Печать
Категория: Анти-Зомби
Просмотров: 47930

Все права сохранены. Перепечатка книги и отдельных ее частей без согласия автора запрещается. по вопросам издания книги обращаться в раздел "Контакты" сайта

(«Мастер и Маргарита: домыслы, парадоксы, откровения»)

Новейший опыт культурной дискуссии на примере виртуальной булгаковщины.

 «Здесь нужно руководствоваться величайшей предусмотрительностью. Ибо из всех зол обожествление заблуждения есть самое худшее: можно считать ум зараженным, если к безумию присоединится еще благоговение. Такому суетному безумию многие из новых предались с величайшим легкомыслием: например, в первой главе книги Бытия, в книге Иова и в других местах Священного Писания они вздумали обнаружить основание науки о природе, ища таким образом мертвых между живыми. Подобные ложные устремления должны сдерживаться тем более, что из неразумного смешения божественного и человеческого проистекает не только фантастическая философия, но и ложная религия. Вот почему мы хорошо сделаем, если с трезвым умом отдадим вере то, что ей принадлежит» Френсис Бэкон

  

Пролог

 

            «Автор не должен интерпретировать свое произведение» Умберто Эко

 

Ручка ходко выводит заголовок:

«МиМо Булгакова, или евангелие от Бортко…

В канун Нового года СМИ бойко накачивали «межклассовый ажиотаж» вокруг экранизации романа века «Мастер и Маргарита». После общенационального анонса страна в нетерпении ждала премьеры. Чуда или провала. Я как все. Даже перечитал, купив для этого новое издание.  Роскошная, надо сказать, книга: глянцевые фото главных героев с лицами примелькавшихся актеров.

Вот так. Книга опережала телепоказ. Это подтачивало интригу и настораживало: похоже, массовый пиетет перед шедевром круто подстегнул бизнес и им же раздувался. Конвейер мега-индустрии цинично эксплуатировал «М и М» во всех жанрах. Та же «распальцовка» с предваряющим премьеру «Золотого теленка» и «В круге первом» взлетом тиражей подтвердила догадку об очередной форме рубки бабок на классике. Загадка изрядно потускнела. А содержание? Сравнил. Впечатление - в пользу прочтения плохенькой репринтной копии, залпом «проглоченной» лет 20 назад в читальном зале библиотеки. Сомнения усилились. Волнение тоже. Азарт достиг предела.

Две первых серии шли подряд - без осколочных реклам! Россиян точно вернули в 1973 год – бенефисный для Штирлица. Ощущения? Вроде ничего. Но не совсем то. Вот если бы не знать первоисточник… Короче, вещь добротная, но не более. А для непосвященных, пожалуй, белиберда. Впрочем, и посвященному непросто. Ждешь и веришь, вот сейчас ужо, оно…  Увы, каждая новая серия лишь усиливала разочарование. А ласточка так и не вспорхнула. Может, оно и нормально. Классика не цирк, мастер не Копперфильд.

Теперь вот говорят (в основном, это сами создатели), что фильм смахивает на подстрочник. Но в целом, мол, профессионально. Режиссер достоин похвалы и уважения хотя бы за дерзость первопроходца. Похвалы, может быть. И кто-то, наверное, уже схватился за книгу, но уже как, да-да, за вторичный продукт.

«Но ведь, читая, имеешь шанс переосмыслить», - воскликнет оппонент.

«Не знаю, боюсь, как бы большинство, особенно воспитанное на первичности видео-виртуального материала, не наложило текст Булгакова уже на матрицу, заданную Бортко. Когда наоборот – не страшно», - припечатает другой критик…

В общем, мнения разноречивы. Но мозги встряхнуло точно. И массово, и персонально. С пользою ль, не знаю. А результаты налицо. Один перед вами»…

 

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.  «МиМо» веры, жизни, любви

 

«Прежде когда-то все это были либералы и прогрессисты, и таковыми почитались, но историческое их время прошло, и теперь трудно представить себе что-нибудь их ретрограднее… Прежде они считались демократами, теперь же нельзя себе представить более брезгливых аристократов в отношении к народу… И действительно, если разобрать все воззрения нашей европействующей интеллигенции, то ничего более враждебного здоровому, правильному и самостоятельному развитию русского народа нельзя и придумать»
Федор Достоевский 


  Глава 1. Эзотерика – наркотик интеллектуалов

 

«В настоящее время мы охвачены распрей: речь идет о том, чтобы убрать и заменить новыми целую сотню догматов» Монтень

 

«Королева Маргарита: В пожар свирепый разгорится искра, коль раздувать и дров бросать в костер» Шекспир

 

Путь бо сей  краток есть, им же течем. Дым есть житие сие» Нил Сорский

 

 

Длинноволосый француз, имя Гектор, 26 лет, до смерти влюблен в мисс Смитсон, прекрасную англичанку, театральную приму. Для нее он играет на рояле свежесочиненный мотив. Одолевая тысячи слуховых фильтров, музыка, льется отовсюду. Не в силах сдержать приступа меланхолической тоски от неразделенного чувства, музыкант прибегает к опиуму. Но доза настолько велика, что  погружает в дрему. Проносится фейерверк образов и картин, музыкальных экспромтов и мелодий, но сквозь всё, сопровождая светлый и ускользающий призрак мисс Смитсон, идеей-фикс проходит одна-единственная тема. Позывной любви, ставший навязчивым. Образ любимой вызывает долгие мечтания, полные  смятения и страсти… 

И вот уж Гектор на балу. В вихре танцев, в шумном водовороте празднества он вдруг сталкивается с любимой. Но сознание меркнет, дурман пеленает мир в радужную свистопляску, которая рассеивается на благодатном лоне зеленого поля. Два пастушка, уютный мотив на дудочках. Медленно садится солнце, сквозь сизую тучу прорывается дальний раскат грома, серебряным литьем проступает бездушная луна. Одиночество. Отчаяние. Молчание…

 Луна закутана свинцовым покрывалом. Огромная площадь с маленьким эшафотом. Крошечная процессия людей. Шествие на казнь! Как же так, неужели Гектор убил любимую? Именно, эти страшные слова предваряют слова приговора, зачитываемого прево. Палач в красном колпаке равнодушно кладет локоть на рукоять меча. Гектор приговорен к смерти. Под звуки фантастического марша его возводят на плаху. Навязчивая мелодия тикает как дьявольский метроном: мерный стук коленей, свист меча, глухой удар…

А это уже ночной шабаш. На возвышении черный гроб с телом  Гектора в окружении теней - чудищ и колдунов. Его похороны – центральное событие дьявольской пирушки. Невероятная какофония звуков: со стонами, смехом, возгласами и их эховыми отголосками. Лейтмотив страшной Любви превращается в мистический гимн и, отчасти, похабный напев. Оно и понятно: на шабаш пришла Она – та, которая погубила его душу и тело. И нечисть ревом приветствует ее. Некоронованная хозяйка торжества, Она с радостью, готовностью и азартом включается в чертовское дело, и это подлинный апофеоз оргии. Могуче гремит похоронный звон, перебиваемый, бормочуще-дьявольским вышучиванием священного Dies irea. Сакральный мотив визгливо фальшивит вперемешку с неистовым хороводом ведьм и мертвецов…

Примерно таков виртуальный вариант «Фантастической симфонии» Гектора Берлиоза.

Первый в истории опыт по созданию программной романтической симфонии. Франция, год 1830-й. Сочинено практически за век до начала осуществления Булгаковым замысла «Мастера и Маргариты».

Но легко заметить, как базовые фрагменты симфонии мистически интерполируются в программные сюжетные линии и сцены романа, не говоря про архитектонику логических поступков персонажей родственных произведений!

С упрощенных позиций, если отталкиваться от верхнего смыслового ряда симфонии, наркоман Гектор – это сам композитор Берлиоз, который в опиумном наваждении отрубил себе голову за убийство любимой. А она оказалась ведьмой.

Но будь все так просто, разве волшебство «Фантастической симфонии» воздействовало бы так на мировую культуру, вызывая восторг почитателей едва ли не два века спустя? Можно, конечно вспомнить еще одного великого француза: «Музыка это искусство, о котором все считают себя вправе судить и где, следовательно, число плохих судей весьма значительно» (Кондильяк «Опыт о происхождении человеческих знаний»). Но в данном случае, пожалуй, и дилетант способен увидеть, что эта симфония, в известной степени, является энциклопедией предугаданных музыкальных направлений и даже жанров…

И если с классической музыкой, оказавшей очевидное влияние на книгу М.А. Булгакова, все более-менее устоялось, то неоднократное обсуждение телеверсии романа в исполнении Владимира Бортко позволяет усомниться в способности современного ростелевидения к цельности и объективности?

Новый геополитический артефакт под названием СССР при своем зарождении не выполнил главного принципа социологического отбора. Сама суть самоидентификации «свой - чужой» была извращена, ибо элита государства рекрутировалась из так называемых негативных пассионариев. Воинствующие шудры заполонили высоты власти. Христианский антикастово-этнократический тезис, гласящий, что «нет ни эллина, ни иудея», в условиях большевистской пропаганды выродился в зловещую фразу «кто был ничем, тот станет всем». Принцип отбора достойнейшего был заменен принципом гегемонии талантливейшего из подлых... Родоплеменная пустота вылилась в неожиданное преимущество. Ничего не имеющие за душой стали оракулами. Крах системы был неизбежен.

Наконец, двадцатый век вызвал к жизни новую квазикасту. Назовем ее МЕДИАКРАТИЯ как производное от масс-медиа. Хозяева информационного пространства сделались новыми хозяевами всей жизни в целом... Полуграмотный газетный паяц, легко усвоивший науку прилюдного бесстыдства, начал требовать приведения в жизнь правовых механизмов от государственного мужа, воина и мудреца. Жонглер моральными категориями и словесный иллюзионист вытребовал себе право судить всех и вся. О журналистах недаром говорят, что это люди обо всем судящие и ничего при этом толком не знающие. Даже клеймо второй после проституции древнейшей профессии не убавило их гонора. Грязное белье светской хроники их руками было смешано с останками священных реликвий. Свобода слова стала узаконенным правом на клевету. Как это и бывает в квазикастах, высота положения больше не балансируется мерой ответственности, но, напротив, от неё избавляет, а вопросы чести превратились в высокооплачиваемую судебную казуистику.

Но именно появление этой квазикасты и явилось симптомом конца нынешней антикастово-этнократической системы управления… Медиакратия впервые позволила человеку менять свою точку зрения на глазах у публики безо всякой ответственности. Беспринципность стали называть прогрессивностью взглядов…

Телевизионные политические отделы новостей и газетные столбцы стали формироваться только с учетом фактора интереса и психологии потребителя, а нравственное табуирование и гражданская ориентация исчезли полностью. На место чести, совести, гордости прочно встали любопытство, страх, отвращение. - Владимир Авдеев «Метафизическая антропология».

Уже представляю реакцию «либерально-демократического бомонда»:  «Даже в виде затравки это пещерный фашизм. Если таково начало, что ж нам тут предстоит? Нам такая свобода слова не импонирует».

Спешу успокоить: автор не собирался ни угождать, ни расшаркиваться, ни трафить вкусу почтеннейшей публики или пресловутому «общественному мнению», которое – всего лишь бодяга, которую разводят лихие манипуляторы «наших» ток-шоу, где по ходу сюжета на одинокого оппозиционера напускается свора прикормленных властью шестерок. И именно в пропорции: шестеро на одного!

Следует остерегаться некоторых мифов относительно «об­щественного мнения», которые часто принимаются некрити­чески. Во-первых, существует классический миф «Глас народа — глас Божий», приписывающий голосу народа некую окончательную авторитетность и безграничную мудрость... Однако люди, слава Богу, редко бывают одинаковыми… Они могут быть правы, но могут и ошибаться. «Глас» может звучать очень твердо по весьма сомнительным вопросам… Тем не менее я полагаю, что в мифе о «гласе народа» кро­ется зерно истины. Его можно выразить следующим образом: несмотря на недостаток информации, многие простые люди чаще бывают мудрее своих правительств, а если и не мудрее, то вдохновляются более благородными стремлениями. - Карл Поппер «Предположения и опровержения».

Предуведомим читателя: сериал Бортко в нашей «партии» – не «проходная пешка» и уж, тем более, не «гвоздь сюжета». В центре авторского внимания - первоисточник экранизации и не столько даже он, сколько будоражащие воображение не одного читательского поколения вопросы. Вот лишь некоторые.

Не скрою, для автора наибольший интерес представляли булгаковские мотивы тайных эзотерических учений и догадки о скрытых, теневых силах мировой истории. Анализировалось также влияние гностической, каббалистической и масонской эзотерики на логику действий персонажей романа. Что ни говори, «М и М» до сих пор не утратил своей актуальности в качестве литературно иллюстрированного учебника по изощренной манипуляции сознанием личности и толпы.

…Была ли казнь? Что за вопрос? Она же подробно описана в романе. Да, но это описание содержит все что угодно, кроме элемента мистики и эпики. Все обыденно, скучно, серо и мрачно. В этой явно провинциальной церемонии нет ничего экстраординарного. Люди, как люди, история, как история. Собственно, всё, как и положено в истории. Скудная рассада фактов и лозунгов, отсутствие деталей и характеристик, подчас сомнительных и малопонятных, - в самом начале. Обстоятельная хронология судьбоносных событий с обилием подробностей, избытком свидетелей и поздних летописцев-толкователей, плюс законченность, оформленная целостность и систематичность эпохального учения, - столетия спустя.

А в те памятные, но доныне точно не датированные дни и даже годы Распятия и Вознесения, никто ничего толком не понимал ни в хаосе событий, ни, тем более, в бессистемной разрозненности устных проповедей. Да и что историки могли извлечь, понять и внятно прокомментировать из того сумбура?

Великое видится на расстоянии, и историк Булгаков точно, правдиво, со вкусом «изобразил» всеобщую тенденцию эволюции исторического факта на разных ее этапах: от несенсационного момента свершения - через ленивую фиксацию и постепенное препарирование - до позднейшей интерпретации и окончательной сакрализации (или десакрализации).

Так что же скрывалось за голгофским крестным ходом? Какие сценарии были разработаны и параллельно запущены? Кем? Пилатом? Афранием? Синедрионом? Иудой-Зелотом или еще какими неожиданными героями?

В своем романе Булгаков как бы предугадал глобальную систему изменения сознания населения планеты, старт которой еще в 1940-е положила изощренная программа «перекодировки народа США». В этой тотальной и невидимой войне против массового сознания использовалось все: сексуальная революция, радикально-социалистическая философия, перманентная музыкальная шокотерапия с тройным зомбирующим эффектом: кайфической (часто какофонической) музыки, приемов наркотиков для «тасок» под эти ритмы и регулируемого массового помешательства в «кислотной» обстановке рок-концерта, как и любого нездорового коллективного психоза (футбол), отягощенного истерикой фанатов. Довесочно воцарилась как полубредовая, так и непритворно шизофреническая свобода самовыражения. Обывателей загипнотизировали дебилизирующей рекламой, превратив в невольников консюмеризма (постоянно растущей номенклатуры бесполезных, но легко навязываемых товаров и услуг), аномально распухшей индустрии моды, клинических школ современного арта и прочих аспектов «творческой» самореализации: андеграунда и перформанса.

Студенты легко и с радостью попадались на наживку: как же, их просвещали истинные интеллектуалы! Никто же не подсказал, что это интеллектуалы с жирным знаком «минус».

Уже к началу 1990-х в США произошла перековка менталитета, был изменен психоинтеллектуальный тип янки. Ныне это рефлектирующий по поводу бесчисленных комплексов и страхов толерантный филистер, целиком зависящий от прогрессирующей армии шарлатанствующих телегуру, семейных докторов, психоаналитиков, юристов…

Метастазы перекодировки протянулись от самой развитой империи по всему миру. Это привело к появлению наркоцивилизации изнеженных извращенцев, штамповке модифицированной серии легких наркотиков, чудовищному «облегчению», примитивизации культуры – сведению ее к клиповому калейдоскопу. Западный, протестантски-индивидуалистический, прогресс всегда был связан с идеей личного комфорта, спаренного с  конформизмом – подлаживанием под обстоятельства, под власть, под сильного. В итоге, к концу ХХ века там воцарилась модель общества пресыщенного конформ-комфорта и сибаритского соблазна…

В ходе перекодировки сознания был уничтожен СССР, как строй, как цивилизация. Советский Союз, пусть это и нелепо звучит, погубила «мода на прогресс», которого большая часть советских «маргарит», «латунских», «майгелей» и «берлиозов» ждала непременно от Запада.

Забвение подвигов предков привело к тому, что, убрав из Русского дозора богатырей Васнецова, бал правят… Чонкины  Войновича. Чонкины молниеносно «кастрируют и стерилизуют» великий народ, губя его генофонд, лишая будущего и гаденько ликуя при этом: «Хи-хи, ну какой же он великий, если позволил в легкую себя погубить».

Как не обидно, повод для таких выводов есть. Самого сильногоБогатыря побеждают в легкую, если сперва притупят его бдительность или, еще лучше, усыпят. Такое случается, когда в сознании народа критерии величия, мудрости, великодушия и чести подменяются подлостью, коварством, неблагодарностью и вероломством. После этого вся система моральных координат летит к чертям. Ворье и подонки из нужников выныривают владельцами дворцов. Сволочь провозглашает себя «элитой». А оплеванные герои барахтаются на дне. Итог неминуемо горек. Страна, которой правят евнухи и сатиры, защищают – дистрофики и инвалиды, а люди с торсом Геракла - обслуживают бордели и салоны стриптиза, обречена на гибель. Хроники Эллады, Рима и Византии красноречиво убеждают в этом. Хам победил не сразу…

Анализ так называемой интеллектуальной литературы последних лет позволил автору этой работы сделать безрадостный вывод.

В мире реально существует и плодотворно (разумеется, для теневых хозяев) действует структурированный и бесструктурный, с виду совершенно неорганизованный, хаотичный, даже локализованный тематически, идеологически и, подчас, этнически глобальный заговор интеллигенции, прежде всего в одурманивающей, почти наркотической сфере эзотерики. Внешне участники этого заговора в разных обществах и странах разделяются на конструктивистов и постмодернистов, позитивистов и сюрреалистов, сатанистов и структуралистов… А также – на сионистов и антисемитов, фашистов и коммунистов, фрейдистов и расистов, евразийцев и ваххабитов, структуралистов и концептуалистов, духовников и атеистов, космополитов и сектантов... Но все они, так или иначе, присягнули идее Закулисы Зла, Хаоса, Античеловечества, Мондиализма-глобализма! Каждый из них, как вместе, так и порознь, играет на дуде разделения масс, уводя их от просвещения, целостности и диалектики мышления, от сплочения и восстания.

Одни, правда, делают это сознательно и даже по жесткому тарифу. Другие – совершенно наивно, неосознанно, а потому бескорыстно, на свой страх и риск. Единит же всех то, что кормятся они с руки глобального «правительства» или «жречества», как его не называй… У каждого «участника негласной конвенции» есть персональный пунктик. Эзотерический! Да, именно эзотерика намертво связывает всех и каждого – одних как смертельных врагов. Других - как душевных союзников, приятелей, стольников. Но всех роднит и скручивает одно – они не могут друг без друга, без «жертвенно-вампирической крови» интеллектуальной дискуссии – телевизионной или эпистолярной, тет-а-тет или на расстоянии, заочной и даже отложенной во времени.

Одним нужны аплодисменты и книги, лекции и телеэфир, премии и лауреатства. Другим – шишки и синяки. Третьим – просто пьянящий дух азартного спора. Четвертым – тесная келья и алхимические флюиды продвинувшегося адепта. Пятым – псевдо-буддистская нирвана или ниспадающие покрывала почтенного гуру. Шестым, которые ошибочно приписали эзотерику своему фанатизму,  – кровь и смерть… Всякий найдет тут своих «тамплиеров».

И глобальная власть щедро платит каждому по мере его. Кому-то – грантом или гонораром. Кому-то - теплым креслом, общественным  статусом и регулярными гастролями по мировым симпозиумам. Еще одному – плотной связкой научных титулов, почетных званий и престижных премий от Нобеля и Пулитцера, Букера и братьев Гонкур, Грэмми и Оскара до местечковых дипломов, самостийно осиянных именами национальных любимцев. А находятся и такие, которым подавай посмертный ореол мученика, павшего от руки проклятого врага.

Булгаков предвидел и описал этот феномен еще 70 лет назад: пресловутые интеллектуалы «эзотерической мафии» исправно играют в своих клеточках на шахматной доске Воланда. Любым, самым гордым и великим из них, через непроницаемую призму управляет Абадонна, вертя глобус и увеличивая нужный фрагмент для точечного решения.

И это так, именно в руках у теневиков – подлинный версификатор событий, то есть метаистории, то есть истории заданной а пространстве историй.

Булгаков предугадал поистине жуткие вещи, в том числе стоящий на пороге цивилизации апофеоз Античеловечества и Нашествие вампиров. Торжество Общества Хаоса  – вот что ждет земной человейник через 20-30 лет! Культура Запада и его «гении», обслуживающие этот бал у Булгакова, – вот Кто, действительно, величайший из вампиров.

Сатанизм давно уже признан не формой религиозного декадентства или христианского диссидентства, а - самодостаточной тоталитарной религией, обладающей цельной доктриной и многомиллионным электоратом обкуренных, демонизированных, моментально воспламеняемых и легко управляемых рабов-поклонников. «Да, вампиры всегда относились к некоей «элите» — от «черных королевских родов» и розенкрейцеров до знаменитых деятелей на­уки и искусства. Похоже, впрочем, сегодня они действуют не толь­ко в литературе или кино…  В Нью-Йорке даже существует Центр изучения вампиров… Дэвид Боуи – посвященный в орден Восточных тамплиеров, относящийся к масонерии Египетского обряда… В специфических кругах интеллектуалов начала века этот орден стал известен как тайное движение сатанистов, возглавляемое Алистером Кроули», - пишет современный исследователь Юрий Воробьевский…

Или вот тоже пара слов на тему бала у Воланда, где роль королевы года играет Маргарита. Оказывается, в эзотерической литературе есть еще один бал, по своей завораживающей силе превосходящий булгаковскую мистерию, не говоря про айсберги скрытой символики. В этой фантасмагории обыгрываются такие сцены и образы, как оргия королей и принцев с тысячами свечей, а всем верховодит прекрасная монархиня с двумя пажами, прямо как Марго с Бегемотом и Фаготом. Есть там и отрубленные головы, и гроб с покойником, и чаша с кровью, и даже свой мистический глобус 36-футового диаметра со всеми подробностями географии – явный провозвестник глобуса Абадонны.

Но все это присказка, сказка, как и водится, будет впереди. По порядку, наверное, вряд ли получится. Но разговор о любви, инферно, хаосе, абсурде, заговоре и эзотерике иным быть не может…

Несколько слов о терминологии данного опуса.

Оговоримся сразу, что все это написано не для высоколобой прослойки «чистых»  литературоведов. Наша цель более утилитарна в смысле общей доступности и исходит из простого и легкого: текст должны понимать люди, а не только узкие специалисты, которым, как правило, очень нравится жонглировать невыговариваемыми (и ежегодно как грибы множащимися) терминами без сопутствующих расшифровок, да при этом еще наслаждаться произведенным эффектом собственного превосходства. Только ведь народ таким умничаньем  не восторгается, а вертит вокруг виска.

Можете поверить, автору известно, что существует общепринятый для монографий и конференций научный стиль, понятный лишь специалистам. Но очень спорный вопрос: а верно ли и умно ли это? Не насаждается ли сей «квази-язык» искусственно, чтобы воздвигнуть стену не только между учеными и народом, но также и между самими представителями разных дисциплин, узких специализаций и профилей? Этакая нарочито взращенная кучка «элит», постоянно почкующихся и обособляющихся благодаря ими же конструируемому «элитарному новоязу» - великому путанику и разделителю. Так сказать, язык, как «разговорный раздорщик».

А в итоге-то что? - полное отсутствие даже предпосылок к единению и взаимопониманию. И логическое подозрение: не для того ли все это, чтобы скрыть и отдалить истину? Могут возразить: но вы же не требуете от «технарей-естественников», оперирующих латиницей и прочими англицизмами, чтобы они переводили, упрощали и русифицировали устоявшиеся понятия. Что верно, то верно. Только ведь читателей такой «прикладной» литературы немного. Зато общественные и культурные проблемы касаются абсолютно всех, болезненно затрагивая интересы очень многих, и этих многих не совсем честно отлучать от социологии, философии, экономики накрученными иностранизмами.

Пойдем дальше: как, подскажите, быть с «персонажами» исследований, которые зачастую не ориентируются в том понятийном винегрете, простите, аппарате, которым нас потчуют авторы таких исследований? Притом авторы умудряются это делать на основе высказанных персонажами слов и определений, вполне вразумительных и всем понятных! Или уважаемые исследователи попросту не заинтересованы в том, чтобы их однозначно и четко поняла не только узкая когорта «избранных», а Все? А ведь Все - это не только простой народ, но и те из «символьной элиты» нации, которые в специализированных словарях «не копенгагены». Вот и получается, что единицы искренне ищут правды, а остальные на идее поиска истины строят карьеру. Наживают капитал и создают школы, учения, системы и даже общественные институты для утоления собственного честолюбия, при этом возводя барьер ясной и прямой мысли.

Во второй половине XX века произошел следующий перелом. Иллич ссылается на исследование лингвистов, проведенное в Торонто перед Второй мировой войной. Тогда из всех слов, которые человек услышал в первые 20 лет своей жизни, каждое десятое слово он услышал от какого-то «центрального» источника — в церкви, школе, в армии. А девять слов из десяти услышал от кого-то, кого мог потрогать и понюхать. Сегодня пропорция обратилась — 9 слов из 10 человек узнает из «центрального» источника, и обычно они сказаны через микрофон…

Они настолько не связаны с конкретной реальностью, что могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово прогресс). Это слова, как бы не имеющие корней, не связан­ные с вещами (миром). Они делятся и размножаются, не привлекая к себе внимания — и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Они связаны, как поплавки рыболовной сети — связи и сети не видно, но она ловит, запутывает наше представление о мире.

Важный признак этих слов-амеб — их кажущаяся «научность». Скажешь коммуникация вместо старого слова общение или эмбарго вместо блокада — и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. Начинаешь даже думать, что именно эти слова выражают самые фундаментальные понятия нашего мышления. Слова-амебы — как маленькие ступеньки для вос­хождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку соци­альные выгоды. Это и объясняет их «пожирающую» способность. В «при­личном обществе» человек обязан их использовать. Это заполнение языка словами-амебами было одной из форм колонизации — собственных народов буржуазным обществом…

Каждый может вспомнить, как у нас вводились в обиход такие слова-амебы. Не только претендующие на фундаментальность (как «общечело­веческие ценности»), но и множество помельче. Вот, в сентябре 1992 г. в Рос­сии одно из первых мест по частоте употребления заняло слово «ваучер». История этого слова важна для понимания поведения реформаторов (ибо роль слова в мышлении признают, как выразился А.Ф. Лосев, даже «выжив­шие из ума интеллигенты-позитивисты»). Введя ваучер в язык реформы, Гайдар, по обыкновению, не объяснил ни смысл, ни происхождение слова. Я опросил, сколько смог, «интеллигентов-позитивистов». Все они понимали смысл туманно, считали вполне «научным», но точно перевести на русский язык не могли. «Это было в Германии, в период реформ Эрхарда»,— говорил один. «Это облигации, которые выдавали в ходе приватизации при Тэтчер»,— говорил другой. Некоторые искали слово в словарях, но не нашли. А ведь дело нешуточное — речь шла о документе, с помощью которого распылялось национальное состояние. Само обозначение его словом, которого нет в словаре, фальшивым именем — колоссальный подлог. И вот встретил я доку-экономиста, имевшего словарь американского биржевого жаргона. И там обнаружилось это жаргонное словечко, для которого нет места в нормальной литературе. А в России оно введено как ключевое понятие в язык правительства, парла­мента и прессы. Это все равно что на медицинском конгрессе называть, ска­жем половые органы жаргонными словечками. – С. Кара-Мурза «Манипуляция сознанием».

Да, заранее прости меня, приметливый читатель, за вольные авторские импровизации-трактовки на тему мыслей и версий Умберто Эко, Кругмана, Бьюкенена, Хантингтона, многих отечественных авторов. Казалось бы, чего проще: взять и процитировать первоисточник?! Ан нет, не моя на то воля, а доведенная до абсурда жадность «обладателей авторского права» (переводчиков или издателей), запрещающих без их ведома воспроизводить любой кусок выпущенной ими книги! Представляете, новые наши «просветители» присвоили себе право на «русскоязычно выраженное» (переведенное) слово или мысль того или иного автора, даже классика! Умникам, видимо, даже невдомек, что тем самым они не только приватизировали чужую мысль, но и осиротили, как ее автора, так и науку, то же литературоведение. Ну, как, подскажите, обойтись без прямого воспроизведения (цитирования) текста в литературоведческом или критическом исследовании о том же Эко, если любой фрагмент его произведений необходимо ВЫКУПАТЬ либо ИСПРАШИВАТЬ? Но и этого им мало, «радетели авторского права» лишают возможности дискутировать с «опекаемым» автором, поскольку, чтобы спорить с той или иной мыслью, ее требуется, как минимум, воспроизвести! Маразм на троне и в короне!

А теперь самое время перейти к разбору достоинств и недостатков сериала Владимира Бортко «Мастер и Маргарита». Простите, если по ходу «пьесы» автору придется пикироваться с виртуальными, но вполне узнаваемыми собеседниками. Это не прием, а вынужденность. Иначе просто ничего не получится потому, как роман Булгакова дает невероятный простор для самых противоречивых трактовок и парадоксальных версий.

 


 

Глава 2. Участковый… «бригадир»… Га-ноцри

 

«Роман должен быть зеркалом мира, по меньшей мере, зеркалом своего века и, таким образом, частной мифологией» Шеллинг

 

«Классической является не та книга, которой непременно присущи те или иные достоинства; нет, это книга, которую поколения людей, побуждаемых различными причинами, читают все с тем же рвением и непостижимой преданностью» Борхес

 

«Сняться в плохом фильме – все равно, что плюнуть в вечность» Фаина Раневская

 

Еще один француз в свое время сформулировал ту проблему, которую каждый решает по-своему: и Булгаков, и Бортко, которую разбираем в меру своих скромных сил мы. Он сказал: «Новый Завет можно воспринять, как попытку заблаговременно ответить на вопросы всех каинов мира, являя более мягкий образ Бога и создавая посредника между ним и человеком. Христос пришел разрешить две важнейшие проб­лемы — проблемы зла и смерти, а это и есть проблемы взбунто­вавшихся. Решение Христа состояло прежде всего в том, что он принял на себя и зло, и смерть... Богочеловек тоже смиренно терпит страдания. Истерзанный, отданный во власть зла и смерти, он умирает. В человеческой истории ночь, проведенная Христом на Голгофе, имеет столь глубокое значение потому, что Бог, подчеркнуто лишенный своих традиционных привилегий, пережил во тьме до конца отчаяние и даже ужас смерти» (Альбер Камю «Бунтующий человек»).

Но «вернемся к нашим баранам». Их, кстати, много на «б». Бегемот, Бездомный, Берлиоз, Босой, буфетчик, Булгаков, Бортко. Вот на двух последних, пожалуй, и остановимся.

Вопрос: каково соотношение булгаковской меры с мерой бортковской?

Начнем с точки зрения «интеллигентной» публики или, малость  упрощая, либерально настроенных домохозяек. Здесь средняя оценка примерно такова: «Можете меня упрекнуть в апологетике, но я покорена талантом и, да-да, не побоюсь этого слова, может быть, полугением Бортко, еще ждущим своей благодарной оценки в веках. Чего стоит такой нестандартный ход, как перетасовка черно-белого и цветного пластов видеоматериала. Это, скажем так, четко выраженная тенденция, когда цветные фрагменты фильма связаны с чудесами ордена Воланда, как бы вспарывающими черно-белую тягомотину советской банальности».

Более критичный зритель возразит: «При всем уважении к режиссеру, должен заметить, этот принцип соблюден не везде. В первой же сцене, где появляется Воланд, фон черно-белый. И если это принцип постановщика, то по умолчанию выходит, что и вся Иешуа-пилатовская хроника – полнейшая фантасмагория, ибо выполнена в цвете лучше прочих кусков сериала».

Радикально настроенный ценитель отмахнется: «Пустяки все это: цвет – не цвет. Тут через слово искажают слова автора. При интерпретации режиссером текста первоисточника не сразу опознаешь мысль автора. Очевидно, Бортко иной раз просто не замечает, не понимает мысли Булгакова».

Как сказать? Можно ведь и понять, и заметить, но не придать значения или решить для себя, что это недоработка Булгакова. «Не понял» - слишком «правдоподобное» объяснение, учитывая 12 лет работы Бортко над романом! Могу и ошибиться, но дело тут в другом: можно все понять и все заметить, но, не обладая необходимой эрудицией и, тем более, авторским складом ума и направленностью замысла, не сделать напрашивающихся выводов.

Наконец, можно и заметить, и понять, но скрыть и убрать какие-то фразы. Либо заменить более нейтральным словом: так безносый убийца Гестаса из последней строки книги становится всего лишь свирепым.

А вот это уже чревато… Ведь, если сериал станет повторяться часто, то зрители, особенно, юные, для которых он в теперешних условиях и есть первоисточник, будут уже сверять с видео-эталоном текст Булгакова, ставший «вторичным». И уже Булгаков будет восприниматься ими как чуждый, неправильный, несоответствующий. Как апокриф!

С другой стороны, можно почти не утруждаясь, Булгакова искорежить. Всего-то, казалось бы, поменял местами части речи, но каков эффект - меняется акцент! Еще проще: придал булгаковской фразе иную интонацию - иронию вместо скорби или наоборот - и вот уже изменился смысл. Ну, а если дополнить речь героя отсебятиной, кромсая авторский текст или опять же выкинуть ключевые слова, то изменится стратегическая направленность, сам дух, как произведения, так и читательского восприятия.

Представляю строгую реакцию маститых булгаковедов: «Э-э, как вас там, товарищ Плотников, вы здесь кто? Вы что ль большой ученый по части литературы, чтоб рассуждать тут нам о таких материях? Вы хоть имеете воззрение о Вулисе, Спиркине, Немцеве, Лакшине, Яновской, Смелянском, Химиче? Доктора наук, профессора… Чего вы, в самом деле, нам тут?»

