «Михаил Булгаков»).

Но прежде чем возобновлять бесконечный спор о крестах и бубнах русской интеллигенции, может быть, не мешало бы разобраться: а нужен ли кому весь этот сыр-бор с разблюдовкой на столики для пролетариев, крестьян, духовенства и интеллигенции?

Ведь вот сам Борис Моисеев выдал газете «Труд»: «Мы все из одного теста, у нас у всех за плечами одна история: социализм, война, лагеря, холод, голод».

Бориска, ты не прав(или: права?)! Тесто, оно, может, и одно, а вот цвет, концентрация дрожжей и степень свежести, сиречь вони, у каждого - своё. Каждый по себе мерит. Для некоей голубоватой ижицы, как какой-никакой танцор-песнопевец, в нашей истории всё - дрянь! Ну, ничего светлого, хорошего, устойчивого… Точно и не было самой спокойной жизни без выстрелов и взрывов, без террора и инфляции, не было пионерлагерей и бесплатных санаториев, больниц и институтов. Не было полета Гагарина, высокого искусства и подлинной культуры, не было гордой уверенности гражданина самой великой державы… Только лагеря, холод, голод!!! Да хрен вам! Отсюда вывод: нет, господа, раненько нам сливаться в общем тесте-жижице, и очень даже стоит делиться, только не по сословиям, а по нравственности и ее отсутствию. Чтоб раз и навсегда разобраться, кто прав, а кто крив.

Инна Макарова, прямо скажем, не менее яркий работник сцены, так она вообще не терпит всякого рода извращений, которые «элита» зачем-то именует творческими стилями, приемами и видением свободного художника, или, если по-научному, нетрадиционной ориентацией: «Никакой клиники я не люблю, - выстреливает народная артистка СССР, Любка Шевцова из героической эпопеи Герасимова. - В искусстве ее быть не должно, а больные должны лечиться – тут не о чем спорить».

Вернее, с этим трудно спорить. Сама жизнь убеждает. Даже оглядываться не надо. Чернуха заливает со всех сторон, хлещет из всех щелей и скважин. Чем больше у нас звучит упаднических, грязных и животных тем – в музыке, новостях, рекламе, фильмах, литературе - тем больше в стране шизофрении, самоубийств, разврата, преступлений и болезней. Особенно давит, сушит и глушит мозги дебильная музыка, от которой просто некуда деться: она достает с ТВ-экрана, она преследует в автобусе («Русское радио»), она добивает на улице – из динамиков…

Не зря же настоящий композитор-мелодист Владимир Дашкевич паникует.

В стране звучит очень много просто плохой музыки. Она не так безобидна, как это может показаться на первый взгляд. Ведь музыка программирует человеческое подсознание. А наши люди, особенно, молодежь, которая слушает музыку в режиме «нон-стоп», буквально купаются в музыкальной помойке. Вы посмотрите, что такое современная попса. 95 % - в миноре. Минор – это знак беды. В классике мажор и минор, то есть свет и тьма, были сбалансированы, там всего в меру – и грусти, и жизнеутверждения. Но тем ремесленникам, что нынче выдают массовую продукцию, не до сложностей. Подобрали три минорных аккорда на гитаре (это проще всего) -  вперед! Вот так народ погружается в депрессивное состояние. Отсюда агрессия – на других либо на себя...

В прошлом веке произошла глобальная музыкальная катастрофа... Музыка превратилась в фон. И нужно осознать это как факт, губительный для музыкальной цивилизации. Музыка, направляющаяся прямо в подсознание, перестает быть источником живой информации, которая постоянно разрешает какие-то духовные  вопросы и создает новые структуры – программы выживания. А когда перестают создаваться новые структуры и не работает программа выживания, возникает дикое количество музыкального мусора. Вместо программ выживания создаются программы самоуничтожения. Музыка высокой цивилизации создает победителей.

А вся наша дремучая попса действует на подсознание молодежи и способствует возникновению поколения неудачников. – Владимир Дашкевич. Интервью газетам «Известия», «Труд».

Террористы – это не те, кто с автоматами, а те, кто в телевизоре насаждают бездуховность. Все эти «фабрики звезд», внушающие, что не надо учиться. Вот такой духовный терроризм более страшен... Наше время какофонией вряд ли можно назвать. Потому что какофония – неорганизованный набор звуков. А то, что происходит сегодня, очень хорошо организовано, в том-то и весь ужас. Наша страна – расстроенный рояль. И заметьте: отменной марки рояль. И нужен очень хороший настройщик. Очень нужен. – Евгений Дога. Интервью газете «Трибуна».

Слова ответственных художников. Таких сегодня крайне мало среди тех, у кого микрофоны, пульты, редакции, дирижерские палочки и телекамеры, разумеется. Отсюда и столько претензий к «интеллигенции», отсюда и попытка понять: что она такое, с чем ее едят, и не отравишься ли после такой пробы? Василий Шукшин всегда избегал стереотипных формул: «Интеллигентный человек. Это ответственное слово. Это так глубоко и серьезно, что стоило бы почаще ду­мать именно об ответственности за это слово. Начнем с того, что явление это - интеллигентный человек - редкое. Это - неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется  для созвучия - подпеть могучему басу сильно­го мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса «что есть правда?», гордость... И - сострадание судьбе народа. Неиз­бежное, мучительное. Если все это в одном чело­веке — он интеллигент. Но и это не все. Интелли­гент знает, что интеллигентность — не самоцель».

Старый диссидент с жалостью взирает на автора: «Вы еще щенок, но безнадежно устарели. Вы не имеете представления об этикете, вы не знаете, что такое нормативы. Вы не умеете жить по правилам. И ваш Шукшин сейчас, как миленький, был бы вынужден соблюдать конвенцию, что он делал и тогда, иначе б ему ничего не дали. Посмотрите на его семью».

В каждом обществе существует негласный, но строго соблюдаемый нравственный кодекс, опирающийся на аккуратные предписания этикета. Тому, кто сохраняет его условности, заранее прощаются всяческие прегрешения, строго наказуемые и осуждаемые законом и официальной нравственностью: казнокрадство, чиновничий произвол, ужасающая распущенность, невообразимая моральная гниль. В 90-е годы конвенциональное лицемерие вместе с ложью, неслыханной коррупцией и дикими феодальными нравами начали возводиться в государственный статус, угрожая нормальному социальному устройству общества. В эти годы русскоязычную пишущую братию захлестывают тяга к соблазнам и утехам жизни и неутомимый рост накопительных аппетитов…

Литература теряет ориентиры, выписывая «русский характер» в гипертрофированном виде, все чаще сталкиваешься с неким дальтонизмом в обрисовке народного характера, с выпячиванием его негативных, пассивных сторон, с откровенным любованием весьма воинственной "чудачинкой» в нем, отодвигающей и затушевывающей главное, осевое, державное, то, на чем действительно держится мощь и будущее народа. Появилось невероятное количество мужичков с кособочинкой, старичков с мудроватой косноязычинкой, а сверх того разбитных бабенок, безграмотных знахарей, ясновидящих дурачков и т.д. и т.п. - Николай Федь «Феномен Проскурина».

- Я не знаю, про что вы тут мне втираете. Какой Проскурин, почему Проскурин? Мне семиюродный кисель ваш Проскурин, – явно взбешен диссидент. - У нас, что мало другой совести нации? Вот академик Дмитрий Сергеевич Лиха... Ушел. Тогда член-корр Сергей э-э Аверинцев. Тоже ушел? Это тоже была совесть нации. В ущерб своей научной деятельности этот подвижник так же, как еще одна совесть - Юрий Корякин, ушел в Думу. Помню его, как теперь оказывается, последнее интервью «Человек должен ощущать себя внутри веков», где великий филолог на вопрос, тяготило ли его участие в политике, мужественно отвечает: «Я считал это своей обязанностью именно в тот момент – момент исключительный, когда принимались очень важные решения». Это к вопросу о том, есть ли она, настоящая русская интеллигенция.

- Логика! Вишь ты! – Бушует коммунист. - А сегодня решения какие? Не важные, безответственные?! По земле! По энергетике! По ренте! По ЖКХ! Ах, ну как же, видимо, тогда, в начале 1990-х, все-таки решили главное – разрушить страну и отобрать у народа все, созданное за 75 лет. Эка, грамотей! Хорош! Посоучаствовал, значит, в политике, все разрушил, да и залег внутри веков, схоронился от ответственности в прошлом…

Последние годы жизни Сергей Аверинцев занимался «переложением ветхозаветных в прошлом псалмов». Пере-лож-ением! Не путать с Со-лже-нием. И поучал, мол, не совсем правильно «не думать о вещах неприятных, не позволять себе никаких травматических переживаний и т.д. И мне кажется, что это небезопасно, что человек не должен отказываться от того человеческого существования, которое ему грозит болью».

Не правда ли, свежее наитие? Достоевский и Гоголь просто отдыхают. И до чего аккуратненько, стерильненко: «Человеческая жизнь, я еще раз повторяю, ни в коем случае не устремляясь ни в направлении ложных трагедий, ни тем более в направлении мазохистских тенденций, не должна быть чересчур анестезирована».

Сколь куртуазный оборот! Однако, если без шуток: это только россиянский «интеллигент» нарочно старается не обезболивать себе жизнь. А вот какой-нибудь русский раб или пленный «федерал» под топором горского абрека вряд ли будет рассуждать о том, ложная его трагедия или все-таки нет, да еще о том, как бы побольнее себе сделать! Он и выкрикнул бы, кабы  позволили, с кровью вместо зубов: «Чем фигурные фразы клепать, ты бы, дорогой наш анестезиолог, поменялся хотя бы на сутки ролью с рабами, пленниками, заложниками. Тогда б и посмотрели, о чем запоешь. Кому ты,  уважаемый филолог, предлагаешь свои стильные рассусоливания? Быть может, это Святому Герою России Евгению Родионову, перед тем, как его обезглавили ваххабиты, стоило погадать об абстрактной мере допустимости мазохизма?! В его конкретной ситуации»…

Задумывается ли об этом, из своего сытого и безопасного закутка наша соль земли, россиянская интеллигенция? Где уж, они выше примитива и грубой конкретики. Не потому ль из уст нафабренного «эстета» Аверинцева веет просто Ледовитом океаном кощунства, когда он докторально и отстраненно внушает, но при этом ведь и потенциальному пленнику, мученику и рабу, что не стоит жить обезболенно - под анестезией? Так разглагольствовать может лишь оторванный от жизни, ограниченный эгоцентрист. «Чересчур обезболенная жизнь становится лишена значительности», - очень красиво завернул Сергей Сергеевич, не сознавая, что эта фраза воспринимается, как эпиграф к жизни подобных ему «интеллигентов»: ну что им современная трагедия России, когда главное – переводить (у этого слова есть и другой смысл) псалмы?! И член-корреспондент АН блестяще подтверждает свою «обезболенность» буквально в следующем перле: «даже в самые тяжелые времена религиозных войн, сравнительно, с которыми современные катастрофы – это нечто очень благополучное»…

Для кого, культурный вы наш? А что бы сказал Сергей Сергеевич, окажись он по стечению мазохистских обстоятельств на месте какого-нибудь коллеги из Таджикистана (Косова, Карабаха, Палестины) в разгар местнической резни? Впрочем, факт явного благоволения к религиозным войнам цивилизованной Европы (в России таковых не было!) неслучаен. Ибо здесь же Аверинцев не исключает «своего участия в эффективном диалоге с одной из самых близких вселенных, с католическим миром».

Вот он ключ: католичество было самым страшным врагом нашего государства, католичество превозносили те, кто изысканно называется диссидентами, а неизысканно – перебежчиками, кто открывал ворота Пскова ливонским псам-рыцарям. После всего этого уже не удивляет, что тихому и эрудированному профессору по нутру «добродетель, которая предполагает ощущение риска», то есть остроты ощущений.

Я по жизни много смеялся, но вот лет уж 15 не смешно вовсе, а страшно. В кой уж раз наши «интеллигенты» свое стремление к не «серой» жизни ставят выше застрахованной – по-ихнему декретивно гарантированной - жизни большинства, которую и принесли в жертву. Они хотели, чтоб «этот мир прогнулся под нас». Вот и взяли на себя право вершить судьбу всех, решая, как жить всем: серо, но надежно, либо не серо, но опасно! Выбрали второе, навязав волю большинству. Демократия? Типичная диктатура меньшевиков! Есть что сравнивать с большевистской диктатурой. Во всяком случае, в отличие от большевистского гарантированного прошлого, теперь у всех нас навязанное горсткой будущее без гарантий, но с головокружительным риском. А у большинства – и без самой жизни. Зато не серое. Так они решили! «Нам же интересно кувыркаться. Ну, так заставим кувыркаться всех». И уже больше 10 миллионов откувыркались – крякнули без гарантий – ради развеселой жизни плейбоев из бомонда.

А ведь не кто иной, - любезный нашим западникам философ высказал достаточно крамольное суждение об ихней перестройке:

«В России снова случилась революция, начавшаяся с Перестройки, и ее можно понять как протест против материального благополучия, ибо последствия ее для экономики и политики оказались поистине катастрофическими. Сможет ли Запад совершить нечто подобное, решатся ли люди отказаться от комфорта ради призрачной свободы, которой они к тому же и не хотят? Но не стоит переоценивать религиозное, эмансипирующее значение русских революций. На самом деле интерес, который лежал в их основе, был не идеальным, а, прежде всего, материальным. Да, люди мечтали об освобождении и справедливости, но они думали о хлебе насущном: в 1917 году - о земле, в 1985-м - об "экономной экономике".  Протест интеллигенции было бы неверно считать совершенно пустым. На самом деле царство Антихриста не так уж и безопасно» (Жан Бодрийар «Одномерный человек»).

Западопоклонство наших интеллектуалов, их бездумное холуйство перед просвещенной Европой поражают, и не первый век. Послушайте: «Из шпионствующей России попасть в римский монастырь – это просто из огня в полымя. Последние слова генерала (епископа-иезуита): «Вы откровенный человек». В устах генерала это было самое жестокое порицание: «вы человек ни к чему не пригодный»… Католическая церковь есть отличная школа ненависти… Вместо святой церкви я нашел там придворную жизнь в ее гнуснейшем виде… Самый подлейший русский чиновник, сам Чичиков никогда не льстил, не подличал, как эти монахи перед кардиналами» (С. Куняев «Поэзия. Судьба. Россия»).

Опять Герцена на правеж поволокли.

Причем тут Герцен? Станислав Куняев привел старый-престарый доклад самого обласканного русского диссидента Владимира Печерина, на него доныне молятся наши эстеты. Любишь Запад - люби, но нужно ведь знать меру, а россиянские правозащитники, признавая абстрактные права и общечеловеческие ценности за кем угодно, забыли о единственном праве – праве России на независимость, на развитие, а ее граждан - на жизнь, на будущее.

Диссиденты подпиливали главную опору идеократического государства — согласие в признании не­скольких священных идей. В число таких идей входили идея справедливости, братства народов, необходи­мость выстоять в холодной войне с Западом. Диссиденты, говоря на рациональном, близком интеллиген­ции языке, соблазнили ее открыто и методично поста­вить под сомнение все эти идеи...

Разумеется, без того, чтобы на сторону противника в холодной войне перешел весь правящий слой (номенклатура), эффект от диссидентов был бы нуле­вым — обоснование советского строя вполне могло бы быть переведено на язык рациональных понятий, и в открытом диалоге никакого шанса на успех диссиденты иметь не могли. Более того, в этих условиях само их внутренне противоречивое движение просто исчезло бы. Так что уже с 70-х годов его живучесть и успех определялись уже не только явной поддержкой Запада, но и тайной поддержкой номенклатуры вплоть до ее высших уровней. При этом, поскольку будущие "архитекторы и прорабы" перестройки ориентирова­лись именно на союз с Западом, то режим наибольше­го благоприятствования предоставлялся диссидентам-"западникам". Если против них и применялись "репрессии", то к этому обязывал сам жанр политиче­ского спектакля и роль диссидентов как борцов с то­талитаризмом". Не было бы Сахарова времен пере­стройки без его "ссылки" в ужасный город Горький.

Судя по публикациям и выступлениям диссидентов во время перестройки, в большинстве своем они были людьми с очень специфическим, суженным сознанием, в котором мессианская идея борьбы с "империей зла" потеснила, а порой и вообще вытеснила здравый смысл и ценности, утверждающие жизнь обычного че­ловека. Поэтому, как бы ни относиться к идеям дисси­дентов, ни в коем случае нельзя было в 80-е годы до­пускать их к власти и тем более делать законодателя­ми в сфере морали и политики. Строго говоря, сам жизненный "жанр" диссидента этому противопоказан. - Сергей Кара-Мурза «Евреи, диссиденты и еврокоммунизм».

Да, будет валить на диссидентов. Самые трепетные почвенники-славянофилы, самые правильные христолюбивые батюшки, ваша любимая «черная сотня», наконец, - где были вы все, когда грянул Октябрь? Не говоря уж, что самая лучшая в мире Православная церковь была о ту пору на недосягаемой выси официального культа...

Знакомые все звуки. Если можно, минутку для речевой разминки, пардон, ремарки…

Общественный деятель. Погибло, все погибло! Умерло все, и мы умерли, бродим, как живые трупы и мертвые души? До сих пор ничего я не понимаю, мой ум отказывает­ся вместить. Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам, а теперь — это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость всему слетевшемуся воронью. На месте шестой части света ока­залась зловонная, зияющая дыра. Где же он, великодуш­ный и светлый народ, который влек к себе сердца добро­тою и детской верой, чистотой и незлобивостью, даровито­стью и смирением? Теперь — это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей сверху донизу в крови и грязи, во всяком хамстве и скотстве. Совершилось какое-то черное преображение, народ Божий стал стадом гадаринских свиней.   

Дипломат. А я снова повторяю, что уж если искать ви­новатых в той народной беде, которая связана с револю­цией, то наиболее тяжелая ответственность лежит на рус­ской церкви. Я даже не говорю о раболепстве и молчальничестве высшей иерархии, — это уж у всех на зубах настряло. Но церковь обнаружила здесь и культурную свою несостоятельность, прямо оказалась в историческом банк­ротстве. Как ни мало было оснований верить грезам о на­роде-богоносце, все же можно было ожидать, что церковь за тысячелетнее свое существование сумеет себя связать с народной душой и стать для него нужной и дорогой. А ведь оказалось-то, что церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе… А что может здесь противопоставить православие всем западным исповеданиям и особенно протестантизму, явно побеждающему в этой войне? Страшный исторический счет предъявлен церкви революцией. Я и не знаю, будет ли она в со­стоянии его оплатить.

Светский богослов. Вы судите о церкви, как и боль­шинство русского общества, откуда-то извне, со стороны: вот существует там, у простого народа, которому и Воль­тер разрешил Бога выдумать, его мужицкая церковь.  Ей вы холодно и надменно ставите неудовлетворительную от­метку на историческом экзамене, на котором сами-то про­валиваетесь еще безнадежней. Это и есть наше главное несчастье: образованный класс по отношению к церкви занял положение безответственной оппозиции, он только требует и критиканит, вместо того, чтобы самому стать в рабочую запряжку и принять на себя свою долю ответственности. Попробуйте сделать это, и сразу весь ваш критический пыл погаснет, потому что воистину трудна работа Господ­ня, и проклят всяк, делающий ее с небрежением. – Сергей Булгаков «На пиру Богов» (пьеса 1918 года).