Успокойтесь, профессор! Автор не имеет ни малейшего отношения к литературоведению. Но в отношении к Булгакову он величина не менее  важная, чем даже докторы наук Чудакова, Галинская, Паршин, Гаспаров, Соколов и Акимов вместе взятые. Он Читатель. Тот, для кого пишут книги. Или, по-вашему, книги пишут только для литературоведов и критиков? А если не только, почему же эти господа уверены, что это им присвоено монопольное право разбирать и толковать литературу, вдалбливая свою точку зрения миллионам читателей? Или читателю своего мнения иметь «не дадено»? О романе говорить хочу и буду. В пику любым литературным авторитетам. Я читатель, и на этом основании смею не знать всех книг по этой теме. Они меня не трогают и не должны трогать. Меня волнует роман Булгакова. И я говорю своим языком, совершенно спокойно, не боясь, что грубо оборвут. Тут вам не междусобойчик именитых балаболов. В своей книге автор не органичен в демонстрации предпочтений, расстановке акцентов и выдвижении самых «неудобных» версий.

Фигурой для битья на сей раз был приглашен известный священник Кураев, написавший не слишком хвалебную книгу о романе Булгакова. Дело дошло до того, что великая булгаковедка Мариэтта Чудакова, остервенело призывавшая всех к галантности и толерантности, обвинила скромного служителя культа в антисемитизме. Как так? Разве Булгаков?.. Ах, да им до этого дела нет. Лишь бы припечатать покрепче несогласного.

А что сам режиссер? Он еще раньше иронизировал в "Литературной газете": "Нам предрекали провал". Батенька, так вы его и получили, причём в полном объеме, с треском. Неужто не поняли? Так почитайте, что пишут о фильме в самых разных газетах — от крайне левых до лавирующих и крайне правых. Лариса Ягункова в "Правде" определила: "Художественный свист". Это дорогого стоит в устах проницательного автора. Тут и Алёна Карась в правительственной "Российской газете" как бы не с одобрения самого товарища Фрадкова: "Ни холоден, ни горяч". Что может быть горше в искусстве! А Людмила Донец в "Литературке"? "Ну, неплохо". Еще ужасней, тем более, что тут же: "Некоторая пресность… Не удались ни Воланд (О.Басилашвили), ни Пилат (К.Лавров)… Воланд суетлив, в нём нет ничего ни таинственного, ни опасного, ни могущественного… Еще хуже обстоит дело в Пилатом. А ведь он, может быть, главный герой романа, в образе "нет никакого, даже завалящего душевного шевеления"...

Вернёмся, однако, еще раз к статье Людмилы Донец. В начале она восклицает: "Вообще Владимир Бортко — большой молодец!" Да, среди овец. А завершает статью так: "А напоследок я скажу нечто совсем несусветное". Что такое? Что сериал большого молодца слабее романа? Это и есть несусветное? Нет, оно дальше: "И отношение к самому роману, к самому Булгакову считаю завышенным. Да, Булгаков замечательный писатель. Но когда его называют великим и гениальным, мне кажется, что это интеллигентское преувеличение". Вот кто настоящий-то большой молодец — Людмила Донец!..

Тут же и булгаковед Всеволод Сахаров со статьей "К 65-летию великого романа Михаила Булгакова". Он пишет, что этот великий роман еще и "приходится признать гениальным". Вроде бы не хочет, но приходится. Странно…

И тут надо признать, что фильм Бортко сильно способствует крушению мифа о "самом великом романе ХХ века". Преображение многозначного словесного образа в однозначный зрительный образ нередко бывает сокрушительным. - Владимир Бушин «Наконец-то!».

Далее… При всей осторожности, каковой требует подход к столь тонкой сфере, как авторская манера, не побоюсь-таки указать на определенный дефицит мистичности и как бы фееричности. Это наглядно иллюстрирует сцена с Варенухой-вампиром и Геллой, лезущей через форточку в кабинет Римского. У Булгакова сам процесс проникновения Геллы через окно более зловещ, чем образ Геллы, усилиями Бортко уже (!) как бы проникшей к Римскому.

Многие критики сериала отмечали, что, действию не хватает фейерверка. А мистическим героям – вневременной, равно органичной и для античности, и для средневековья, и для нас феерии. Персонажи воландовской шайки обделены эксцентрикой, шиком, непредсказуемостью, реактивностью действий и слов. А лирические герои?

Где любовь, как финский нож? Нож если кого и поразил, - только Иуду. А ведь в том «ударе» Низы была и вся сила его любви. Такого накала отношений нет у мастера и Маргариты, причем не только в фильме, но и в романе. В наличии банальная и в чем-то криминальная аналогия с финкой. Добрая половина зрителей и читателей убеждена, что Маргарита и была «финкой» – приземленной и преступной, в сравнении со шпагой и даже кинжалом более романтичных, идеальных и старомодных героинь. Впрочем, Булгакову прощают любые метафоры. Уверен, напиши он про удар шилом, нашлось бы немало защитников такого сравнения, особенно в плане его… актуальности.

Действие фильма сильно затянуто. Нет изюминки. На что уж передаче «Городок» достается за переборы, но по части динамики она даст абсолютную фору Бортко: там все куда естественней этой тянучки.

А с какого вы тут нам о «Городке»?

Да, просто в сценах с Варенухой и Римским явно напрашивались «городошные» ассоциации. И манера, и тандем, и ритм. Очевидно, поэтому Варенуха даже внешне напоминает постоянного партнера Ильи Олейникова. А в итоге - ни «Городка», ни тем более Булгакова.

Слышал серьезные претензии рядовых зрителей в аудиовизуальном плане. Где не надо, режиссер  для чего-то продублировал хороших актеров, наградив чужими голосами Афрания или того же Мастера. При этом не удалось поставить подходящую говорилку явно нуждающемуся Бегемоту. Кот в сериале никакой, на халтурку с детского утренника забежал.

Можно было отыграться хотя бы за счет классного голоса всеми обожаемого комического персонажа, использовать либо что-нибудь хрестоматийное (табаковское или кононовское) либо же оттянуться на парадоксальной новизне, принесшей когда-то «десятку» Игорю Масленникову, благодаря сломавшему все шерлокхолмсовские стереотипы Василию Ливанову.

Никаких оправданий и по части нечистой силы. В фильме нивелированы зловещесть и запредельная жестокость книжного Воланда. Нет показательной сцены с его жутким глобусом и точками приложения смертоносной силы слепого вершителя судеб - Абадонны. Азазелло, наверное, по плечу Александру Филиппенко. Тот не только ведь всех демонов переиграл, но и, наверное, самый фартовый коротышка России. Ась, не коротышка он? Тогда, значится, то ль у меня, то ль у режиссера некоторый оптический разлад в восприятии аршинов и вершков.

Да и у Коровьева пенсне не шибко треснутое...

Ну и что? У Александра Абдулова налицо попадания. Во-первых, чисто внешнее. Да и живости в нем поболее, чем в других персонажах. Но при всем при том не оставляет мысль, что куражнуться по полной ему не позволили. А уж Воланд…

Слезливая домохозяйка тут, конечно, вступится: «Знаю,  знаю, как все нападают на моего любимого, воистину  гениального Басилашвили. Толпа слепа. Прозрение еще наступит». Она права - кому досталось от всех, так это Басилашвили. «Старая гвардия» вообще пригвоздила: «Верховному демократу россионского кино пенять нечего, да и поздно».

Тут я согласен. Нет, штука не только в возрасте и, соответственно, недостающей пожилому актеру нервной ритмике, тональной контрастности, точечной реактивности... Олег Басилашвили пожинает плоды своего политического кредо. Помните, в еще одной сатире (тоже демократа Марка Захарова): «Ваше кредо?» - «Всегда».

Так вот, Воланд и должен быть предельно, насколько положено королю нечисти, изменчив и… диалектичен! Бес бесов – это вам не умудренный, самоупоенный и обронзовелый «либерал», то есть диктатор наизнанку. Для Абсолюта зла, хитрости и коварства не существует предпочтений. Для него всегда есть только цель. И чтобы ее достичь, Сатана перекраснеет Троцкого, перемонархичит Победоносцева, перефундаменталистит Бен Ладена и… перехасидичит ребе Шнеерсона. Это для балансировки сравнений.

Нет спору, Басилашвили органичен, когда всеми фибрами души ненавидит, высмеивает и карает советское, «советчину». Но органика эта ограничена, ибо автор книги развенчивал вековую трусость, алчность и филистерство бюргерства-мещанства, как вненационального явления.

Б. и Б., Басилашвили и Бортко, становясь на половину Воланда, упускают из виду, что Сатана в расфасовке Арчибальда, Семплеярова и Со разоблачил и их - Б и Б, М и М - неизменную конформистскую сущность. А М и М он еще и приручил, утянул в тихий омут покоя, как самых лучших из той «интеллигенции».

Не собираясь углубляться по части персонажей, приведу-таки обобщенную (из уже слышанных) характеристику зрителей, не ослепленных «гением» Сергея Безрукова: «Образ Иешуа – это вроде фарша для общепита, но без специй и соли. В этой баланде хаотично поныривают мясоколбасные поплавки. Вот один - «бригаден-фраер Саша Белофф». Он, братцы, в натуре раскаялся и теперича «откинулся» в старцы-странники-бродяги. По инерции этому, уже второму, поплавку все еще перепадают синяки пьяно рубящего «риф-матушки» ширяна-буяна из сериала «Есенин». И видно уже: этот косматый поц в драном рубище скоро вынырнет ни кем-то там, а кротким, законопослушным сельским участковым, поплавок № 4. Да и чем пародия на Анискина хуже праведника Иешуа, тот ведь тоже - лишь пародия на Иисуса?»

Очень жаль, что Христос в исполнении Безрукова не пояснил Пилату: и за всё, что мы делаем, отвечать будем тоже вместе. Странно, что Безруков в фильме один: без Космоса, Пчёлы и других балбесов. А ведь могли бы успешно составить бригаду Воланда – наш зритель был бы счастлив… Крайне убедителен врач в исполнении Василия Ливанова. И в то же время люди, идущие по улице и создающие видимость жизни – совершенно очевидно, что бездарные актёры, настолько искусственно всё выглядит. В третьей серии, кстати, дело пошло на лад: сцена с врачом и санитарами в стенах дурдома сделана отлично. Но всё в целом – не впечатляет. - Коломенский форум > Мастер и Маргарита.

Ну, что тут еще добавить? Возможно, авторам киноверсии нужно было пойти на какой-то нетривиальный шаг, на экспериментальный кастинг. Например, подобрать не узнаваемых, а наоборот, не растиражированных актеров, а на главные роли – вообще неизвестных. То есть искать новые тропы, новые лица, новые приемы.

Хотя, возразят и будут правы, кто ж нынче даст денег под еще нераскрывшегося «Смоктуновского 21 века»? И все-таки! Отважно выставленный Козинцевым не раскрученный 40-летний Смоктуновский дал культуре большее – Гамлета. Так же, как нетипичный Ливанов – Шерлока Холмса!

Есть категория зрителей, готовая дерзить: «Давайте уже не будем щадить Владимира Бортко. Он снимал далеко не подстрочник, как уверяют с чьей-то не очень легкой руки».

Да, режиссер делал совсем другую «строчку». И это заметили не ученые, а рядовые зрители…

Почему глаза арестанта перестали выражать испуг, как только прокуратор заговорил с ним по-гречески? Это, правда, не реплика (глаза перестали выражать), а как бы мимика глаз, мимическая реплика, но - главное - что невпопад. С какой стати он перестал бояться? - А мы уже знаем. Это ж не просто доверчивый человек: достаточно было прокуратору перейти на греческий (что означало его желание, несмотря на болезнь, все же разбираться), как появилась надежда, что тот разберется. Перед нами еще и самонадеянно доверчивый, ввиду своей философской веры, что все - добрые. И прокуратор - тоже. Вот - доказательство, мол, налицо.

И если кто из нас в ту же секунду не понял, для того Булгаков через четыре слова выдал от имени Иешуа: "- Я доб..."

Прокуратор заметил и пропажу испуга в глазах, и едва не оговорку и понял, что у арестанта эта идея добра человеческого очень глубока. Но не подал виду. Это понял про Иешуа и секретарь. Потому он удивился. Роль секретаря тут очень велика. Если понял секретарь, то уж Пилат - тем паче. Обе их реплики немые - впопад. Но контакт душ прокуратора и секретаря с душой арестованного произошел.

Бортко достаточно было это просто перенести в кино мгновенно чередующимися крупными планами лиц: Иешуа (для "глаза его перестали выражать испуг"), Пилата (для "Другой глаз остался закрытым") и секретаря ("Удивление "). И все было б в порядке. Но. Секретарь вообще тут был забыт. У Иешуа - однообразное страдальческое выражение. У Безрукова нет того, чтоб "ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился". Я понимаю Булгакова так, что Иешуа на секунду ужаснулся своему мозгу, успевшему забыть побои Крысобоя. Он всмотрелся с ужасом в себя. А у Безрукова не глаза играют. Нет, он и страх в них сделал, и оглянулся на Крысобоя. Даже мгновенный крупный план лица Крысобоя дан под этот страх. А зря…

Второе крупное отступление от Булгакова - отказ Лавровым играть следующее: "Наступило молчание. Теперь уже оба больных глаза тяжело глядели на арестанта". Лавров, наоборот, вместо молчания через долю секунды после Безрукова вступает со словами: "перестань притворяться сумасшедшим". Причем не произносит булгаковский текст: "-- Повторяю тебе, но в последний раз", - и отказывается по-булгаковски назвать Иешуа: "разбойник".

Зачем эти купюры? Бортко убрал первый упрек в притворстве ("Не притворяйся более глупым, чем ты есть"):

"Прозвучал тусклый больной голос:

-- Имя?

-- Мое? -- торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.

Прокуратор сказал негромко:

-- Мое -- мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое".

Соответственно, не понадобилось Бортко потом "Повторяю..."

Но зачем все купюры?..

Создается впечатление, что Бортко ничегошеньки у Булгакова не понял. Потому и выглядит вся ершалаимская сцена не как выходящая из ряда вон, а как нечто заурядное. И отвращает от всего сериала. Но я его досмотрел. - Соломон Воложин «Булгаков и Бортко».

Еще пример. Не только Бортко, но и многие зрители с читателями не придали значения такому красноречивому персонажу, как ласточка, которая трижды обозначает свое присутствие, и всякий раз оно знаменует важный этап нравственного преображения Пилата. Впрочем, вру, ласточке внимание уделялось. Ольга и Сергей Бузиновские в книге «Тайна Воланда» прилет ласточки интерпретируют, как алхимическое преобразование человеческой «меди» в божественное «золото», что якобы подтверждается идолами из  золота на крыше дворца: «медь-низ» и «золото-верх». Плюс восседающий на крыше Румянцевской (Ленинской) библиотеки Воланд.

«- Ты знаешь, - говорила Маргарита, - как раз когда ты зас­нул вчера ночью, я читала про тьму, которая пришла со Среди­земного моря... и эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне все время не дают покоя».

Кстати, в Средиземноморье в эпоху античности ласточка считалась птицей Исиды (в Египте) и Афродиты-Венеры (в Греции и Риме). Не претендуя, впрочем, на чужие лавры, сошлюсь на версию брошюры «Мастер и Маргарита: гимн демонизму? Либо евангелие беззаветной веры».

По мнению ее авторов, Булгаков писал своего рода богословский трактат, но в иносказательно-притчевой форме литературного романа, понятного его современникам. То есть все знаки, которые подает автор, предназначены не для его персонажей, а, в первую голову, читателю. Так сказать, информация для размышления. Стало быть, ласточка действительно знаменует определенный психологический поворот и всякий раз при своем появлении приносит какое-то иносказание.

Скажем больше, последовательность появления ласточки в сюжете романа соотносится с последовательностью упоминания этой птицы в Библии. Библейские же тексты, в свою очередь, поясняют происходящее в сюжете романа. Итак, появление № 1. Пилат препятствует беседе Иешуа и Марка Крысобоя. Первому появлению ласточки соответствует следующий текст в Библии, объясняющий суть того, что мог бы сделать Иешуа, и в чем ему препятствуют синедрион, лично Каиафа, лично Пилат и им подвластные:

«4. И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой! 5. Блаженны живущие в доме Твоем: они непрестанно будут восхвалять Тебя». - Псалтирь, псалом 83.

Второй раз: только в сознании Пилата сложилась лживая формула, объявляющая Иешуа сумасшедшим, и возникло решение изолировать его от общества, как тут же «крылья ласточки фыркнули над самой головой игемона, птица метнулась к чаше фонтана и вылетела на волю». А вот второе упоминание ласточки в Библии: «Как воробей вспорхнет, как ласточка улетит, так незаслуженное проклятие не сбудется». - Притчи Соломоновы, 26:2.

Перед третьим появлением ласточки Пилат решает утвердить смертный приговор Иешуа, вынесенный синедрионом: «Молчать! — вскричал Пилат и бешеным взором проводил ласточку, опять впорхнувшую на балкон…». Третье упоминание ласточки в Библии: «Как журавль, как ласточка издавал я звуки, тосковал как голубь; уныло смотрели глаза мои к небу: Господи! тесно мне; спаси меня». - Исаия, 38:14…

Как говорится, похвальная эрудиция, если это не конъюнктурный прием подгонки Библии под удобную концепцию. Как известно, этим приемом владели все: от Пифагора до Гайдара, не к ночи буде помянут.

Добавим, это не последнее появление ласточки в Писании. И если в романе ласточка упорхнула навсегда, то в Библии она упомянута еще, минимум, дважды. И, если использовать термин «подгонка», оба раза посредством птички библейские тексты характеризуют то, с чем осталось человечество, отвергнув учение Христа.Вот так комментируют прилет ласточки авторы указанной книги.

Подумаешь, тонкости! Публика прямолинейная, отмахнувшись от щепетильных штудий, рубанет с плеча: «Экранизация – провал, успех тут не ночевал, он тут невозможен даже в проекте. Мы атеисты, люди прямые, и для нас всякие байки о таинственном роке, мешавшем в постановке разных телеверсий, - тьфу. Провален сам роман! А его создатели скрупулезно запротоколировали нудные детали этой писанины. Об исторической правде, типа Берии в исполнении Гафта – этаком Бергафте - разговор особый. Да и православию Булгаков крупно подгадил. Нет, к религии мы относимся с…  уважением, ибо атеизм – та же религия. И там, и тут есть символы и реликвии, а это святое. Булгаков же решил пересмотреть все эти символы и евангельские притчи: переиначить и, наверное, осовременить, приделав к старой версии свои уши. То есть он ни много, ни мало претендует на собственное писание. Ради этого он даже имена святых переврал. Зачем? Да чтоб сделать из них таких же грешных смертных. А Христос, как и Ленин – это выше, это то, что нельзя рушить ни за что и никогда. Иначе – обвал и разруха».

Верующий, разумеется, такому подходу не обрадуется. И  это его право.

У автора несколько иной взгляд. И он стоит оговорки.

Говорят, Бог есть. Я тоже допускаю это. Но не могу, как бы не просили, допустить, что у столь совершенного существа та же жажда всеобщего рабского преклонения, которую ему постоянно приписывают и демонстрируют. Бог есть, и Он так велик, что, наверное, недоступен. Но зачем же плодить искусственных, появившихся совсем недавно идолов и пророков?

Представьте, на протяжении миллиардов лет люди обходились без всяких пророков, как вдруг нате вам - целая россыпь, и меньше чем за пару тысяч лет! Неужели сторонники культов в факте смехотворной и концентрированной плодовитости не видят всей нелепости, фальши и заведомой конъюнктурности всей этой «селекции», этого «культиватора нимбов»? Откуда это маниакальное желание помимо Абсолютного Закона Вселенной – Бога, придумывать его пророков на кресте ли, на костре ли? Откуда такая узость, фанатически инквизиторская воля к насаждению своего «сына бога»? Своего - регионального, национального, эпохального? Иисус? У нас, в России, в Европе, - да. Но в огромном поясе арабских стран – уже Магомет? Чем их правда, их пророк хуже нашего «сына бога»?

А что скажете насчет межпланетных гуманоидов, кого им аттестуете в качестве приоритета для поклонения: Магомета, Христа или более древнего Брахмана? Или все зависит от места приземления: сядут пришельцы в Аляске – сойдет и великий Эскимо?

Предвижу реакцию клира: «На глупости отвечать не желаем». Известное дело, так проще. Потому как сказать-то и нечего! Или мы что, будем предлагать поверить в Христа цивилизации пришельцев, даже несмотря на то, что она 2 тысячи лет назад была уже на тысячу веков старше и развитее нас духовно, интеллектуально, нравственно и, ко всему прочему, никогда не ведала войн, зависти и других наших пороков? Реакция на это легко предсказуема «Таких не бывает. Наш путь – общий для всех и единственный».

Поэтому продолжим монолог. Мы еще сидели на деревьях, а пришельцы уж бороздили космос. Но мы все равно будем упрямо рекомендовать им Христа и даже навязывать, как это делали миссионеры Кортеса. Мы, козявки, посмеем учить богов? А если таких великих иноземных цивилизаций - океан, и каждая в тысячи раз древнее нас, не абсурдно ли требовать от них принятия нашего, молоденького и по-землянски антропоморфного Христа? И плевать нам, что они, вдобавок, в нем давно не нуждаются или даже никогда не нуждались, поскольку их понятие нравственности на порядок выше нашего нравственного опыта, заключенного в идее Христа? Ну, как быть, если их история не знала той крови, низости и подлости, как наша, а потому ей и не понадобился столь жестокий и уже поэтому не могущий претендовать на совершенство образец, как Христос на кресте!

Оглохни ухо мое...

Это само собой. Вот из-за глухоты своей такие «верующие» и не вырываются лет уже 1900 за рамки звериной нравственности землян, коей обязательно потребны крест, меч и жертва!

И ведь не придет в голову апологетам, что инопланетянин возьмет да на все это недоуменно спросит: «Котёнок, ну почто ж ты с эдаким упорством учишь меня не писать в тапочки? Наша цивилизация никогда до прилета к вам не знала человека на кресте. Мы сроду даже не додумались бы, что такую страшную вещь с живым, претендующим на разум существом можно сотворить, не говоря про то, чтоб сделать этот кошмар эталоном, образцом  для преклонения и сверки поведения всего человечества. Вы, ребята-зверята, как я погляжу, просто неразумны, а потому и погибнете. Иного просто не дано тем, кто добровольно выбрал себе за идеал подражания страждущего, умирающего в страшных муках лучшего из вас. С такою верой и иконой вы просто обречены на крест, что и подтверждает то состояние нравственного, физического, политического и экологического катастрофизма, в каком задыхается ваша планета, ваше общество».

Все равно, у Христа есть чему поучиться. Его духовность недосягаема и совершенна.

А великая цивилизация нам на это: «И вы ставите нам в учителя того, слепая вера в кого не избавила вас от страшных трагедий, не научила вас ничему, кроме зависти, корысти и властолюбия, кроме религиозной розни и мировых войн, кроме доведения своей чудной планеты до глобального кризиса и ядерного кошмара? Вы ставите одного из своих «юных» пророков в учителя нам, архидревним, сто миллионов лет живущим в совершенстве, гармонии, взаимопонимании и бессмертии?» Если вообще не скажут: дескать, все ваши пророки – Кришна, Будда, Христос, Магомет, Маниту - были нашими посланцами, трансляторами, пытавшимися хоть чуть-чуть образумить, очеловечить, смягчить вас. Но вы, неподдающиеся и неисправимые земляне, не вняв ни разу, всех их – на крест загоняли и в пекло. Да еще присвоили себе право вещать, судить и карать от имени пророка, сына бога, уча других и навязывая сие «учение» в тысячу раз более нравственным, мудрым, прогрессивным Людям, народам и даже цивилизациям?! Горе вам, несчастные и упертые, коим невдомек, что, настаивая на учении Христа как истине в последней инстанции, вы ставите точку на любом прогрессе. Вы даже не сообразите, что конечная точка  невозможна нигде и никогда, ибо тогда забуксует эволюция ума и духа в то время, как развитие Вселенной не знает остановок.

Будет! Цыц! Изыди, я не сторонник фантастики - ни социальной, ни научной.

Но ведь тогда и царство божие – образец моральной утопии.

Это все ребячьи глупости. Нет никаких инопланетян, есть только грешные люди и святая церковь.

Удобно, но плохо, плохо, но простимо не видеть того, чего не дано видеть. Но никогда нельзя простить того, кто не хочет, кто упорствует узреть и признать очевидное и при этом колет в глаз узревшего.

Невежество и богохульство! Сатанинские нападки? Вы – кощунник,  богоборец и скрытый коммунист.

 На это ответим: негоже, батюшки, собственным заблуждением заражать паству. Между коммунизмом, которого никто и никогда не видел, и между опытами Маркса, Троцкого или Мао Цзэдуна такое же сходство, как между реальным Иисусом и историческим иезуитом Игнатием Лойолой…

И вот что знаменательно: менее всего придирок - к музыке Игоря Корнелюка. Это весомый плюс. Остается пожалеть, что на этот раз не вышло столь же удачного тандема, как режиссура и музыка другого классического сериала – о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Хотя по душу Игоря Корнелюка тоже наведывались разбойнички. На ТВ им просто не позволили добраться до этого «плагиатора, этого банд-петербургского тапера». Но в Интернете не раз сравнивали его «псевдобулгаковские пассажи - это гнетущее демоническое крещендо - с артефактовой первоосновой из американского блокбастера «Омен»».

Хм, почему, в таком случае, не с какой-нибудь мессой Баха, Генделя или той же «Фантастической симфонией» Берлиоза? При желании и заданном программировании там тоже нетрудно отыскать «демонический архетип» (или «архетипический демонизм»). От полного «демо-магнетизма» проигрыш Корнелюка спасает хотя бы то, что вся пресловутая «зловещесть» мягко скрадывается иронией переходов…

Однако не пора ли унять страсти. Объять тему достоинств и недостатков  телеверсии «М и М» – задача непосильная в рамках целой энциклопедии. Посему Баста. Подведем промежуточные итоги.

Знакомство прошло в режиме активной учтивости. Что касается общей оценки сериалу и роману, вывод прост и утешителен. Даже некоторые, пусть и не очень лицеприятные, выпады в адрес писателя Булгакова и его романа лишний раз отчеркивают их значительность. Если бы вещь была никакая, реакция была бы аналогичной. А насчет Бортко…

В следующей главе предлагаем подступить к проблеме, связанной с двойниками и дубль-ситуациями…

 

 


Глава 3. Римский + Корсаков = Стравинский

 

"Культура зачинается не как игра и не из игры, а в игре" Йохан Хейзинга

 

«Спросите у мертвеца, сколько раз он жил?»  А. Дюма-отец

 

«Стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать?» А. Дюма-отец

 

 

Верь не верь, а писатель Булгаков не только задачки задает, но путает и даже ссорит людей. От этого никуда и никому не деться. Потому что он был человек и писал только о людях (даже если они – «мелкие бесы»). И в этом его большая правда, потому как мысли бога присваивает лишь обуреваемый гордыней.

Однако, стоп, иначе это смахивает на авторское программирование. Тогда как автор уполномочен лишь пригласить к разговору о двойниках и параллелях.

Давно замечено, что «М и М» заполнен массой двойников, а также дублирующихся: ситуаций, антуражей, пейзажей и природных явлений, пронзающих толщу эпох символов. Скажем, прекрасная и феерически быстрая Низа заманивает Иуду на тот свет, как и не столь скорая Маргарита – мастера. Низа и Маргарита – обе замужние дамы, и обе предают как мужей своих, так и любовников. Только Марго все делает настолько тонко, что мало у кого хватит духа признать этот факт. Как там у героини Шекспира: «Что с вами? – Помогите! Умер он… Мы грустно расстаемся в этом мире, чтоб встретиться в Иерусалиме горнем». В точку!

У персонажей романа очень много мифологических и литературных ассоциаций. Вспомните, у той же ведьмы Геллы зеленеет кожа. Так ведь Геллой звали античную героиню, утонувшую в проливе. Та Гелла упала в море с высоты, то есть во время полета. Утопленницы, как известно, зеленеют. Или еще одна шекспировская реминисценция: «Кто б ни был ты, зовусь я Маргарита, и мой отец Неаполя король».

Фантасмагории-галлюцинации у Булгакова сложны, подчас мы видим элементы взаимной вложенности снов, фантазий, наваждений и полетов сразу нескольких… персонажей. Но всё преподнесено настолько аккуратно, что в рамках одного и того же наваждения логически доказуем авторский приоритет опять же нескольких персонажей. То есть в роли хрониста той или иной ситуации мы можем представить нескольких героев.

«Мастер и Маргарита» Булгакова – это удивительный бал-маскарад галлюцинаций, реминисценций, аллюзий, артефактов. Культурная публика страсть как любит все такое. Однако законы времени и места диктуют прыти поубавить. Поэтому ограничимся лишь выборочными вариантами в комбинаторике булгаковских эскизов, тем более что их смысловой диапазон дает не один такой шанс.  

Реакция будгаковедов-ортодоксов известна: «Ну, началось. Нас хлебом не корми, дай поискать смысловые ряды и подтексты».

Церковь скажет: «Отвергать очевидное – не есть научно. Романист Булгаков не обходится без параллелей, просто параллели у него сходятся в точке лжи. И в этом истина. Неблагое дело рано или поздно оплачивается по счету. И этот счет – высшая справедливость. Судьба Булгакова – пример платы по счетам».

Это, конечно, самая приблизительная, беглая и достаточно ироническая гипотеза. Но кудесник, картежник и билльярдист Булгаков тасует «карты», «кости» и «шары» так, что некоторые персонажи проявляют себя под разной мастью или сидят разом… в разных лузах»...

Слов много, а примеры?

Извольте. Книга Булгакова началась с Берлиоза. И мы уже допустили, что некоторые элементы «Фантастической симфонии» запрограммировали Булгакова на ситуативные  аналогии.

Недосягаемая актриса доводит музыканта до психоза, он становится наркоманом, его психика больна, он пребывает в мире видений, более реальных, чем сама жизнь. Да и есть ли у него, морфиниста, жизнь как таковая? Гектор в плену мрачных фантазий. В одной из них он губит свою любимую. В другой он теряет голову, ее рубит палач. И вот его уже хоронят по ходу бала мертвецов, шабаша нечисти, где уже в гробу его труп несет обрядную нагрузку важного масонского причиндала.

В следующем наваждении, а это квинтэссенция реализма (!) всей симфонии, его возлюбленная оказывается ведьмой, которая торжествует, погубив его. Надо ли говорить, как можно претворить эти параллели в «М и М», наложив одни и те же аллюзии на разных героев? И каждый раз перед нами – реинкарнация безумного автора, очередная его болезненная фантазия? Кто не согласен, пусть, пожалуйста, ответит, где мы с чистым сердцем и ясной головой можем уверенно сказать, что это не бред некоего автора романного текста, который нам не назван и потому может оказаться вольно назначенным в силу самых разных допущений?!

Бездоказательно!

Хорошо. В другом программном произведении – симфонической поэме  «Гарольд из Италии» - Гектор Берлиоз ввел еще одну новацию. Музыковеды присвоили ей имя «лейттембр». Это когда единству персонажа соответствует единство тембра. Проще говоря, какую бы мелодию не играл инструмент (у Берлиоза - альт), передающий характер главного героя, всегда можно безошибочно угадать появление Гарольда по тембровой характеристике.

Ого, - обрадуется эрудит. - Байронический загиб! Кстати, лорд Джордж Гордон Байрон был достаточно хром, загорел и демоничен. Плюс «скалы мой приют». Не с него ли Булгаков писал своего Воланда?

Но чем закончилось все с этим… Гарольдом? Невозмутимый и храбрый Гарольд мужественно умирает, выпив кубок с отравленным напитком. И это, заметьте, случается опять же по ходу разбойничьей оргии в зловещей, с неверными факельными бликами пещере.

Минуточку! Выходит, Гарольд в опере Берлиоза умирает в пещере? Так же вот и тело Га-Ноцри у Булгакова последний раз появляется в пещере, как об этом доложил Левий Матвей.

«О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух», если немного еще покопаться в биографии Гектора Берлиоза, а она того стоит хотя бы из уважения к первенству Михаила Александровича в череде героев Михаила Афанасьевича.

У композитора есть занятная оратория, одно название которой способно бесповоротно мистифицировать само слово Берлиоз. Разумеется, эта вещица называется не «Воланд» и не «Королева Марго», а просто «Осуждение Фауста».

 «Фауст»… Мефистофель… Сатана… Воланд… Маргарита… Берлиоз… Неспроста!

Теперь следующий момент. Критик Михаил Берлиоз, если помните, усиленно программировал Ивана Бездомного на создание ложного сценария жизни и смерти Христа. Дескать, Христос не существовал вообще. Возможно, за это Булгаков и уготовил наводчику Берлиозу смерть, так напоминающую казнь Иоанна Крестителя. Известный как Предтеча, Иоанн этот пребывал в постоянных миссиях, крестя новообращенных в купелях, колесил по Палестине, то есть не имел постоянного дома. Бездомный. Но для нас важнее, что Иоанн Креститель и был тот человек, который четко, авторитетно и громогласно программировал библейского Христа на роль жертвенного агнца. Чем закончилось, известно. Отрубленную голову Михаила Берлиоза, принесенную на Воландов пир ста королей, можно вполне отождествить с усекновенной головой Иоанна Крестителя. Помните, по приказу царя Ирода, который лишь выполнял пожелание жены своей Иродиады, эту голову на блюде принесли дочке Иродиады Саломее. И опять же в момент царского пиршества!

Помни: программируя на ложные цели и образы, ты рискуешь материализовать не только их прототипа, но и продублировать его судьбу.

Благодарим за заботу и за спрямленье мысли. Действительно, тот же председатель МАССОЛИТа Берлиоз, не говоря про его мелкотравчатые «дубликаты» - Майзеля и Бенгальского - мог запросто, в том числе с точки зрения Воланда-Мефистофеля, поплатиться за «грехи»:

Во-первых, гениального композитора Гектора Берлиоза, «изобретателя» программной музыки (За что? Да хотя бы за «Фантастическую симфонию», где предугаданы многие жанры, где редчайший бурлеск мистики. За «Осуждение Фауста»).

Во-вторых, за грех Первосвященника Каифы, обрекшего Иешуа на казнь.

Ну, этот-то с какого перепуга?

А смотрите: в раскаленный весенний полдень (это апогей разрушительной деятельности первосвященника) Понтий Пилат неоднозначно грозит социальному манипулятору Каифе. И тень манипулятора вдруг ужимается в дулю, в нуль у львиного хвоста. И грозит игемон не водой из Соломонова пруда… Кстати, говорят специалисты, такого пруда не существовало. В данном контексте это всего лишь аллегорический источник мудрости…

Ну, а что мы видим в самом начале книги? В час опять же необычайно жаркого весеннего заката литератор Берлиоз, страдая от отсутствия воды, находит смерть у Патриарших прудов. Заболоченное место, свидетельствуют местные. Не пруды, а аллегория

Ряд исследователей полагает, что Берлиоз – это антипод мастера, оба они симметрично разнесены по обе стороны от Бездомного. Они то есть - два этапа школы его духовной эволюции, два полюса просвещения, два эрудита и умницы. Оба бесконечно исторически образованы. Даже имя свое и первую букву отчества автор присвоил Берлиозу, а мастеру – заглавную букву этого имени.