Это к вопросу о свежести сегодняшних выпадов против православия.

Выпады у всех одни и те же со времен питекантропа. Разница в том, что некоторые искренне хотят измениться в лучшую сторону. Но это ничуть не умеряет злобы оппонентов.

К сожалению, вот уже больше ста лет на Руси самые остро заточенные и рисковые темы и зачехлены под стать. «Еврейский вопрос» и «гниль русской либеральной интеллигенция». Только тронешь, тут уж и вонь, и шипение, и яд… А уж не дай-те Боже задеть кого из вожаков, особливо духовного звания.

Нас кто только не бодает, - тяжко отзовется поп. - Вы себя к либералам не относите, но чем ваши выпады лучше той оглушительной русофобии, которую обрушили режиссер Бортко, профессор Чудакова и артист Басилашвили на дьякона Андрея Кураева за то лишь, что он в своей книге о «М и М» посмел несколько раз произнести, видимо, без требуемой почтительности слово «еврей»? Мариэтта Чудакова сходу нокаутировала его чуть не статьей за разжигание антисемитизма и, пока не очухался, потребовала изъять электронный вариант книги из Интернета. Булгакову, тому еще сильнее достается по части юдофобии, хотя у него и намека на это лично я не вижу.

Стоп, всякому овощу свой срок. Сейчас срок – русской интеллигенции. Хотя просемитские претензии к Булгакову понятны. Это не только фамилии самых неприятных персонажей романа, не более, впрочем, пугающие и проговариваемые, чем у еврея же Ильи Ильфа (Файнзильберга), а то, как преподнесен Каифа – первоиерах древних иудеев.

То-то и обидно, что интеллигенция, на словах бьющаяся против диктатуры и тоталитаризма, умолкает, как трахнутая в оба ухо Децлом и Заплатками, как только те же грехи находят и показывают в далекой, очень далекой истории, да не где-то там, а у неприкосновенных евреев.

А ведь что, собственно, такого запретного сделал Булгаков? Очень осторожно, прямо-таки, деликатно показал, что древнееврейский тоталитарист Каифа смертельно боится выпустить свой народ из-под капюшона покорности и общей, клановой поруки, свойственной этому народу.

Ксенофобы, антисемиты!!!

Что и требовалось доказать. Сносит крышу, ничего не слышу. Господа юдофилы, вы б глянули хотя б разок на себя со стороны. Вы ведь так примитивны и однобоки, что всё, даже самое космическое, самое широкое сводите к узенькому обвинению в антисемитизме – всё-всё, что не по нраву, не по уму, не по чину. И эти люди еще говорят о плюрализме, об уме, о широте и эрудиции избранной нации, ратуют за многообразие прав и явлений.

Ваш «Караул, антисемитизм!» – убогий аргумент весьма ограниченных, за 3000 тысячи лет ничуть не поумневших, занудных в своем однообразии, «ксенофобов, консерваторов, доктринеров, обскурантов и сектантов». Узнаете? Парируем вашими же любимыми и бесконечно повторяемыми штампами.

Фашизм, народ снова загоняют в гетто!

Уважаемые, а почто оскорбились-то? Это ведь не фашисты, а ведущие идеологи сионизма, такие как А. Штайнзальц, черным по белому написали, что евреи – не нация, а семья, клан, изолированный и не поддающийся ассимиляции. Ровно 70 лет назад великий сионист Владимир Жаботинский утверждал: «Я тут разочарую наивного читателя, который всегда верил, что в гетто нас силой запер какой-то злой папа или злой курфюрст. Гетто образовали мы сам, добровольно». Ни для кого не секрет, что это произошло еще в ходе вавилонского пленения. Попав обратно в Палестину, евреи не ослабили своей непроницаемости. Гои, акумы – это прозвание людей-скотов-иноплеменников.

И вдруг - Иешуа! А с ним свобода духа, свобода мысли. Справедливость для всех, а не только для избранных. Кстати, в этой всечеловечности - отличие булгаковского Иешуа от библейского Иисуса, от всех пророчествовавших библейских предтеч. В этом – самая страшная крамола, которую несли идеи Иешуа в глазах Синедриона, церкви, любой власти – тех, кто так или иначе делят людей на верхи и низы. Иешуа отвергает избранность, исключительность людей, классов, групп и отдельных народов. Он перечеркивает доктрину Исайи…

Что вы нам втираете про какую-то доктрину Исайи! Исайя был библейский пророк, кажется, 8 или 7 века до новой эры. Доктрина! Тогда и словес-то таких не изобрели.

О, честный человек, спасибо за откровенность! Надо же, какое упущение. Что ж, наше призвание – устранять белые пятна и черные дыры невежества. Помечаем: «доктрина Исайи». Делаем галочку. Повременим – поговорим. А во имя этнической беспристрастности предлагаем выкладку  аналитического исследования иудейского раввина - между прочим, настоящего, честного и смелого…

Реформа Моисея

В еврейском народе, несмотря на постановления, свойственные политической общине, каждое колено живёт и развивается сообразно своим особенностям, своими путями и ведёт войны не только с внешними врагами, но и с соседними коленами по традициям пастушеского быта. Вследствие этого еврейский народ не мог составить без особого руководства сплочённую нацию и должен был скоро распасться…

Независимо от этого, хотя Пятикнижие Моисея и охватило все стороны еврейской жизни, определило религиозный, общественный и государственный строй этого народа, дало им законы политические, экономические, гражданские и уголовные, но расшатанный нравственно долгим пребыванием среди языческого мира в Египте израильский народ не был в состоянии принять не только блага свободы и эмансипации, но даже возвратиться к монотеизму и сохранить заветы и клятвы, данные им истинному Богу. Великие законы Моисея оказались для него неприменимыми и неисполнимыми. Ещё на пути к Обетованной земле, под свежими впечатлениями заветов Иеговы на глазах боговдохновлённого Моисея евреи преклоняются то пред золотым тельцом - символом богатства, то пред медным змием - символом лукавства и хитроумия. Моисей надеялся, что в течение сорокалетнего странствования по Аравии старое поколение вымрет, а новое перевоспитается, но, как увидим, наследственность и прирождённые качества взяли своё…

Вместе с тем, вступивши в Обетованную землю, как говорит нам история, с огнём и мечом и варварски истребляя и сметая с лица земли всё живое, евреи создали себе врагов в окружающих их соседях, с которыми должны были вести впоследствии постоянные войны. Разрозненный на колена еврейский народ не мог силою оружия отражать мщение своих врагов, а потому долгим опытом выработал в себе политический такт - ловко переходить в случае войны на сторону сильнейшего соперника между ссорящимися соседями, заискивать его покровительство и потом растлевать его всевозможными средствами как религиозного, так и политического свойства, чтобы завладеть торговлей и промышленностью.

Так рухнуло и разрушилось колоссальное здание законодательства Моисея, от него остались одни развалины, и мечта великого пророка создать социальное государство не осуществилась. Идолопоклонство разрозненных колен и падение нравов довели евреев до того, что святыня их - Иерусалимский храм - был разрушен и сами они сделались вавилонскими пленниками.

С этого времени начинается перерождение евреев: вместо гуманных законов Моисея, отброшенных и забытых в своих идеях, создаются новые; наступает новая эра израильской жизни, в которой возродились талмудизм и "обработанные скрижали", лежащие в основе настоящего социального быта евреев…

Реформа Ездра

Для ознакомления народа с Пятикнижием, о существовании которого многие забыли, Ездра перевёл его с совершенно непонятного древнееврейского языка на общеупотребительный халдейский язык. При этом Пятикнижие было добавлено разъяснениями и толкованиями и составляло то, что называется "Тора" (закон). По содержанию своему Торы разделялись на две части, из которых одна содержала историю еврейского народа и связанной с ней Обетованной земли, а другая ? 613 законов, обнимающих все проявления духовной, политической и гражданской жизни евреев.

Чтение Тор Ездра сделал публичным и обязательным по понедельникам, четвергам и субботам, а тем, которые вздумали бы уклоняться от общественных чтений Тор в продолжение трёх дней, объявил тайное преследование подосланными судом. Затем за малейшее нарушение законов Ездра ввёл строгие наказания - до смертной казни включительно.

В общественной жизни, чтобы оградить евреев от влияния язычества, Ездра предписал под страхом смертной казни расторгнуть браки с язычницами и запретил их на будущее время. При раздирающих душу криках, при отчаянных воплях евреи должны были выгнать из Иерусалима своих жён, не имея силы противиться распоряжениям правителя.

В социальных отношениях между евреями с падением экономического равенства произошли коренные перемены. Вместо равноправных граждан теперь возникли два класса людей, неравных по правам и обязанностям, - классы правящих и подчинённых. К первому, соответствующему современным "морейне", относились первосвященники и князья, возвратившиеся на родину, и все учёные чтецы, изучавшие Тору и получившие название "рабой", что значит господин. Второй класс составлял чёрный люд - "амигарейцы" (в переводе "народ земли"), которым новый закон Ездры предоставлял гораздо меньше прав, чем пользовались ими рабы не только по законам Моисея, но даже у язычников. Так например, всякий морейне мог завладеть имуществом амигарейца, и никто не смел заступиться за него; всякий еврей обязан возвратить владельцу найденную вещь, если только она не принадлежит амигарейцу; браки морейне с амигарейцами строго воспрещались, ибо амигарейцы - земляные гады, а жёны их - пресмыкающиеся; наконец, всякий морейне, убивший амигарейца, не преследовался законами. Раввинские законы не дают покоя амигарейцу даже и на смертном одре. Рабби Елиазар говорит, что к умирающему морейне ангел смерти ("мелах-гамовеш") подходит тихо и ласково, но к смертному одру амигарейца приближается с гневом и со страшными терзаниями перерезывает ему горло особым ножом ("лайта").

На иноплеменников и вообще не евреев Ездра установил точку зрения полного ненавистничества. Разжигая патриотическое чувство евреев и возбуждая надежду на скорое восстановление царства Давида, Ездра в то же время внушал народу, что языческий властелин не может быть царём еврейским, что исполнение предписанных законов есть только временная необходимость и что имущество окружающих язычников есть собственность евреев, которым последние могут пользоваться всеми решительно способами.

Такая ненависть к народам, такой фанатизм и такая отчуждённость, положенные в основание постановлений Ездры вместе с кривотолками Пятикнижия Моисея, создали, можно утверждать, все последующие бедствия еврейского народа, которые преобразователь едва ли мог даже предвидеть. - Рабби Дижь-Ракель «Моисей и Ездра».

Ловко тут стрелки переводят. – Уже восхищен юдофил. - И Жаботинского в строку вплели. Так договоримся, что и в Освенцим евреи себя сами загнали, и в сталинские репрессивные списки своей рукой записали…

Извлекались ценности из недр России и ее природных ресурсов — в первую очередь лесов. Сначала «трудовая армия» под руководством Лейбы Троцкого, а потом и система ГУЛАГа. Эту систему создает государ­ство, а не еврейский кагал, тут нет сомнений. Но вот 4 августа 1933 года ЦИК СССР награждает орденом Ленина «наиболее отличившихся работников, инженеров и руководителей Беломорстроя». Всего восемь человек награжденных: Г.Г. Ягода, Л.И. Каганович, М.Д. Коган, М.Д. Берман, С.Г. Фирин, Я.Д. Раппопорт, С.Я. Жук, Н.А. Френкель, К.А. Вержбецкий. Шесть (6) из восьми (8) — евреи. Ах, эта ужасная статистика... Антисемитская наука! Наверное, это в «Союзе русского народа» придумали. - Андрей Буровский «Евреи, которых не было», книга 2.

Этот Буровский - язвительный хлюст и упроститель, подгоняющий материал под выбранную схему, но с точки зрения вываленных фактов и свидетельств у него вышел очень любопытный двухтомник, где критически и, подчас, нелицеприятно разбираются самые спорные мифы, связанные с евреями: от богоизбранности до Холокоста, - доволен поп.

Да, интеллигенция – тема так тема! Про роман забыли. И правильно: автор бы не стал так уж идеализировать Булгакова. Он ведь что? - воспевает любовь мастера и Маргариты. А оба они – не что иное, как зеркало советской интеллигенции тех лет. Два лица в одном зеркале.

- Если на миг позабыть о полярности наших акцентов, то в самом определении я с вами согласен. Наверное, в первый раз, - изумлен либерал.

- Тоже мне великое открытие. Об этом не писал только ленивый.

 Да, но все дело в акцентах. Со знаком ли плюс такая интерпретация советской интеллигенции.

Ррр-российской!

Чем спорить, давайте вспомним один фрагмент. Вот перемещенные в свой подвальчик мастер и Марго с радостью приветствуют Азазелло, самого зловещего персонажа книги. А чуток спустя уже доверчиво пьют вино от этого Азазелло, анонсированное, как «фалернское». В этом гениальном эпизоде Михаила Александровича Булгакова – квинтэссенция сути сословия, точнее его умозрительной, абстрактной части. В этом - вся интеллигенция и вся вековечность ее драмы, название которой: «Не выученные уроки». Не выучив уроки, интеллигенция снова и снова умывается кровью, но выводов не делает, а редких пророков не слышит, лишь хнычет и канючит. В этом ее отличие от тех, тоже, кстати, образованных, но конкретных социальных типов, которые формируют карательно-оборонный корпус общества. Возьмем практика-профессионала Афрания. Принимая чашу от прокуратора, прагматичный офицер спецназа тотчас заметил подлог и указал на него Пилату: это не Фалерно! Конечно, тут же соглашается Пилат, это же Цекуба, тридцатилетнее.

А вот сильные в отвлеченных голопрениях интеллектуалы, М и М, не то что не усомнились, «фалернское» ли им подали, они даже не удосужились запомнить или вспомнить, что «фалерно» в романе мастера – атрибут подлога! И что попавший в их положение Афраний пил Цекубу. Автор не ставит сейчас вопроса о том, мастер ли в таком случае написал роман, об этом после...

Согласитесь, эта винная «марка» по звучанию весьма сходна с цикутой - ядом, который «добровольно» (по приговору толпы) принял Сократ. И, выходит, любовники тоже отравились почти добровольно, приняв условия игры того, кому никогда нельзя доверять. Но, если вы приняли эти условия, то поздно кулаками махать, пеняя: «Отравитель. Этого я не ожидала, убийцы».

В погоне за аналогиями можно припомнить, что в более популярной транскрипции Гекуба – супруга троянского царя Приама, свидетельница смерти и трагедии своих отпрысков, превращенная в собаку.

- «Обратно оборотень»!

- Образ Гекубы, к тому же, часто связывается с Гекатой -  богиней мрака, ночных кошмаров, чародейства и повелительницей теней в подземном царстве!

Это усиливает символику. Вот так в коротенькой сцене «фалернское», с предельным лаконизмом зашифровав обширный смысловой подтекст, Булгаков выпукло отразил прискорбное и далеко небезобидное (а значит и неизвинительное) свойство нашего «высоколобого сословия». Эта публика, как известно, во все времена с повышенной опаской и недоверием относится к русскому мужику. И она же отчаянно, бездумно и даже азартно сдает и себя, и этого мужика, на потеху модным идолам и сомнительным идейкам. Стоит ли говорить, что ими обязательно оказываются «благородные цивилизаторы» с Запада и выкормленные им диссиденты? Сначала подхватили марксизм, который быстро выродился в троцкизм. Сначала Солженицын и железная Марго (Тэтчер), а следом мелкобесье Сороса и соросят в гарвардских штанишках. И вот уже страну захлестывает сатанизм!

К чему и как ведет эта интеллигенция нашу Россию, показывают одни и те же грабли циклически повторяющейся национальной трагедии. «Интеллигенция» не просто доверчиво принимает отраву очередного искусителя, она делает это непременно с экстатическим восторгом: «За здоровье Воланда». Но она же любого местного «Иешуа-бунтаря» загонит, если не на Голгофу, то в психушку. Несмотря на столь печальное свойство тысячу раз наступать на «исторические грабли», интеллигенция упорно потешается над мужиком. А ведь элементарная житейская мудрость никогда бы не позволила ему выпить так вот запросто отраву от крайне сомнительной рожи. Русский-то мужик, как и римский жандарм Афраний, жизнь знает не по энциклопедиям и словарям культуры. Один великий интеллектуал, «король геостратегии» ставит печальный диагноз таким любителям-подражателям «западнизации и реформации» из правительств разных стран. Он открыто говорит, что государственных деятелей, которые надменно утверждают, что могут кардинально перекроить культуру своих стран, ждет неиз­бежный провал, поскольку, если им и удается заимствовать элементы западной культуры, то они не вольны вечно подавлять или на­всегда удалить основные элементы своей местной культу­ры. Вместо удачного опыта они приобретают обратный эффект и худшее из последствий, предостерегает С. Хантингтон: если западный вирус проник в другое общество, его очень трудно убить. «Вирус живучий, но не смертельный: пациент выживает, но полностью не излечи­вается. Политические лидеры могут творить историю, но не могут избежать истории. Они порождают разорванные страны, но не могут сотворить западные страны. Они могут заразить страну шизофренией культуры, которая надолго останется ее определяющей характеристикой».

Что характерно и даже знаменательно, от внимания критиков ускользнуло, как запросто, не без куража Марго продает свою душу? Мастер – тот уже со скрипом.

Поверьте, и с Марго не все так просто. Помните, тоскующую женщину, умирающую от сердечного приступа в момент отравления Маргариты и Мастера? Не это ли и есть настоящая Маргарита, чей нравственный двойник в борьбе с дьявольским наваждением, принимает смерть? Если да, то нетрудно допустить, что это ее обольщенная и продавшаяся душа, энергетический двойник, была сосватана фантому же мастера, которым мог быть на тот момент сам потешающийся Воланд! Ведь с пресловутым мастером – не ситуация, а какая-то чертовщина.

Мастер и Маргарита не отравились, они обрели свободу! – Бьется в истерике либерал.

От кого?

От пут тоталитаризма, от зависти бездарей, от кухарок, прорвавшихся в интеллигенцию…

А, может быть, от общества, от народа? Да, будет вам, право. Где в романе хотя бы намек, что народ их волновал? Хотя бы раз и хоть бы когда-нибудь?

Даже, если это так, в этом нет ничего унизительного. – Упорствуют господа. - Мастер и Маргарита - выдающиеся люди, поэтому логично, что их интерес – судьба гордого и талантливого одиночки, задавленного серостью.

Выдающиеся? Хм, мне лично мастер никогда не казался шибко умным. Его профессорско-нетерпимая, капризная манера оценки собеседника – типичное проявление непогрешимости брезгливого и равнодушного «интеллектуала». Фраза из сцены знакомства с поэтом: «А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности, ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик...».

Опять все сводите к равнодушию, а он просто натерпелся, он имел право на успокоение. – Уязвлен  либерал. - Не упрощайте!..

Ваш герой просил не кричать. Дамская истерика вряд ли входила в круг его восторгов…

Если откровенно, автор всегда с подозрением смотрел на людей, которые рвут глотку за Булгакова, потому как очень живо представлял их при его жизни. И становилось грустно. Вдумайтесь, кто ныне самые страстные, трепетные, тонкие и, можно сказать, штатные почитатели «М и М»? Кто они, эти спецы по Булгакову, то бишь булгаковеды? Нет, мы не будем повторять длинный список, который видели и слышали не раз и не два. Лучше озвучить их настоящие фамилии: Берлиоз, Ариман, Латунский, Лаврович, Семплеяров, весь «грибоедовский иконостас». Так их поименовал сам Булгаков. Они же: Альтман, Фефер, Фридлянд (Кольцов), Авербах, Киршон, Литовский, Нусинов, Демьян Бедный, Мейерхольд, Енукидзе… Так их пропечатала летопись ХХ века.