«Вне всякого сомнения, этим мастерским финтом Булгаков отразил свою внутреннюю борьбу и, делая выбор совести, решительно убил ненавистную ипостась безбожника, - полагает крещенная аудитория. - И здесь более отчетливо прописана линия Левий – Бездомный. Оба поначалу довольно невежественные типы, оба неверно излагают текст, в смысле: учение и историю своих наставников. Оба впадают в безумие переосмысления, а после духовного кризиса становятся авторитетами, остепеняются. Один – апостол-евангелист, другой – профессор по самой почетной части, идеологической. Левий Матфей и Иоанн Понырев».

Впрочем, не менее оправдана и любопытна связка: Иван Понырев  - Понтий Пилат. Судите сами, обоих сближает много чего. Во-первых, официальное признание и рычаг влияния на толпу: у одного - претория, у другого - «Литературная газета». Второе, изначальное непонимание и непризнание «сына бога». Третье, акт омовения в качестве избавления от старого мышления и фиктивного, бесполезного действия: Пилат полощет руки, Иван – тело в мутной речке. Четвертое сходство: наваждения, головные боли, помутнение рассудка в самом ужасном доме Иерусалима и Москвы: дворце Ирода и скорбном приюте дураков. Пятое: постепенное прозрение, долгие поиски истины вплоть до обретения призрачного приюта покоя – дома. И вот уже Бездомный – Понырев, а Пилат – угаданный сын короля-звездочета, уходящий с мрачной скалы забвения по лунному мостику между звезд в небесный чертог.

Скала – апостол Петр – камень веры – платформа христианской церкви.

«Сдается мне, - упрекнет служитель культа, - кое-кто избрал скользкую дорожку комических аналогий. Однако при всей их красоте и блеске, не надо забывать, что это ложный путь краснобаев, упивающихся всем чем угодно, кроме истины».

Предпочтение внешних эффектов и параллелей глубинам теории «получает некоторую драматическую привлекательность, некоторое напряжение, невольно со­общающиеся читателю: читатель вовсе забывает о научном вопросе, а так как писатель, кроме того, сыплет образами и метафорами, которыми занимает фантазию читателя, то он уже ничего не обязан делать для его рассудка. Каждое его слово, как меткий выстрел, попадает в цель. Тот, кто спосо­бен быстро и с определенным драматическим эффектом превращать основоположения в остроты, понятия — в метафоры, может праздновать победу в ущерб истине. У нас часто случалось, что в таком одеянии большой успех имела даже бессмыслица. Даже явное отсутствие мысли у нас не лишено общественного почитания. Грамм истины так раздувается пустым словесным искусством, что в глазах толпы, которая судит по внешности, перевешивает центнер», - писал Куно Фишер.

 «Повсюду известны приверженцы натуральной ма­гии (люди совершенно поверхностные и посредственные…), которые с величайшей суетностью и необдуманностью находят в природе пустые сходства и симпатии или даже придумывают то, чего нет в вещах». Это уже Фрэнсис Бэкон.

«Пустые сходства и симпатии»?

Для наглядности - такой вот расклад дублеров. С одной стороны, разбойник Вар-Раван, который, по словам Афрания, после освобождения будет совсем другим и шага не ступит, чтобы за ним не шли по пятам. А с другой - администратор Варьете Варенуха, ставший оборотнем (совсем другим). Не говоря про тождественное оборотничество сущности персонажей, перед нами сразу три Вар - Вар-Вар-Вар - да еще одно Рав (Вар наоборот). Случайность? Пустое сходство?

Все это – лишь игра в слова, пожмет плечами серьезный оппонент. Игра есть игра. Она и в Африке игра.

Вопрос: откуда такое пренебрежение к слову «игра»?

Без игры просто невозможна многовариантность, то есть богатство версий. Последний пассаж с «вар, вар, вар», наверное, с виду и забавен, если не забывать, что игра – не просто игра и уж тем более не забава. Не самые последние их умов под «теорию игры» подводили все наше земное творчество, подстегнутое освоением божественных законов.

Игра - вид непродуктивной деятельности, мотив которой заключается не в результатах, а в самом процессе. Уже у Платона можно отыскать отдельные суждения об игровом космосе. Эстетическое «состояние игры» отмечено Кантом. Шиллер представил относительно развернутую теорию искусства как игры. Он предвосхитил интуиции 20 в., что именно играющий человек обнаруживает свою сущность. Многие европейские философы и культурологи усматривают источник культуры в способности человека к игровой деятельности. Игра в этом смысле оказывается предпосылкой происхождения культуры (Гадамер, Е. Финк, Хейзинга)...  Игровая концепция культуры целостно была сформулирована нидерландским историком и философом идеалистом Й. Хейзинга (1872-1945гг.) в работе, «Homo Ludens; Статья по истории культуры» (1938). - «Человек играющий и игра как философский феномен культуры».

Йохан Хейзинга утверждал, что игра старше культуры, она предшествует культуре. Игра творит культуру. К XIX веку дух рационализма и утилитаризма убили таинство и провозгласили человека свободным от вины и греха. Труд и производство становятся идеалом, а вскоре идолом. Культура гораздо меньше играется, чем в предшествующие периоды. Позднебуржуазная культура теряет игровую традицию; там же, где, похоже, что она играет, отмечает Хейзинга,  игра эта фальшива. Игра, наполненная эстетическими моментами, "проигрывающая" и творящая духовные ценности… ныне переродилась в суррогат игровой деятельности - в спорт. Он превратился в научно-технически организованный азарт. Из единства духовного и физического он сохранил низменную физическую сторону. Масса людей потребляет искусство, но не имеет его необходимой частью своей жизни, тем более не творит его сама… 

Теперь дуэт посерьезнее: Тиберий – Римский.

Римский император Тиберий был жесток, но к мессианской трагедии он совершенно не причастен. Ну, не принимал он никакого участия в событиях близ Голгофы, выпавших на конец его правления.

Ах, так он даже не знал, даже не полюбопытствовал, такой сякой?!

Увы! И в том, что до смерти он, верно, даже не услышал о случившемся под Иерусалимом, не его беда и уж точно не грех. Такова специфика реальности властелина великой империи, лишенной, в придачу, современных коммуникаций и связи. Это примерно то же, что задним числом попенять покойному президенту Никсону, «не заметившему» первых опытов Билла Гейтса: «Ричард, как же мог ты не оценить Интернет?». Однако именем Тиберия заочно освятили и санкционировали процедуру черной социальной магии в Иудее.

- Прошу не упустить, - вставит атеист, - не просто магии, но магии с так называемыми чудесами, в том числе чудом якобы убийства и якобы воскрешения по ходу пошлой казни.

- Только не кажется ль вам странным, - возразит верующий, - что как раз после той казни кесарь вдруг впал в мнительность, подозрительность, укрылся, а, по сути, бежал на Капри, где предался извращениям, быстро состарился и загадочно умер, а, по некоторым показаниям, был удушен преемником Калигулой?

Мы для чего все это? А для того, чтоб сравнить эту номинальную роль римского императора - верховного, но не участвующего освятителя казни - с ролью Римского в ходе пошлого сеанса «черной магии».

В романе есть какой-то Римский. Без Корсакова. Еще одна, кстати, перекличка. Булгаков использовал первую часть фамилии великого русского композитора. Или, скажете, вам ни разу не приходила на ум такая ассоциация, хотя бы ощущение, что фамилии Римский чего-то не хватает? Через черточку? Не поверю. Значит, через черточку выходит что? Правильно, Римский-Корсаков. Какие теперь слова приходят на память? Шехерезада, Заморский гость, Садко и, само собой, «Золотой петушок». Символические фигуры. Спроста ли в книге целая глава напрямую связана с Римским,  а называется «Слава петуху»? Золотой петушок был хранителем-защитником одного звездочета из пушкинской сказки. У Булгакова опять же петух своим криком спасает Римского, явно не самого отрицательного героя.

Еще одна наводка: уже Корсаков без Римского. Кто такой Корсаков?

Есть такой город. На Сахалине.

Холодно. Корсаков Сергей Сергеевич был великий русский психиатр. Основал знаменитую клинику алкогольного психоза. Она так и называется - клиника Корсакова.

Теперь от реального музыканта Римского-Корсакова перебрасываем мостик к реальному композитору Стравинскому, а от великого психиатра Корсакова – к булгаковскому Стравинскому-психиатру, пациентом  замечательной клиники которого и стал Иванушка Бездомный на почве, если не ошибаюсь, алкогольного психоза («диагноз» собратьев по перу). Трезвое наблюдение?

Просто взяли и за уши притянули…

Тогда позвольте еще одну проводку: психиатр Стравинский – это на самом деле Каифа, по невежеству принятый Иваном Бездомным за тутошнего Пилата, причем потому лишь, что Пилат был единственный знаменитый типаж из знакомых ему героев эпохи, «заданной» М.А. Берлиозом. В действительности претор Пилат нисколько не походил на Стравинского.

Завзятый булгаковед в гневе: «Не претор, а прокуратор. Насчет невежества бы помолчали».

Не станем: должность «прокуратор» фигурирует в источниках с 60-х годов н.э. В описываемый же период управляющего преторией Иудеи называли претором и префектом. Столь же небесспорным считается употребление Булгаковым титула «игемон» по отношению к иудейском претору. Ряд исследователей считает справедливым применение этого титула к наместнику крупной провинции, в данном случае Сирии. Однако именно в описываемый период пост наместника Сирии оставался вакантным, и наименование претора игемоном в его отсутствие исключить нельзя…

Первосвященник Синедриона и Профессор психиатрии – вот, пожалуй, два знатока психотропных методов воздействия, применяющие иезуитскую методику внушения и подчинения. Мягкие в манерах, но непреклонные в помыслах, оба являют сходный образчик злых жрецов догматической веры, то есть слепого преклонения перед каноническим идолом. Их действия - две разновидности социальной психиатрии. Подобные «пастыри» фанатически верующих (а, по сути, психически больных) способны любого бунтаря казнить, ну и варианты: назначить сумасшедшим, заключить в психушку, упечь в тюрьму. Но при любом раскладе их приговоры и диагнозы вызывают трепет и благоговение окружающих.

Все, занимавшиеся гипнозом и программированием сознания, ясно осознавали, что именно в эпоху потрясений и перестроек общества, резко возрастает внушаемость людей, особенно в период так называемого идеологического вакуума. В 1989-91 гг. уровень внушаемости граждан СССР достигал 70-80%! Этим уровнем внушаемости пользовались не только те, кто хотел подзаработать на моде на экстрасенсов и йогов, но и куда в более широком масштабе - в масштабе мировой политики. Народ в своем большинстве голосовал за авантюристов и болтунов, умеющих искусно говорить, актерствовать и выкрикивать шокирующие лозунги. В итоге управленческий аппарат государства оказался переполнен шарлатанами, ворами и политическими проститутками. Результаты не заставили себя долго ждать: крушение СССР, межнациональные войны, развал экономики и массовое обнищание населения. Интересно отметить, что при изощренном цинизме «перестройщиков» и «реформаторов», в своем подавляющем большинстве вчерашних коммунистов-атеистов и лиц «демократической национальности», осуществлялась активная поддержка всех религиозных конфессий. Чего только стоит освобождение от налогообложения, строительство храма Христа Спасителя, новой синагоги и мечети в Москве. Может «реформаторы» грехи замаливали? Или их помыслы были более земными?!

У любого явления есть своя история. История воздействия на человеческое сознание измеряется тысячелетиями: от древних жрецов и шаманов до создателей психотронного оружия. Это самая драматическая история, пестрящая гибелью народов и цивилизаций. Каждая ее страница кричит о незащищенности человеческой души, о ее детской уязвимости. И было бы наивно полагать, что тот, кто понял механизмы манипуляции человеческим сознанием, удержался бы от искушения. - Р.Л. Перин. Гипноз и мировоззрение.

Профессор Стравинский – лощеный инквизитор новой эпохи. Его метода не в том, чтобы пациент что-то доказал, а - хотя бы сказал, после чего его прозомбируют по полной программе. Без костоломства, без внешнего понуждения. В этом характере Булгаков интуитивно угадывает глобальную программу по манипуляции сознанием: «Изменение образа человека», позднее разработанную ведущими специалистами Тавистока и РЭНД-Корпорейшн (скрупулезно расписаны Джоном Колеманом в «Комитете 300», а Полом Диксоном в «Фабриках мысли»). Итог Стравинской манипуляции ужасен – безволие и страх человека, мечтающего спрятаться в бронированной камере. Сталкиваясь с массовой галлюцинацией, ее жертвы орут, как Бенгальский: «Доктора!» - и попадают в психушку.

Стравинский... А опечатался и уже: Отравинский.

Как рассказать о Стравинском, не говоря об этом последнем его этапе?  Кольца, гетры, шейные платки,  клапаны, галстуки, булавки, часики, кашне, безделушки, пенсне, монокли, очки, цепочки — все это ничего не говорит о нем. Это только  внешнее  проявление безразличия Стравинского  к тому, что о нем скажут. Он сочиняет, говорит, одевается так, как хочет. Когда он играет на фортепьяно, инструмент составляет с ним единое целое, когда дирижирует своим «Октетом», к вам обращена спина астронома, который погружен в расшифровку великолепного инструментального расчета, выполненного серебряными цифрами.

От Н. А. Римского-Корсакова он унаследовал пристрастие к порядку, который понимает по-своему. Чернильницы, ручки, линейки, разложенные на столе у Римского-Корсакова, наводили на мысль о пунктуальности бюрократа. У Стравинского же порядок устрашающий. Как в операционной.

Этот композитор врос в работу, облачился в нее, он весь, как человек-оркестр в давние времена, увешан музыкой, он строгает ее и покрывает все вокруг слоем стружки, он неотделим от своего кабинета. Где бы ни был Стравинский: в Морже, Лейзене, в Париже (обычно он останавливается у Плейеля) - он всегда в панцире, как черепаха. Пиа­нино, барабаны, метрономы, цимбалы, американские точил­ки, пюпитры — все это его дополнительные органы. Так же, как ручки управления у пилота или разные усики и щетинки у насекомого в брачном наряде, которые мы видим в тысячекратном увеличении на экране…

Изумляет твердость этого человека: в то время как толпа обожателей требует: «Ну, помучай, побей меня еще», он предлагает ей тонкое кружево.

Такой изысканный подарок приводит публику в замешательство. Ей было понятнее, когда ее лупили. - Жан Кокто «Стравинский».

15 января 1934 года в московском Доме ученых Горький присутствует на конференции медиков и биологов, слушает доклад заведующего отделом Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ) профессора А.Д. Сперанского "Нервная трофика в теории и практике медицины". Если к этому добавить, что в начале 1936 года на даче Тессели в Крыму Горький беседовал со Сперанским о проблемах долголетия, и что о достижении бессмертия через 100-200 лет он говорил еще на лекции в 1920 году, то все приведенные данные в совокупности дают основание интерпретировать фразу Воланда о гомункуле в контексте идеи, которой был привержен Горький на протяжении всей своей жизни.  

Но это еще не все: по свидетельству самого профессора Сперанского, идея создания Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ) исходила от Горького, который поделился ею со Сталиным; после "поддержки и одобрения" (слова Сперанского) со стороны Вождя, и только после этого, в начале лета 1932 года Сперанский был направлен к Горькому на дачу, где и произошло их знакомство. …Клиника, в которой Иван Бездомный встретил Мастера, со значительной степенью вероятности может рассматриваться как отображение Всесоюзного института экспериментальной медицины, а профессор по промыванию мозгов Стравинский — как двойник профессора Сперанского со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и относящимися к характеру его контактов с прототипом образа Мастера. – Альфред Барков «Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение».

Оно, конечно, впечатляет. Но Горький-то здесь с какого припеку?

Не будем нервничать и торопиться. У нас еще найдется повод обсудить этот вопрос…

Что до автора, еще в юности он «очаровался» туманно романтичной,  но донельзя скупо вырезанной личностью Арчибальда Арчибальдовича. Кто такой Арчибальд Арчибальдович? Великан-красавец из «Ада» - кухни писательского дома. Ад – А-дА…д - сокращенное от Арчибальд?

Он же «флибустьер», иначе говоря, пират на госслужбе, а еще - ухищренный цербер мирка литературно-интеллектуальной богемы. Для одних вышколен, услужлив и гостеприимен. Для других грозен, свиреп и неприступен. Немногословная, таинственная фигура. Символ скрытой, кинжальной силы, охранитель власти и палач ее – этой власти. Но всегда вовремя смывается. Тип, который равно востребован и уважаем во все времена, но под меняющимся соусом. Орлиные перья, алая подвязка, багряный плащ, белая борода. Или черная? О ком это? Об администраторе Арчибальдовиче или о великолепном римском легате? А хоть бы и о несокрушимом страже Крысобое…

«О боги, боги мои, яду мне, яду» - это мучительное наваждение, этот фирменный слоган Пилата вторгается в ткань книги со сцены первого явления администратора ресторана в Грибоедове. Не с него ли писана и более поздняя песня романтика следующего поколения? Помните: «Бьется по ветру «Веселый Роджер», Люди Флинта песенку поют»?

- «Бригантина»! Чудо! Написал Павел Коган, - всплакнет от счастья либерал.

- Тот еще певун пиратства, - проворчит славянофил. - После него через неразборчивых поклонников бригантин и Роджеров, через блатные шансоны пошла-поехала героизация уголовников. И теперь вся эта шантрапа - в шоколаде, а герои - в г…

- Вы о Когане? Он – жертва репрессий!

- А вы - узник совести по причине немерянной любви к пиратам в совково-блатной аранжировке.

Тише, господа, предлагается ассоциативный тандем: Иуда и мастер. А что? Оба преданы любовницами, оба, всяк по-своему, убиты ради исполнения (уже, правда, посмертно) роли в чуждом сценарии. Оба получили аванс-предоплату. Мастер – 100 тысяч «ре» за роман.

Но эта предоплата ой как не проста. Зависимо от фокуса…

Анализируем. Плоскость примитивная: деньги получены по воле случая, выиграны в лотерею, то есть все сделано лично от себя и лично для себя.

Второй слой посложнее – премия вручена в большей степени для обустройства его возлюбленной, которая, как это нетрудно доказать, воплощает «интеллигенцию» (именно в кавычках) – бессмертных фарисеев и филистеров.

Третий пласт инфернальный: аванс спонсирован Воландом на условиях   отложенной отдачи.

Теперь рассортируем «призы» Иуды. У Булгакова (а, если быть точным, у Пилата с подачи Афрания) Иуда – некий помощник менялы, получающий 30 тетрадрахм (греческая валюта), хотя в библейском варианте это были еврейские шекели – пресловутые сребреники.

У иудиного аванса разные смысловые качества. Но при любом обороте для Иуды погибелен весь последующий сценарий.

Иуда входит в историю как человек, который…

Во-первых, подкуплен (либо подговорен) за предательство или, а это далеко не одно и то же, за роль предателя, и это, во-вторых. Первый сценарий - религиозно-политический, его очевидный автор – Каифа. Второй сценарий - духовно-нравственный. Его цель - в провокации власти на арест и распятие Мессии. Авторы? Сам Иешуа и его апостолы.

Третий сценарий – в спасении праведника Иешуа лично для Пилата.

Четвертый  – глобальный, разработанный с дальним прицелом так называемой мировой закулисой, силами тени, закрытой системой, Мировым Злом – руками и усилиями Афрания, Воланда и, по умолчанию, Каифы, при данном раскладе, скорее всего, не осознающего последствий происходящего. Вот только навскидку…

Подходим к концептуальным вещам. Вся эта красота и коварство булгаковского детища делают роман еще опасней. Для ревнителей православия это, можно сказать, - идейная мина Булгакова, упакованная не только в козлиный пергамент, но с непременным вензелем из двух М: ХХ.

- Что же тут опасного?

- Опаснее всего – эти ловкие и игривые вариации, позволяющие «творчески» допускать разночтения в трактовке образов не только выдуманных, но и сакральных. Речь, как вы понимаете, об Иисусе Христе, упрощенном писателем до уровня бродяги Иешуа. После этого становится предельно понятной головокружительная фраза Воланда, сказанная Мастеру:

Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман». При такой постановке вопроса, то есть, если Мастером выдуман Пилат, - Иешуа тоже должен быть рассматриваем, как просто персонаж его романа…

Вновь говорю: если Мастером выдуман Пилат, то Иешуа тоже должен быть рассматриваем как просто персонаж его романа. Но вот, оказывается, персонаж читает роман про самого себя и дает ему оценку… Это и есть сюрприз, обещанный Воландом Мастеру. Сон, придуманный писателем (Мастером) для своих персонажей (сон Пилата о прогулке с Иешуа) обретает реальность и являет себя призраку автора. – диакон Андрей Кураев «Мастер и Маргарита: за Христа или против?»

Как автор этого допущения, диакон подводит нас к очень изощренной параллели, невидимой для читателя и, тем более, зрителя, не отягощенного знанием теологических тонкостей. С вашего позволения продолжу мысль отца Андрея, сделавшего ценное наблюдение: оказывается, Воланд и его шайка творят свои фокусы в канун… Пасхи:

«Но до Пасхи дело не доходит: Воланд не может остаться в Москве Пасхальной:

«- Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора». И из Пасхи же убегают Мастер с Маргаритой. Эта московская православная Пасха нигде в романе не упоминается. Но события ведут к ней. И Воланду отчего-то не хочется продлевать свое пребывание в Москве»...

Прощаясь с Москвой, Воланд обозревает столицу… Откуда? С крыши Дома Пашкова.

Детище масона Баженова!!!

 «Утром в Страстную пятницу, - продолжает Кураев и выстраивает бесподобно разительный ассоциативный ряд в восприятии одних и тех же религиозных событий в 30-е годы и 1900 лет спустя, - апостолы стояли за линией оцепления, с ужасом наблюдая за голгофской казнью. Утро же этой Страстной пятницы москвичи проводят тоже в окружении милиции, но это оцепление ограждает очередь «халявщиков», давящихся за билетами в варьете. В Москве изначально как бы два полюса духовной энергии.

Светлый полюс – Храм Христа Спасителя. А напротив него – черный полюс: подвалы библиотеки, набитые каббалистическим чернокнижием в Москве изначально как бы два полюса духовной энергии. Светлый полюс – Храм Христа Спасителя. А напротив него – черный полюс: подвалы библиотеки, набитые каббалистическим чернокнижием. Но вот, оказывается, персонаж читает роман про самого себя и дает ему оценку…

Это и есть сюрприз, обещанный Воландом Мастеру. Сон, придуманный писателем (Мастером) для своих персонажей (сон Пилата о прогулке с Иешуа) обретает реальность и являет себя призраку автора»…

 

 


Глава 4. Бергафт и благонамеренная отсебятина

 

Корреспондент. Вы сказали однажды:  «Что касается  будущего, то я больше верю в социализм, чем в американизм». Сейчас Вы думаете так же?

Хайдеггер. Разумеется.

1969 год 

 

«Интеллектуал – человек, которому требуется больше слов, чем нужно, чтобы сказать больше слов, чем требуется» Эйзенхауэр 

 

«Мне кажется, что в обществе, безнравственно утопающем в разврате и роскоши, человек даже со средним, но приятным талантом, составит себе карьеру»  Дидро

 

 

Пожалуй, главное достоинство, которое дружно приписали режиссеру Бортко, - бережное отношение к тексту.

Я не могу назвать более трепетного толкователя классики, - вот рефрен самых наивных и восторженных.

Мысль подхватили, растиражировали, и теперь некритическая масса убеждена что сериал – чуть ли не покадровая стенография текста или, проще говоря, видео-подстрочник.

Ах, если бы! Бывает, что ради 1 процента лжи городят 99 % правды. На ее-то бурунах транзитом незаметно и протискивается искомый процентик, который, точно вирус, со временем мутирует, а на финише извращает всю правду блестящего старта. С бортковской стенографией - та же история, только искажений Булгакова куда больше, чем хотят замечать.

Перечислять всё оставим любителям деталей. Наша задача назвать вирусы явной отсебятины, способные поколебать дутую репутацию Бортко-стенографиста. Если отсебятина очевидна, этим уже и заклеймена. Итак, начали…

Прежде всего, глаз колет вымышленная фигура начальника НКВД. У Булгакова такого субъекта не было и нет. С точки зрения органов, тип неживой и ненатуральный.

- Кто-то сказал, «это просто тип Берии». 

- Что вы, наоборот. Берия – прототип этого типа».

Шутка…

А если серьезно, Берия был фигура! Тут же гибрид – Бергафт. Кстати, актер Гафт для Берии у Бортко великоват в длину и попросту староват. Теперь самое-самое: Берия назначен наркомом внутренних дел в 1938 году, а экранизация, судя по всему, пропитана атмосферой никак не дальше чем 1934 года. Между прочим, до июля того же, 34-го года, было ОГПУ, а не НКВД. Из той же серии - кинохроника, изображающая что-то там типа «чисток» Наркомата финансов, а потом и процесс, где зачитали приговор Рыкову, Ягоде, Зелинскому и т.д. И это опять говорит за то же: что на экране 1938 год, который никак не стыкуется с «климатом» происходящего, да еще нелепо привязан к Булгакову.

Почему же, разрешите спросить, гражданин начальник?

Как известно, общение писателя с ОГПУ имело место в несколько другой обстановке. Это был 1926 год, когда органы после обыска в его доме забрали, а потом вернули рукописи «Собачьего сердца» и дневника. Правда, в ту пору о Берии никто и не слыхивал, сам Сталин и близко не имел того веса, что в середине 1930-х. Впрочем, и в 1938 году Берия был «темная лошадка», а не монстр. Молва с ним, если что и связывала, так это освобождение и пересмотр дел основной массы репрессированных при Ежове (Юрий Мухин «Убийство Сталина и Берия», Елена Прудникова «Берия. Преступления, которых не было»).

Это все мелочи и междусобойчики по уклонению от несмываемой вины. Рр-ррусская интеллигенция не простит этих чисток никому и никогда. И, прежде всего, Сталину, его чудовищной эпохе - коммунизму!!!

Для справки: в чистках от отцов-мужей-братьев – «врагов народа» - почти «поголовно и принципиально» отказывалась та самая интеллигенция, в том числе творческая. Простой человек был честней и верней.

Хотелось бы указать еще на один мотив, не вяжущийся с экранной «бериевщиной», столь любой Бортко. В 1937-м Михаил Афанасьевич отказался от предложения Юрия Олеши поучаствовать в публичной расправе над тов. Киршоном, одним из своих рьяных гонителей. Иначе говоря, Булгаков ясно показал, что лично он выше политического сведения счетов.

Еще бы, он предпочел самую изысканную месть: устроив продленную казнь и «обессмертив» толпу своих гонителей в бессмертном романе.

Тем самым, господа оппоненты, вы признаете, что политический подтекст, шитый белыми нитками режиссера, совершенно не соответствует ярко сатирической композиции писателя. Если непонятно, поясним.

Бортко, по сути дела, применил прием из арсенала «органов», что правдами и неправдами «шили политику». Ища «политику» там, где ее нет, Бортко не щадит даже неприкосновенную прозу Булгакова. И это не впервой. В свое время, впихнув синематографическое «мыло» в добротнейшее «Собачье сердце», Владимир Бортко безнадежно обуржуазил доктора Борменталя, чем резко снизил и упростил абсолютно чуждую мелодраматизму планку булгаковской прозы. Помните Борменталя и плачущую барышню в синематографе? Но этим отсебятина режиссера не исчерпывается. Не удовлетворяясь ХХ веком, Бортко разнес несвойственные политические акценты на другие эпохи. Вот в 1 серии Понтий Пилат допрашивает Иешуа Га-Ноцри, который в частности говорит:

«- Всякая власть является насилием над людьми… Настанет время, когда не будет власти ни  кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…

- На свете не было и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем  власть императора Тиверия»…

Прокуратор с ненавистью почему-то глядел на секретаря и конвой».

Так пишет Булгаков. Перед нами бунт, крамола высшего чиновника, издающего верноподданнические клише, которые проигрывают куда более красноречивой ненависти его взгляда. В фильме этой ненависти не заметно. Прокуратор, а точнее претор, всего лишь громогласно апеллирует к потенциальному наушнику, ради этого и распинаясь в лояльности великому императору. Ведь кругом «доносы и ябеды, из которых к тому же половина написана на тебя самого», - сетует Понтий Пилат. И в фильме усиленно акцентуируется именно это «перестраховочное» побуждение, в сущности, мудрого правителя, нивелируя тем самым эту мудрость:

«- И настанет царство истины?

- Настанет, игемон. – убежденно ответил Иешуа.

- Оно никогда не настанет! – вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся… - Преступник! Преступник! Преступник!»

Итак, официальный наместник Рима в Иудее 2000 лет назад ведет себя так, как это кажется, вернее должно казаться, правдоподобным нам. Нам же это, в свою очередь, может показаться правдоподобным при сопоставлении с рассказами жертв Лубянки и Гулага. Но вот, например, репрессированный в конце 1930-х сын знаменитого Парвуса Евгений Гнедин-Гельфанд вспоминает о своем следователе Гарбузове. И что? Младший лейтенант Гарбузов, оказавшись весьма душевным человеком, не бил арестанта даже под нажимом старших офицеров. Но один раз и он «был со мной неожиданно груб, по поводу какой-то моей реплики поднял крик, явно рассчитывая, что в соседних помещениях его коллеги услышат, как грозно он со мной разговаривает» (Вадим Кожинов «Россия. Век ХХ (1901-1939)»).

Похоже, в сцене допроса Иешуа Пилатом Бортко конкретно реанимировал атмосферу ежовщины (бериевщины, что для антисталинистов не суть разно). Так сказать, вечный страх перед диктатурой. Но это исторически неточно. У каждого века свои особенности, не говоря про такие «короткие дистанции», как… тысячелетия.

Чего боялся Пилат? Императора Тиверия, как предтечи генсека Сталина? Ничуть. У его страха были совсем иные источники. Было так. В 15 году сменивший Октавиана Августа император Тиверий утвердил закон, по которому любое непочтительное слово о принцепсе автоматически приравнивалось к оскорблению всего римского народа и каралось смертью.

Из этого следует, что те, кто злонамеренно спровоцировал Иешуа публично, хоть и почтительно, сказать, что придет царство более справедливое, чем власть Тиверия, обрекал «вольнодумца» на смерть. И заочно подставлял правителя Понтия Пилата. По долгу игемон был просто обязан предать закону крамольника, который при свидетелях повторил свое «оскорбление». Заметьте, по умолчанию, Иешуа выступал против диктатуры - в пользу демократии, справедливости, истины. Поэтому вся грубость бортковского шва будет очевидна при стыке эпох и показавшихся ему одинаковыми сопоставлений. И только при внимательном сравнении налицо как раз дикий абсурд такого замысла. Вы можете представить, чтобы жертвы «сталинских репрессий» на допросах пели панегирики самой справедливой власти императора (Сталина) в ущерб власти истины и справедливости для Всех? Да ни за что, ибо эту власть для Всех – Социализмом и Коммунизмом она называлась - и строили в СССР, во всяком случае, теоретически!

Таким образом, осознавая или не осознавая того, Бортко демонстрирует «образец» логики. Такое случается, когда слепая ненависть и конъюнктурная жажда застит разум и совесть. Иначе бы он сообразил, что при Советах свой первый кнут секретарь обкома (игемон) схлопотал бы как раз за подобный панегирик генсеку (императору), поставленному выше Общества Справедливости! Более того, при социализме такой гимн императору (противопоставленному Власти Справедливости) был бы расценен не только как крамола, но и как грубая «подстава» генсека! Вот пример неуклюжей манипуляции, бредовой логики вследствие безграмотного смешения несовместимого.

Отсюда вопрос: не кажутся ли навязываемые  режиссером параллели в поведении людей, разделяемых 2-тысячелетней дистанцией, слишком подозрительными, чтоб считаться правдоподобными? Ведь в данном контексте аналогия между Тиверием (Тиберием) и Сталиным, мягко говоря, не тянет. В самом деле, чего бы должен страшиться прокуратор Иудеи, услышав крамолу Иешуа? Неужто, кто-либо станет всерьез уверять, что – некоей туманной идеи о царстве справедливости и истины, тогдашнее представление о которых было не конкретнее наших воззрений о Мировом правительстве?

Общественный гомеостазис как на Западе, так и на Востоке в настоящее время осуществляется, исходя из намерений жестко закрепить концепции давно минувшего периода… Непрерывный общественный гомеостазис не может осуществляться исходя из жестких предпосылок о со­вершенной неизменяемости марксизма, точно так же как он не может быть реализован исходя из столь же жестких предпосылок, основанных на шаблонных идеях свободного предпринимательства и наживы как побуди­тельных силах экономического развития...

Тезис, который я хотел бы здесь выдвинуть, не явля­ется ни про-, ни антикоммунистическим. Этот тезис сводится к антидогматизму и... состоит в том, что нельзя преодо­леть трудности, связанные с установлением подлинного, общественного регулирования, заменой одной жесткой схемы, которая не подвергается постоянной переоценке, другой жесткой схемой, аналогичной по форме и противоположной по содержанию. - Норберт Винер «Творец и будущее».

Далее… В книге ресторанный флибустьер Арчибальд Арчибальдович, узнав Бегемота и Коровьева, устраивает эффектную мистерию с балыками, после чего красиво покидает «горящий корабль». В фильме довольно вялый, сам похожий на рыбий балык, Арчибальд телефонирует… НКВД. И все! Великолепную бурлескную сцену, которую любой подлинный киносатирик превратил бы в украшение, Владимир Бортко пожертвовал на откуп политконъюнктуре. Да, собственно, и экранный Арчибальд, самый  колоритный и детально выписанный чернобородый мачо романа, в интерпретации постановщика вчистую проигрывает булгаковскому прототипу.

Уж если на то пошло: ярость, с какой Бортко раздувает диссидентский пафос Булгакова, неспособного на «политический курбет», свидетельствует о том, что с чувством меры, а, значит, вкуса и такта у режиссера не все в порядке.

- Зато наглости, хоть отбавляй.

- Не наглости. Просто великому человеку честолюбия не занимать.

Наглость и величие?

Великим людям чужда наглость. Наглость и само­оценка представляют собою резкую противоположность друг другу, и их смешивать не следует. Человек нахален в той мере, в какой он лишен самооценки. Наглость — это способ, при помощи которого можно насильственно поднять свое самосознание, обесценивая достоинство другого. Поэтому она приводит иногда к сознанию своего "я". Речь идет о физио­логической наглости, умышленная же наглость может про­являться и выдающимися людьми по отношению к низ­ким личностям, ради поддержания собственного достоинства. - Отто Вейнингер «Пол и характер».