Они же в наши дни спрятались за фамилии самых рьяных булгаковедов и СМИудствующих «инженеров человеческих душ». Чем, скажите, Сванидзе хуже Енукидзе? В 1930-е у них «вразнос» шло ошельмованное имя Булгакова, сейчас – его книги. Но теперь плинтус объявлен небом, и вот уже хор клонированных Латунских ни на йоту не сомневается в шедевральности всего, что написано мастером, а кодла Авербахов превозносит гений Булгакова. Но! – строго и непременно после отмашки кукловода от масс-культуры.

…мимикрируя и интеллигентствуя, Массолит живет и процветает. Изменилась разве что тематика интеллигентских анекдотов. Тот же казенный подход к булгаковскому наследию как к своей вотчине, та же юродивая патетика, призванная замаскировать полное равнодушие к содержанию творческого наследия своего "кормильца". Автор данной работы склонен расшифровывать булгаковскую аббревиатуру МАССОЛИТ как "МАСтера СОциалистической ЛИТературы", расценивая ее как раскрывающую отношение писателя к Союзу Советских Писателей (31 мая 1960 года Лидия Корнеевна Чуковская внесла в свой дневник такую запись: "Союз Профессиональных Убийц", так называл Союз писателей Булгаков"). - Альфред Барков «Роман Михаила»…

А что? – не понимают господа, - процесс предсказуемый и не осуждаемый. Даже великому комбинатору и командору О.И. Бендеру пришлось в свое время переквалифицироваться в управдомы. В мире все относительно и шатко. Сфера морали – не исключение, а подтверждение.

Умберто Эко, вообще, причислил интеллигенцию к самой зыбкой из категорий. Куда более четко определима функция интеллигенции, заключающаяся в критическом выявлении всего того, что кажется максимальным при­ближением к истине, точнее к представлению об истине, утверждает он. И заниматься этим может любой, кто автоматически зачислил себя в «интеллигенцию», размышляя при этом о личном бытии и складируя данные опыты. А вот эмоциональному литератору эта функция принципиально неподвластна. Именно поэтому интеллигенту, простите за каламбур, не дадено дудеть музыку революций, считает Эко. У него упорно не получается избегать полутонов и двусмысленностей. По той же причине интеллигенту не дано стать командиром, лидером в целом. Его стихия -  выпячивая двусмыслен­ности, анализировать и описывать их, да в довесок — критиковать всякого рода спутников, а еще лучше - попутчиков, в том числе по кровати. 

Нетрудно предугадать почтительный вопрос этих господ в адрес того же диакона Кураева, помнящих его по достижениям из области комсомолии в пору их же доцентской зрелости на соседских факультетах: «Андрюша, признайся, ради Бога… Тебе, видимо, Сам Он - кто, кстати, кто, уточнил бы? – велел… тебе, недавно еще свежеостепененному кандидату по научному атеизму Кураеву, переквалифицироваться в профессора духовной академии?»

А ведь  нынешний профессор семинарии не растеряется: «Я ушел вот от таких как вы, научных атеистов с партийными корочками. Травмированный большевизмом и атеизмом, я не мог больше терпеть той фальши и желчи. Ведь меня окружали, учили, экзаменовали, травмировали  такие вот жирные от яда и лицемерия, ненависти и зависти «мастера», давно сделавшие свой выбор не в пользу Иешуа. И как только открылось окошко в светлый и чистый храм, я воспользовался этим шансом. Я, а не вы. И не вам меня осуждать и порицать».

Верно, профессор, советская интеллигенция 1930-х, выведенная под женской личиной Маргариты, предпочла стать ведьмой. А за ней и служанка Наташа. Что понятно: куда новоявленная барыня, туда и челядь. Порой, так и хочется согласиться с опереточным: «Частица черта в вас заключена подчас»… и не на час! Но это упрощение, ибо касается не всех женщин, как не все из них – Аннушка Чума.

А можно и углубить постановку. Дескать, не нужно к женщинам быть избыточно пристрастным. Они не виноваты. Слабый пол по сравнению с сильным намного конформичнее. Семейное благополучие, комфорт, роскошь, статус первой леди для преобладающего большинства женщин важнее иллюзорных принципов и виртуальных идей. Вспомните – те из них, кому выпадало счастье любить знаменитых корсаров, разбойников, воров в законе, закрывали глаза на аморализм деяний и на источники богатства своих мужей и любовников. У великих злодеев почти всегда находились преданные пассии. Жозефина не бунтовала против тирана Европы Бонапарта. Супруге Муссолини или Еве Браун в голову не приходило, что их великая вторая половина - узурпаторы и звери. Напротив, они боготворили и обожали постельных гениев.

 То есть Анастасия Ивана Грозного и Жанна д’Арк – лишь исключения? Впрочем, Жанну-девственницу сожгли, когда ей было лишь 19.

Давайте, обойдемся без кощунственных домыслов об искусах славы и плоти. Но сдается, Шарлотта Корде никогда бы не убила Марата, а Фанни Каплан не выстрелила бы в Ильича, посчастливься им чуть раньше заделаться супругами или любовницами гигантов.

Да, женщина и интеллигенция! Обе женского рода, это неспроста, и Булгаков это учел в прорисовке символических образов. Интеллигенция в лице Марго и ею ведомой Наташи ничуть не лучше серости советской обывателей, «совковой черни», которых так не любят наши булгаковеды.  Наташа в этом фокусе - существо с нулевой принципиальностью и таким же коэффициентом умственного развития. Если для Марго все-таки были обоснованы какие-то причины податься в ведьмы, то эта села на швабру от бесшабашности и скуки. Наташа с полуоборота  подпала под культ незнамой силы, внешне красивый, импозантный, пристойный. Впрочем, это уже от вкуса: нагишом через город и полмира…

И та, и другая отдаются злу, разоблачаются целиком, меняя кожу: какую-никакую систему координат и даже точку опоры, - обе летят ведь вверх тормашками на половой щетке вместо помела. Это надо уметь…

И это апогей булгаковского сарказма, не замечаемый большинством. Своим тупым восхищением двумя ведьмами большинство расписывается в собственном одобрении и даже согласии решиться на ту же загогулину.

А бал Воланда?! Здесь присутствуют в качестве обслуги сугубо мировые знаменитости. Среди дирижеров и музыкантов – корифеи. Что ль элита мировой музыки продалась дьяволу? И ни один, заметьте, ни один не отказался, не взял больничный. Это что - интернациональное свойство интеллигенции: робеть перед сатаной? Какая точность и зоркость писателя!

- Почему только робеть, а гонорар?

- Вас послушать, «М и М» - не гимн любви, а женоненавистнический  трактат, получается. – Взрывается либералка.

Чудаки, это не мой фокус зауживает так вопросы, а «дамский фокус» самого автора. Для ясности вопрос: есть ли в романе хоть один положительный, в традициях классического целомудрия, женский образ?

Низа, она же Гелла? Маргарита, Наташа, Аннушка? Непременова, Фрида, гражданка Семплеярова и его молодая родственница, в сериале отчего-то слитая в одну немолодую особь женского пола...

Есть, есть – вечная нянюшка русской литературы – Прасковья Федоровна, да и та из психушки, нянечка или санитарка. Как правильно?

Не был, не компетентен.

Усугубим грех перед советской диссиденцией: уважаемые господа, просветите: вот сегодняшний гибрид ЛАЛ (Латунский-Ариман-Лаврович) осознает ли он, что он - ЛАЛ, несмотря на «докторские» в защиту Булгакова?И я бы вопрос подперчил: если этот «гоблин» осознает, кто он, то нравится ему это или он приходит от этого в ужас?

Варианты ответов:

- Если нравится, это наслаждение извращенца!

- Извините, некоторым, очевидно, не понять, только это - наслаждение гурмана. Ариман с удвоенным кайфом шпыняет гения как раз потому, что понимает: «Мне не дано бессмертие, кроме геростратовского и зоиловского. Мне предстоит ад - Там. Что ж, надо хоть отыграться и насладиться - Здесь». Нет ведь наслаждения слаще для обреченного на вечный ад бесславия, чем создать ад земной, здесь и сейчас, в настоящем, тому, кому уготовано настоящее бессмертие.

Впрочем, кто-то, наверное, излишне высокого мнения о Латунских, притягивая их к вершинам своего интеллекта. По скромному авторскому разумению, их подход много проще. Иначе как так получается, что люди, превозносящие фильм «Зеркало для героя», одновременно не видят в упор собственное «дежа вю»? Их «двойники» травили мастера и Булгакова, а эти уничтожают современных мастеров, не видя никакой параллели, ничему не научась, ничего не различая.

В этой связи стоит проанализировать казнь Берлиоза с этической точки зрения. Небезызвестный священник вынесет свой вердикт: «Берлиоз получил сполна. За свое безбожие, безнравственную кощунственность и воинствующее богохульство, но еще больше за попытку совращения наивного, неопытного и, в сущности, непорочно чистого Ванечки Бездомного».

Вы в этом уверены, отче? Но кто же был он, демонически опасный  Михаил Берлиоз, чтобы вдруг схлопотать такую безбожную кару? И кто был он, Иван Бездомный, чтобы вы восстали за честь его, угадав в нем чуть не агнца невинного? Многие булгаковеды полагают, что Бездомный – это Демьян Бедный, горлан безбожного официоза.

«Нет! – Настаивает верующая сторона. - Не стал бы Булгаков щадить это исчадие коммуни… атеистической пропаганды. Демьян Бедный (Придворов) – матерый волчара Агитпропа. Но Ваня Бездомный - это, скорее, частичка от Александра Безыменского - бездумного автора забытых стихов и дешевых эпиграмм, не щадившего устаревших консерваторов типа Булгакова и Пастернака. У этого Безыменского в конце 20-х как раз вышла комедия в стихах «Выстрел». В этом демонстративном пасквиле автор буквально расстрелял персонажа из «бывших», которого звали… Алексей Турбин. Кажется, прозрачней не обзовешь. Иное дело Михаил Берлиоз. В нем колюще просвечивается антиклерикал Ярославский (Губельман), действительно, хлесткий и начитанный христогон. А еще в Берлиозе сцеплены разнесенные черты реальных монстров из журнала «Безбожник»: Безыменского и Бедного, плюс Фридлянда-Кольцова, Авербаха и Альтмана. Убереженный Воландом от Берлиозовой порчи Бездомный, благодаря своей молодости и неиспорченности, был спасен дурдомом и Стравинским от смерти. Автор романа не убивал за чепуху. Он жестоко уничтожал зло! Атеизм в стиле Губельмана – зло абсолютное».

Сильная риторика. Только разве не кажется «святым отцам», что воинствующее безбожие Берлиоза сродни религиозному мракобесию наоборот, клонированному в наши дни? Это как атеистический аверс-решка и религиозный реверс-орел одной монеты, которую регулярно подбрасывают! Так не эти-то нетерпимые и конъюнктурно удобные «вера/безверие» и были приговорены к высшей мере через рельсовую плаху? Кстати, Ельцин себя приговорил к тому же, побожась, и… доныне ставит свечки.

Берлиоз - из тех, кто сознательно, а, возможно, из конформизма лишал церкви куполов с крестами. Вот и был обезглавлен более могучим богоборцем.

Самая печальная участь достается, однако, не Рим­скому, не буфетчику, не барону Майгелю, наушнику и шпиону, которого ассистенты сатаны собственноручно спроваживают на тот свет, а главе МАССОЛИТА Бер­лиозу. Мало того, что сразу после встречи с сатаной ему трамваем Отрезает голову, в чем, быть может, Воланд и невиновен, во время похорон голова его исчезает из гро­ба, отчего проводы покойного превращаются в фарс. Обнаруживается она на Великом Балу, в руках у Воланда, который обращает к ней, еще живой, жестокие слова: «Каждому будет дано по его вере... Вы уходите в небы­тие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превра­щаетесь, выпить за бытие». И голова Берлиоза в самом деле тут же превращается в чашу для пития сатанинских зелий — горькая участь для того, кто всегда был убеж­ден, что у него на плечах нечто вполне достойное.

Чем объяснить такое исключительное, злее не придумаешь, наказание?

Беда Берлиоза в том же самом: он человек без фан­тазии. Но с него за это особый спрос. Это ведь руково­дитель писательской организации. Очень к тому же обра­зованный, чрезвычайно начитанный: Канта и Шиллера цитирует чуть ли не наизусть. И при всем при том неис­правимый догматик, признающий лишь определенным об­разом отштампованные истины...

«Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкно­венным явлениям он не привык», — замечает писатель. Реакция председателя МАССОЛИТА на. такие явления, коль они случаются, однозначна: «Этого не может быть».

Похоже, что для автора романа нет более ненавист­ных слов, чем эти. Они не однажды срываются с уст лю­дей, «без сюрприза внутри» и получают от автора жест­кое определение «житейской и притом совершенно неле­пой фразы».                                          

Было бы еще полбеды, если бы оставленную предка­ми богатейшую духовную пищу Берлиоз лишь для себя одного пережевывал так, что она превратилась в какую-то бесцветную и безвкусную смесь. Но он и других учит, как надо ее жевать, как надо и как не надо мыслить. Да не рядовых людей, а новых духовных пастырей, мастеров пера, вроде Бездомного. Вот, этого греха ни автор рома­на, ни его необыкновенный герой отпустить Берлиозу не могут». - В.Г. Боборыкин «Михаил Булгаков».

Да, тенденция налицо. И прелюбопытная, я вам скажу. Наши интеллектуалы всегда напирают на собственный, можно сказать, врожденный гуманизм. Но если это так, не совсем понятно то нескрываемое сладострастие, с каким они разглагольствуют о смерти М.А. Берлиоза, ни на миг не сомневаясь в том, что он ее заслужил, и иначе быть не должно! Что же получается? С одного боку люди с пеной у рта неутомимо осуждают репрессии, с другого: демонстрируют дичайшую кровожадность и непонятную мстительность к человеку из своей же корпорации, причем едва ли не самому блестящему из себе подобных. И ни одному вроде бы невдомек, что сладострастничают они не об убиенном Берлиозе, а о себе любимом, о своей судьбе. О потенциальной судьбе каждого из узкого круга «избранцев». Что и осуждают-то они, в конечном счете, не смерть под трамваем… себя, а оправдывают собственного убийцу!

В том, как радостно и смачно интеллигенция препарирует тему смерти Берлиоза, - самое великое и самое тонко завуалированное возмездие, гениальная месть, изощреннейшая издевка и посмешка - от слова посмеюсь - мастера Булгакова. Заморенный травлей, он казнил лучшего и даровитейшего из своих нравственных антиподов для того лишь, чтоб через годы, с того света упиться тем, как новолатунское воронье, злорадно клекоча, склюет своего же собрата - своего вневременного флагмана Безыменского-Бедного-Авербаха, словом, Берлиоза.

Но сегодня-то, сегодня… Да, вот же они родные, эстетствующие, говорливые, самоупивающиеся: в редакциях, в студиях, в кабинетах... Но есть одно «но». Возмущаться подставой Берлиоза, безусловно, можно, нужно и даже полезно. Но, по сути, бес-полез-но. Ибо в том-то и штука, что в ход пошла уже не логика, а эзотерика, тайная сила.

- Да, кстати, давно подмечено, в той же «Булгаковской энциклопедии», что Михаил Берлиоз в романе играет роль «мастера стула» или даже «председателя ложи» у масонов.

- Не скажу насчет масонства, - по мне, смерть Берлиоза просто жестока и больше похожа именно на шпионские проделки, причем с ритуальным, а для иных – и с сионистским уклоном. Согласитесь, в блоке книги о современном этапе нет равного Михаилу Александровичу интеллектуала. Помешанного мастера в расчет не беру: антагонисты как-никак.

- Отчего же не берете? – не согласен эрудированный член. - Очень полезно как раз будет взять. Смотрите, что выходит: два самых умных человека книги теряют головы: один в прямом, другой - в фигуральном смысле. Но первый не теряет душу, он в нее не верит, а второй с трудом избегает княжества тьмы. К тому же, перед тем, как забрать мастера, Азазелло красноречиво стучит по своей голове.

В общем-то, да, плоско и подло. Культурная компания заранее ополчилась на бедного Берлиоза, осуждая… жертву, и это уже стало хорошим тоном, бесспорным правилом. При этом нигде не написано, что Берлиоз был лично жесток или там зол. Человек всего лишь очень начитан и рационален. За это надо убивать? Тогда давайте уничтожим всех эрудитов и рационалистов, оставив догматиков, фанатиков и мракобесов. По сути, однозначное осуждение интеллигенцией Берлиоза означает именно это. Но разве, если абстрагироваться от сказки, Берлиоз был не прав, когда не поверил, что перед ним дьявол? Я имею в виду, вот, если взять именно жизнь реальную, а не выдумку романную. Это легко по прочтении, где-нибудь за столом обсуждать вымысел. А кто из вас, позвольте спросить, в жизни убежден, что тот, булгаковский, Воланд есть, что встреча с ним возможна?

Представьте нормального человека - атеиста, не атеиста, а хоть и попа… Себя, наконец, но нормального - на месте Берлиоза. А перед ним, перед тобой - опа – сам Сатана! Поставьте себя в жизни, не в словопрениях, на его место. Вы что, вот выйдя сейчас за порог, поверите встреченному вами дедушке или хотя бы самому Басилашвили, говорящему, как заправский Воланд, что это, в самом деле, Сатана? Нет, если вы не доверчивый маразматик, тащащийся по трансу. Это про героя литературной фантазии такое еще можно сказать, но про себя лично, в жизни, в повседневности?..  Зачем же все вы так строго судите логичного человека, почти себя, который элементарно растерялся, увидев Сатану, от которого в реальности не ждешь сверхчудес? Ну, максимум, гипноза. Можно, конечно, угадывающего твои мысли принять за… экстрасенса - Кашпировского или, максимум, Мессинга.

В конце концов, поставьте на место Берлиоза хоть гения. Типичный современный пример «научного атеизма» – нобелевский лауреат Гинзбург. Такой, возможно, растеряется, стушуется, но не поверит или, скорее, упрется еще сильнее. Однако тот, кто водил пером рассказчика – не Булгакова, а выдуманного им глумливого рассказчика – требует от нормального и энциклопедически образованного Берлиоза неадекватного, клинического, первобытного поведения – мракобесия и раболепия.

Таким образом, убивая самого умного и культурного из героев романа, Булгаков невольно стоит на стороне демонов. Этой публике легче править темной массой «святой простоты».

Так. Думалось, вопрос ясен. А он пока что размыт. Попробуем сформулировать точнее и в два этапа. Первое. Кто-то во внероманной ситуации может себе представить, что некто встречный потребует от него (а ты потребуй от себя лично!) веры в дьявола? Второе. Все, кто иронизирует над сомневающимся атеистом Берлиозом, тем самым, требуют, чтобы и ты лично поверил: этот самый твой визави и есть материализовавшийся дьявол, потому надо быть настороже. Ты уступишь их требованиям?

Так то ж роман, а то жизнь…

Классика ответа! В таком случае, не совсем понятно, за что же вы осуждаете Берлиоза, коли, с точки зрения реальной жизни, он вел себя адекватно, нормально и единственно верно?

Но он же смутился!