Вообще говоря, НКВД – не очень булгаковская тема. Его тема больше личная, даже, если это вопрос гения и толпы.

Настоящая забота Булгакова - лютая ненависть, но строго сквозь призму писательских фантазий, к тем, кто его травил.

Тут список хорош: от Авербаха и Киршона до… Мейерхольда! Да-да, в 1936 году ни кто иной, как Всеволод Эмильевич негодующе протрубил через «Журнал и драматургия», что в театр «пролез Булгаков» (а тот таки туда не пролез) и что Булгаков принадлежит к таким драматургам, «которые, с моей точки, зрения, ни в какой мере не должны быть допущены на театральную сцену»...

После просмотра сериала автор набросал список ляпов и несоответствий киноверсии тексту романа. Больше всего оказалось обрезаний, и они наиболее броски в силу идейной нагрузки, вложенной в купированный текст. Отсюда большое подозрение: раз что-то ликвидировано, значит, неспроста!

С вашего разрешения оглашаю.

Пункт 1. В психлечебнице отсутствует презрение Иванушки к интуристам.

Пункт 2. Целиком вычеркнут сеанс гипноза от Стравинского: «Вам здесь помогут».

Пункт 3. В грубо сварганенной и не у месту приделанной хронике «политических процессов» приговор в качестве упитанной «фемиды» зачитывает нарком юстиции Крыленко. И тут-то совсем запутаешься, какое же время имел в виду Бортко? То ли конец 1920-х, когда задумывался роман. То ли середина 1930-х. То ли уже 1938-й…

- Канун бериевских репрессий, 1936 или 1937-й. Но не ранее 1936 года. Об этом говорит все.

        - Ни в коем разе. Разные детали романа позволяют допустить серьезный разбег в датировке. Упоминание во время сеанса черной магии троллейбусов, появившихся в Москве только в 1934 году, уточняет, ранее какого времени действие романа датироваться не может.

- А знаменитое московское метро пустили в 1936 году! Презентация этой новинки была настолько ярким праздником на фоне слабосильных троллейбусов и трамваев, что Булгаков бы непременно внес метрополитен в перечень Коровьева, если бы имел в виду события позднее 1936 года. Да и для похождений нечистой силы подземка – просто  находка, плюс знаменитое «М», как ее символ! Но про метро в книге ни слова. Стало быть, не ранее 1934 или 35-го года.

Теперь строго хронологически… Если Бортко имеет в виду 1937-38 годы и соблюдает параметры, заданные в книге, то профессор Понырев, о котором говорит гафтовско-бортковский Берия, это персонаж самого конца Великой Отечественной войны или даже послевоенный. Теперь скажите, во время или после Великой Отечественной войны оставалась бы актуальной тема шайки гипнотизеров? Я понимаю, вымысел вымыслом, но логика логикой. Это Булгаков не знал, что через год после его смерти начнется великая война. Но Бортко-то знает и, тем не менее, через 7 лет после проделок Воланда описывает то, чего не могло быть во время или после войны. Абстрактного времени и сослагательного наклонения не существует. Если же Бортко имел в виду середину 1930-х, а речь «Бергафта» перенес года на два позднее, то он допускает, по мизеру, два грубейших нарушения. Во-первых, перечеркивает 7 лет по Булгакову. Во-вторых, когда б было время повзрослеть на 7-10 лет Поныреву? Если же имеется в виду самое начало 30-х, то хроника путает и смещает события в диапазоне десятилетия.

За датировку действия более ранним 1932 годом говорит то, что в кабинете 60-летнего профессора Кузьмина на стене висит фотография, изображающая «полный университетский выпуск 94-го года». В том же, 1932-м прошел демонстрируемый в хронике первый съезд Союза советских архитекторов.

Но ведь в таком случае, все эти политические процессы примагничены нарочно и выдают отрывочность в исторических представлениях Бортко. Вот сколько разночтений вызывает неаккуратное вольничанье с текстом.

Пункт 4-й: когда Коровьев в «славословии» советским писателям меняет булгаковские «тысячи подвижников» на «целую бездну талантов», автор вынужден обратиться к статистике, которая четко отражает самое «ядро» данной «бездны». Из 600 делегатов 1 съезда Союза советских писателей (1934 год), сменившего еще более узконациональный РАПП, свыше 190 были москвичами. Из них 92 – русские, 72 – евреи, 5 – поляки и еще 3 венгра, по 2 немца и латыша, грек и итальянец. Огласить весь список?

- Не стоит, пожалуйста. В демократической стране за эти провокационные наводки против евреев все вы тут уже загремели бы...

- Фи, политкорректность у них и не ночевала.

Автору хочется возблагодарить бога за то, что мы живем в посттоталитарном обществе, где еще можно стукнуть душегуба по балде, а педераста по сучливой лапёшке. Безумная политкорректность наших западников – абсурд. Это сродни тому, когда перед вами громила с ножом, а вы в раздумье: «Что же делать? 1. То ли молча принять смерть от убийцы, ибо, если я  заору: «Караул, убивают!», а меня в итоге не успеют убить, то мне грозит срок за оскорбление личности нападавшего, если он обратится к защитникам прав человека? 2. То ли все-таки заорать, и тогда я спасу свою жизнь? Но, с другой стороны, если из соображений политкорректности я промолчу, то закон будет на моей стороне, хотя меня уже не будет на этом свете. Неразрешимое противоречие! Может, лучше у убийцы спросить совета, как мне поступить, чтоб его не обидеть?»...

Вот так и все наше общество не первый уж год ломает голову: политкорректность ли соблюсти, душегубу ль треснуть? А ведь реальный убийца долго не ждет. Так что пусть народ выбирает, да пошустрее: жизнь или политкорректность?

Но продолжим замечания. Нижеследующий блок не столь идейно окрашен, сколько эстетически размыт.

Пункт 5. В сцене допроса у Пилата Бортко почему-то не допускает серебристого облака вокруг фигуры Иешуа, а это, согласитесь, очень важный духовно-эзотерический штрих.

Пункт 6. Игемон не делает знака предостережения Иешуа. Пилат, вообще, чересчур статичен тогда, как у Булгакова каждый жест, кивок, шаг выверен.

Пункт 7. Линия Иешуа практически теряется на фоне московских событий. Но и там, с самого начала, режиссер сознательно убрал слова о 7-м доказательстве существования дьявола – философском тезисе романа.

8-я грубая подтасовка: «Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окна постучали»… Герой произносит это вслух, остальное - шепотом. Здесь элемент тайны и даже мистики, наконец, намек на визит влиятельного мужа Марго. Ведь есть же факт, что «красный генерал» Шиловский, муж реальной Елены Булгаковой, грозил в свое время ее любовнику пистолетом.

Не слишком убедительно? Тогда вот еще одна версия того же события: за окном помраченного художника ждала нечистая сила, после общения с нею он вернулся недели спустя, оборванный, неадекватный. Да и он ли вернулся? Короче, в фильме весь этот авантюрный налет, который и отличает настоящую литературу от голого памфлета, начисто убит подменой: «Через четверть часа после того, как она ушла, меня арестовали». Булгаков никогда ничего не говорит просто так. Если сказано, что «она покинула меня», то именно это и имелось в виду. Покинула – не ушла! И почему арестовали после того, как покинула? И почему так вовремя покинула, перед самым арестом, видимо, не слишком «удобным» ни ей, ни тем более ее высокопоставленному мужу?

Вы не знаете, что такое репрессивная машина, вы не можете знать, что такое - ужас невинной жертвы перед адовым молохом сталинщины. И слово «постучали» в устах мастера – это маленький компромисс, это вынужденный эвфемизм слова «арестовали», сделанный по робости!

Вопрос: чьей робости? Доведенного в дурдоме до отчаяния мастера или автора, Михаила Булгакова?

Обоих!

Резон, может быть, и сильный, но он вдребезги разбивается о единственную фразу Маргариты. Помните, что и как выкрикнула она приятелю Могарыча?

«- Алоизий? – спросила Маргарита, подходя ближе к окну. – Его арестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?». Это было сказано ею с изощренной иронией. А ведь фамилия могла быть любая. Например, Ягода, Ежов, или, на худой конец, какой-нибудь майор НКВД. Смысл в чем? Тут и ежу понятно: тот самый Булгаков, которого только что винили в трусости, вкладывает в дерзкие уста Маргариты отважную крамолу. И крамола, к тому же, звучит не просто задиристо, но безрассудно и, пожалуй, что с лихим вызовом и издевкой по адресу того, кто стоял за окном, кем бы он ни был!

Но довольно примеров. Резюмируя, отметим: чего не стоило делать автору экранизации, так это затевать отсебятину с затянувшимся обыском мастера. Булгаков здесь ограничился загадочным намеком с широким допуском трактовок.

Отсебятина утюжит все тонкости авторской мысли.

 

 

 


Глава 5. Реванш за «кошачий геноцид»

 

«Почему я должен идти за них на Голгофу?»  (из дневника, 1921 год)

Михаил Булгаков

 

«Категорически заявляю, я не герой. У меня нет этого в натуре» («Сорок сороков») Михаил Булгаков

 

«Самый худший вид рабства тот, когда, предавшись порокам, они теряют власть над собственным рассудком» Боэций

 

А как вам такой поворот, читатель: все неудачи фильма напрямую связаны с текстом романа? Сатира – не реализм. То, что хорошо при прочтении смешной книги, крайне редко достигает того же эффекта, претворясь на экране. Зритель верит только настоящим реалистическим характерам. Не этим ли объясняется относительный успех бортковского «Идиота», камерного психологического романа с правдивыми ситуациями и героями, и поражение мистико-фантастического «М и М»?

Отсюда вопрос поковарнее: а есть ли у Булгакова по-настоящему живые, реальные герои, в которых и читатель, и зритель безоговорочно верят? Или Булгаков - сугубо метафизический автор, равнодушный к проблемам маленького человека, который для него - лишь некто из толпы? Предлагаем для затравки фрагмент из черновика романа. Вариант беседы будущего Воланда - тогда еще не консультанта по магии, а инженера - с будущим Берлиозом, пока еще Владимиром Мироновичем:

«- Скажите, пожалуйста, - неожиданно спросил Берлиоз, - значит, по-вашему, криков "распни его!" не было? Инженер снисходительно усмехнулся: - Такой вопрос в устах машинистки из ВСНХ был бы уместен, конечно, но в ваших!.. Помилуйте! Желал бы я видеть, как какая-нибудь толпа могла вмешаться в суд, чинимый прокуратором, да еще таким, как Пилат! Поясню, наконец, сравнением. Идет суд в ревтрибунале на Пречистенском бульваре, и вдруг, вообразите, публика начинает завывать: "Расстреляй, расстреляй его!" Моментально ее удаляют из зала суда, только и делов. Да и зачем она станет завывать? Решительно ей все равно, повесят ли кого или расстреляют. Толпа, Владимир Миронович, во все времена толпа - чернь, Владимир Миронович! - Знаете что, господин богослов! - резко вмешался вдруг Иванушка, - вы все-таки полегче, но-но, без хамства! Что это за слово - "чернь"? Толпа состоит из пролетариата, мосье!»…

Возражение сходу: «А Маркес? Есть ли в Латинской Америке реалист крупнее, чем этот создатель эпических фантасмагорий? В то же время Маркес признавал воздействие «Мастера и Маргариты» на «100 лет одиночества»? То же и Булгаков. В истории найдется немного столь убедительно и вдохновенно описанной любви! Как верно заметил Владимир Яковлевич Лакшин:  «Подобно бродяге из Галилеи, мастер откликается на человеческое страдание, боль». Так можно сказать только о человеке, глубоко отразившем правду жизни».

Чтобы не уйти в дебри амурных грез, сужаем формулировку: отношение Булгакова к людям, его социальный кругозор.

Мнение либерала: «Булгаков не видел людей в том измордованном сталинизмом антимире. Нет, люди были. Тот же Мастер, Маргарита, настоящие интеллигенты, не убоявшиеся восстать против гнета серости, воцарившейся после большевистского переворота. Но их мало! «М и М» – это же звериный от бесконечного отчаяния вопль интеллигента из «красной книги», куда его загнали с желтым билетом».

- Какой уж тут социальный кругозор? - возмутится патриот. - У него круг людей - людей, понимаете, людей, а не уродов - предельно узок.

- Это для вас все они уроды, а Воланд говорит: «Люди, как люди.

Для Воланда? Замечательно! Ему такие и нужны. Уроды.

Я никогда не обманывался насчет беспримерной посредственности этих людей, но самая эта посредственность меня и ободряла. Я глупо надеялся, что Бог, которому я приписывал мои личные предпочтения, не допустит, чтобы эти люди были серьезно под­вергнуты испытанию. Он допустил это, и теперь, несмотря на огромное  значение вопроса, невозможно присутство­вать без отвращения при зрелище, происхо­дящем перед глазами. Это война кретинов с не­годяями (1854).

Сталкиваясь с подобным по­ложением вещей, буквально чув­ствуешь, что не хватает дыхания, что разум угасает. Почему имеет место такая нелепость? Почему эти жалкие посредственности, самые худшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолько ниже даже нашего собственного, кстати, очень невысокого уровня, эти выродки находятся и удерживаются во главе страны, а обстоятельства таковы, что нет у нас достаточно сил, чтобы их про­гнать? Это страшная проблема… паразитические элементы органически присущи святой Руси... Это нечто такое в организме, что существует за его счет, но при этом живет своей собственной жизнью, логической, пос­ледовательной и, так сказать, нормальной в своем пагубно разруши­тельном действии (1868). - Федор Тютчев «Из писем».

Беда Булгакова, уверены многие, в том, что он не любил людей. И своей предшествующей литературой успел доказать, что он - на стороне таких бронированных эгоцентристов, как профессор Преображенский из «Собачьего сердца».

Все лучше и нежнее, чем «бронепоезд Гандзя». Если помните такой.

В бронепоезде с пулеметами ехать надежней, чем лететь голышом на метелке.

Ну, кому как. Мало сыщется женщин, которые хотя бы раз не мечтали оседлать щетку Наташи!

Браво! Летающая половая щетка – аэрошвабра - в качестве нетленного идеала российской интеллигенции!

Кстати, о Профессоре Преображенском. Отношение к этому образу имеет два четко обозначившихся полюса. Для одних - милейший человек, интеллигент и аристократ в энном колене. Но есть и такие, кто  за один этот гниловатый типаж готов простить Булгакову остальные провалы. Они прямо говорят:

- Ваш половой хирург из «Собачьего сердца» выписан с беспощадной, с неприкрытой иронией, даже с сарказмом. Циник и прагматик, он за чистоган занимается самым низменным в медицине бизнесом, но посмотрите только, какими  высокими словами покрывает он свою низкую поживу, какими фильдекосовыми манерами, какими дворянскими штучками?! Нет, ей богу, вы можете представить Пирогова, Мечникова или Павлова, которые бы, подновляя гениталии моральных уродов, не только наживались на том, но еще и читали нотации за «облико морале». С денежной шушерой это мировое светило ласково и упредительно, со всеми же, кто кажется ему недостойным, - нагл, хамлив, жаден. А в чем-то - типичный инквизитор. К примеру, когда рассуждает о литературе, коей не читал, но знает, что дрянь. Преображенский язвит и утрирует всех, кто ему уступает по рангу или просвещенности. Булгаков не тушуясь закладывает в это чучело тонну гротескового гексогена. Так тут, как тут умники, делающие из него икону Общечеловека. Жестокий и хладнокровный Преображенский выделывает всяческие эксперименты, спускает штаны и рейтузы, ставит старушке обезьяньи яичники, выводит из пса мужика-мутанта: «Примите не морщитесь! Ах, не ндра? – как скажете, мы его взад заштопаем», – все зависит от настроения и симпатии. Преображенский ведь, чуете фамильный подвох со знаком наоборот? – это минус-преображение? Булгаков, как и Гоголь, нормальному персонажу двусмысленную фамилию не даст. Да и много ль у него нормальных?

- Послушать вас, - откликнется либерал, - профессор Преображенский ничуть не отличается от другого экспериментатора - рафинированного и ядовитого, только не медицинского, а социального. Догадались, о ком я? О Ленине, о нем, родимом. Ну, в самом деле, чем Преображенский лучше Ленина и, тем более, Троцкого?

У этой гипотезы солидная бородка. Ирина Галинская указывает, что по мнению американского профессора С. Иоффе, в конце «Собачьего сердца», написанного в январе-марте 1925 г., речь идет о последних месяцах активности Преображенского-Ленина вплоть до 10 марта 1923 г., «в которые Шарик-Сталин достаточно прочно закрепился в пречистенско-кремлевской квартире Преображенского-Ленина». Эта точка зрения на образ профессора Преображенского, прототипом которого, дескать, является Ленин, была высказана до С. Иоффе американской исследовательницей творчества Булгакова Эллендеей Проффер. В ее статье к 10-томному собранию сочинений Булгакова, изданного в США на русском языке, где как раз напечатано «Собачье сердце». «Аллегория, с которой Булгаков имеет дело, весьма щекотлива, - пишет Эллендеа Проффер. – В образе блестящего хирурга, предпринимающего рискованную операцию, легко узнать Ленина, представителя интеллигенции с присущим ему ученым видом». Иван Арнольдович Борменталь, по мнению С. Иоффе, не кто иной как Лейба, э-эм, Батькович Бронштейн-Троцкий, хотя имя и фамилия у булгаковского персонажа «не такие прямо говорящие, как у Сталина-Чугункина». Далее исследователь замечает, что к Троцкому Булгаков, видимо, относился неплохо, поскольку «Борменталь – фигура довольно симпатичная». Но эта симпатия продлилась недолго, ибо в романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Троцкий уже выведен «под именем глупого Лиходеева».

Тот факт, что в романе «Собачье сердце» Борменталь не смог уничтожить Шарика-Шарикова окончательно, что тот оказался жив и здоров и прочно устроился в квартире Преображенского, С.Иоффе поясняет следующим образом: «Объяснение простое. Попытки Ленина и Троцкого остановить рвущегося к власти Сталина увенчались временным успехом, но затем Ленин и Троцкий потерпели поражение, а Сталин обосновался в Кремле». Другие персонажи «Собачьего сердца» также имеют прототипы в московской политической жизни 20-х годов, считает С.Иоффе. Кухарка Дарья Петровна Иванова, по мнению автора статьи, - это не кто иной, как Дзержинский, а машинистка Зинаида Бунина – это Зиновьев-Апфельбаум. Большая квартира на Пречистенке представляет собой кремлевскую резиденцию Ленина; чучело совы со стеклянными глазами изображает Крупскую; портрет профессора Мечникова, учителя Преображенского – это намек на портрет Карла Маркса, учителя Ленина (И.Л. Галинская «Наследие Михаила Булгакова в современных толкованиях»).

- Преображенский-Ленин! Подумать только! Наши и западные либералы сами низвели, вернее возвели, одного из кумиров демократии на одну доску со своим классовым врагом. Браво! – аплодируют из КПРФ. - Что до Ильича, добавим: в отличие от Троцкого и Преображенского он обходился без роскоши, обжорства и ленивого балабольства. Если б не выучка, Преображенский – тот же Шариков, только вышколенный и нахватавшийся вершков, а Борменталь - практикующий Швондер. И всего-то делов.

- Уж, верно, всегда так бывает: поскоблите русского консерватора и откроете жидоеда», – воскликнет либерал и дополнит. - Это сказал все тот же православный дядюшка  Булгакова.

- По-вашему, Борменталь был жид? Я-то полагал, что немец. Но, если исходить из определения Даля, то первый жид – Преображенский.

Аж боюсь, как озлобятся либералы на эти слова. Они убеждены, что крайние русские националисты очень злятся на их правду, которую эти националисты куртуазно переименовали в «ярлык антисемитизма». Что ж, придется ответить. Национализм – нормальное состояние человека, способного осуществить собственную национальную идентификацию. А уж крайний национализм – всего лишь реакция на крайнюю русофобию, но более здоровая, ибо это реакция большинства на геноцид со стороны меньшинства. Это ярко проявленный инстинкт самосохранения здоровой части угнетенного народа.

Оседлал конька-горбунка! – возопил уже либерал. - Не дадим, батенька. А то вы в который раз трусливо, но искусно уклонитесь от неудобного виража. Виража, на котором Булгаков доверил благородному Воланду простить людям их естественное стремление к покою, к маленьким радостям, красивым вещицам, роскоши, зрелищам, мелодраматическим эффектам, вкусной еде – всему тому, что вы проштамповали уродством и мещанством. Ах, ах, напугали! А мы славим мещанство – это же не страшно и вовсе не смешно, это так естественно, так приятно, так нужно и, главное, это неистребимо! Это и есть самое человеческое, отличающее человека от животного. Мещанство – это вкус, привитый к звериному инстинкту!

Тогда разрешите цитату: «Они приложили все старания, чтобы жить среди изнеженности, пробили себе путь ко всем самым постыдным и отвратительным порокам. Их отцы при помощи труда, усилий, добродетели, воз­держания и честности сделали свое отечество очень цвету­щим; им же, напротив, отбросившим в сторону всякий стыд, казалось, нечего было терять: они предавались игре, вину, низким удовольствиям. Погрязшие в разгуле, они предавались бессменным оргиям. Они были запятнаны вся­кими предательствами, всякими преступлениями. Бесси­лие закона и отсутствие справедливости обеспечивали им полную безнаказанность. Храбрость для них заменяли на­глость и нахальство; свободой нравов считалась преступная снисходительность; светское обращение состояло в злосло­вии и пустой болтовне. Они исполняли все медленно, лени­во и беспорядочно, так как лень и низость были правилами их жизни».

- Прохановские штучки! - Скорее, Распутин. - Шафаревич…

Господа, вы льстите их долголетию! Документ, рисующий атмосферу в итальянских городах конца XV века, воспроизведен по книге А.К. Шеллера (А. Михайлова) «Савонарола».

Итак, есть точка зрения, что Булгаков – мелкий бытописатель мещанской столицы. Она, само собой, натыкается на ежистое:

«Не сметь макать Булгакова! Автор нью-йоркского “Нового журнала” Мария Шнеерсон в статье “Лучший слой в нашей стране. Заметки о Булгакове” напоминает, как в своем письме Правительству СССР от 28 марта 1930 г. Михаил Булгаков указал, что в пьесах “Дни Турбиных” и “Бег”, а также в романе “Белая гвардия” он упорно изображает русскую интеллигенцию как “лучший слой в нашей стране”.

А у вас голословные наезды».

Вам конкретики? Извольте. Возьмем сценку, где грустный Воланд наблюдает людей в Варьете. Если тут, правда, сатана, то это какая-то скорбь сатаны. То есть даже дьявол устал от зла людей. Даже он ждал от них чего-то нового. Вы задумайтесь, в романе Булгакова оба раза Воланд посещает не что-нибудь, а моменты величайших духовных революций. И поди ж ты: люди все те же. И оба раза - при Тиверии-Пилате в первом веке и при Ленине-Сталине в веке ХХ-м - люди в упор не захотели принять духовные ценности.

Бросьте! Не надувайте жабу насосом. Вы посмотрите на социальную или географическую границу мирка Булгакова: дело происходит в пределах столичного округа, если не района. И кругом - мелкие страстишки-интрижки. «Бабки», тряпки, убогие заботы тех, кого после назовут барахольщиками, фарцовщиками.

Именно бихевиористское (бихевиоризм – поведенческая психология) оружие в значительной степени погубило нашу великую державу. Сначала была искусственно сформирована и трансплантирована в советскую действительность система позитивных образов: джинсы, концерты рок-музыки, полные прилавки западного магазина, роскошная американская машина, смеющиеся и улыбающиеся люди. После первичного внедрения образов настала очередь постоянно повторяемых, внедряемых в массовое сознание слоганов-девизов: «демократический Запад», «изобильный рынок», «политические свободы», «партийная бюрократия», «коммунистический террор», «сталинские репрессии» и т.д., и т.п. Затем в отупевших головах советского быдла была уста­новлена четкая и однозначная зависимость между первым и вторым... Хочешь получить много джин­сов, сникерсов и колбасы? Искренне прими миражи демо­кратии, рынка и свобод в России. Если ты примешь эти ценности, то наступит счастье и изобильное потребление. Если ты откажешься от этих миражей — то тебя ждут ре­прессии, тоталитаризм и голод. – Максим Калашников, Сергей Кугушев «Третий проект», книга 2 «Точка перехода».

- Так что Воланд неспроста высмеивает кругозор всей этой негероической органики в метафорическом ключе: я, говорит, законопачусь барахлом. Неспроста: от этого вещизма и все остальное - зависть с тщеславием, злость с изменой.

- Попросил бы не обобщать, - не согласен ультра-патриот. - Это у Булгакова люди им понимаемого круга не захотели принять светлых идеалов. Но не надо, я требую, не надо распространять заповедничек обывательских червяков на весь космос социализма. Рядом с Поплавскими и Аннушками уже подрастали Коля Гастелло и Зина Портнова, на смену Лиходееву с Бенгальским уже родились Гагарин с Юматовым.

И, кстати, Горбачев с Ельциным (спасите наши уши).

Горбачев и Ельцин — две уникальные фигуры в истории, которые перед лицом мирового сообщества заклеймили свою собственную страну, будучи ее верховными правителями. И таким образом, они заклеймили, поставили вне закона ее историю. Мы в нашей суматохе «реформ» просто не отдаем себе отчета в том, что заявления государственных деятелей, дискредитирующие собственную страну в ее прежнем обличье, — страну, которую унаследовала новая власть, — есть явление небывалое. Это акция не власти, а ликвидационной комиссии, задача которой — доказать ми­ру незаконность самого существования этой страны как геополитической реальности. - С. Кара-Мурза «Ленин и государственность РФ».

Правда, советские герои подрастали не рядом, а все больше на окраинах да в глухомани.

Это доказывает только то, что одномерности не бывает, а мир, отраженный Булгаковым, почему-то непропорционально одномерен. Автор как бы изничтожает своих бытовых… тараканов и клопов. Даже ссылает не куда-нибудь, а в Ялту. Сибирь ему явно не по нутру…

Так она же далека, холодна, непостижима, неприютна, а поэтому и не нужна! Я и говорю: кружок, он же мирок. Очерчен резко, точно, хлестко, даровито. Но за рамочки ни-ни… Только, простите не дуйтесь, это никак не Россия, не Союз. Давайте ж и мы к Булгакову будем подходить с им скроенным местечковым замером – писателя узкого, вознесшегося, элитарного, правда, тою элитой не принятого, и при этом глубоко западного и антирусского. Мещанин в литературе.

- Да что ж вы так ополчились на мещанство? Вы в нем разве разбираетесь? Или вас, может быть, звать Алексей Максимович?

- Ну, вот. Уже бросаются злыми словами. Господам, наверное, было бы комфортнее, не понимай люди, что есть мещанство, эгоизм, бюргерство, мелкобуржуазность? А люди худо бедно разбираются, они знают, что все это - разновидности центропупизма и возведенного в абсолют личного благополучия меленького и махонького «я». Мещанство – это ячество на любом уровне: от пупка до дерева. Ячник всегда и везде в центр ставит себя, свое узенькое благо и прочее барахло. Сегодня он млеет перед президентом, мэром, своим шефом, перед кем угодно. Но не обольщайтесь его преданностью. Завтра он расстелется перед Гитлером, потом перед Аденауэром, Шредером и всегда - перед новым боссом. И все ради сохранения статуса ячества. Ячество – вечная беда человечества. Ячник побеждает в личности человека. И он уже уподобился зверю: покушал, а остальное – трын-трава. Но ячник – и вечно обреченная категория. Побеждали-то сообща - только Мы!

- Метафизика. Булгаков, наверное, не относился к числу героев-энтузиастов, но, к своей чести, сознавался в этом правдиво, прямо и прилюдно. Больно уж любят у нас этак легко, с гребня лет судить того, кто был продуктом своей эпохи, окруженный такими «сокровищами», при которых не то, что развить, а увидеть человеческое – нечеловеческий труд.

И ведь что характерно, в каждом из этих утверждений есть частичка правды! Булгаковский парадокс! Булгаков, действительно, презирал рабов, рабскую психологию. Эту мысль у него озвучил Воланд, адресовав слово «раб» Левию Матвею, посланнику Самого! Правда, другой классик не презирал раба, он лишь советовал выдавливать его по капле, и начинал с себя. Альфред Барков метко сказал об этом: «Но разве Чехов дистанцировал себя от нашего народа, говоря о его рабской психологии? Ведь находить такие черты у других и в то же время не допускать мысли, что сам являешься носителем исторических грехов своего народа, или не к месту цеплять фиговый листок на чью-то светлую память — разве это не есть проявление именно такой психологии?... Поэтому, если уж говорить о наличии у кого-то рабской психологии, то делать это следует только в сравнении с кем-то, но никак не в отрицании».

Вообще, вопрос о рабстве очень тонок. В наше время рабства и тоталитаризма гораздо больше, чем при Спартаке. Просто все приобрело более изощренные, я бы даже сказал, изысканные формы. «Начиная с восстаний рабов в древнем мире и до социалистической революции, борьба угнетенных всегда заканчивалась установлением новой, «улучшенной» системы господства. Прогресс осуществлялся путем со­вершенствования цепей. Каждая революция была соз­нательной попыткой заменить одну властвующую груп­пу другой, но каждая революция освобождала силы, которые «перевыполняли задачу», т.е. стремились к  уничтожению господства и эксплуатации. Однако они оказывались побежденными с легкостью, которая требу­ет объяснений... Но чем реальнее возможность освобождения инди­вида от запретов, когда-то находивших оправдание в его нужде и незрелости, тем сильнее необходимость в их (запретов) сохранении и совершенствовании во избе­жание распада установившегося порядка. Цивилизации приходится защищаться от призрака свободного мира... Индустриальная цивилизация переживает распро­странение тоталитаризма» (Герберт Маркузе «Эрос и цивилизация»).

Как не прискорбно, радикализм в воззрениях охватывает даже верхние страты интеллигенции, - откликнутся господа.

Прискорбно - для вас, - согласятся люди, - а вот открытые ими закономерности – трагедия для всех. В том числе для вас и постановщиков сериала. В одной газете хлестко написано о социальных акцентах и романа, и фильма…

Что требовалось от экранизаторов романа сегодня? Да сущая малость. Ведь действительность всё сделала за них – она вернула именно те времена и нравы, о которых, «зелено-абажурных» тосковал в романе Булгаков, прячась от строевых, маршевых, социалистических тридцатых и высмеивая их всевозможно из укрытия. Частная собственность легализовала воландовы балы – вон у нас под окнами в Эрмитаже кутят все эти новоявленные красавцы да фаворитки, и дополнительного измерения не требуется, треск салютов окрест…

Мало кем замеченный момент – когда, обратите внимание, дьявольская свита наиболее волнуется? При упоминании НКВД! И названивают в Варьете, отговаривают, и Варенуху избивают в туалете, посвящая в вампиры, и дальнейшая вакханалия – вся она ради того, чтобы НКВД ничего не узнал о происходящем. Тут у дьяволиады прослеживаются явно человеческие, слишком человеческие корни. Вполне в духе и психологии шпионов-интервентов. Но все проще. Булгаков знает о репрессиях в среде творческой интеллигенции, знает, что ждет его брата-антисоветчика, и поэтому передается это чувство боязни-неприязни НКВД (как возмездия советской, народной, швондерской власти) и сатанинской силе. И здесь обнаруживается совершенно для М.Б. неожиданная подножка сюжетная, позиционная: если слуги дьявола адски боятся НКВД – то какую силу НКВД представляет в таком случае?! Поневоле роман является документом эпохи, почти фотографическим – хоть и фундаментально ее встряхивает...

И со всеми внутренне-политическими «нет» я продолжаю чтить «Мастера» и написавшего его мастера. Художественное минует политические пороги, как горная неистовая река… Однако все обрисованные достоинства романа – сумели ли вы воплотить в своем телеспектакле, бортковцы-братцы? Увы… Только пустоту... Поразительная особенность советских черно-белых фильмов: за сюжетом изобиловала жизнь, художественный фильм поневоле был и документальным, отражающим непрерывное развитие: строительство, жизнь той же Москвы – вспомните фильмы Марлена Хуциева, да просто их всех не перечесть! И вот на смену им пришли скучные, одномерные телеспектакли, декорации к которым уж лучше бы делали компьютерные – опять же инвесторам дешевле. - Дмитрий Черный «И не говорите о «Мастере и Маргарите»».

Как говорится, образец классово-пролетарского анализа. История – злая тетка, но справедливая. У нее все разложено по полочкам, главное – заглядывать не только в гостевой сусек. И тогда понять можно, что всех свободней по жизни раб, который осознал свою несвободу, несправедливость такого положения. И именно раб становится светочем свободы в момент, когда он восстает против несвободы. А вот всех несвободней и раболепней - хозяин раба, ведь он, повелевая толпами невольников и холуев, исполняющих любой его каприз, остается рабом культа силы, он скручивает себя рабскими цепями, имя которым - узда привязанности к своему господству, без этого ему не обойтись, не прожить. Он раб своих прихотей и желаний. Он, наконец, повязан своею тягой насильно сдерживать несвободу других, ибо только она обеспечивает его «свободу». Он самый низкий раб в силу своей приверженности идее несвободы. Богач и политик – худшие из рабов, закрепощенные своею привязанностью к благам, к власти, к влиянию, к почитанию.

Это говорите вы или ваш опыт?

Это, прежде всего, опыт прочтения Булгакова. А опыт человеческий говорит о том, что тот, кто больше всех осуждает абстрактное насилие, становится первым его апологетом, как только петух его долбанет в… кумпол. Российские либералы не раз еще выступят инициаторами и подписантами расстрельных списков. Даже Самюэль Хантингтон убедился, что «до 1980-х демократы в России были преимущественно западниками, но западники не были демократами»!

 Говорят, на глупость, не обижаются, но кто бы знал, как это тяжело…

Теперь серьезно. Если абстрагироваться от философии опять же элитарных слоев, то тематический кругозор, не говоря про кругозор населения Булгакии, уже и беднее, нежели космос характеров и страстей в эпопеях М. Шолохова и А. Толстого. Ведь, если на миг забыть о безответной «любви» к писателю со стороны господ (Михаил Афанасьевич никого не любил), то суровая правда глаголет, что социальный мирок его героев довольно мал, жалок и убог. Нет, в самом деле, что такое для гигантской Совдепии времен ликбеза прослойка служащих и интеллигенции, плюс бывших - из тех же, да из переквалифицировавшегося дворянства, купечества и духовенства? Ну, еще дворники, служанки, вахтеры, швейцары, спецы по очистке от котов… У Булгакова отроешь кого угодно, кроме рабочих и крестьян (то же у Ильфа и Петрова, кстати). Ни намека на великие стройки…

Зато в фильме - огульная профанация этих строек. И всё под соусом комически развернутых кадров кинохроники, транспарантов и плакатов. Это, разумеется, самодеятельность Бортко, но, похоже, и Булгакову стройки пятилеток были «по барабану». Какое, право, дело озабоченному своей судьбою мастеру до серых и гремучих масс с их ядерной энергией двигающего горы энтузиазма?