Смущение – не признак неадекватности. Берлиоз держался неплохо, а растерялся только тогда, когда и сам Штирлиц бы «повелся». Ну, обнаружив, что Мюллер читает его мысли, тем более что фигура группенфюрера СС имела куда больше оснований для идентификации с Воландом или хотя бы с Фаготом.

Тут, право, затупишь. А самое гнусное, что времени на анализ и выход никто уже не дает, и автор первее прочих, причем «архангел Михаил» все решает круче Тьмы и даже Света.

Слегка расширим тезис: в подходах интеллигенции много двойных стандартов. Взять случай с бароном. Вся продвинутая братия дружно рукоплещет этому, уже неприкрытому убийству без суда. Если помните, посольского сводника барона Майгеля кокнули из пистолета за доносительство - Азазелло расстрелял из револьвера. Барон убит под овации почтеннейшей публики. А за что? Разве Майгель самый гнусный персонаж? Или его вина страшнее, хотя бы по своим последствиям, доноса Могарыча?

Находятся интеллектуалы-гуманисты, утверждающие, что в сцене жертвоприношения Майгеля Булгаков достиг вершин православного гуманизма. Например, Виталий Балашов полагает, что хотя Булгаков не симпатизирует барону Майгелю, он сознательно вызывает ассоциации с кровью Христовой. Налицо не что иное, как «следование классической библейской традиции, её букве и духу. Ведь Христос – сын человеческий, он принял на себя все грехи людские, искупая их крестными муками. Врачеватель, писатель, гуманист Булгаков в этой сцене возвышается до Прощения, как и его герой Мастер в конце романа. Именно Мастеру даровано право простить грешного «всадника в плаще с кровавым подбоем» Понтия Пилата…

Вы согласны? Я нет. По мне так, положим, Могарыч однозначно хуже Майгеля. Алоизий ради заурядного бытового приобретения намеренно идет на интеллектуальное да и физическое угробление великого писателя. Он же лучше всех знает, что мастер велик. Но это преступление ему, мягко говоря,  сходит с рук. Булгаков показывает таким образом, что нечисть Воланда своих прощает, а карает только некоторых отступников, но не всех, а которые посмели бунтовать против князя своего.

Майгель на фоне Могарыча мелкий пакостник. Подумаешь, наушничал на солидного иностранца, который, если объективно, вел себя именно, как шпион и вредитель. Ну, донёс и что: иностранцу это чем-то грозило, ежели по-крупному? Да даже по мелкому - ничем. Ну, подумаешь, дали б повод Коту с Коровьевым похулиганить. Но барона казнили! Причина? Она вот: бедолаге «повезло» наябедничать ни на кого-нибудь, а на самого сатану. В самом деле, разве поступок Майгеля выглядит подлее в сравнении с наушничеством того же Коровьева, который закладывает самого совестливого из взяточников – Босого?! Патологический клеветник и интриган Коровьев только и знает, что ябедничает и пакостит людям. И это, как видим, никого не возмущает, - как раз, наоборот, безумно забавляет. Коровьеву находится сноп оправданий, самое оригинальное из коих – «но это же так остроумно, щорт побери»!

Остроумно, пока сам не угодил в шкуру Босого или, окстись, в гроб Берлиоза. Наконец, почему-то уводят из расчета факт, что на этот раз Майгель сдал настоящую шайку самой большой нечисти - врага рода человеческого! Но нам в раскладе с пристреленным Майгелем интереснее то, что и в данном случае интеллигенция с почтительным придыханием опустила пальцы книзу: ату его, добить, браво, мессир! И никто почему-то не идентифицирует себя с теми, о ком в романе написано: «культурные люди встали на точку зрения следствия». Еще бы, «культурные люди» завсегда на стороне следствия и силы – как на словах, так и в деле. Ведь именно слово – сперва в виде обиды и издевки, а потом доноса и клеветы - чаще всего обусловливает серьезность «шитого дела» - ареста, командировки в психушку, тюрьмы, расстрела, наконец.

Брр, ну и расписал! Мрак, пессимизм, но пробирает. А главное, этот Плотников не понимает тонкого юмора. Отсутствие сатирической составляющей – сущностная характеристика русского патриота.

Автор понимает другое: смех смеху рознь. Есть юмор, а есть ржачка, есть гротеск, а есть глумеж. Негоже смеяться над великими деятелями отечественной культуры. Безрассудный смех над всем и вся крошит святыни.

А как же Хармс с его Гоголем, переодетым в Пушкина?

А так: Гоголь, переодетый Хармсом в Пушкина, все равно останется Гоголем. Хармс же, как не переодевайся, ни за что не станет ни Пушкиным, ни Гоголем. В юности я тоже хихикал, читая Хармса. Но теперь отдаю себе отчет: такой смех не ядовит только для узкого круга, способного уважать Гоголя и после осмеянного, то есть ненастоящего, хармсовского, «гоголя». Для большинства же эта отрава гибельна.

К сожалению, в литературе имеется обойма ернических сочинений и глумливых авторов, несущих совершенно черную, бесовскую, разрушительную энергию. Им самое подходящее место – в ящике Пандоры, ибо, вырываясь на свет божий, они сметают святыни и идеалы. Обычно все начинается с «безобидных» шуточек и подначек.

Вспомните передачу «Вокруг смеха» и «застойных» юмористов 1970-1980-х. Вспомните «освящение» и героизацию великих комбинаторов и обалбесивающие анекдотики про настоящих героев: Чапаева и Петьку (Петра Исаева). Чем кончается безобидное подшучивание, мы знаем. Публичной рубкой икон в православных храмах! Правда, когда в ответ начинают водой из шланга смывать «какашечные абстракции» идеологов всеосмеяния, то их реакция: «не понял юмора, это надругательство над моей творческой свободой». Самовыражение, творческая свобода и юмор в РФ, как видим, имеют одностороннюю направленность. Ответной свободе, свободе титульного большинства, места нет!

Это же касается талантливых юмористических авторов и передач, например, «Городка». Да, там есть находки на уровне, пожалуй, животного, пупочного юмора. Но когда дело заходит о великих: Пушкин, Гоголь, Толстой, Попов, Чайковский, Репин… Наши славные предки не заслужили такой участи, такого отношения равно, как авторы «Городка» в силу своих скромных высот не заслужили права издеваться над вершинами.

Русским давно пора научиться безмерно любить, чтить и превозносить своих героев. Любовь и непреклонная вера национальным гениям - самый поучительный урок, преподанный евреями жителям России, а китайцами – всему миру. Китайцы могут преобразить всё, кроме идеологии почитания святынь. В итоге, их 5-тысячелетняя цивилизация – одна из самых древних, во всяком случае, по официальному ранжиру.

Главное: не путать святое с обожествленным злом, освященной глупостью и превознесенной ложью. Не мною замечено, те же евреи всегда железно разделяют своих сородичей на две полярных доли. Первая -  признаваемая и почитаемая еврейская элита, коей принято гордиться. Пускай то будут американо-швейцарские Чаплин и Гершвин, польско-украинские Герцль и Жаботинский, франко-говорящие Нострадамус и Жид, немецкие Маркс и Эйнштейн, советские Иоффе и Пастернак. Они кумиры еврейского народа! Тогда как презренная доля № 2, по общему мнению евреев, недостойна даже фамильной конкретизации. К ней отнесены все представители «русской мафии» в той же Америке или Европе. И никого не смущают чисто еврейские фамилии их членов – этих отморозков как бы просто не существует в виде причастности к еврейству. То же самое – с вожаками «большевистского» тоталитаризма, «красного» голодомора 1930-х, «советского» ГУЛАГа и воинствующего безбожия. Будь то Урицкий, Свердлов, Троцкий, Ягода, Ярославский (Губельман) или Фирин…

Столь высокому искусству нужно учиться наперекор непременным обвинениям в «великодержавности, национализме, шовинизме». Эти ругательские слова сопутствуют любой попытке русских «загордиться и возвеличиться» по примеру сынов Израиля. А плевать! Всякий нормальный народ волен и должен славить, воспевать и романтизировать настоящих героев, предков, заступников, делая обязательную скидку на время и условия их проживания! Забвение подвигов привело к тому, что, убрав из Русского дозора богатырей Васнецова, бал правят… Чонкины  Войновича. Чонкины молниеносно «кастрируют и стерилизуют» великий народ, губя его генофонд, лишая будущего и гаденько ликуя при этом: «Хи-хи, ну какой же он великий, если позволил в легкую себя погубить».

Как не обидно, повод для таких выводов есть. Самого сильногоБогатыря побеждают в легкую, если сперва притупят его бдительность или, еще лучше, усыпят. Такое случается, когда в сознании народа критерии величия, мудрости, великодушия и чести подменяются подлостью, коварством, неблагодарностью и вероломством. После этого вся система моральных координат летит к чертям. Ворье и подонки из нужников выныривают владельцами дворцов. Сволочь провозглашает себя «элитой». А оплеванные герои барахтаются на дне. Итог неминуемо горек. Страна, которой правят евнухи и сатиры, защищают – дистрофики и инвалиды, а люди с торсом Геракла обслуживают бордели и салоны стриптиза, обречена на гибель. Хроники Эллады, Рима и Византии красноречиво убеждают в этом.

 Хам победил не сразу. Процесс был запущен еще при Екатерине. На протяжении двух веков русским медленно, дотошно и методично внушали, что цельная натура - это плоско, ходульно, одномерно, пока не свели тухленькую суть ужасной подмены к размытому штампу: «долой соцреализм». Припечатав до дикости уплощенной вывеской всю многомерность творчества: стремление к подвигу, поиск идеала и правды жизни, - нас приучили бездумно потешаться над этим «старомодным хламом». Как же: пресная рутина, лубочная скукотища. Нам подавай натуры неоднозначные, мятущиеся, противоречивые. В моде рефлектирующие типы с кучей эдиповых и чикатиловых комплексов. И вот дело сделано, продукт в горшке. Тук-тук, кто там? Фу-фу, гнилая интеллигенция, про-рабы духа, а коль принюхаться: трупного запаха. Но беда не столько в запахе,сколько в том, что, воцарившись даже на «пять минут», эта публика ухитряется сдать «холявную» власть кому угодно и за так. Во имя чего и волею кого? Не поверите: всего лишь из необъяснимого страха прослыть не толерантной. Из необузданной тяги к некой «политкорректности».