До чего однобоко, - скрипят зубами господа. - Нет, чтоб повернуть, скажем, так: Булгаков, как честный художник, не хотел браться не за свое, за то, чего не знал досконально.

Гениально! Благодаря такой посылке выходит, вся сатира великого писателя канализировалась только на мещанство и фарисейство. А раз эпикой тут и не пахнет, стоит ли дивиться, что роман был и будет интересен сугубо «героизированной» в нем публике? Правда, сегодня, в «фантике» миллениума, эта публика отказывается узнавать себя, как ту - в обносках культурной революции. Но если неспособны себя узнать теперешние Берлиоз с Могарычем, чего нам ждать от Аннушки Чумы или там Никанора Босого XXI века?

- Как вам объяснить, чтобы поняли: не может человек переступить через свою природу? – не успокаиваются господа. - У тонкого интеллектуала Булгакова просто нет такой широкой сословной палитры в образах, типажах, характерах и темах. Нет разнокалиберной интеллектуально-этической разноголосицы персонажей, как у Гоголя, Чехова, не говоря про Александра Островского.  Похоже, он их не только не встречал, но не слишком желал увидеть. И имел на это право. Право гения. Вот в чем смысл.

- Если бы только. Вопрос, хотел ли он вообще понять, снизойти до проблем «маленького человека»?

Если б только маленького! - любого, кто чужд ему в силу того же воспитания, нехай оно и обусловлено обстоятельствами тяжелой беспросветной жизни. Ах, оставьте, барчук Миша даже знать не желал, что среди принципиально не описываемых им «героев» были герои, кристально честные, нравственно безукоризненные, может, даже более светлые, добрые и искренние, чем мастер, позволим себе такое кощунство. Не эгоисты, а альтруисты в том, разумеется, понимании, каковое давали условия той жестокой эпохи.

«Контра недобитая»! Рефрен альтруиста Павки Корчагина, хи-хи…

Новых героев было очень много. Их сущностное отличие от Булгакова в том, что люди эти чуяли под собой страну. И любили они всю массу народа, а не выборочные его сегменты, как это, например, подчеркнуто выделывали «сливки» общества из «бывших» в творениях типа аксеновской «Моссаги». Были, были и такие, как настоящий человек, «красный, большевистский Христос» Павел Корчагин. Они тогда же жили - не параллельно, а одновременно, и были достойны далеко не презрения. Такие не только тогда, но и всегда, стране нужны. И нужны, кстати, больше! Чего им и не могут простить наши интеллектуалы, ведь многие из этих господ никому не нужны, кроме себя любимого и кружка таких же, да и то ради кружкового самовыражения.

Без пассионариев, мощно проросших из корешков дореволюционной «черни» до вершин культуры и науки, не было бы великих строек, великого энтузиазма, не было бы подвига будущих челюскинцев, Голиковых, Кошевых, Кузнецовых, Маресьевых, Матросовых, Космодемьянских,  Шевцовых, Королевых, Гагариных. Без этого пласта героев не выстояла бы страна в войне, которую сам Булгаков не застал чуть-чуть.

Доживи писатель до Победы, глядишь, и пересмотрел бы свое отношение к тем, кем брезговал, заочно и поголовно записывая в «быдло»: Швондеры и Шариковы. Да и нельзя, в конце концов, даже «быдлу» отказывать в праве и шансе на перевоспитание. Плохо, если у Булгакова не было этого понимания или он чего-то не разглядел из-за невозможности сравнения. Ведь как хочется иной раз обмануться, что писателю просто не хватило временной дистанции: великое-то видится на расстоянии.

Но, по большому счету, какой спрос с человека из прошлого? Совсем другое дело, если те же чванство, барство, презрение, чистоплюйство  исходят от внуков того самого «быдла» эпохи царизма: пролетарских писателей, батрацких академиков, крестьянских командармов и кулацких президентов. Это уже не прощается! Великая советская профессура – минимум на ¾ из «чумазых». 90 % тех, кто насел в современных телестудиях и глумится над «пиплом» сталинизма, - прямые потомки «чумазых». И глумятся они над людьми труда, созидателями - своими же предками. Профессор-то Понырев тире Бездомный из таких же.

Вот это-то быдло… а в корень - «падло духа» - и учинило над цветущей страной «перестройку»!

Советское общество было отброшено далеко назад, к самому началу бандитского этапа капитализма, или как выражаются апологеты либерализма, к «этапу первоначального накопления капитала». На первый взгляд, это похоже на то, как врачи иногда вынуждены ломать неправильно сросшуюся ногу. Но это всё не так, ситуация здесь более ужасна, ибо в то далёкое флибустьерское время ещё не было прецедента построения общества социальной спра­ведливости, и всё выглядело естественно. Кто его знает, может быть так и надо было грабить, побеждает сильнейший, он и прав. Но сейчас эта звер­ская грызня, беззаконное разграбление страны являются не соответствую­щими времени, эпохе. Это совершенно неуместный анахронизм, сравнимый, без тени преувеличения, лишь с возобновлением откровенного каннибализма.

Это следует назвать чудовищным преступлением без прощающей подстатьи «за давностью лет». Ведь ни наши дети, ни внуки не смогут простить подобный «всенародный отстрел», так что потребуется вытравить народную память, полностью зомбировать людей, что собственно уже и началось. – Борис Диденко «Этическая антропология».

 Как же вас забила, приплюснула коммунячья власть. – Сердится либерал. - В Америке эти ваши бредни никто бы не понял. Им бы было просто невдомек, что это разговор о людских массах, о позитивной роли капитала. Это же что-то из области неразумной биосферы, лишенной элементарного понятия о свободе личности, о равенстве прав... И кто есть этой Диденко, когда есть настоящие авторитеты мысли?!

О Диденко позже. А насчет авторитетов… Тот же Френсис Фукуяма в книге «Наше постчеловеческое будущее» признает, что в США ни­когда не соблюдался идеал равенства в свободе. Напротив, на протяжении своей истории Штаты последовательно вычеркивали из этого равенства целые группы. Таким образом, пресловутый принцип равенства прав в данных обстоятельствах способствовал перманентному расшире­нию реестра «счастливцев», коим эти права предоставлялись. Но долгие годы этот «кружок» избранцев среди равных не включал… женщин, негров, белых, но небогатых…

Либералам по-своему вторят священники: «Булгаков боготворил патриархальную Россию – ту до сатанинского нашествия. Он, сын и племянник православных теологов, интеллигентов, член большой старосветской русской семьи, помнил Русь-Богоносицу до Октябрьского переворота. И, сравнивая бесноватую Совдепию с кормившей хлебушком полмира ушедшей Российской империей, он вынужден был делать вывод по совести, а совесть склонялась в пользу царского прошлого».

Господи, до чего надоело бороться с прекраснодушной дурью об идеальной России 1913 года. Почитайте книгуАндреяПаршева «Почему Россия не Америка». Те же Штаты в 8—15 и более раз обгоняли нас по таким важным показателям, как добыча угля, выплавка стали и продукция машиностроения. В 1901-1902 гг. голод охватил 49 российских губерний, а  12 лет спустя – уже 60 губерний.

Дореволюционная Россия по размерам валового национального продукта на душу населения уступала США в девять с полови­ной раз, Англии — в четыре с половиной, Германии — в три с половиной. Нас в этом показателе превосходила даже Испания. По энерговооруженности наша экономи­ка уступала американской вдесятеро, немецкой — вчет­веро. Во столько же раз меньше была и производительность труда (в СССР она составляла 40 процентов от США). Синонимом информационных технологий тогда был телефон, появившийся на свет в 1876 г. Здесь мы уступа­ли даже крохотной Дании: 97 тысяч абонентов против 98 тысяч в России. Тогда как в Германии было свыше 3 миллионов номеров, а во Франции — 185 тысяч. У нас тогда на тысячу человек приходилось толь­ко 227—228 тех, кто умел читать и писать. Это без учета Закавказья и Средней Азии! Увы, в это время Франция обладала 93-процентой грамотностью, Германия — 98-процентной, Англия имела 816 грамотных на тысячу душ. Неграмотней нас в Европе была лишь Португалия — 214 человек из тысячи. - Максим Калашников, Сергей Кугушев «Третий проект», книга 1 «Погружение».

Николай Бердяев, высланный из Совдепии в 1922-м, тем не менее, без мелочных обид свидетельствовал: «Бесспорно в русской революции есть родовая черта всякой революции. Но есть также единичная, однажды свершившаяся, оригинальная революция... Нигде больше такой революции не будет... Для народного сознания большевизм был русской народной революцией, разливом буйной, народной стихии, коммунизм же пришел от инородцев, он западный... и наложил на революционную народную стихию гнет деспотической организации... Народные массы были дисциплинированы и организованы в стихии... революции через коммунистическую идею.., символику. В этом бесспорная заслуга коммунизма перед русским государством.России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться. Разложение императорской России началось давно. Ко времени революции старый режим совершенно разложился, исчерпался, выдохся. Война докончила процесс разложения... Религиозные верования народа, которыми держалась монархия, начали разлагаться... Христианство в России переживало глубокий кризис… Русская коммунистическая революция... низвергла господствующие... классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот... Никогда в стихии революции... не могут торжествовать люди умеренных. либеральных, гуманитарных принципов... Большевизм. подготовленный Лениным, оказался единственной силой, которая с одной стороны могла докончить разложение старого и с другой стороны организовать новое. Только большевизм оказался способным  овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным соотношениям» (Н.А. Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма»).

В 1922 году после образования СССР на его долю приходился ровно 1% мировой промышленности, а спустя 50 лет — в 1972 году — 20% всего мирового промышленного производства. Вот вам, без эмоций, темпы социалистического созидания. СССР в середине 1980-х был в 1,5 раза мощнее Китая 1999 года, то есть как минимум равен даже Китаю сегодняшнему. А ведь современный могучий Китай вырос из несопоставимого с Союзом Китая 1980-х. Вопрос: а если бы СССР наращивал свой потенциал хотя бы с «застойными темпами» - 3-4 процента годовых? Нет, нам подавай перестройку, реформы. Во что они обратили СССР? Сегодня удельный вес РФ в мировой экономике не превышает 1,5 %.

Что, это было неизбежно? Если да, то почему не для Китая, а только для СССР? Если звезды гасят, значит это кому-нибудь надо! Если бы СССР пошел не путем разрушения, обозванного «ускорением», а реформами созидания и выравнивания искривлений, не обязательно китайскими, то где бы сейчас он был? Горбачевско-ельцинские  «реформы» - самое великое преступление против России за всю ее историю, а их хвалят, называют безальтернативными и божатся их продолжать.

От такого – политического – зигзага булгаковеды определенно сморщат носы: «Вот так всегда. Вы все мерите алгеброй и арифметикой, а высокие чувства и эмоции вам не дано понять. Вы никогда не поймете, что такое одиночество гения, потому что вас много, а нас… единицы!»

Что изумляет в массе современных гениев, так это их нахрапистый обскурантизм. Они не хотят не то что расти, а хотя бы повертеть головами и увидеть что-нибудь дальше кончика своего носа: «Ах-ах, мастер был так одинок!». И это чистая правда. Страшно одинок - среди вас, знаменитых и популярных пока. Мастер - исключение среди Лавровичей. Но ведь и вы сегодняшние – те же Ариманы и Латунские из тридцатых, вы из того же сословия. Потому как процент мастеров и ариманов во все времена примерно одинаков. И сегодняшним мастерам, может быть, еще тяжелее. Их по-прежнему третируют и высмеивают. А они как всегда в стороне, потому что не так изворотливы, не так продажны, не так циничны. Но и тогда, и сейчас они все-таки находили и находят друг друга. Они штучный продукт, но земной. Наряду с тем же Булгаковым жили и творили сотни безвестных, но твердых духом, писавших в стол или в эгрегориальную сокровищницу мирового интеллекта. Вернадский, Циолковский, Чижевский, Бахтин, Лосев…

Мейерхольд! – Не преминет вставить либерал.

Ба, вам что, мало его доноса на Булгакова в 1936-м? Пожалуйста, на добавку: с 1935 года в Москве начали строить Государственный театр имени Мейерхольда. Проект феноменально претенциозный! Впоследствии из него получился Концертный зал имени Чайковского - вдвое скромнее. Так вот по проекту эту махину планировалось увенчать грандиозным монументом Всеволода Эмильевича.

Пожалуй, что из нарисованного нами портрета проглядывает мрачный и желчный тип. Как-то даже трудно верится, что такому под силу сатира. Парадокс жанра. Гоголь, Достоевский, Свифт, О’Генри, Ивлин Во и Зощенко были редкостные ипохондрики и злюки. Но, больше чем уверен, что самого себя, ироническую свою часть Булгаков отразил в образе самого веселого и эксцентричного персонажа.

Коровьев?

Бегемот!

С этим и господа согласятся: «В этом что-то есть. Булгаков по гороскопу был ведь кот. Как известно, у этого живучего знака редкий дар спасать свою шкуру в самых опасных передрягах. Это подтверждают современники Булгакова: Илья Эренбург, Сергей Вавилов. Да и Осип Мандельштам сколько надерзил, прежде чем его арестовали».

У Булгакова Бегемот - самый дерзкий критик в свите Воланда. Не глумливо-угодливый пересмешник, как Фагот, а убедительный острослов. Это Кот, прося не делить гостей за столом, смело заступается за людей второго сорта, переча даже монументальному в своем величии и непогрешимости Воланду. Кот признает догадливость домработниц, в которой им отказывают хозяйки: «Они все знают».

Проза Булгакова – панегирик котам. Это реванш пушков и мурзиков. Их месть за кошачий холокост, за геноцид со стороны живодеров.

Как природный сатирик, Булгаков при всем желании не мог воспевать большие социально-индустриальные проекты. Это противоречило его натуре. В романе даже показано, что, по глубокому убеждению писателя, этому противостоит ни много, ни мало, само 7-е доказательство Воланда: «В жизни ничего не стоит планировать, тем более на период сталинских пятилеток. Лучше отдаться воле Рока, не гневить Сатану. И тогда можно спастись вне общества, но если от общества не скрыться, то – вне жизни». И финал «М и М» в этом убеждает…

Да, да, - возликовали булгаковеды. -Видите: великий Булгаков не мог в полный голос разоблачить эту придушенную ГУЛАГом систему порабощения личностей. Зато, Боже мой, какое счастье, что мы дожили до благословенной эры милосердия и правды. Сегодня мы можем узнать, высказать и донести до людей любую правду.

Я всегда думал, что правда одна?

Подумать только, эта возможность дарована не только Свободным Широтам Америки, но даже нашей захудалой Расее. – пуще заливаются господа. - И кто-то еще смеет кощунствовать над великими завоеваниями Гайдара, Чубайса, Ельцина! Благослови их, Запад! Гласность и свобода слова – мы владеем, мы распоряжаемся ими, но совершенно не ценим эти достижения Западного прогресса. А бедный Булгаков не мог увидеть эту сказку даже во сне.

Свобода слова, говорите! А если хотя бы намек на скандал с членами ближнего круга президента? И что - «Известия», «Московский комсомолец» или «Коммерсант» обойдут эту «мелочь» и перекроют кислород другим СМИ, попробуй они обнародовать эту информацию. Вам не нравится как работает служба собеса? Не крякните от натуги - ваши жалобы утонут в вое  о рисках мирового терроризма. «Не верю, что они способны так делать!» — возмутится нормальный гражданин. Конечно, при нормальном режиме — не способны. Но мы-то имеем дело не с нормальным правительством, а с самыми радикальными революционерами. Ну, вот моя картинка лихо обозвана паникерством. Ведь писал же Киссинджер: «Тех, кто предупреждает об опасности, считают паникерами, тех, кто призывает приспосабливаться к обстоятельствам, считают здравомыслящими и уравновешенными людьми». Ирония в том, что, увы, паникеры оказались пророками!

…Не взорвитесь от возмущения, господа-западники, мы просто не закавычили и слегка изменили цитату. Ее автор - выдающийся политолог и экономист Пол Кругман, книга называется «Великая ложь» и повествует о дюже демократических реалиях современных США, коими вы безмерно восторгаетесь и гордитесь. А мы ничего не добавляли, разве что вместо американских вставили названия наших газет.

 

 


Глава 6. Набожное безверие и верующее безбожие

 

«Вглядитесь в века и увидите, насколько гармоничны Писания» Августин Блаженный

 

«Библия – это не та книга, которую мне хотелось бы перечитывать… Я совершенно искренен. Я понимаю, если бы Библию написал Бог, я бы тогда склонил голову. Но эту книгу написали люди. Такие же, как мы с вами. Почему я им должен верить?» Евгений Дога

 

«Разумеется, фанатизм тысячекрат гибельнее, ибо атеизм не внушает кровавых страстей, фанатизм же их провоцирует, атеизм не противостоит преступлениям, но фанатизм их вызывает» Вольтер

  

«Только нефтевышки. Да еще новые церкви, строящие­ся с маниакальным упорством. Церкви, построенные за­частую на бандитские или ворованные деньги. Церкви, наполняемые больным народом, стариками и лицемера­ми. Церкви посреди пепелищ и кладбищ. Церкви вместо домов культуры. Церкви вместо дворцов пионеров». Это цитата принадлежит публицисту Максиму Калашникову.

Мы же начнем с того, кем завершили, ибо предыдущий этап дискуссии напрямую подвел нас к вопросам веры и неверия. У Андрея Кураева есть такие грустные в устах церковного человека слова: «…в романе просто нет положительных персонажей. Ни Воланд, ни Иешуа, ни Мастер, ни Маргарита не вызывают восхищения Булгакова и не заслуживают восхищения читателей и режиссеров. Свои несогласия, сатиризмы, отрицания Булгаков вкладывал в уста этих своих персонажей. Но свою веру им он не доверил».

Как известно, церковь не жалует Михаила Булгакова. Самое распространенное клише среди православного клира: писатель извратил все каноны Библии и занимался пропагандой сатанизма. А почему не сатирой на сатанизм, отцы-иереи? Не было ведь в истории лучших критиков церкви и разрушителей веры, нежели ее служители. Так зачем искать соринку в чужом глазу, не вытащив бревно из собственного? «Официальное православие… в течение веков позорило христианскую религию союзом с господствующей формой государственности, унижаясь до роли атрибута этой государственности и прямо полицейских средств».            

Уже слышу протесты со стороны церковного официоза: патриоту невозможно даже косо глянуть супротив Православия! Стало быть, полезно объясниться, чтоб раз и навсегда… Начнем с того, что «возмутительный» приговор официальному православию вынес один из самых уважаемых наших богословов Сергей Булгаков, родной дядя Михаила Александровича. Поэтому нам кажется нелишним продолжить цитату человека, несравненно более близкого Богу, чем миллионы скороспелых неофитов веры типа бывшего научного атеиста, вырядившегося в рясу: «…резкое противопоставление социализма атеистического и христианского касается исключительно их идейного фундамента и не должно переноситься целиком на отношения между людьми, поселяя в них нежелательное обособление и взаимное озлобление. Живые люди вовсе не так цельно и последовательно воплощают известные идеи, чтобы можно было целиком характеризовать их этими последними, затем люди часто бывают в добровольном или невольном ослеплении, после которого из Савлов получаются Павлы. Кто может так глубоко проникнуть в душу человека, чтоб опреде­лить, какова ее подлинная природа, а что является только наносным и посторонним влиянием!» (Сергей Булгаков «Христианский социализм»).

Павлы-Савлы, ученики-апостолы, евангелы-апологеты. Для верующей паствы всё лица священные, неприкосновенные, но далеко не все питают к ним такое же подобострастие.

Скажем больше: есть и такие, кто не питает никакого уважения, а видит, наоборот, большой вред. И такого вот не вызывающего ни уважения, ни симпатии, но превознесенного молвою субъекта Булгаков вывел под именем  Левия Матвея. Видимо, практика подобных типов и позволила Елене Блаватской в свое время сказать: «Поклонение мертвой букве Библии — это лишь еще одна форма идолопоклонства, ничем не лучше других».

В окончательном тексте романа Левий Матвей ведет свою хронику на свитке пергамента. А этот материал, в отличие от долговечного папируса, никак не мог долго сохраняться. И это уже выпад против евангелической роли Матвея. Булгаков показывает, что не стоит придавать серьезности текстам на козлиной шкуре, где проповеди Иешуа смешались с этнической кулинарией и налоговыми расчетами мздоимца Левия Матвея.

Был такой евангелист. Слышали.

Здесь нет прямых аналогий. В своих объемистых опусах Борис Соколов предпринял генеалогическое изыскание по этому персонажу. Согласно Соколову, при разработке характера Левия Булгаков заимствовал прозу Владимира Зазубрина, подлинная фамилия Зубцов (1895-1937). Смотрите, в романе Зазубрина "Два мира" (1921) про гражданскую войну в Сибири есть такой герой. Он, подпоручик белой армии, наблюдая страдания и гибель отступающих офицеров и беженцев, проклинает перед иконой Бога-отца: «Ты видишь? Видишь наши муки, злой старик? Как глуп я был, когда верил в мудрость и доброту твою. Страдания людей тебе отрада. Нет, не верю я в тебя. Ты бог лжи, насилия, обмана. Ты бог инквизиторов, садистов, палачей, грабителей, убийц! Ты их покровитель и защитник» (Борис Соколов «Булгаковская энциклопедия»).

Мелковато.

Есть мнение, что в пародийной фигуре Левия Матвея отразились противоречивые взгляды Михаила Булгакова на графа Льва Толстого. Наиболее обстоятельно эту версию отделал Барков. Притом что сам Толстой не менее основательно отделал евангелистов и апостола Павла.

Как сущность учения Христа (как всё истинно великое) проста, ясна, доступна всем и может быть выражена одним словом: человек   сын Бога, — так сущность учения Пав­ла искусственна, темна и совершенно непонятна для всякою свободного от гипноза человека.

Сущность учения Христа в том, что истинное благо чело­века — в исполнении воли отца. Воля же отца — в едине­нии людей. А потому и награда за исполнение воли отца есть само исполнение, слияние с отцом. Награда сейчас — в сознании единства с волей отца. Сознание это дает выс­шую радость и свободу. Достигнуть этого можно только возвышением в себе духа, перенесением жизни на жизнь духовную.

Сущность учения Павла в том, что смерть Христа и его воскресение спасает людей от их грехов и жестоких наказаний, предназначенных Богом теперешним людям за грехи прародительские.

Как основа учения Христа в том, что главная и единст­венная обязанность человека есть исполнение воли Бога, то есть любви к людям, — единственная основа учения Павла та, что единственная обязанность человека — это вера в то, что Христос своей смертью искупил и искупает грехи людей.

Как, по учению Христа, награда за перенесение своей жизни в духовную сущность каждого человека есть радост­ная свобода этого сознания соединения с Богом, — так, по учению Павла, награда доброй жизни не здесь, а в будущем, посмертном состоянии. По учению Павла, жить доброй жизнью надо, главное, для того, чтобы получить за это награду «там»...

Там, где Христос говорит, что люди не должны ждать наград и наказаний в будущем и должны, как работники у хозяина, понимать свое назначение, исполнять его, — всё учение Павла основано на страхе наказаний и на обещаниях наград, вознесения на небо или на самом безнравственном положении о том, что если ты веришь, то избавишься от грехов, ты безгрешен.

Там, где в евангелии признаётся равенство всех людей и говорится, что то, что велико перед людьми, мерзость перед Богом. Павел учит повиновению властям, признавая их от Бога, так что противящийся власти противится Божию установлению.

Там, где Христос учит тому, что человек должен всегда прощать, Павел призывает анафему на тех, кто не делает то, что он велит, и советует напоить и накормить голодного врага с тем, чтобы этим поступком собрать на голову врагу горячие уголья, и просит Бога наказать за какие-то личные расчеты с ним Александра Медника… - Л.Н. Толстой. «Почему христианские народы вообще и в особенности русский находятся теперь в бедственном положении».

 Взгляд церкви по этому поводу известен: Лев Николаевич Толстой был большой писатель, классик, но вера его ниже дара художественного, а душа - посредственнее интеллекта. Но Толстой в своем скептицизме не одинок. Вот что сказал о вере другой классик, толстовский современник, один из парадоксальных и дерзких умов мира: «Человек веры, «верующий» всякого рода, — по необходимости человек зависимый, — такой, который не может полагать себя как цель и вообще полагать цели, опираясь на себя. «Веру­ющий» принадлежит не себе, он может быть только средством, он должен быть использован, он нуждается в ком-нибудь, кто бы его использовал... Человек убеждения имеет в этом убеждении свою опору. Не видеть многого, ни в чем не быть непосредственным, быть насквозь пропитанным духом партии, иметь строгую и неук­лонную оптику относительно всех ценностей — все это обуслов­ливает вообще существование такого рода людей. Но тем са­мым этот род становится антагонистом правдивости,— исти­ны... Верующий не волен относиться по совести к вопросу об «истинном» и «неистинном»: сделайся он честным в этом пунк­те, это тотчас повело бы его к гибели. Патологическая обусловленность его оптики из убежденного человека делает фанати­ка — Савонаролу, Лютера, Руссо, Робеспьера, Сен-Симона, — тип, противоположный сильному, ставшему свободным духу. Но величавая поза этих больных умов, этих умственных эпилептиков, действует на массу, — фанатики живописны; человечество предпочитает смотреть на жесты, чем слушать доводы»...

Сказано Фридрихом Ницше. Впрочем, эта «больная» голова (философ был лишен кафедры в связи с психическим заболеванием и умер в доме скорби) не есть предмет почитания в среде церковной братии. Хотя Мартин Хайдеггер, без кавычек гениальная голова ХХ века, считал иначе: «Ницше, без сомнения, последний великий мыслитель западной метафизики».

Вечная дискуссия о вере и безверии!

Все это чем-то напоминает спор Берлиоза с незнакомцем о доказательстве существования бога и их апелляции к Канту. В этом пассаже Михаил Булгаков вложил в уста литературного персонажа однозначный вывод: кантовские рассуждения могут удовлетворить только рабов. И здесь вот что интересно, рассуждая, простите за тавтологию, об этих рассуждениях, мало кто удосужился хотя бы бегло перечислить эти самые доказательства Канта. Попробуем это сделать в доступной форме, если слово «доступный» может быть отнесено к Канту.

Первые два доказательства Канта сводятся к идеям «Причинности» и «Перводвижителя». Суть такова: во-первых, всякое явление имеет причину, эта причина имеет свою причину, вызвавшую первую и прочее в том  же духе. Однако это можно делать до бесконечности. Поэтому Кант решил остановиться на единой первопричине, иначе говоря – перводвижителе, у которого уже не может быть причины. Этот перводвижитель и есть, согласно Канту, Бог. Это второе.

Третий аргумент зиждется на «балансе возможного и невозможного, случайного и обусловленного». То есть разум человека обнаруживает во всей совокупности вещей такие, которые есть, и такие, которых нет, но они возможны: были уже или будут еще. Но невозможно ведь для всех допустить их существование всегда и, в таком случае, можно допустить, что они появились случайно. Но тогда нарушается причинная обусловленность. Мы не можем допустить случайности чего бы то ни было. У необходимого должны быть свои причины, которые, как мы уже договорились, не могут черпаться из бесконечности. В связи с этим Кант допустил некую необходимую сущность, которая не имеет внешней причины своей необходимости. Она, эта сущность, сама по себе составляет всеобщую причину, необходимую для всех иных. И это Бог.

Далее Кант вывел 4-е доказательство под вывескою «Идея степеней совершенства». Известно, что у разных явлений, предметов, благ и объектов могут быть разные качества, уровни или степени их совершенства, красоты, истинности, правильности и т.д. Вопрос в том: как точно зафиксировать меру этого совершенства? Очевидно, необходим некий высочайший эталон, высший эквивалент, идеальная сущность. Такою сущностью Кант предложил считать Бога.

5-е доказательство заключено в «идее целесообразности». Понятно, что в мире, в природе, на земле, в небе, в воде все и всё устроены целесообразно. Температура, влажность и общий уровень экологического порядка на Земле на протяжении последних миллионов лет таковы, что здесь повсеместно живут живые организмы. В то же время нельзя допустить, что природные явления настолько разумны, чтобы искусственно и постоянно поддерживать эти условия, руководствуясь своим сознанием и волей. Некто могущественный и мудрый должен все это обусловить, направлять, контролировать. И это делает только одна сила – Бог.

Мы еще не забыли теорию академика Опарина, - вскинутся атеисты. – А он исходил, возможно, из не самой мудрой мысли, но нам лично более понятной: жизнь не зародилась там на Марсе или на Плутоне, а именно на Земле только потому, что здесь сложились подходящие условия. Все это дело случая, и случай облагодетельствовал третью планету по имени Земля. Появились микробы и бактерии, растения и рыбы, птицы и звери, а потом и человек. Он-то и ударился в поиски, как же это все содеялось, и наткнулся на самое удобное объяснение из трех букв. Мы тут о Боге, конечно.

Короче, не велик выбор, оставленный Кантом. Где «да», там альтернатива - только «нет». И мало кому удастся нащупать новый путь. По прочтении книги изумительного физика Стивена Хокинга «Краткая история времени» выносишь не слишком утешительный вывод: Бог задал толчок всему движению и «умер», став природой. А ведь у Канта были предтечи. Один из самых благородных, честных и смелых умов человечества – Боэций, первый министр готского короля Теодориха. На опасном сгибе между античностью и «темными веками» Средневековья сей певец добра, свободы и достоинства человека сделал все возможное для сохранения философской мысли предшественников и создания мостка через средневековье. За что поплатился своею головой. Для шестого века, да плюс в ожидании собственной казни Боэций весьма толково рассуждает о том, кто предопределяет наше будущее.

Каким же образом Бог предзнает это неопределенное будущее? Если допустить, что Он может помыслить, будто должны иметь место в грядущем те вещи и собы­тия, которые могут и не быть, Он заблуждается. Но до­пустить такое не только недостойно, но и дерзко. А если Его предзнание таково, что Он, определяя будущее, предполагает, что нечто может как произойти, так и не произойти, то что же это за знание, которое не содержит в себе ничего твердого и определенного? И чем тогда оно отличается от вызывающего улыбку прорицания Тиресия: «То, что предсказываю, то ли сбудется, то ли нет»? Чем божественное Провидение отличалось бы от че­ловеческого мнения, если бы Богу, как и людям, не было бы известно, произойдет ли то, что Он предвидит?  

Божественное знание предвосхищает все грядущее и призывает к его осуществлению. Оно не отделяет, как ты думаешь, одно от другого, но все-таки предзнает и то, и другое, одним взглядом охватывая изменчивые твои желания, предвидя и содержа их в совокупности. Бог есть наличность всего сущего, и Его предвидение проис­ходит не из-за того, что произойдет в будущем, но выте­кает из его собственной непосредственности. – Боэций «Утешение философией».

Это был добрый христианин. Во всех смыслах. Увы, далеко не все усвоили его урок, который сводится к следующему: мы свободны в своем выборе, пока не выбрали, а когда уже выбрали, наша свобода перешла в необходимость и канула в веч­ность. Но все-таки и возможность выбора, и способность управлять своими стремлениями у человека сохраняется, даже если то, что мы изберем и что пожелаем, заранее известно Богу, ибо от того, что кто-то наблюдает за моими действиями, они не перестают быть моими, а наблюдает за нами и опекает нас сам Бог, создавший нас разумными, а значит, и свободными по своему образу и подобию. Из всего этого следует, что человек предопределен к свободе, и поэтому сам творит свою судьбу, и ничто не может сде­лать его несчастным, если он живет по правде и творит добро (Г.Г. Майоров «Судьба и дело Боэция»).

Но шестой императив Канта, моральный…

Он высмеян Берлиозом.

Не Берлиозом – Булгаковым. В романе аппетитно «просмаковано» мнение Шиллера, что 6-е доказательство Канта удовлетворит только рабов. В итоге, Иешуа не был признан сыном бога, а повешен на кресте, как один из тройки разбойников. Точнехонько по Шиллеру, чья лучшая драма называлась как? «Разбойники»! Далее, по словам Берлиоза, философ Штраус смеется над доказательством Канта. Зато музыкант Штраус с удовольствием дирижирует на бале у сатаны, где голова Берлиоза превращается в чашу! И наконец, глумление над Евангелиями!!!

Булгаков не знал, что существует пятое Евангелие от Иуды, оно не так давно найдено в Египте и теперь исследуется учеными и готовится к публикации. Там Иуда становится философом предательства, утверждает, что акт выдачи Христа римским воинам был внушен ему "высшей божественной силой". Этот великий вечный грех апостол взял на свою душу ради великой цели. Без страданий Христа мир было невозможно спасти, утверждал ученик-предатель...

Булгаков-романист ощущал необходимость Евангелия от Иуды, создав свое краткое емкое жизнеописание предателя-ученика. Важна сама четко обозначенная в романе связь корыстолюбивого апостола с мрачным мстительным Каифой и таинственным всесильным Синедрионом (кто уничтожил в булгаковской рукописи важнейшую сцену заседания этого судилища, решившего судьбу Иешуа?), получение им при дворе первосвященника иудеев "проклятых денег" – тридцати сребреников за работу тайного агента...

Булгаков создает шестое Евангелие – гениальную творческую догадку земного человека об Иисусе Христе как о личности – и делает это в полном соответствии с шестым доказательством Канта о существовании Бога, где о Творце говорится как об установившем высший нравственный порядок... В этом портрете богочеловека и эпохи много точно найденных и отобранных исторических деталей. Евангелие перерастает в роман, но не уходит из него, это один из его художественных уровней, объединяющий эпохи и людей.

В жестокий век автор "Мастера и Маргариты" напомнил всем, что христианство – не государственная идеология и не эзотерическое учение, это человечная, гуманная мировая религия, видящая все зло мира и все же верящая в добрых людей. На реальную жизнь и неидеальных людей нисходит свет Священного Писания. Добрый Бог помогает слабому человеку установить необходимую гармонию между высшей нравственностью и личным счастьем и вносит в беспорядочную, бренную земную жизнь высокое понятие нравственного закона и возмездия. Шестое Евангелие от Михаила Булгакова человечно и обращено к людям, оно взывает к терпимости, единению и взаимопониманию, отделяя Свет от Тьмы и добро от зла. Ибо каждому будет дано по его вере. - Всеволод Сахаров «Шестое Евангелие от Михаила Булгакова».

«Да уж, - заметит православный человек, - в чем ему не откажешь, Булгаков изощреннейшим образом глумится над каноническими Евангелиями и вписывает собственное, которое прикрывает именем позднейшего евангелиста Иоанна II Понырева, чье имя отнюдь не случайно совпадает с именем последнего из канонических - 4-го, евангелиста Иоанна I. Вектор непрост, витиеват: во-первых, Иоанна II (Понырева) с первым каноническим евангелистом Левием Матвеем (Матфеем) должен бы связать Марк, второй по счету библейский евангелист. Вспоминайте ж, как Воланд угощает Ивана папиросами «Наша Марка».

Не совсем сходится: между вторым, Марком, и последним, Иоанном! должен быть еще 3-й евангелист - Лука.

«Правильно. Лука и есть посредник, предлагающий своего Марка («Нашу марку») Иоанну. У посредника сего – Воланда - есть же и другое, каноническое, имя. Люцифер – Lucifer! Незримый евангелист, присутствующий на балконе Пилата и у старика Иммануила… Но самое ярое кощунство романа – не в этом. Оно - в седьмом доказательстве от Воланда»...

Вот суть. Воланд предъявляет седьмое доказательство Берлиозу и, убив его, уже мертвому дает шанс осознать это доказательство, торжествуя и, изгаляясь над бессильным мертвецом, над его головой. Что может быть беспомощней, чем живая голова в чьих-то руках? Глумление над головой, даже мертвой, всегда выглядело верхом подлости, низости, коварства и жестокости. И после этого находятся воландеры и воланд-югенды, восторгающиеся всесилием, величием, благородством, мудростью и даже милосердием Воланда и шкодливых воландят! Теперь попробуйте осознать, насколько же мелок этот якобы могучий тип, если все это им устраивается ради показательной зрелищности доказательства № 7.

Но в чем же оно, черт возьми? Да в этом самом: в «щорт побери»! Ради этой повседневной идиомы князь тьмы и устраивает шоу на Патриарших, в нехорошей квартире и даже на балу 100 королей, где Марго из черепа Берлиоза причащается иудиной кровью – кровью, давно проросшей в виноградную лозу Гефсиманского сада. «Терпеть нет сил! Умри же, Маргарита! Твой муж скорбит, что ты еще жива». Воланд старается убедить всех, что обыкновенный человек не властен даже над самым ближайшим своим будущим. Но поскольку будущее всегда есть, даже через секунду, значит, кто-то должен управлять им. Но раз уж бог управляет миром добра, кто же ведает Злом? В главе «Седьмое доказательство» ответ на этот вопрос дает отрезанная голова усомнившегося Михаила Берлиоза.

Вернемся к спору Берлиоза с Воландом. Повторюсь: в этом отрывке Михаил Булгаков однозначно припечатал, что кантовские рассуждения могут удовлетворить только рабов.

В диалоге Воланда и Берлиоза есть главное: все интеллектуально-рассудочные доказательства, а равно опровержения бытия Божия — вздорны. Могут возникнуть вопросы: почему такую важную информацию М.А. Булгаков художественно вложил в уста Сатаны? Неужели нельзя было вложить в уста Бога, ну хотя бы Иешуа, раз образа Бога в романе не существует?

Ответ очень прост: Сатана, прежде чем заговорить с Берлиозом и Бездомным, убедился в их безнадёжном неверии (атеизме) — и только лишь после этого, поблагодарив, вступил с ними в диалог. Спрашивается: кого ещё могли услышать атеисты? Бога? — Бога для них не существует. Атеисты могли услышать только того, кого они и представляют своими персонами на Земле. Вот он и пришёл. Но и Сатане они не поверили. А ведь даже он милостиво давал им последний шанс…

Весь роман «Мастер и Маргарита» пронизан этими мыслями: Сатана вербует себе на службу лишь тех, кто сам к нему просится своим неверием в Бога (а не то что Богу) и своим злонравным поведением на Земле, в общем — негодяев. Это и Римский и Варенуха, и Николай Иванович и даже паразитка по жизни Маргарита, втянувшая безвольного и сломленного системой Мастера в афёру Сатаны. – «Сравнительное богословие».

Такой вот роман! Что за роман? Одни полагают, будто «М и М» – острый политический памфлет. Другие доказывают, что это один из самых ярких и вдохновенных гимнов любви. А в последнее время роман усиленно  превращают в богословский трактат.

Одно другому разве мешает? Иначе где же тогда диалектика?

Оно бы и так, но ревностные фанатки «М и М» ничего этого как бы не замечают: «раз Булгаков так писал о великой любви, значит, он лучше всех понимал Бога, ибо Бог – это любовь».

Вот так. Ни больше не меньше. Хотя по большому счету это не их грех, это трагедия всего человечества. Люди никогда не знали мира и, стало быть, Бога, а по мере сил утилизировали и адаптировали их к уровню своих знаний. Таким образом, не столь познавался мир, сколько искусственно изменялось сознание человека, ему навязывалось удобное избранным понимание мира и Бога. Поэтому Булгаков, ставя вопрос о возможности нового Евангелия, очень рисковал, даже больше, чем, если бы занимался завуалированной критикой тогдашнего строя Советов. Советы 1930-х со всеми их язвами в концептуальном смысле – тьфу перед двухтысячелетними догматами христианской веры, а, в перспективе, перед вечной концепцией элитарного господства над неусомняющейся толпой.

 «Пря» против страшных табу, Булгаков, посягал на самое сокровенное, на то, к чему не допускались массы – на авторитет власти тех, кто правит, правил и должен править, невзирая на все перевороты и революции, и на этом уже основании прав всегда, если перефразировать Ивана Андреевича Крылова. Понятно, что это не конкретные правители или даже династии. Это истинные Теневые властители мира. Христианство – один из идеологических оплотов этой власти. Следовательно, Булгаков обдуманно и выверенно наносил удар, и в этом развенчании замаскированных пут Гулливера - его главный подвиг. Весь этот пафос оппонент  спокойно осадит:

Ваши слова – дым, и на деле как раз наоборот, христианство – честная, истинная прозрачная и, главное, чистая вера, противостоящая закулисе зла

Посыл справедлив. В самом деле, давайте разберемся. Как известно, сильный, правый и честный правды не боится, он допускает и критику, и диспут с оппонентом. А если ты прав, как всем о том глаголешь, то за 2000 лет тебе пора стать сильным, как никто другой, на примере своих великих подвижников навербовав миллионы просветленных адептов и являя тем самым всему миру образец нравственного совершенства и бескорыстного служения Господу. Будучи великим и непогрешимым в своем искреннем стремлении к Богу, ты не убоишься в рамках диспута подвергнуть обсуждению самые скользкие темы, допустим, плюсы или минусы того же Евангелия от Михаила – его романа «М и М».

Увы, мы видим несколько иное: церковь вот уже 2 тысячи лет упорно отстаивает подлинность четырех канонических Евангелий. Но одно дело толкования, другое – спор, в котором рождается истина. Монополизируя свое право на абсолютную мудрость, непогрешимое знание, на неоспоримую истину без нужды в доказательствах, церковь тем самым признает себя верным цербером закулисья.

И это отталкивает от нее по-настоящему честных и принципиальных, истинно  верующих и любящих Бога. Такие люди давно сделали свой выбор в пользу старообрядчества, которое на протяжении веков и в самые тяжелые времена, как когда-то и монастыри Сергия Радонежского, сохраняет нравственно чистые, умственно безущербные  и богом вдохновенные силы подлинного Русского Православия. Староверы дали России лучших воинов-защитников, предпринимателей-благотворителей, мыслителей-пророков. Они обжили и прирастили сибирские просторы. Протопоп Аввакум, атаман Платов, братья Денисовы, Третьяковы, Морозовы, Мамонтовы…

В прошлом для большинства русских альтернативой православию было не что иное, как старообрядчество, о котором сейчас почти и не вспоминают. Согласно данным предреволюционной переписи населения, старообрядцами назвали себя десять процентов русских людей — около шестнадцати миллионов человек. Причем скорее всего эта цифра занижена, потому что после многолетних гонений ревнители “древней веры” были склонны скрывать свои убеждения, а не афишировать их.

Тем не менее перед революцией старообрядцы занимали видное положение во многих сферах народной жизни. Вчитываясь в биографии знаменитых старообрядцев начала века, невольно обращаешь внимание не только на их богатство, влиятельность, успех в избранных ими поприщах... Прежде всего поражает стоящая за этими жизнеописаниями своеобразная культура, совершенно отличная от той, что сформировалась в основном потоке русской жизни. Почти все знаменитые старообрядцы — Рябушинские, Гучковы, Морозовы, Шибаевы, Шелапутины, Солдатенковы, Бугровы, Остроуховы — были представителями богатейших купеческих родов. Но дело не в больших деньгах — в России и без того было много богатых людей. Старообрядцы отличались от обычных богачей своей социальной активностью: благотворительностью, меценатством, участием в местном самоуправлении и народном образовании, претворением в жизнь наиболее технически и социально новаторских проектов в экономике. Обычно они были и религиозными деятелями, а также зачастую проявляли свою неуемную энергию в художественном или научном творчестве. - Людмила Воронцова, Сергей Филатов «Церковь достоинства. Старообрядческая альтернатива: прошлое и современность».

Для официальной церкви они «еретики». Помимо старообрядцев, хватает и «атеистов», не припавших к определенному культу, но чистых в своей любви к добру, миру, родине и непримиримых к любому злу, несправедливости, нетерпимости.

Думающим «атеистом» еще труднее. Это, если исходить из известного опыта, большой труд и еще большая неблагодарность. Проще склониться и (или) сделать вид, что склонился, - тогда ты уже просто фарисей. Слепо бредя в серой массе за пастырем, ты не берешь на себя большую ответственность и не несешь ее персонально. В толпе под маркировкой «святой простоты» куда легче укрыться за авторитетом иерарха и отмазкой «а что я? - я как все».

Но и на это отыщется отповедь православного оратора: «Такой взгляд связан с эгоизмом и ограниченностью интеллекта индивидуума. Христианство учит, что Божественное выше челове­ческого и духовное выше материального и земного. Но Божественное не противостоит человеку в недосягаемом удалении; оно таинственно вселяется в человеческую душу, одухотворяет ее и заставляет искать подлинного совершен­ства на всех земных путях. Что бы ни делал христианин, он ищет, прежде всего, живого единения с Богом. Он ищет Его совершенной воли, стараясь осуществить ее как свою собственную. Поэтому жизнь христианина не может быть ни бесцельною, ни страстно-слепою: он во всем обращен к Богу, поставляя Его выше всего прочего, подчиняя Ему все и в себе, и в делах своих. Его внутренняя направлен­ность — оказывалась религиозною; его религиозная направ­ленность становилась — всепроникающею. Вот это-то религиозное настроение и вносило в общение людей и в процесс общественной организации дух нового, христианского правосознания»(Иван Ильин «Путь духовного обновления»).

Звучит убедительно, но, смею заметить, когда дело касается веры, а не голой политики, то благозвучный богослов всегда оказывается в более выигрышном положении, чем критик религии. Мир так устроен, что паства легче внимает мягкой проповеди, становится на сторону человека в рясе, благообразным видом своим уже показывающего: «Я ближе вас всех к Нему». И что тут непонятного? Сознающий свою греховность невежда, знамо дело, с радостью готов прильнуть к тому, кто возьмется его принять, прикрыть и простить от имени Бога. И никто не спросит у этого дарителя надежды мандата, лишь бы не утруждаться тягчайшими сомнениями. Они же требуют огромной личной ответственности и работы мысли, а это чревато разочарованием и посрамлением добровольного  «спасителя». Невежда вслепую покупает индульгенцию, он старается подкупить любого человека в рясе - любого, кто часто ссылается на священное писание, и затрудняется усомниться: а тот ли он, за кого себя выдает и достоин ли судить и прощать от имени Бога?!

Зато «неверующий», открыто сознающийся в своем неверии (но неверии не столько в бога, сколько – общепризнанному  и общенавязанному идолу),  - этот «безбожник» для прильнувшего к пастырю превращается в предмет гонений во имя собственного искупления, которое дарует батюшка, а также в объект отложенной мести за собственную греховность. В критику и даже избиение еретика фанатик и фарисей вкладывают удесятеренные массовым психозом толпы стыд, злость и ненависть к своему невежеству, своему растленному прошлому, к своему бессилию противостоять пороку, и как бы в оправдание за все это. Короче, нашли крайнего за все, и мочи его, братва! Примерно так. Поэтому психологически такие «христиане» ничуть не отличимы от иудейских пастырей и их паствы, затравивших Иешуа так же, как ничуть неотличимы от Игнатия Лойолы, папы Александра VI, патриарха Никона, жидовствующих и очень многих современных иерархов. Поэтому автор всегда готов встать на защиту «атеиста», пусть заблуждающегося, но правого в силу его отважного одиночества и сознательно привлеченного на себя ярого гнева толпы.

Слепая и безотчетная религия обидна, прежде всего, для своего предмета, для самого божества, которое не этого требует от человека. Как безграничное Благо, чуждое всякой зависти, оно хотя дает место в мире и бесам и животным, но радость его не в них, а в «сынах человеческих»; и чтобы эта радость была совершенною, оно сообщило человеку особый дар, которому завидуют бесы и о котором ничего не знают животные. - Владимир Соловьев «Жизненная драма Платона».

Отпадение многих образованных людей от церкви объ­ясняется постепенным понижением христианства до уровня такой простоты, которая сделала его учения доступными для наиболее неразвитых людей...

Невежественные и лицемерные остаются в ней… Покидая церковь, неудовлетворенные впадают в со­стояние пассивного безверия, или — если они молоды и полны энтузиазма — становятся активными врагами церк­ви, предпочитая открытое отпадение постепенному отрав­лению ума и совести по велению авторитета, в котором они не могут признать ничего божественного. - Анна Безант «Эзотерическое христианство, или Малые Мистерии».

Из называющих себя христианами редко кто интересуются Христом, вернее, евангельским о Христе рассказом. Уточнение не случайно: Евангелие — единственный источник о Христе.

Единственная ценность Евангелия в том, что, вычитая из церковной жизни Евангельское учение, вы получаете тень, формальную сторону совокупности русских культов.

Те немногие, кто интересуются, прекрасно знают, что, скажем, Рождество никак не могло произойти зимой, 25 ли декабря или 7 января. Не могло произойти по той простой причине, что когда Иисуса положили в ясли, пастухи, как написано, ночевали в поле. Пастухи Галилеи, действительно, ночуют в поле, но только в тёплое время года, а никак не в «Рождество». В «Рождество» от Девы-Воли-Карны-Лены (Луны) произошло рождение Солнца, одного из Её, Девы, сыновей! А христианское Рождество (именно как дата) — фальсификация.

Так и остальные церковные праздники не более чем фальсификация праздников культа предков, культа Земли и культа Девы. Праздники — это мистерии. Их назначение — выявление способных к критическому мышлению неугодников и способ передачи информации через тысячелетия. Волхвы «сделали» христиан (оста­вили их с носом, их же собственным). У способных к критическому мышлению странные праздники не могут не вызвать вопроса: а почему? – А. Меняйлов «Сталин. Культ Девы».

Между прочим, есть мнение, что как раз тупая толпа «верующих по указке» – и есть самые настоящие безбожники, атеисты, то есть мракобесы. А вот тот, кто не верит в Бога в конкретной ипостаси - в большей степени верующий. Его вера – продукт собственной нравственно-умственной эволюции. Тогда как лжевера христосующихся безбожников – лишь попугайская инерция прилипалы к общественному мнению. Кажется, Умберто Эко попытался объяснить этот парадокс. Дескать, неверующие более сильны в вере и нравственной самодисциплине именно потому что убеждены: раз никто за ними не наблюдает с небес, значит и некому их будет простить за их грехи и безобразия. Осознав, что совершил зло, неверующий казнит себя в одиночестве, ужасно страдая из-за беспредельности своего сиротства, безнадежности смерти и невозможности посмертного прощения. В силу этакой специфики своих моральных страданий, неверующий обратится не к тайной исповеди, как любой верующий, а попросит публичного покаяния у людей. И это делает его искупление более искренним: публичное всегда труднее тайного, кроме разве что смерти. Да и на ниве поступков неверующий сделает гораздо больше верующего (тот поставит свечку, помолится, покается и амба: снова прощен). Неверующий страдает гораздо больше, ибо знает, что в случае греха его простить с небес некому, в отличие от верующего, после отпущения грехов духовником впадающего в самообман «прощения». По этой причине неверующий испытывает резко выраженные угрызения совести и, преимущественно, старается не грешить, стремясь быть предупредительно милостивым к миру.

Когда же теологи утверждают, что христианство учит и всегда учило терпимости, позволю себе усомниться. С 4-го века в истории не было гонителей страшнее, чем фанатики от христианства. Об этом умолчат миллионы жертв. От растерзанной «академической женщины» Гипатии до астрономически образованного профессора Бруно.

«Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали» (Лука, XI, 52).

Более всего поражает в истории Иисуса то, что его уче­ники после всего сказанного им сделались источником псевдо­религии, подобной всем прочим- мировым учениям. «Книжники» и «фарисеи» присвоили его учение и про­должают во имя его делать всё то, что делали прежде.

Распятие Христа есть символ. Оно происходит непре­станно, везде, повсюду. Его следовало бы считать самой тра­гической частью истории Христа, если бы не возможность предположить, что и оно входит в общий план, что способность людей искажать и приспосабливать всё к своему уровню была заблаговременно исчислена и взвешена. О таком искажении учения говорится и в Евангелиях; согласно" евангельской терминологии, оно называется «соблаз­ном». – П.Д. Успенский «Новая модель вселенной».

Но ведь Церковь признала свои заблуждения и отныне разногласия между христианством и наукой сняты, - парирует священник.

Необыкновенно мощная мысль!

Юродствуйте, юродствуйте, только автор ее - Патриарх Алексий II. Его интервью газете «Известия» так и называется «Между наукой и религией вообще нет противоречий».

Оно, конечно, после такого просветления только и осталось, что облобызаться по братски Торквемаде с 11-ю тысячами сожженных им «еретиков», а Гусу с Джордано, Аввакуму с Морозовой, несчетно побитым язычникам и староверам умилиться дружбе ихней. С того света, на который они отправлены ЦЕРКОВЬЮ по, как теперь установлено, ошибочному адресу: «АД». Теперь сравните это интервью с толстовским:

«Законная цель наук есть познание  истин, служащих благу людей. Ложная цель есть оправдание обманов, вносящих зло в жизнь человеческую. Таковы юриспруденция, политическая экономия и в особенности богословие». Слова Льва Николаевича, между прочим, подтверждены исторически: не было на протяжении тысячелетий большего антагонизма, чем между церковью и наукой, когда за самый пустяковый опыт еретика могли сжечь на костре. А то что Дарвин или Ньютон были верующими, вовсе не свидетельствует о том, что столь же великую симпатию к ним питали попы и даже папы. Тот, кто читал патриаршье интервью, думаю, не откажет себе в «удовольствии» напомнить, как верховный православный предстоятель, выходец из Прибалтики, отказывается осуждать молодежь за блуд, наркоманию, криминал. Он боится попрекнуть даже тех, кто погибает в бесовских игрищах. Он всего лишь грустит: «Нет, я ни в коем случае никого не осуждаю. Молодости не обойтись без стремления к развлечениям, состязаниям и вообще разным проявлениям творческого поиска себя».

Так и сказал?..

Потому и помню, что сам был буквально сражен. Но, люди добрые, разве это «не осуждаю» – эти инертность, робость, чтобы не сказать большего – не есть великое попущение пороку со стороны человека, которому, казалось бы, доверен самый могучий духовный рычаг страны?! К прискорбию для всех, патриарх предпочитает не осуждать. И впервой ли? Это ведь он не воспротивился расстрелу Белого дома, не вышел вперед, не упредил, не остановил бойни. Это он дал карт-бланш творчески проявляться молодежи, склонной к развлечениям и поискам новых образов и форм, в том числе и под наркотическим дурманом. Это он не осудил, не ущемил, не сказал громко «нет» свободе колоться, равно как и свободе тех законодателей, которые узаконили эту свободу, отменив уголовное наказание за употребление наркотика! Это и есть попустительство свободе порока – «не осуждаю». Такого первоиерарх произносить не должен! А то ведь до чего наши попы скоры: Льва Толстого за одни только сомнения в праведности Павла отлучили, а молодого наркомана даже осудить вслух забоялись тогда, когда это еще не поздно было сделать!

Вслед за Толстым, Ницше досталось и Булгакову - как уже говорилось, за его «евангелие», в котором есть только намеки на некоторые идеи Христа из Его никем не зафиксированных (!) проповедей.

Евангелия неоценимы, как свидетельства уже неудержи­мой коррупции внутри первых общин. То, что позже Павел с логическим цинизмом раввина довел до конца, было лишь процессом распада,  начавшегося  со смертью Спасителя. - При чтении этих Евангелий нужно быть как можно более осторожным: за каждым словом встречается  затруднение... Евангелия ручаются сами за себя. Библия вообще стоит вне сравнения. Чтобы не потеряться здесь совершенно, прежде всего, нужно помнить, что ты среди евреев…

Нельзя позволять вводить себя в заблуждение: «не судите!» — говорят они, но сами посылают в ад все, что стоит у них на пути. Препоручая суд Богу, они судят сами; прославляя Бога, они прославляют самих себя; требуя тех добродетелей, которые как раз им свойственны, — даже более, которые им необходимы, чтобы вообще не пойти ко дну, — они подают себе величествен­ный вид борьбы за добродетель, борьбы за господство доброде­тели. «Мы живем, мы умираем, мы жертвуем собою за благо»...

Павел был величайшим из всех апостолов мести... Христианство стоит в противоречии также со всякой духов­ной удачливостью, оно нуждается только в больном разуме, как христианском разуме, оно берет сторону всякого идиотиз­ма, оно изрекает проклятие против «духа», против здорового духа… Сомнение есть уже грех... «Верой» называется нежела­ние знать истину. Ханжа, священник обоих полов, фальшив, потому что он болен: его инстинкт требует того, чтобы истина нигде и ни в чем не предъявляла своих прав. - Фридрих Ницше «Антихрист. Проклятие христианству».

Но раз Ницше священникам не указ, найдутся менее скандальные светочи: «В первых письменных памятниках истории христианства уже возникает противополож­ность реалистического и идеалистического принципов в христианстве. Составитель еванге­лия от Иоанна воодушевлен идеями высшего по­знания и излагает их в качестве вступления к своему простому и скромному рассказу о жиз­ни Христа; другие евангелисты ведут изложение в иудейском духе и украшают историю Христа баснями, которые были выдуманы на основе ветхозаветных пророчеств. Они a priori убежде­ны, что события этой истории должны были сложиться именно так, поскольку в Ветхом заве­те эти события были предсказаны применитель­но к Мессии; поэтому они добавляют: «исполнилось писание», и, опираясь на них, можно ска­зать: Христос — это историческая личность, биография которой была составлена уже до ее рождения» (Фридрих Шеллинг «Философия искусства»).

Все это лирика и отвлеченности, - прервет богослов. - А где факты? Где доказательства того, что Евангелия профанируют истину?

Там же, где доказательства того, что они не профанируют ее.

Вы атеист и ваши методы известны. Но есть наука. Пока же наблюдаются слабые потуги к наукообразию, которые свойственны образованцам.

Настоящий ученый знает, что наука никогда не будет и состоянии объяснить свои последние предпосылки или определить свои основные понятия... Но что касается ее теоретических истин и их доказуемости, то наука плавает по морям проблематического и таинственного. Здесь проходит грань между ученым и полуобразованным.

Настоящий ученый знает, доколе простирается его зна­ние, и потому он духовно скромен. Он ищет и пытается доказывать, он всегда добивается максимальной достовер­ности и доказательности, ясности и точности, но именно поэтому он знает, сколь трудно это дается, и всегда по­мнит, что полной достоверности у науки нет. Он всегда помнит, сколь ограничен объем того, что «уже познано», и сколь сравнительно невелика сила и компетентность научной мысли... Настоящий ученый по­нимает все это и не переоценивает ни отвлеченную мысль, ни науку в целом. Вот почему он не верит в отвлеченные схемы и мертвые формулы и хранит в себе живое ощуще­ние глубокого, таинственного и священного. Этим и объяс­няется то обстоятельство, что среди настоящих и великих ученых многие питали и питают живую веру в Бога… Так, истинная ученость не уводит от Бога, а ведет к Нему.

Совсем иное дело полуобразованность. Такой человек не умеет исследовать и познавать, он умеет только «пони­мать» то, что просто и плоско, и — помнить. Он живет заученными формулами, от которых в голове все стано­вится плоско и просто, он принимает это за «ясность» и поэтому воображает, будто все ему ясно и будто он при­зван все «объяснять» другим. Вот откуда у полуобразован­ных людей эта безмерная притязательность и безответ­ственность: добыв без труда свою плоскую ясность, не научившись в труде познания — ни ответственности, ни скромности, они смотрят не вверх, а вниз, не вглубь, а в отвлеченную пустоту, где все легко, легкомысленно и бес­почвенно. Они не создают сами ничего, но заимствуют все у других, перенимая, подражая, подхватывая и повто­ряя... Та­кие полуобразованные фанатики верят своему «учителю» с тою же легкомысленною неосновательностью, с какою они верят во всемогущество мысли и в свою мнимую «нау­ку». – Иван Ильин «Путь духовного обновления».

Прекрасные слова, справедливые. С благодарностью возвращаем бумеранг. Или вы, господа богословы, не хотите понять, что не только вы, настоящие ученые, достигли края познания, но и все остальные здесь не погулять вышли, пыжась доказать лишь одно: что Бог, Евангелия и, тем более, институт церкви – не одно и то же. Что не надо замыкаться на мертвых формулах и догмах. Что церковь – это дело рук людских, притом весьма нечистых и весьма жестоких. И что как раз церковь не желает расширять даже горизонты открытого знания. Наоборот всячески сужает их, препятствуя познанию нового и обращению его на благо Истине.

  Неправда, - праведно прогневится батюшка. -Сейчас на сторонецеркви вся наука. Скажем больше, исторически и археологически установлено, что евангелист Лука был точным и профессиональным историком. Вот яркий пример: археологами найдено почти 40 записей, упоминающих о городских начальниках, скажем,  в Фессалониках, как о том и писал Лука. Великий ученый-лукинист Вильям Рамсей путем археологических исследований сделал вывод, что Лука ни разу не ошибся, повествуя о 32 странах, 54 городах и девяти островах.

Но есть же и противоречия между евангелистами.

Евангелие от Матфея моложе на несколько десяти­летий Евангелия от Луки. В течение этого промежутка времени в христианство стали обращаться образованные и богатые люди. При таких условиях некоторые христиан­ские пропагандисты чувствовали потребность сделать христианское учение более привлекательным для этих лю­дей. Древнехристианская «легенда о пожирании богатых» становилась неудобной. А так как она пустила слишком глубокие корни, чтобы ее можно было просто устранить, то пришлось ограничиться тем, что первоначальное по­нимание старались ослабить в духе компромисса. Благо­даря этому ревизионизму Евангелие от Матфея стало «евангелием противоречий», но в то же время и «любимым евангелием церкви». В нем, как пишет Пфлейдерер, «все бурные и революционные элементы древнехристианского энтузиазма и социализма приобрели такую умеренную форму церковного оппортунизма, что оно уже не пред­ставляло никакой опасности для организованной церкви, примирившейся с существующим обществом»…

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Не­бесное... Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Конечно, в этой хитроумной ревизионистической пере­делке исчезают всякие следы классовой вражды. Блажен­ны теперь будут нищие духом. Неизвестно, какие люди при  этом   подразумеваются,  слабоумные ли   или  такие, которые только в воображении своем являются бедными, а не в действительности, т. е. продолжают владеть своим имуществом, но уверяют, что душа их не лежит к богатству. По всей вероятности, речь идет о последних, но, как бы то ни было, исчезло осуждение богатства, которое заклю­чалось в указании на будущее блаженство бедных. – Карл Каутский «Происхождение христианства».

Да, искажения! А как без этого! Великий историк становится великим именно по той причине, что вносит нечто новое и неизвестное в то, что, казалось бы, всем уже известно. В ином случае, зачем бы Татищеву, Карамзину, Соловьеву, Ключевскому, Платонову, Костомарову, Иловайскому, Покровскому писать свои курсы лекций по истории одной и той же страны? Да и мы разве различали бы их пофамильно, будь в их работах все одинаковое? То же с Евангелиями.

Вот именно. Вот слова выдающегося гуру ХХ века: «Цитаты из Писаний иногда противоречивы, и каждый философ имеет свое, отличное от других мнение, поскольку, не выдвигая собственных тезисов, невозможно прослыть выдающимся философом… Разнообразие писаний может кого угодно сбить с толку, и каждый философ имеет собственную точку зрения. Если он не опровергает других философов, то его никогда не признают великим философом. Поэтому философские рассуждения не помогут человеку прийти к Абсолютной Истине» (Свами Прабхупада «Наука самосознания»). Лидер Сознании Кришны подсказывает выход: верьте авторитетам, положитесь на евангелистов, следуйте за ними.

Что и требовалось доказать.

Но у церкви имеется и другой аргумент. От противного. Представьте, кабы каждое Евангелие дословно повторяло одно и то же, тогда б авторов, скорее всего, обвинили в конъюнктурном сговоре, и тогда пошел бы прахом как труд каждого, так и общее свидетельство. Если же пишут люди независимые и во времени, и в происхождении, и в воззрениях, и в приемах, то наверняка появятся те самые, искомые в каждом подлинном художнике, ну и историке, индивидуальные различия. Это то же самое что и личностные расхождения. Но дело не ограничивается евангелистами. Самые значительные историки того времени не обошли вниманием фигуру Христа и его учение. Достаточно вспомнить Тацита, Плиния Младшего, Светония, Иосифа Флавия...

«Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом, он изгнал из Рима». Вот и все, что сказано великим Гаем Светонием Транквиллом о Христе! Всё! Учтите так же, что пишется это в разделе об императоре Клавдии, который начал править в 41 году, то есть минимум, через 8-12 лет после распятия Христа, если оно, конечно, было. И в данном контексте Хрест – это, скорее, обобщающий термин всего учения, всей смуты. Или, что вполне вероятно, христианский вождь - реальный на тот период и, значит, живой, или символический. И тогда Хрест – статусное понятие, такое же, как, например, Цезарь для целой серии императоров.

И это не чьи-нибудь поздние бредни. Столь конкретный материал для столь же конкретных трактовок нам дает классик исторической мысли Светоний. И делает он это, поверьте, не по злому умыслу, наглотавшись транквилизаторов, а благодаря мощнейшей фактической базе из жизни Хреста. Кого-кого, а Светония точно не упрекнешь в патологической скрытности, замалчивании и немногословии. Этого ученого отличает, наоборот, повышенная хваткость как на подробности биографий даже третьестепенных деятелей эпохи, так и на коллекционирование заурядных коллизий, тем более скандальных! Что-что, а такое судьбоносное событие, каким рисуют голгофские страсти теперь, ни за что не должно бы пройти мимо его обостренного нюха на сенсации!

Впрочем, Светоний не исключение. Аналогичную по «обширности и конкретике» информацию о Христе вы почерпнете у любого из громко заявленных историков. И это лишний раз доказует одно: даже спустя десятилетия события в Иерусалиме и на Голгофе воспринимались, как ничтожный и небесспорный факт периферийного масштаба. А подлинники? Дошли до нас подлинники рукописей Нового Завета?

Понимаете, вся тонкость…

Понятно. Не дошли.

Но дошло 5664 полных или частичных копий на исходном древнегреческом языке, не говоря про 32289 цитат из Нового Завета, что обнаружены в сочинениях ранних Отцов Церкви, писавших между вторым и четвертым веками…

Скрупулезность похвальная, оттого и подозрительная! Поймите, никому не придет в голову подсчитывать все упоминания об Александре Македонском или Наполеоне, чтобы доказать реальность их существования. Кто был, тот нуждается не в биографии, а в разумности и аккуратности толкователей. Для того, кого не было, приходится придумывать саму биографию и толковать в ее пользу все, что звучит похоже.

Есть другое цифры, и ими оперирует наука, - напомнит богослов.

Да, но наукой накоплено много чего. Взять хотя бы новейшиеданные археологии. На сегодня существует океан уникальных документов времен раннего христианства и более ранних, которые позволяют совершенно по иному рассматривать не только фигуру Иисуса, но и источники его идей.

К сожалению, не только церковь, но и официальная наука не желают расставаться с предрассудками и догмами. При таком подходе научных кругов весь массив этих данных, будь они хоть трижды доказательствами истины, либо искусственно замалчиваются, либо  преподносятся как  нечто малозначимое или вовсе устраняются из научного обихода. Вместо благодарности и поддержки – дискредитация и козни ученых «коллег». Как горько и справедливо сетует один из самых известных ниспровергателей библейских догм Майкл Бейджент, «если бы они не сделали этого тогда, при­шлось бы переписывать все, что было сказано о ранней истории человека... Вот ка­ковы были ставки. Под угрозой могли оказаться академические карьеры, построенные на давних и прочно вошедших в обиход, но ошибочных теориях… Их нужно было загубить. Их и загубили» (Майкл Бейджент «Запретная археология»).

Вот сколько страстей вызвал лишь один из «булгаковских» вопросов, который по-прежнему провисает. Скорректировав, повторим: «Имел ли Булгаков право на свое евангелие»?

Попробуем ответить в фокусе булгаковской концепции. А для облегчения задачи когда-нибудь давайте уже посчитаем евангелистов у Булгакова.

«В романе  присутствуют два евангелиста, Левий Матвей и  Иван Бездомный, что позволяет говорить о  центральной роли  двух пассионов И. С. Баха  ("Страсти по  Матфею" и "Страсти по  Иоанну"). Действительно,  главы  об  Иешуа в  точности  соответствуют  каноническому сюжету  пассиона  (от  лат. passio "страдание"), которое начинается пленением Иисуса и  заканчивается его погребением. При этом "музыкальное оформление"  вообще играет  огромную  роль  в  «М и М»  - "композиторские   фамилии" Стравинский, Берлиоз, Римский; опера "Евгений  Онегин",  сопровождающая весь путь Ивана от Патриарших к "Грибоедову"; голос певший по телефону  из квартиры № 50 "Скалы, мой приют..."; пение "заколдованными"  регентом-Коровьевым служащими песни "Славное море - священный   Байкал" и многое  другое» (Вадим Руднев «Словарь культуры ХХ века»). 

Не мешало бы знать еще, и кем были эти самые евангелисты, апостолы в реальности? Насколько известно, даже такой важный историк философии, как Куно Фишер, уважительно относившийся к Богу и не расставшийся со всеми предрассудками родного ему XIX века, весьма иронично описывал логику христианских отцов церкви: «Истинно то, чему они учили, и то, что в качестве их учения продолжалось и передано в строгой последовательности преемниками апостолов, с которыми цер­ковь считает себя и только себя в исторической живой связи и зависимости. Истинно поэтому то, что согласно с апостольской традицией. Как апостольская преемственность со­здает единство церковной веры, так и апостольская традиция создает норму и регулятив для религиозного учения церкви… То, во что должно верить, есть Христос, искупитель человечества. В него же нужно уверо­вать как в то лицо, в котором исполнился факт мироискупления. Вера в этот факт создает прочную предпосылку, на которую опирается церковь» (Куно Фишер «Введение в историю новой философии»).