В своей застенчивости перед Западом горбачевско-ельцинская «интеллигенция» не смогла отказать ему даже тогда, когда, отымев ее в естественной позе, «гость» приступил к  извращенным вариациям. Где оказалась Россия с такими героями, - до сих пор не найдем. Сколь не пыжимся: «Русский, где ты? Подъем! Завтра будет поздно»… Впрочем, редких «возмутителей спокойствия» отщелкивают вне очереди или, что удобней и надежней, замалчивают, обволакивая коконом тотального безмолвия, парсеком абсолютного информационного вакуума. Без слов, без музыки, без слез. И так будет до тех пор, прока мы не усвоим: ненависть к Врагу не может быть дозированной, только – абсолютной. Неисправимый Враг при условии недобития Неискореним! Тех, кто ничего не понял, прошу считать мои слова проявлением «черного юмора».

Вот мы обратно и возвращаемся к тому, с чего начали – к смеху! Крушению Великой идеи, действительно, предшествует мелкое высмеивание идейных скреп. Срамное дело обычно совершается под соусом банальных анекдотцев о лучших деятелях нации. Анекдоты незаметно разлагают народный пиетет перед святостью героя, сакральностью служения обществу. Убийство Великого начинается с ничтожной, но едкой карикатуры. Начинают, как правило, одиночные кустари типа уже помянутого Хармса, а доканчивают ю-мор-бригады: «Городок» («Готов Очернять Родину и Отечественную Классику»), «Аншлаг» («Анальный Шлак, господа»), не говоря про несчетные ПСБ (Петросян-Степаненко-Бюро) и ОСП-студии…

Не пора ль, наконец, понять, что презрение к идеальному герою – это наносы извне, это шуточки Зверя? Что его рабы, все эти руссиянские «примадонны сцены» и голубого экрана старательно и подобострастно культивируют порок во всех его проявлениях, вплоть до содомского. Сначала нам явили умильно льнущих к Боре Моисееву Пугачеву и Гурченко. А теперь непрерывно потчуют клипо-сериальной лесбо-педерастией. Но вот ведь перегиб и парадокс: как с этим бороться, нас учат евреи, что так боготворят своих далеко не ангельских кумиров. От библейских царей и пророков (Давид, Соломон, Юдифь, Эсфирь, Саломея, Иеремия, Эзра) с их жесточайшими проповедями и казнями гоев и собственных диссидентов - до лидеров далеко не ясельного в своем «человеколюбии» сионизма. Чего стоят фанатики тоталитарно-националистической секты Хабад, не говоря о плеяде «невинных» премьеров?!

Без намоленных икон и святынь, а также  без героической мифологии у народа все шансы стать мифом, легендой, воспоминанием. Увы, кодекс Атлантиды, переходя по наследству от цивилизации к цивилизации, никого ничему так и не научил.

Храним и вдохновен лишь народ, чтящий традиции, святыни предков и Единого Бога для всего Человечества. Лишь такой народ всегда жив, здоров и молод.

Рассадник юдофобии!

Вот-вот, теперь вам, надеюсь, ясно, почему в послесловии к сериалу Бортко, Басилашвили, Чудакова так ополчились на дьякона Кураева? Ведь к чертям летит вся их, с позволения сказать, методология, их схемы выстраивания отношений, их шкала ценностей, их дело, их жизнь, наконец,  - все, прямо, как у Пилата. К прискорбию, нет у них мудрости и мужества Пилата, хотя бы запоздалого. Им главное – быть на плаву и бездумно, но крепко припадать к авторитетам, таким как Булгаков. Доходит до смешного: люди, ненавидящие Россию, даже к самым своим безбожным бредням пристегивают русских гениев, а то и русскую идею.

Государственная идея еще не умерла. Россию ждет небывалый расцвет, но что-то неуловимо уже изменилось в лицах («Исчезло ее временное ведьмино косоглазие и жестокость, и буйность черт». Михаил Булгаков). Русские больше не хотят защищаться. Мир ошеломлен: мы безропотно терпим хамство прибалтийских националистов, молча сносим одну про­вокацию за другой. Русские стали изгоями, а это уже из репертуара веч­ных народов. Навеки прощается русский народ со столь, казалось бы, близким и родным антисемитизмом, и это, кстати, чувствуется: исходят евреи, они уже сделали свое дело и могут удалиться, русских уже нёчему учить, скоро им са­мим идти по миру, учить и лечить других. Интенсивно перетряхивает народ сундуки с историческим прошлым, ведь  вечному народу положено иметь целый список вековечных святынь. Через века и страны пронесли евреи свои священные реликвии. Пал Рим, прошли Крестовые походы, рождались и исчезали народы, а главным де­лом евреев было все сохранить так, как было несколько тысяч лет назад. Давно уже сражаются за неизменность ритуалов англичане, снискавшие за это репутацию консерваторов. Пришел и наш черед вспомнить про казаков, про забытый обычай летом всем миром жить на селе, а зимой в городе... Да мало ли что захочется с собой в вечность протащить! Мы перестанем развиваться, станем намного музыкальнее и поэтичнее, править станут женщины, а командовать дети. Убегут от Москвы не только иноязычные братья, но и русские сибиряки и уральцы. Но все это к концу XXI века. А пока нам предстоит последняя вспышка госу­дарственного величия (света хватит на полмира), после которой — толь­ко вечность. «Он не заслужил света, он заслужил покой» — так говорил Левий Матвей, так писал Михаил Булгаков. Может быть, это о вечном народе, никогда не «видевшем светлой жизни, но заслужившем покой». - Григорий Кваша «Принципы истории».

- Нет, ну как вам нравится? Порушили такую страну, и глумятся.

- Дерьмовая… - беснуется либеральная часть. - Никудышная была страна, зверская, обреченная хотя бы потому, что свежие мозги Запада ее не приняли и никогда не хотели понять, из-за ее абсурда и врожденного зла.

Мосьене служил секретарем у Бодрийара?А то бы автор ему напомнил, да он все одно не поверит: «Зачем разрушать такое "хорошее общество", где гражданам обещают на словах и постепенно реализуют на практике вековую мечту о земном рае? Достоевский в своей знаменитой "Легенде..." и В. Соловьев в "Трех разговорах..." описали наступление царства Антихриста, которое похоже на критическую реконструкцию постиндустриального общества, выполненную такими известными философами как Ясперс, Хайдеггер, Ортега-и-Гассет, Адорно, Маркузе, Фромм и др. Конечно, моральным импульсом интеллектуала является забота о человеке. Маркузе обеспокоен теми опасными тенденциями, которые определяют развитие постиндустриального общества: безработица, производство вооружения, техногенная перегрузка природы, несоблюдение прав человека, угнетение женщин, детей, стариков. Но особенно его заботит тот факт, что общество научилось не просто выдавать, но и превращать свои недостатки в достоинства».

Сказано Бодрийаром, любимцем либералов!

В одной аналитической записке (сайт «Единение») есть любопытные строки: Берлиоз представлял светскую духовную интеллигенцию времён материалистического атеизма (СССР). Он и Бездомный — атеисты и, как сказал Берлиоз, «сейчас об этом можно говорить открыто». Но роман указывает на сущностное единство обоих видов атеизма — материалистического и идеалистического: когда Бездомный, напуганный смертью Берлиоза согласно “пророчеству” Воланда, принялся гоняться за свитой Воланда по ночной Москве, он от страха приобщился в идеалистическому атеизму — взяв в руки икону и свечи. Булгаков мастерски объединил оба вида атеизма, показав их пагубность (в судьбе Берлиоза) и психическую нечеловеческую основу (в судьбе Бездомного). Действительно психологически атеизм приводит, в конечном итоге, к тому, что называется шизофрения («Мастер и Маргарита. Гимн...»).

По праву ведущего итожу… Посмотрев сериал Бортко, российская интеллигенция, в очередной раз, подтвердила свою приверженность западным ценностям, недоверие и даже страх перед русским человеком труда. Русская интеллигенция пыталась ей доказать обратное, но, видимо, не убедила. Дадим возможность, закрывая эту тему, на сон грядущий привести последний аргумент. Он должен принадлежать самой непредвзятой стороне. Поэтому право на его оглашение предоставляется…

Западный рабочий обладает высокой квалификаци­ей, но он требователен, и, если подходить с расовой точ­ки зрения, пресыщен. Он уже ничего не хочет от жизни... У него сравнительно высокие заработки. Он рас­сматривает свою работу на предприятии как неизбежное зло, как средство вести свободную жизнь после работы... Русский рабочий не таков. Для него труд на производ­стве сравнительно нов. Он полон сил и энтузиазма, у не­го хорошие руки, он еще не испорчен удовольствиями внешнего мира, потому что жизнь за пределами фабри­ки не может предложить ему ничего стоящего. Его труд, как и у японского рабочего, исключительно дешев, и вы­сокоразвитая промышленность может только мечтать о таком труженике. Советское правительство добилось исключительных успехов, заставив русских рабочих це­нить труд на производстве... И придет день, когда Сталин, если мы не остановим его, переключит промыш­ленность с производства вооружений на потребитель­ские товары. Учитывая полную национализацию производства, он волен выбирать любую линию поведе­ния. И тогда Россия получит возможность затопить ми­ровые рынки предельно дешевыми товарами. У мира не найдется ответа на такую экспансию, особенно если за ней будет стоять огромная военная мощь. Следствием станет экономическая катастрофа для западной Европы и Америки. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

 ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...