Знаменитый немецкий материалист Карл Каутский в свое время замечательно и на множестве примеров показал, как веками фальсифицировались библейские свидетельства, особенно о чудесах, связанных с Христом.

«Когда   эта   секта   сделалась   прочной организацией, всеобъемлющей церковью, господство в которой приобре­ла определенная тенденция, одной из ее главных задач явилось составление определенного канона, списка всех  ранних христианских сочинений, признаваемых ею досто­верными. К числу их принадлежали только те, которые говорили в духе господствующей тенденции. Все еванге­лия и другие сочинения, дававшие образ Христа, несоглас­ный с этой тенденцией, были отвергнуты как еретические, ложные, или как апокрифические, не вполне надежные, и  больше не распространялись. По возможности такие сочинения и списки уничтожались, так что до нас дошли только очень  немногие.   Принятые  в   канон  сочинения, в свою очередь, были подвергнуты редакции, чтобы внести в них возможно больше единства, но, к счастью, это было сделано настолько  неискусно,  что следы  более ранних, «уклоняющихся» изложений всюду проглядывают и ука­зывают на ход этого процесса.

Но церкви не удалось установить таким образом един­ство мнений, да она и не могла достигнуть этого. Развитие социальных условий порождало все новые различия во взглядах и стремлениях в пределах церкви. А благодаря противоречиям, которые, несмотря на все редакции и по­правки, отличали признанный церковью образ Христа, эти различные течения всегда находили в нем нужные им чер­ты.  Таким  образом,  борьба  социальных  противополож­ностей, в рамках христианской церкви, превратилась, по-видимому, в простую борьбу из-за толкования слов Иисуса» (Карл Каутский «Происхождение христианства»).

Слышу подначку: это который Каутский, уж не «ренегат» ли?

Понимаю, сейчас аргументы пролетарского материалиста, или по ленинской аттестации «ренегата Каутского», не имеют силы… по принципу идеалиста Гегеля, который на возражения, что факты противоречат его теории, гордо парировал: «тем хуже для фактов». Хамелеонствующий, периодически перекрашивающийся и переворачивающийся с ног на голову  догматизм – печальное свойство «ученых». Вчера воинствующий материалист - сегодня религиозный фанатик.

И следующий упрек: но отчего мы все время оперируем мнениями западных, по большей части, католических авторитетов и еще чаще - критиков этих авторитетов? А где наши?

Являются ли Евангелия историческими документами? Ученые тщательно исследовали Новый Завет, начав с поиска сохранившихся манускриптов. Со времени написания Нового Завета в I и II веках и до того, как в 1455 году была напечатана Библия Гутенберга, тексты переписывались от руки. Монахи и писцы кропотливо копировали каждый манускрипт. Ученым пришлось опираться в основном на эти копии, поскольку оригиналы рукописей не сохранились. Существует несколько древних отрывков из Евангелий (один — из Евангелия от Иоанна, датированный 125 г. н. э.), но самая ранняя рукопись, наиболее полная, датируется уже 200 г. н. э…

Анализ сходства и различий Евангелий привел многих исследователей к заключению, что евангелисты использовали собрание ранее записанных изречений Иисуса. Они выстраивали повествование об Иисусе вокруг его высказываний, иногда вводя их в различный контекст и давая им различные толкования. Исследователи пришли к выводу, что те, кто писал Евангелия, хотя и объявили себя апостолами или их учениками, на самом деле не были таковыми.Они писали под именем апостолов и их верных друзей, чтобы придать достоверность своим трудам. - Тихоплав В.Ю., Тихоплав Т.С. «Великий Переход».

Если эти господа – та самая научная альтернатива, мне очень грустно,  - вздохнет богослов, - так мы докатимся до освящения колдовства и магии.

Что ж, разрешите возразить научному человеку: «Что же такое колдовство и почему оно осуждается как грех? Почему глупый маскарад «черной мессы» вы­зывал такой гнев? Ритуал «черной мессы» легче понять, если мы станем на точку зрения ортодоксального верующего. Для остальных это бессмысленная или даже непристойная церемо­ния. Однако те, кто принимает в ней участие, гораздо ближе к ортодоксальной вере, чем большинство из нас думает. Главный элемент «черной мессы» не противоречит обычной христианской догме, по которой священник тво­рит чудо, превращая дух в плоть и кровь Христа. Верующий христианин и колдун сходятся на том, что, как только чудо превращения свершилось божественная стихия способна творить новые чудеса. Они согласны, кроме того, и в том, что чудо перевоплощения может совершить только священнослужитель определенного сана. И, наконец, они согласны в том, что такой пастырь никогда не утрачивает свою чудотворную силу; если же он чудодействует, будучи отрешенным от сана, то ему грозит вечное проклятие. Исходя из этих предпосылок, можно считать совер­шенно естественным и такой случай, когда некоему че­ловеку — по натуре злому, но хитроумному  — придет мысль получить власть над магическим духом и употребить его силы ради собственной выгоды. Именно в этом, а не в кощунственных оргиях и заключается главный грех «черной мессы» (Норберт Винер: «Творец и будущее»).

Не слишком опекаемый официальным православием великий книгочей Николай Федоров подметил, что «ни в одной религии нет такого противоречия между идеею и фактами, как в христианстве. В столице христианства крест, орудие позорной казни, сделался предметом благоговейного почитания; но казни тем не ме­нее не уничтожились, потому что не уничтожились преступления. Не дымились в новой столице животные жертвы, но бойни животных продолжают существовать, ибо на деле человек еще орудие слепой природы. С распространением христианства, по мере расши­рения его в пространстве, оно терпело потери во внут­реннем своем достоинстве; нравственность заменилась каноническим правом, внутренняя связь — внешнею организациею; церковь устроилась по образцу госу­дарства, а политическая столица сделалась и церков­ным средоточием».

Сильные и вдохновенные строки. Еще сложнее оспаривать тот удар по достоверности евангелической и всей ветхозаветной истории, какой нанесло открытие сотен манускриптов в Наг-Хаммади, многие из которых относятся к доиисусовым временам.

Автору приходилось наблюдать реакцию служителей культа на этот довод: «Боже мой, да ничего они не наносят. У нас в семинарии имеется полное издание этих рукописей. Они не вносят ничего принципиально нового в наше понимание истории Христианства. Типичные апокрифы и т.д. и т.п. Даже время на них драгоценное отнимать – слишком жирно».

О чем торг, дорогие иереи? Добросовестные ученые скрупулезно разобрали не только эти документы, но и четко показали, как замалчиваются церковью самые ценные из них. Вы почитайте «Свитки Мертвого моря» Майкла Бейджента и Ричарда Ли. Если бы не феноменальное сопротивление официальной церкви, люди бы давно увидели, что все истоки христианства имеют кумранский след, а корень – в общине ессеев.

Кстати, о ессеях. Есть ошибочное, но распространенное мнение, что ессеи – первые коммунисты и, стало быть, между Нагорными заповедями и Моральным кодексом коммунизма – кровное родство! Всё, как оказалось, не так просто. Если обобщить изыскания современных ученых, что и сделали Бейджент - Ли, то налицо далеко идущие выводы на всю историю раннего Христианства.

Во-первых, следует четко усвоить: члены Кумранской общины писа­ли в массе своей не по-гречески, а по-арамейски и по-еврейски. А в лексике евреев не удалось обнаружить убедительной эти­мологии слова «ессеи». Нет согласия в этом вопросе и у великих. Тот же Филон Александрийский уверял, что это слово про­исходит от греческого «осеос», то бишь «святой», и, значит, ессеи - это «осеоты», то есть «святые». А Геза Вермес из Оксфордского университета выводит слово  «ессеи» из арамейского «ассайа» - «целители».

Это сопрягается с традицией, характеризующей ессеев, как достаточно крупных меди­ков. Ессеи, к тому же, иудейский аналог александрийских аскетов, прозванных терапевтами. Но, поскольку слово «ассайа» ни разу не встречается в корпусе Кумранской литературы, есть более, на взгляд того же Бейджента, правдоподобная версия, гласящая: ессеи – это «делатели закона». То есть в отличие от устаревшего представления о ессеях, как мирных и мягких тружениках, сейчас их склонны считать, наоборот, едва ли не самыми жесткими и принципиальными блюстителями Моисеева закона.

Среди терминов, которыми называли своих едино­мышленников члены Кумранской общины, была и фор­мула «хранители Завета», звучавшая по-древнееврейски как «ноцрей га-Брит». От нее произошло слово «ноц-рим», одно из наиболее ранних еврейских определений той секты, которая впоследствии получила широкую из­вестность под названием «христиане». Любопытно, что к тому же источнику восходит и современное арабское название христиан — «Назрани». То же самое можно сказать и о слове «назореи», или «назаряне», которое представляет собой термин, коим ранние христиане на­зывали самих себя и в Евангелиях, и в Книге Деяний свя­тых апостолов. Вопреки мнению позднейшей традиции, оно не имеет ничего общего с предполагаемым воспи­танием Иисуса в Назарете, который, согласно ряду свидетельств, в те времена еще просто не существовал.

Таким образом, получается, что Кумранская община представляла собой аналог «ранней церкви», находив­шейся в Иерусалиме, — организованной так называемы­ми «назореями», последователями Иакова, «брата Гос­подня».  - Майкл Бейджент, Ричард Ли «Свитки Мертвого моря».

Кумранские рукописи помогают выявить неблаговидную роль Павла в извращении закона Моисея, кумранских уставов и идей самого Христа, о которой писали многие гении, помимо Толстого и Ницше. Опираясь на компетентных исследователей и, главное, неоспоримые источники, Бейджент и Ли доказывают следующее. Савл, будущий апостол Павел, а, по сути, создатель нам известного – исторического - Христианства никогда не соприкасался по жизни с тем, кого сам же, преобразясь из Савла в Павла, вскоре начал именовать Спа­сителем. Будущий главный идеолог новой веры имел в своем активе что? Некое видение в пустыне с запугивающим  голосом, который, якобы, и понудил его поверить в Христа, учение которого Савл до этого истово преследовал. Это что, железный довод в пользу своей призванности? Мало ли сегодня Виссарионов и Грабовых с такими же претензиями? Тогда было, поверьте, не меньше. Так вот, каким-то образом внушив массам, что он – проводник учения Иисуса, этот новообращенный Павел делает все, чтобы исказить его почти до неузнавае­мости. Многие неортодоксальные ученые сходятся на том, что Павел утилизировал христову проповедь в собственную, резко индивидуалистическую и крайне нетерпимую бого­словскую систему. А чтобы сделать ее законной, привлек весь авторитет Иисуса, представив его в качестве основоположника.

Выходит какой-то абсурд. Известно, что Иисус, по-ессейски строго придерживавшийся иудейского Закона, порицал  культ и почитание любо­го смертного человека, не исключая себя, считая такие действия богохульством высшей марки. И, поди ж ты, на культе Христа, апостолов Павел возводит камень новой веры и, более того, мощный идеологический институт церковной иерархии, на коем почти 20 веков стоит Христианство. Вот где парадокс!

А корни христова учения уходят в единобожие иудеев.

Поди ж ты,  опять евреи всех умнее, и тут первее всех к идее единого бога пришли!

Тут не их заслуга, виною исторические обстоятельства, связанные с серией «еврейских пленов», обусловивших не только консерватизм их раввинов, но и такие специфические качества, как ростовщичество и торговля, профессионально закрепленные за евреями в веках.

Когда иудеи вновь вернулись из плена на родину, в Иерусалим, религия их настолько развилась и одухотво­рилась, что грубые представления и обычаи культа отста­лых иудейских крестьян должны были производить на них отталкивающее впечатление, как языческая скверна. И ес­ли им прежде это не удавалось, то теперь священники и начальники Иерусалима могли положить конец конку­рирующим провинциальным культам и прочно устано­вить монополию иерусалимского духовенства.

Так возник иудейский монотеизм. Как и монотеизм платоновской философии, он носил этический характер. Но, в противоположность грекам, у иудеев новое по­нятие о боге возникло не вне религии, его носителем не являлся класс, стоящий вне священства. И единый бог явился не как бог, стоящий вне и над миром старых богов, а, напротив, вся старая компания богов своди­лась к одному всемогущему и для жителей Иерусалима ближайшему богу, к старому воинственному, совер­шенно не этическому, национальному и местному богу Яхве…

Эта концепция имела еще то преимущество, что ей, как и самопризнанию иудеев избранным народом бога, присущ был в высшей степени утешительный характер. Если Яхве был национальным богом Израиля, то пора­жения народа были поражениями его бога, следовательно, он оказывался в борьбе с другими богами несравненно слабейшим, и тогда являлись все основания сомневаться в Яхве и в его священниках. Совершенно другое дело, если, кроме Яхве, не было других богов, если Яхве избрал израильтян из среды всех народов, и они отплатили ему неблагодарностью и отречением. Тогда все злоключения Израиля и Иудеи превращались в справедливые наказа­ния за их грехи, за неуважение к священникам Яхве, следовательно, в доказательства не слабости, а гнева бога, который не дает безнаказанно смеяться над собой. На этом же основывалось убеждение, что бог сжалится над своим народом, сохранит и спасет его, если он только опять выкажет полное доверие к Яхве, его священникам и про­рокам. Чтобы национальная жизнь не умерла, такая вера являлась тем более необходимой, чем безнадежнее было положение маленького народа, этого «червя Иакова, мало­людного Израиля» (Ис. 41:14), среди враждебных могу­щественных противников.

Только сверхъестественная, сверхчеловеческая, боже­ственная сила, посланный богом спаситель, мессия, мог еще избавить и спасти Иудею и сделать ее в заключение господином над всеми народами, которые теперь ее подвер­гали мукам. Вера в мессию зарождается вместе с моноте­измом и тесно связана с ним. Но именно поэтому мессия мыслился не как бог, а как богом посланный чело­век. Ведь он должен был основать земное царство, не божье царство — иудейское мышление не было еще на­столько абстрактным,— а иудейское царство. В самом де­ле, уже Кир, отпустивший иудеев из Вавилонии и отослав­ший их в Иерусалим, называется помазанником Яхве, мессией (Ис. 45:1). - Карл Каутский «Происхождение христианства».

Но стоит только напомнить, мол, сам Иисус в Евангелии повелевал своим ученикам, последователям и слушателям почитать одного только Бога, как любая церковная публика тебя зашикает вмиг! Именно этот авторитаризм и отталкивает думающие умы от церковной догматики. Человек искренне идет навстречу религии, ища в ней правды и понимания, но сталкивается здесь со спесью, косностью и целым ассорти грехов, которые клеймил Иисус. Вся беда церкви, что она не хочет этого понять, стать гибче и человечнее. Наоборот, любого разочаровавшегося называет богохульником, еретиком, отступником.

Любит клир ярлыки вешать: «Атеист, и все тут».

Самая неисправимая и гибельная разновидность атеизма – воинствующий фанатизм. И трижды прав Френсис Бэкон: «Истинные атеисты, число которых велико, суть лицемеры, у которых святость никогда не сходит с языка и которые совершают обряды без всякого участия сердца и ума, так что, в конце концов, они несут на челе своем ясное клеймо».

Суеверие, будучи тираническим и своекорыстным, ненавидит своих противников и клеймит каждого, кто ему противоречит, именем атеиста. Поэтому нужно осторожно обходиться с этим именем. Атеизм есть безбожие. Истинный атеизм есть практическое безбожие, которое под видимостью религий благоприятствует своекорыстным интересам и слу­жит себялюбию. Теоретическое безбожие, умозрительный ате­изм, вообще очень редок. Куно Фишер «Френсис Бэкон».

По большому счету,набожность – это упрямая нетерпимость, граничащая с бездумным фанатизмом и переходящая в дремучее невежество, которое на своей ступеньке допускает «святую простоту» с ее ласковым: «Жги его, касатика, а я соломки подкину».

Павел, как никто, умел использовать суеверие и фанатизм. Сила Павла была, очевидно, в редчайшем таланте манипулятора. Это был гениальный пиарщик, почти нейролингвистический программист, на порядок превосходивший современных политтехнологов. Бейджент и Ли пишут: «Он понимал, что необходимо для того, чтобы превратить человека в бога, и осуществлял это куда более умело и последовательно, чем римляне, насаждавшие культы своих императоров. Павел, как он сам признавал, не претендовал на то, что повествует о реаль­ном Иисусе — человеке, которого и Иаков, и Петр, и Анд­рей знали лично. Напротив, во втором послании к коринфянам (2 Кор. 11, 3—4) Павел прямо заявляет, что члены Иерусалимской общины проповедуют «другого Иисуса». Их посланники, говорит он, называют себя «служителями правды» — характерно кумранское выражение». После этого ессеи не могли не стать, по делам своим, и по учению открытыми соперниками Павла.

Бейджент и Ли: «Толкование на Аввакума цитиру­ет то же самое место, а затем приводит комментарии к нему: «Праведный верою жив будет». По толкованию, это относится ко всем тем, кто соблюдает Закон в доме Иудином, которых Бог освободит из дома Судилища ради их страданий и ради их веры в Праведного Учи­теля... Этот поразительный пассаж — по сути, сенсацион­ное изложение вероучения «ранней церкви». Он со всей определенностью говорит о том, что страдания и вера в «Праведного Учителя» являются путем к обретению праведности и спасению. На основе этого фрагмента и свитков Мертвого моря Павел мог построить всю свою богословскую концепцию. Но этот фрагмент недвусмысленно утверждает, что страдания и вера в «Праведного Учителя» способны привести к спасению только «тех, кто соблюдает Закон в доме Иудином». Таким образом, приверженность соблюдению Закона и является тем аспектом, который пытается проигнорировать Павел и который пронизывает все существо его вероучительного спора с Иаковом и другими членами «ранней церкви».

Такие вот невеселые для поклонников Павла выводы делают современные исследователи. И можно только догадываться, как «легко» приживалось учение Павла на Руси, где и поныне чтение Псалтыря для 99 процентов паствы звучит как иностранщина. Это не могло не привести к печальным последствиям, оставив неизгладимые пятна на менталитете нашего народа.

Политический монотеизм византийского разлива выплеснулся на Русь, совершив религиозный, а затем и социальный перевороты. Попав в условия монголо-татарского ига, владельцы новой системы ценностей были принуждены сменить тактику. К XIV веку происходит существенное обрусение высшей жреческой касты. Иноземная по функциям и цели, она понемногу начинает усваивать задачи текущего исторического момента. Вся верхушка русского христианского жречества первых веков состояла сплошь из иностранцев, однако необходимость выживания заставила их искать централизации земель и обращения к национальным инстинктам покоренного народа. Вызревает концепция Руси как «Третьего Рима», мощного идеологического инструмента, бесспорно, но на подсознательном уровне фиксирующего комплекс зависимости от Рима первого и Рима второго, то есть Византии.

Таким образом, в сословном организме русского общества уживается первый инородный компонент управления — христианское жречество — обрусевшая каста интеллектуалов иноземной религии, высокомерно взирающая на подчиненный народ как на полигон для масштабных религиозных экспериментов. Религиозная проповедь, то есть проповедь жизнеречения, идет теперь на непонятном народу гибридном церковно-славянском языке. Не видевший в глаза Библию, русский народ объявляется «богоносцем. - Владимир Авдеев «Кастовая этнократия».

Да, братцы… Вы даете, - закручинится читатель. - Я, конечно, далек от теологических борений, но из того, что схватил, вывод сделать способен. И вот ведь какая штука напрашивается: когда писались евангелия, их авторы не столько думали о Христовой жизни, сколько соревновались с другими идейно-духовными школами.

К сожалению, это близко к правде. Во всяком случае, сразу после «смерти и воскресения» Иисуса современники в массе своей ничего не заметили, не прочувствовали этого в коллективной и, тем более, экстатической форме. Так, частное событие политической борьбы с религиозным окрасом, в Риме вообще никак не зацепленное, о чем и свидетельствуют сиротливые упоминания, сделанные спустя десятилетия такими наблюдательными информаторами, как Тацит и Светоний. Как мы уже выяснили, великие, да и просто громкие, заметные события они фиксировали куда тщательней. Так что эти выдающиеся авторитеты науки скорее говорят против, чем за грандиозность события в Палестине!

Лишь столетия спустя откровенно раздутое и телескопированное в десятках позднейших евангелий оно сделалось известным, старательно мифологизированным, а потом и сакральным.

А уже после 4-го века христиане из гонимых становятся куда более ревностными и беспощадными преследователями всех, кого они в легкую употребляли под терминами: «язычники, еретики, безбожники». И в этом нет ничего экстраординарного. Люди, как люди, история, как история. В те памятные, но доныне точно не датированные дни и даже годы Распятия и Вознесения, никто ничего толком не понимал ни в хаосе событий, ни, тем более, в бессистемной разрозненности устных проповедей. Да и что историки могли понять и внятно проанализировать из того сумбура? Незамеченность, пропущенность события говорит о его изначальной заурядности. Мы ведь знаем, как и для чего нужный факт при определенной заданности обрастает легендами и подробностями, превращаясь в подвиг или, наоборот, в позор. Эта отработанная в веках схема великолепно  препарирована в «Закате Европы» О. Шпенглером:

«Однако Павел с Марком определили еще один момент, который невозможно переоценить. Следствием его миссионерства явилось то, что греческий язык сделался языком церкви и ее священ­ных писаний, и прежде всего первого Евангелия, хотя изначально даже предположить такое никому бы не пришло в голову. Священ­ная греческая литература — только представьте себе, что это зна­чит! Церковь Иисуса была искусственно отделена от своего духов­ного источника и пристегнута к чуждому, ученому. Контакт с на­родным духом родной арамейской земли был утрачен. Начиная с этого момента обе культовые церкви имели один и тот же язык, одну и ту же понятийную традицию, один и тот же книжный ар­сенал одинаковых школ. Тем самым была отсечена возможность соучастия в жизни церкви куда более изначальных арамейских литератур Востока, литератур собственно магических, писавшихся и замышлявшихся на языке Иисуса и его товарищей. Их больше не могли читать, за ними больше не следили, в конце концов их поза­были… Завершающий шаг в этом направлении хотел сделать человек, равный Павлу по организаторскому дарованию, а по способности духовного созидания далеко его превосходивший... То был Маркион.

Он прочувство­вал всю абсурдность того факта, что христианство и иудаизм, безо­говорочно друг друга отвергавшие, должны иметь одно и то же священное писание, а именно иудейский канон. Нам представляется сегодня непостижимым, что на протяжении ста лет так оно и было на самом деле. Следует вспомнить, что значит священный текст для любого рода магической религиозности. В этом Маркион усмотрел настоящий «заговор против истины» и непосредственную опасность для того учения, которого желал Иисус и которое, с его точки зре­ния, так и не было осуществлено... Он желает исклю­чить все иудейское до последнего штриха. На протяжении всей своей жизни он не сражался ни с чем, кроме как с иудаизмом.

Как вся­кий подлинный основатель религии... он, подобно Заратустре, израильским пророкам, гомеровским грекам и обращенным в христианство гер­манцам, превратил старых богов в дурные силы. Иегова как Бог-Творец — «справедливый», а значит, злой, Иисус в качестве воп­лощения Бога-Избавителя является в этом злом творении «чуждым», а значит, благим принципом… Однако этому новому учению соответствовало и новое священное писание... На место Торы он поместил един­ственное и истинное Евангелие, которое сам целиком составил из нескольких искаженных и фальсифицированных, по его убеждению, Евангелий, а на место израильских пророков — послания Павла, единственного пророка Иисуса. Тем самым Маркион явился подлинным творцом Нового Завета».

Однако, что это мы всё про исторические евангелия? Или позабыли, что разбираем художественное произведение писателя ХХ века?

Что до меня, я бы из принципа не стал искать в евангелии Воланда или там Булгакова правдоподобия и связи с каноническими Евангелиями. «М и М» - чистая эзотерика. Как считают специалисты, признаком эзотерической загруженности текста является хотя бы то, что Булгаков путает даты и часы событий в Иерусалиме и Москве. Вот Пилат и Каифа  встречаются в палящий бестеневой полдень, а в финале главы указывается время - 10 утра…

Иной вопрос: отношение к вере и безбожию.

Уже упоминавшийся дядя писателя Сергей Николаевич Булгаков сто лет назад в работе «О Союзе христианской политики» писал: «Современный капитализм основан на насилии и неправде, подлежа­щих устранению. Поэтому стремления к уничтожению коренной неправды капиталистического строя, которые в общем и целом объемлются по­нятием социализма или коммунизма, должны быть без колебаний включе­ны в требования христианской политики»...

«В современном мире быть атеистом не так уж плохо - потому что в условиях, когда все вокруг ждут, чего же им на этой неделе «предсказамус настрадал», чистят свои чакры кедровыми шишками и ищут космическую энергию в своей моче, быть просто неверующим, трезвым человеком – это означает быть гораздо ближе к Евангелию». Это уже сказал дьякон Андрей Кураев.

 Вне зависимости от акцентов во всех этих размышлизмах, правда в том, что наше общество сегодня переживает всплеск религиозности, - приговорит богослов.

Всплеск религиозности, говорите? Пожалуй. Только он легко объясним. Когда общество последовательно разочаровывается сразу в нескольких величественных проектах и идеях, на которые положены труд и жизни нескольких поколений, у него начинаются накапливаться, с одной стороны, апатия и усталость, с другой – спекаются злость и агрессия. Надорвавшееся, дезориентированное общество ищет опоры и убежища в чем-то традиционном. В чем? Религия, церковь, культ… Вот же оно, то самое! Да и священники вот же они: распевая о своей стойкости в годину лихих гонений, лезут на пьедестал. «Нас травили, нас крушили, нас грабили, нас не слушали. Забыли Бога, вот и пожинаете плоды неверия своего»…

И люди, вчерашние «атеисты», купясь на благостный лик церковников, припадают уж к амвону, находя нишу для глухого вызверения, личного и группового. И эта удобная, псалмопевческая ниша дозволяет, когда понадобится, обрушить злость и агрессию на предуказанного «пастырем» – на назначенного и во всем виноватого отступника-ослушника, еретика-безбожника. «Он не с нами, он с врагом, а значит с сатаной»…

Фраза стоит того, чтобы закрыть эту главу, но не точкой, а многоточием...

 

 


Глава 7. Авиашвабра русской «интеллигенции»

 

«Гермес: Пахнуло чем-то смердным на меня! Геракл! Что за напасть такая?» Аристофан

 

«Мыслить (для интеллигента) - означает беспре­станно каркать и накаркивать»  Умберто Эко

 

 «Не откладывай на завтра все, что можно съесть сегодня» Молва

 

                  

 «Проницательный взор божественного разума – интеллигенции»... Эта строка из великой книги философа VI века Боэция - может быть, первое определение интеллигенции. Спешу поздравить, мы подобрались к загадке загадок. Тема эта неисчерпаема и непостижима, но именно она отличает русских от прочих народов мира. Итак: русская интеллигенция и судьбы мира - сиречь русской интеллигенции.

В трагичной судьбе Михаила Александровича преломились все апокалипсические невзгоды распятой и изнасилованной русской интеллигенции. – Тут же обольется слезами либерал. - Только этот крестовоздвиженский опыт надломленного, но несломленного гения и позволил писателю замыслить, дерзнуть, продвинуть и совершить несравненный подвиг, имя которому «М и М» - кантата героическому мученичеству русской интеллигенции и личной Голгофе Булгакова.

Если позволите, я продолжу: «Что выпало на долю писателя в 1928—1929 годах, из­вестно. Рапповская критика неистово разносила все его пьесы, возвращалась и к прежним его «грехам» — «Белой гвардии», к сатирическим повестям, вела яростный огонь по их автору, стремясь распять его, уничтожить, стереть с лица земли...Как было не вспомнить ему неистовство синедриона иерусалимского, который осудил когда-то за инакомыслие на казнь то ли мифического, то ли реаль­ного бродячего философа, проповедника добра, справедли­вости и милосердия. Лишь то, что сама эта критика была неправомочна приводить свои приговоры в исполнение, еще позволяло писателю до времени избегать распятия. Но был в его истории и свой Понтий Пилат — Главрепертком, который необходимыми полномочиями обладал и, хоть колебался, то запрещая, то разрешая его пьесы, все больше уступал давлению рапповцев. Булгаков понимал, что рано или поздно будет распят. Однако теплилась в нем, видно, надежда на здравый смысл «прокуратора», на возможность взаимопонимания с ним. И может быть, представлялся ему такой спор, ка­кой в романе, уже после казни философа, Пилат видит, во сне: «Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем» (В.Г. Боборыкин «Михаил Булгаков»).

Но прежде чем возобновлять бесконечный спор о крестах и бубнах русской интеллигенции, может быть, не мешало бы разобраться: а нужен ли кому весь этот сыр-бор с разблюдовкой на столики для пролетариев, крестьян, духовенства и интеллигенции?

Ведь вот сам Борис Моисеев выдал газете «Труд»: «Мы все из одного теста, у нас у всех за плечами одна история: социализм, война, лагеря, холод, голод».

Бориска, ты не прав(или: права?)! Тесто, оно, может, и одно, а вот цвет, концентрация дрожжей и степень свежести, сиречь вони, у каждого - своё. Каждый по себе мерит. Для некоей голубоватой ижицы, как какой-никакой танцор-песнопевец, в нашей истории всё - дрянь! Ну, ничего светлого, хорошего, устойчивого… Точно и не было самой спокойной жизни без выстрелов и взрывов, без террора и инфляции, не было пионерлагерей и бесплатных санаториев, больниц и институтов. Не было полета Гагарина, высокого искусства и подлинной культуры, не было гордой уверенности гражданина самой великой державы… Только лагеря, холод, голод!!! Да хрен вам! Отсюда вывод: нет, господа, раненько нам сливаться в общем тесте-жижице, и очень даже стоит делиться, только не по сословиям, а по нравственности и ее отсутствию. Чтоб раз и навсегда разобраться, кто прав, а кто крив.

Инна Макарова, прямо скажем, не менее яркий работник сцены, так она вообще не терпит всякого рода извращений, которые «элита» зачем-то именует творческими стилями, приемами и видением свободного художника, или, если по-научному, нетрадиционной ориентацией: «Никакой клиники я не люблю, - выстреливает народная артистка СССР, Любка Шевцова из героической эпопеи Герасимова. - В искусстве ее быть не должно, а больные должны лечиться – тут не о чем спорить».

Вернее, с этим трудно спорить. Сама жизнь убеждает. Даже оглядываться не надо. Чернуха заливает со всех сторон, хлещет из всех щелей и скважин. Чем больше у нас звучит упаднических, грязных и животных тем – в музыке, новостях, рекламе, фильмах, литературе - тем больше в стране шизофрении, самоубийств, разврата, преступлений и болезней. Особенно давит, сушит и глушит мозги дебильная музыка, от которой просто некуда деться: она достает с ТВ-экрана, она преследует в автобусе («Русское радио»), она добивает на улице – из динамиков…

Не зря же настоящий композитор-мелодист Владимир Дашкевич паникует.

В стране звучит очень много просто плохой музыки. Она не так безобидна, как это может показаться на первый взгляд. Ведь музыка программирует человеческое подсознание. А наши люди, особенно, молодежь, которая слушает музыку в режиме «нон-стоп», буквально купаются в музыкальной помойке. Вы посмотрите, что такое современная попса. 95 % - в миноре. Минор – это знак беды. В классике мажор и минор, то есть свет и тьма, были сбалансированы, там всего в меру – и грусти, и жизнеутверждения. Но тем ремесленникам, что нынче выдают массовую продукцию, не до сложностей. Подобрали три минорных аккорда на гитаре (это проще всего) -  вперед! Вот так народ погружается в депрессивное состояние. Отсюда агрессия – на других либо на себя...

В прошлом веке произошла глобальная музыкальная катастрофа... Музыка превратилась в фон. И нужно осознать это как факт, губительный для музыкальной цивилизации. Музыка, направляющаяся прямо в подсознание, перестает быть источником живой информации, которая постоянно разрешает какие-то духовные  вопросы и создает новые структуры – программы выживания. А когда перестают создаваться новые структуры и не работает программа выживания, возникает дикое количество музыкального мусора. Вместо программ выживания создаются программы самоуничтожения. Музыка высокой цивилизации создает победителей.

А вся наша дремучая попса действует на подсознание молодежи и способствует возникновению поколения неудачников. – Владимир Дашкевич. Интервью газетам «Известия», «Труд».

Террористы – это не те, кто с автоматами, а те, кто в телевизоре насаждают бездуховность. Все эти «фабрики звезд», внушающие, что не надо учиться. Вот такой духовный терроризм более страшен... Наше время какофонией вряд ли можно назвать. Потому что какофония – неорганизованный набор звуков. А то, что происходит сегодня, очень хорошо организовано, в том-то и весь ужас. Наша страна – расстроенный рояль. И заметьте: отменной марки рояль. И нужен очень хороший настройщик. Очень нужен. – Евгений Дога. Интервью газете «Трибуна».

Слова ответственных художников. Таких сегодня крайне мало среди тех, у кого микрофоны, пульты, редакции, дирижерские палочки и телекамеры, разумеется. Отсюда и столько претензий к «интеллигенции», отсюда и попытка понять: что она такое, с чем ее едят, и не отравишься ли после такой пробы? Василий Шукшин всегда избегал стереотипных формул: «Интеллигентный человек. Это ответственное слово. Это так глубоко и серьезно, что стоило бы почаще ду­мать именно об ответственности за это слово. Начнем с того, что явление это - интеллигентный человек - редкое. Это - неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется  для созвучия - подпеть могучему басу сильно­го мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса «что есть правда?», гордость... И - сострадание судьбе народа. Неиз­бежное, мучительное. Если все это в одном чело­веке — он интеллигент. Но и это не все. Интелли­гент знает, что интеллигентность — не самоцель».

Старый диссидент с жалостью взирает на автора: «Вы еще щенок, но безнадежно устарели. Вы не имеете представления об этикете, вы не знаете, что такое нормативы. Вы не умеете жить по правилам. И ваш Шукшин сейчас, как миленький, был бы вынужден соблюдать конвенцию, что он делал и тогда, иначе б ему ничего не дали. Посмотрите на его семью».

В каждом обществе существует негласный, но строго соблюдаемый нравственный кодекс, опирающийся на аккуратные предписания этикета. Тому, кто сохраняет его условности, заранее прощаются всяческие прегрешения, строго наказуемые и осуждаемые законом и официальной нравственностью: казнокрадство, чиновничий произвол, ужасающая распущенность, невообразимая моральная гниль. В 90-е годы конвенциональное лицемерие вместе с ложью, неслыханной коррупцией и дикими феодальными нравами начали возводиться в государственный статус, угрожая нормальному социальному устройству общества. В эти годы русскоязычную пишущую братию захлестывают тяга к соблазнам и утехам жизни и неутомимый рост накопительных аппетитов…

Литература теряет ориентиры, выписывая «русский характер» в гипертрофированном виде, все чаще сталкиваешься с неким дальтонизмом в обрисовке народного характера, с выпячиванием его негативных, пассивных сторон, с откровенным любованием весьма воинственной "чудачинкой» в нем, отодвигающей и затушевывающей главное, осевое, державное, то, на чем действительно держится мощь и будущее народа. Появилось невероятное количество мужичков с кособочинкой, старичков с мудроватой косноязычинкой, а сверх того разбитных бабенок, безграмотных знахарей, ясновидящих дурачков и т.д. и т.п. - Николай Федь «Феномен Проскурина».

- Я не знаю, про что вы тут мне втираете. Какой Проскурин, почему Проскурин? Мне семиюродный кисель ваш Проскурин, – явно взбешен диссидент. - У нас, что мало другой совести нации? Вот академик Дмитрий Сергеевич Лиха... Ушел. Тогда член-корр Сергей э-э Аверинцев. Тоже ушел? Это тоже была совесть нации. В ущерб своей научной деятельности этот подвижник так же, как еще одна совесть - Юрий Корякин, ушел в Думу. Помню его, как теперь оказывается, последнее интервью «Человек должен ощущать себя внутри веков», где великий филолог на вопрос, тяготило ли его участие в политике, мужественно отвечает: «Я считал это своей обязанностью именно в тот момент – момент исключительный, когда принимались очень важные решения». Это к вопросу о том, есть ли она, настоящая русская интеллигенция.

- Логика! Вишь ты! – Бушует коммунист. - А сегодня решения какие? Не важные, безответственные?! По земле! По энергетике! По ренте! По ЖКХ! Ах, ну как же, видимо, тогда, в начале 1990-х, все-таки решили главное – разрушить страну и отобрать у народа все, созданное за 75 лет. Эка, грамотей! Хорош! Посоучаствовал, значит, в политике, все разрушил, да и залег внутри веков, схоронился от ответственности в прошлом…

Последние годы жизни Сергей Аверинцев занимался «переложением ветхозаветных в прошлом псалмов». Пере-лож-ением! Не путать с Со-лже-нием. И поучал, мол, не совсем правильно «не думать о вещах неприятных, не позволять себе никаких травматических переживаний и т.д. И мне кажется, что это небезопасно, что человек не должен отказываться от того человеческого существования, которое ему грозит болью».

Не правда ли, свежее наитие? Достоевский и Гоголь просто отдыхают. И до чего аккуратненько, стерильненко: «Человеческая жизнь, я еще раз повторяю, ни в коем случае не устремляясь ни в направлении ложных трагедий, ни тем более в направлении мазохистских тенденций, не должна быть чересчур анестезирована».

Сколь куртуазный оборот! Однако, если без шуток: это только россиянский «интеллигент» нарочно старается не обезболивать себе жизнь. А вот какой-нибудь русский раб или пленный «федерал» под топором горского абрека вряд ли будет рассуждать о том, ложная его трагедия или все-таки нет, да еще о том, как бы побольнее себе сделать! Он и выкрикнул бы, кабы  позволили, с кровью вместо зубов: «Чем фигурные фразы клепать, ты бы, дорогой наш анестезиолог, поменялся хотя бы на сутки ролью с рабами, пленниками, заложниками. Тогда б и посмотрели, о чем запоешь. Кому ты,  уважаемый филолог, предлагаешь свои стильные рассусоливания? Быть может, это Святому Герою России Евгению Родионову, перед тем, как его обезглавили ваххабиты, стоило погадать об абстрактной мере допустимости мазохизма?! В его конкретной ситуации»…

Задумывается ли об этом, из своего сытого и безопасного закутка наша соль земли, россиянская интеллигенция? Где уж, они выше примитива и грубой конкретики. Не потому ль из уст нафабренного «эстета» Аверинцева веет просто Ледовитом океаном кощунства, когда он докторально и отстраненно внушает, но при этом ведь и потенциальному пленнику, мученику и рабу, что не стоит жить обезболенно - под анестезией? Так разглагольствовать может лишь оторванный от жизни, ограниченный эгоцентрист. «Чересчур обезболенная жизнь становится лишена значительности», - очень красиво завернул Сергей Сергеевич, не сознавая, что эта фраза воспринимается, как эпиграф к жизни подобных ему «интеллигентов»: ну что им современная трагедия России, когда главное – переводить (у этого слова есть и другой смысл) псалмы?! И член-корреспондент АН блестяще подтверждает свою «обезболенность» буквально в следующем перле: «даже в самые тяжелые времена религиозных войн, сравнительно, с которыми современные катастрофы – это нечто очень благополучное»…

Для кого, культурный вы наш? А что бы сказал Сергей Сергеевич, окажись он по стечению мазохистских обстоятельств на месте какого-нибудь коллеги из Таджикистана (Косова, Карабаха, Палестины) в разгар местнической резни? Впрочем, факт явного благоволения к религиозным войнам цивилизованной Европы (в России таковых не было!) неслучаен. Ибо здесь же Аверинцев не исключает «своего участия в эффективном диалоге с одной из самых близких вселенных, с католическим миром».

Вот он ключ: католичество было самым страшным врагом нашего государства, католичество превозносили те, кто изысканно называется диссидентами, а неизысканно – перебежчиками, кто открывал ворота Пскова ливонским псам-рыцарям. После всего этого уже не удивляет, что тихому и эрудированному профессору по нутру «добродетель, которая предполагает ощущение риска», то есть остроты ощущений.

Я по жизни много смеялся, но вот лет уж 15 не смешно вовсе, а страшно. В кой уж раз наши «интеллигенты» свое стремление к не «серой» жизни ставят выше застрахованной – по-ихнему декретивно гарантированной - жизни большинства, которую и принесли в жертву. Они хотели, чтоб «этот мир прогнулся под нас». Вот и взяли на себя право вершить судьбу всех, решая, как жить всем: серо, но надежно, либо не серо, но опасно! Выбрали второе, навязав волю большинству. Демократия? Типичная диктатура меньшевиков! Есть что сравнивать с большевистской диктатурой. Во всяком случае, в отличие от большевистского гарантированного прошлого, теперь у всех нас навязанное горсткой будущее без гарантий, но с головокружительным риском. А у большинства – и без самой жизни. Зато не серое. Так они решили! «Нам же интересно кувыркаться. Ну, так заставим кувыркаться всех». И уже больше 10 миллионов откувыркались – крякнули без гарантий – ради развеселой жизни плейбоев из бомонда.

А ведь не кто иной, - любезный нашим западникам философ высказал достаточно крамольное суждение об ихней перестройке:

«В России снова случилась революция, начавшаяся с Перестройки, и ее можно понять как протест против материального благополучия, ибо последствия ее для экономики и политики оказались поистине катастрофическими. Сможет ли Запад совершить нечто подобное, решатся ли люди отказаться от комфорта ради призрачной свободы, которой они к тому же и не хотят? Но не стоит переоценивать религиозное, эмансипирующее значение русских революций. На самом деле интерес, который лежал в их основе, был не идеальным, а, прежде всего, материальным. Да, люди мечтали об освобождении и справедливости, но они думали о хлебе насущном: в 1917 году - о земле, в 1985-м - об "экономной экономике".  Протест интеллигенции было бы неверно считать совершенно пустым. На самом деле царство Антихриста не так уж и безопасно» (Жан Бодрийар «Одномерный человек»).

Западопоклонство наших интеллектуалов, их бездумное холуйство перед просвещенной Европой поражают, и не первый век. Послушайте: «Из шпионствующей России попасть в римский монастырь – это просто из огня в полымя. Последние слова генерала (епископа-иезуита): «Вы откровенный человек». В устах генерала это было самое жестокое порицание: «вы человек ни к чему не пригодный»… Католическая церковь есть отличная школа ненависти… Вместо святой церкви я нашел там придворную жизнь в ее гнуснейшем виде… Самый подлейший русский чиновник, сам Чичиков никогда не льстил, не подличал, как эти монахи перед кардиналами» (С. Куняев «Поэзия. Судьба. Россия»).

Опять Герцена на правеж поволокли.

Причем тут Герцен? Станислав Куняев привел старый-престарый доклад самого обласканного русского диссидента Владимира Печерина, на него доныне молятся наши эстеты. Любишь Запад - люби, но нужно ведь знать меру, а россиянские правозащитники, признавая абстрактные права и общечеловеческие ценности за кем угодно, забыли о единственном праве – праве России на независимость, на развитие, а ее граждан - на жизнь, на будущее.

Диссиденты подпиливали главную опору идеократического государства — согласие в признании не­скольких священных идей. В число таких идей входили идея справедливости, братства народов, необходи­мость выстоять в холодной войне с Западом. Диссиденты, говоря на рациональном, близком интеллиген­ции языке, соблазнили ее открыто и методично поста­вить под сомнение все эти идеи...

Разумеется, без того, чтобы на сторону противника в холодной войне перешел весь правящий слой (номенклатура), эффект от диссидентов был бы нуле­вым — обоснование советского строя вполне могло бы быть переведено на язык рациональных понятий, и в открытом диалоге никакого шанса на успех диссиденты иметь не могли. Более того, в этих условиях само их внутренне противоречивое движение просто исчезло бы. Так что уже с 70-х годов его живучесть и успех определялись уже не только явной поддержкой Запада, но и тайной поддержкой номенклатуры вплоть до ее высших уровней. При этом, поскольку будущие "архитекторы и прорабы" перестройки ориентирова­лись именно на союз с Западом, то режим наибольше­го благоприятствования предоставлялся диссидентам-"западникам". Если против них и применялись "репрессии", то к этому обязывал сам жанр политиче­ского спектакля и роль диссидентов как борцов с то­талитаризмом". Не было бы Сахарова времен пере­стройки без его "ссылки" в ужасный город Горький.

Судя по публикациям и выступлениям диссидентов во время перестройки, в большинстве своем они были людьми с очень специфическим, суженным сознанием, в котором мессианская идея борьбы с "империей зла" потеснила, а порой и вообще вытеснила здравый смысл и ценности, утверждающие жизнь обычного че­ловека. Поэтому, как бы ни относиться к идеям дисси­дентов, ни в коем случае нельзя было в 80-е годы до­пускать их к власти и тем более делать законодателя­ми в сфере морали и политики. Строго говоря, сам жизненный "жанр" диссидента этому противопоказан. - Сергей Кара-Мурза «Евреи, диссиденты и еврокоммунизм».

Да, будет валить на диссидентов. Самые трепетные почвенники-славянофилы, самые правильные христолюбивые батюшки, ваша любимая «черная сотня», наконец, - где были вы все, когда грянул Октябрь? Не говоря уж, что самая лучшая в мире Православная церковь была о ту пору на недосягаемой выси официального культа...

Знакомые все звуки. Если можно, минутку для речевой разминки, пардон, ремарки…

Общественный деятель. Погибло, все погибло! Умерло все, и мы умерли, бродим, как живые трупы и мертвые души? До сих пор ничего я не понимаю, мой ум отказывает­ся вместить. Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам, а теперь — это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость всему слетевшемуся воронью. На месте шестой части света ока­залась зловонная, зияющая дыра. Где же он, великодуш­ный и светлый народ, который влек к себе сердца добро­тою и детской верой, чистотой и незлобивостью, даровито­стью и смирением? Теперь — это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей сверху донизу в крови и грязи, во всяком хамстве и скотстве. Совершилось какое-то черное преображение, народ Божий стал стадом гадаринских свиней.   

Дипломат. А я снова повторяю, что уж если искать ви­новатых в той народной беде, которая связана с револю­цией, то наиболее тяжелая ответственность лежит на рус­ской церкви. Я даже не говорю о раболепстве и молчальничестве высшей иерархии, — это уж у всех на зубах настряло. Но церковь обнаружила здесь и культурную свою несостоятельность, прямо оказалась в историческом банк­ротстве. Как ни мало было оснований верить грезам о на­роде-богоносце, все же можно было ожидать, что церковь за тысячелетнее свое существование сумеет себя связать с народной душой и стать для него нужной и дорогой. А ведь оказалось-то, что церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе… А что может здесь противопоставить православие всем западным исповеданиям и особенно протестантизму, явно побеждающему в этой войне? Страшный исторический счет предъявлен церкви революцией. Я и не знаю, будет ли она в со­стоянии его оплатить.

Светский богослов. Вы судите о церкви, как и боль­шинство русского общества, откуда-то извне, со стороны: вот существует там, у простого народа, которому и Воль­тер разрешил Бога выдумать, его мужицкая церковь.  Ей вы холодно и надменно ставите неудовлетворительную от­метку на историческом экзамене, на котором сами-то про­валиваетесь еще безнадежней. Это и есть наше главное несчастье: образованный класс по отношению к церкви занял положение безответственной оппозиции, он только требует и критиканит, вместо того, чтобы самому стать в рабочую запряжку и принять на себя свою долю ответственности. Попробуйте сделать это, и сразу весь ваш критический пыл погаснет, потому что воистину трудна работа Господ­ня, и проклят всяк, делающий ее с небрежением. – Сергей Булгаков «На пиру Богов» (пьеса 1918 года).

Это к вопросу о свежести сегодняшних выпадов против православия.

Выпады у всех одни и те же со времен питекантропа. Разница в том, что некоторые искренне хотят измениться в лучшую сторону. Но это ничуть не умеряет злобы оппонентов.

К сожалению, вот уже больше ста лет на Руси самые остро заточенные и рисковые темы и зачехлены под стать. «Еврейский вопрос» и «гниль русской либеральной интеллигенция». Только тронешь, тут уж и вонь, и шипение, и яд… А уж не дай-те Боже задеть кого из вожаков, особливо духовного звания.

Нас кто только не бодает, - тяжко отзовется поп. - Вы себя к либералам не относите, но чем ваши выпады лучше той оглушительной русофобии, которую обрушили режиссер Бортко, профессор Чудакова и артист Басилашвили на дьякона Андрея Кураева за то лишь, что он в своей книге о «М и М» посмел несколько раз произнести, видимо, без требуемой почтительности слово «еврей»? Мариэтта Чудакова сходу нокаутировала его чуть не статьей за разжигание антисемитизма и, пока не очухался, потребовала изъять электронный вариант книги из Интернета. Булгакову, тому еще сильнее достается по части юдофобии, хотя у него и намека на это лично я не вижу.

Стоп, всякому овощу свой срок. Сейчас срок – русской интеллигенции. Хотя просемитские претензии к Булгакову понятны. Это не только фамилии самых неприятных персонажей романа, не более, впрочем, пугающие и проговариваемые, чем у еврея же Ильи Ильфа (Файнзильберга), а то, как преподнесен Каифа – первоиерах древних иудеев.

То-то и обидно, что интеллигенция, на словах бьющаяся против диктатуры и тоталитаризма, умолкает, как трахнутая в оба ухо Децлом и Заплатками, как только те же грехи находят и показывают в далекой, очень далекой истории, да не где-то там, а у неприкосновенных евреев.

А ведь что, собственно, такого запретного сделал Булгаков? Очень осторожно, прямо-таки, деликатно показал, что древнееврейский тоталитарист Каифа смертельно боится выпустить свой народ из-под капюшона покорности и общей, клановой поруки, свойственной этому народу.

Ксенофобы, антисемиты!!!

Что и требовалось доказать. Сносит крышу, ничего не слышу. Господа юдофилы, вы б глянули хотя б разок на себя со стороны. Вы ведь так примитивны и однобоки, что всё, даже самое космическое, самое широкое сводите к узенькому обвинению в антисемитизме – всё-всё, что не по нраву, не по уму, не по чину. И эти люди еще говорят о плюрализме, об уме, о широте и эрудиции избранной нации, ратуют за многообразие прав и явлений.

Ваш «Караул, антисемитизм!» – убогий аргумент весьма ограниченных, за 3000 тысячи лет ничуть не поумневших, занудных в своем однообразии, «ксенофобов, консерваторов, доктринеров, обскурантов и сектантов». Узнаете? Парируем вашими же любимыми и бесконечно повторяемыми штампами.

Фашизм, народ снова загоняют в гетто!

Уважаемые, а почто оскорбились-то? Это ведь не фашисты, а ведущие идеологи сионизма, такие как А. Штайнзальц, черным по белому написали, что евреи – не нация, а семья, клан, изолированный и не поддающийся ассимиляции. Ровно 70 лет назад великий сионист Владимир Жаботинский утверждал: «Я тут разочарую наивного читателя, который всегда верил, что в гетто нас силой запер какой-то злой папа или злой курфюрст. Гетто образовали мы сам, добровольно». Ни для кого не секрет, что это произошло еще в ходе вавилонского пленения. Попав обратно в Палестину, евреи не ослабили своей непроницаемости. Гои, акумы – это прозвание людей-скотов-иноплеменников.

И вдруг - Иешуа! А с ним свобода духа, свобода мысли. Справедливость для всех, а не только для избранных. Кстати, в этой всечеловечности - отличие булгаковского Иешуа от библейского Иисуса, от всех пророчествовавших библейских предтеч. В этом – самая страшная крамола, которую несли идеи Иешуа в глазах Синедриона, церкви, любой власти – тех, кто так или иначе делят людей на верхи и низы. Иешуа отвергает избранность, исключительность людей, классов, групп и отдельных народов. Он перечеркивает доктрину Исайи…

Что вы нам втираете про какую-то доктрину Исайи! Исайя был библейский пророк, кажется, 8 или 7 века до новой эры. Доктрина! Тогда и словес-то таких не изобрели.

О, честный человек, спасибо за откровенность! Надо же, какое упущение. Что ж, наше призвание – устранять белые пятна и черные дыры невежества. Помечаем: «доктрина Исайи». Делаем галочку. Повременим – поговорим. А во имя этнической беспристрастности предлагаем выкладку  аналитического исследования иудейского раввина - между прочим, настоящего, честного и смелого…

Реформа Моисея

В еврейском народе, несмотря на постановления, свойственные политической общине, каждое колено живёт и развивается сообразно своим особенностям, своими путями и ведёт войны не только с внешними врагами, но и с соседними коленами по традициям пастушеского быта. Вследствие этого еврейский народ не мог составить без особого руководства сплочённую нацию и должен был скоро распасться…

Независимо от этого, хотя Пятикнижие Моисея и охватило все стороны еврейской жизни, определило религиозный, общественный и государственный строй этого народа, дало им законы политические, экономические, гражданские и уголовные, но расшатанный нравственно долгим пребыванием среди языческого мира в Египте израильский народ не был в состоянии принять не только блага свободы и эмансипации, но даже возвратиться к монотеизму и сохранить заветы и клятвы, данные им истинному Богу. Великие законы Моисея оказались для него неприменимыми и неисполнимыми. Ещё на пути к Обетованной земле, под свежими впечатлениями заветов Иеговы на глазах боговдохновлённого Моисея евреи преклоняются то пред золотым тельцом - символом богатства, то пред медным змием - символом лукавства и хитроумия. Моисей надеялся, что в течение сорокалетнего странствования по Аравии старое поколение вымрет, а новое перевоспитается, но, как увидим, наследственность и прирождённые качества взяли своё…

Вместе с тем, вступивши в Обетованную землю, как говорит нам история, с огнём и мечом и варварски истребляя и сметая с лица земли всё живое, евреи создали себе врагов в окружающих их соседях, с которыми должны были вести впоследствии постоянные войны. Разрозненный на колена еврейский народ не мог силою оружия отражать мщение своих врагов, а потому долгим опытом выработал в себе политический такт - ловко переходить в случае войны на сторону сильнейшего соперника между ссорящимися соседями, заискивать его покровительство и потом растлевать его всевозможными средствами как религиозного, так и политического свойства, чтобы завладеть торговлей и промышленностью.

Так рухнуло и разрушилось колоссальное здание законодательства Моисея, от него остались одни развалины, и мечта великого пророка создать социальное государство не осуществилась. Идолопоклонство разрозненных колен и падение нравов довели евреев до того, что святыня их - Иерусалимский храм - был разрушен и сами они сделались вавилонскими пленниками.

С этого времени начинается перерождение евреев: вместо гуманных законов Моисея, отброшенных и забытых в своих идеях, создаются новые; наступает новая эра израильской жизни, в которой возродились талмудизм и "обработанные скрижали", лежащие в основе настоящего социального быта евреев…

Реформа Ездра

Для ознакомления народа с Пятикнижием, о существовании которого многие забыли, Ездра перевёл его с совершенно непонятного древнееврейского языка на общеупотребительный халдейский язык. При этом Пятикнижие было добавлено разъяснениями и толкованиями и составляло то, что называется "Тора" (закон). По содержанию своему Торы разделялись на две части, из которых одна содержала историю еврейского народа и связанной с ней Обетованной земли, а другая ? 613 законов, обнимающих все проявления духовной, политической и гражданской жизни евреев.

Чтение Тор Ездра сделал публичным и обязательным по понедельникам, четвергам и субботам, а тем, которые вздумали бы уклоняться от общественных чтений Тор в продолжение трёх дней, объявил тайное преследование подосланными судом. Затем за малейшее нарушение законов Ездра ввёл строгие наказания - до смертной казни включительно.

В общественной жизни, чтобы оградить евреев от влияния язычества, Ездра предписал под страхом смертной казни расторгнуть браки с язычницами и запретил их на будущее время. При раздирающих душу криках, при отчаянных воплях евреи должны были выгнать из Иерусалима своих жён, не имея силы противиться распоряжениям правителя.

В социальных отношениях между евреями с падением экономического равенства произошли коренные перемены. Вместо равноправных граждан теперь возникли два класса людей, неравных по правам и обязанностям, - классы правящих и подчинённых. К первому, соответствующему современным "морейне", относились первосвященники и князья, возвратившиеся на родину, и все учёные чтецы, изучавшие Тору и получившие название "рабой", что значит господин. Второй класс составлял чёрный люд - "амигарейцы" (в переводе "народ земли"), которым новый закон Ездры предоставлял гораздо меньше прав, чем пользовались ими рабы не только по законам Моисея, но даже у язычников. Так например, всякий морейне мог завладеть имуществом амигарейца, и никто не смел заступиться за него; всякий еврей обязан возвратить владельцу найденную вещь, если только она не принадлежит амигарейцу; браки морейне с амигарейцами строго воспрещались, ибо амигарейцы - земляные гады, а жёны их - пресмыкающиеся; наконец, всякий морейне, убивший амигарейца, не преследовался законами. Раввинские законы не дают покоя амигарейцу даже и на смертном одре. Рабби Елиазар говорит, что к умирающему морейне ангел смерти ("мелах-гамовеш") подходит тихо и ласково, но к смертному одру амигарейца приближается с гневом и со страшными терзаниями перерезывает ему горло особым ножом ("лайта").

На иноплеменников и вообще не евреев Ездра установил точку зрения полного ненавистничества. Разжигая патриотическое чувство евреев и возбуждая надежду на скорое восстановление царства Давида, Ездра в то же время внушал народу, что языческий властелин не может быть царём еврейским, что исполнение предписанных законов есть только временная необходимость и что имущество окружающих язычников есть собственность евреев, которым последние могут пользоваться всеми решительно способами.

Такая ненависть к народам, такой фанатизм и такая отчуждённость, положенные в основание постановлений Ездры вместе с кривотолками Пятикнижия Моисея, создали, можно утверждать, все последующие бедствия еврейского народа, которые преобразователь едва ли мог даже предвидеть. - Рабби Дижь-Ракель «Моисей и Ездра».

Ловко тут стрелки переводят. – Уже восхищен юдофил. - И Жаботинского в строку вплели. Так договоримся, что и в Освенцим евреи себя сами загнали, и в сталинские репрессивные списки своей рукой записали…

Извлекались ценности из недр России и ее природных ресурсов — в первую очередь лесов. Сначала «трудовая армия» под руководством Лейбы Троцкого, а потом и система ГУЛАГа. Эту систему создает государ­ство, а не еврейский кагал, тут нет сомнений. Но вот 4 августа 1933 года ЦИК СССР награждает орденом Ленина «наиболее отличившихся работников, инженеров и руководителей Беломорстроя». Всего восемь человек награжденных: Г.Г. Ягода, Л.И. Каганович, М.Д. Коган, М.Д. Берман, С.Г. Фирин, Я.Д. Раппопорт, С.Я. Жук, Н.А. Френкель, К.А. Вержбецкий. Шесть (6) из восьми (8) — евреи. Ах, эта ужасная статистика... Антисемитская наука! Наверное, это в «Союзе русского народа» придумали. - Андрей Буровский «Евреи, которых не было», книга 2.

Этот Буровский - язвительный хлюст и упроститель, подгоняющий материал под выбранную схему, но с точки зрения вываленных фактов и свидетельств у него вышел очень любопытный двухтомник, где критически и, подчас, нелицеприятно разбираются самые спорные мифы, связанные с евреями: от богоизбранности до Холокоста, - доволен поп.

Да, интеллигенция – тема так тема! Про роман забыли. И правильно: автор бы не стал так уж идеализировать Булгакова. Он ведь что? - воспевает любовь мастера и Маргариты. А оба они – не что иное, как зеркало советской интеллигенции тех лет. Два лица в одном зеркале.

- Если на миг позабыть о полярности наших акцентов, то в самом определении я с вами согласен. Наверное, в первый раз, - изумлен либерал.

- Тоже мне великое открытие. Об этом не писал только ленивый.

 Да, но все дело в акцентах. Со знаком ли плюс такая интерпретация советской интеллигенции.

Ррр-российской!

Чем спорить, давайте вспомним один фрагмент. Вот перемещенные в свой подвальчик мастер и Марго с радостью приветствуют Азазелло, самого зловещего персонажа книги. А чуток спустя уже доверчиво пьют вино от этого Азазелло, анонсированное, как «фалернское». В этом гениальном эпизоде Михаила Александровича Булгакова – квинтэссенция сути сословия, точнее его умозрительной, абстрактной части. В этом - вся интеллигенция и вся вековечность ее драмы, название которой: «Не выученные уроки». Не выучив уроки, интеллигенция снова и снова умывается кровью, но выводов не делает, а редких пророков не слышит, лишь хнычет и канючит. В этом ее отличие от тех, тоже, кстати, образованных, но конкретных социальных типов, которые формируют карательно-оборонный корпус общества. Возьмем практика-профессионала Афрания. Принимая чашу от прокуратора, прагматичный офицер спецназа тотчас заметил подлог и указал на него Пилату: это не Фалерно! Конечно, тут же соглашается Пилат, это же Цекуба, тридцатилетнее.

А вот сильные в отвлеченных голопрениях интеллектуалы, М и М, не то что не усомнились, «фалернское» ли им подали, они даже не удосужились запомнить или вспомнить, что «фалерно» в романе мастера – атрибут подлога! И что попавший в их положение Афраний пил Цекубу. Автор не ставит сейчас вопроса о том, мастер ли в таком случае написал роман, об этом после...

Согласитесь, эта винная «марка» по звучанию весьма сходна с цикутой - ядом, который «добровольно» (по приговору толпы) принял Сократ. И, выходит, любовники тоже отравились почти добровольно, приняв условия игры того, кому никогда нельзя доверять. Но, если вы приняли эти условия, то поздно кулаками махать, пеняя: «Отравитель. Этого я не ожидала, убийцы».

В погоне за аналогиями можно припомнить, что в более популярной транскрипции Гекуба – супруга троянского царя Приама, свидетельница смерти и трагедии своих отпрысков, превращенная в собаку.

- «Обратно оборотень»!

- Образ Гекубы, к тому же, часто связывается с Гекатой -  богиней мрака, ночных кошмаров, чародейства и повелительницей теней в подземном царстве!

Это усиливает символику. Вот так в коротенькой сцене «фалернское», с предельным лаконизмом зашифровав обширный смысловой подтекст, Булгаков выпукло отразил прискорбное и далеко небезобидное (а значит и неизвинительное) свойство нашего «высоколобого сословия». Эта публика, как известно, во все времена с повышенной опаской и недоверием относится к русскому мужику. И она же отчаянно, бездумно и даже азартно сдает и себя, и этого мужика, на потеху модным идолам и сомнительным идейкам. Стоит ли говорить, что ими обязательно оказываются «благородные цивилизаторы» с Запада и выкормленные им диссиденты? Сначала подхватили марксизм, который быстро выродился в троцкизм. Сначала Солженицын и железная Марго (Тэтчер), а следом мелкобесье Сороса и соросят в гарвардских штанишках. И вот уже страну захлестывает сатанизм!

К чему и как ведет эта интеллигенция нашу Россию, показывают одни и те же грабли циклически повторяющейся национальной трагедии. «Интеллигенция» не просто доверчиво принимает отраву очередного искусителя, она делает это непременно с экстатическим восторгом: «За здоровье Воланда». Но она же любого местного «Иешуа-бунтаря» загонит, если не на Голгофу, то в психушку. Несмотря на столь печальное свойство тысячу раз наступать на «исторические грабли», интеллигенция упорно потешается над мужиком. А ведь элементарная житейская мудрость никогда бы не позволила ему выпить так вот запросто отраву от крайне сомнительной рожи. Русский-то мужик, как и римский жандарм Афраний, жизнь знает не по энциклопедиям и словарям культуры. Один великий интеллектуал, «король геостратегии» ставит печальный диагноз таким любителям-подражателям «западнизации и реформации» из правительств разных стран. Он открыто говорит, что государственных деятелей, которые надменно утверждают, что могут кардинально перекроить культуру своих стран, ждет неиз­бежный провал, поскольку, если им и удается заимствовать элементы западной культуры, то они не вольны вечно подавлять или на­всегда удалить основные элементы своей местной культу­ры. Вместо удачного опыта они приобретают обратный эффект и худшее из последствий, предостерегает С. Хантингтон: если западный вирус проник в другое общество, его очень трудно убить. «Вирус живучий, но не смертельный: пациент выживает, но полностью не излечи­вается. Политические лидеры могут творить историю, но не могут избежать истории. Они порождают разорванные страны, но не могут сотворить западные страны. Они могут заразить страну шизофренией культуры, которая надолго останется ее определяющей характеристикой».

Что характерно и даже знаменательно, от внимания критиков ускользнуло, как запросто, не без куража Марго продает свою душу? Мастер – тот уже со скрипом.

Поверьте, и с Марго не все так просто. Помните, тоскующую женщину, умирающую от сердечного приступа в момент отравления Маргариты и Мастера? Не это ли и есть настоящая Маргарита, чей нравственный двойник в борьбе с дьявольским наваждением, принимает смерть? Если да, то нетрудно допустить, что это ее обольщенная и продавшаяся душа, энергетический двойник, была сосватана фантому же мастера, которым мог быть на тот момент сам потешающийся Воланд! Ведь с пресловутым мастером – не ситуация, а какая-то чертовщина.

Мастер и Маргарита не отравились, они обрели свободу! – Бьется в истерике либерал.

От кого?

От пут тоталитаризма, от зависти бездарей, от кухарок, прорвавшихся в интеллигенцию…

А, может быть, от общества, от народа? Да, будет вам, право. Где в романе хотя бы намек, что народ их волновал? Хотя бы раз и хоть бы когда-нибудь?

Даже, если это так, в этом нет ничего унизительного. – Упорствуют господа. - Мастер и Маргарита - выдающиеся люди, поэтому логично, что их интерес – судьба гордого и талантливого одиночки, задавленного серостью.

Выдающиеся? Хм, мне лично мастер никогда не казался шибко умным. Его профессорско-нетерпимая, капризная манера оценки собеседника – типичное проявление непогрешимости брезгливого и равнодушного «интеллектуала». Фраза из сцены знакомства с поэтом: «А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности, ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик...».

Опять все сводите к равнодушию, а он просто натерпелся, он имел право на успокоение. – Уязвлен  либерал. - Не упрощайте!..

Ваш герой просил не кричать. Дамская истерика вряд ли входила в круг его восторгов…

Если откровенно, автор всегда с подозрением смотрел на людей, которые рвут глотку за Булгакова, потому как очень живо представлял их при его жизни. И становилось грустно. Вдумайтесь, кто ныне самые страстные, трепетные, тонкие и, можно сказать, штатные почитатели «М и М»? Кто они, эти спецы по Булгакову, то бишь булгаковеды? Нет, мы не будем повторять длинный список, который видели и слышали не раз и не два. Лучше озвучить их настоящие фамилии: Берлиоз, Ариман, Латунский, Лаврович, Семплеяров, весь «грибоедовский иконостас». Так их поименовал сам Булгаков. Они же: Альтман, Фефер, Фридлянд (Кольцов), Авербах, Киршон, Литовский, Нусинов, Демьян Бедный, Мейерхольд, Енукидзе… Так их пропечатала летопись ХХ века.

Они же в наши дни спрятались за фамилии самых рьяных булгаковедов и СМИудствующих «инженеров человеческих душ». Чем, скажите, Сванидзе хуже Енукидзе? В 1930-е у них «вразнос» шло ошельмованное имя Булгакова, сейчас – его книги. Но теперь плинтус объявлен небом, и вот уже хор клонированных Латунских ни на йоту не сомневается в шедевральности всего, что написано мастером, а кодла Авербахов превозносит гений Булгакова. Но! – строго и непременно после отмашки кукловода от масс-культуры.

…мимикрируя и интеллигентствуя, Массолит живет и процветает. Изменилась разве что тематика интеллигентских анекдотов. Тот же казенный подход к булгаковскому наследию как к своей вотчине, та же юродивая патетика, призванная замаскировать полное равнодушие к содержанию творческого наследия своего "кормильца". Автор данной работы склонен расшифровывать булгаковскую аббревиатуру МАССОЛИТ как "МАСтера СОциалистической ЛИТературы", расценивая ее как раскрывающую отношение писателя к Союзу Советских Писателей (31 мая 1960 года Лидия Корнеевна Чуковская внесла в свой дневник такую запись: "Союз Профессиональных Убийц", так называл Союз писателей Булгаков"). - Альфред Барков «Роман Михаила»…

А что? – не понимают господа, - процесс предсказуемый и не осуждаемый. Даже великому комбинатору и командору О.И. Бендеру пришлось в свое время переквалифицироваться в управдомы. В мире все относительно и шатко. Сфера морали – не исключение, а подтверждение.

Умберто Эко, вообще, причислил интеллигенцию к самой зыбкой из категорий. Куда более четко определима функция интеллигенции, заключающаяся в критическом выявлении всего того, что кажется максимальным при­ближением к истине, точнее к представлению об истине, утверждает он. И заниматься этим может любой, кто автоматически зачислил себя в «интеллигенцию», размышляя при этом о личном бытии и складируя данные опыты. А вот эмоциональному литератору эта функция принципиально неподвластна. Именно поэтому интеллигенту, простите за каламбур, не дадено дудеть музыку революций, считает Эко. У него упорно не получается избегать полутонов и двусмысленностей. По той же причине интеллигенту не дано стать командиром, лидером в целом. Его стихия -  выпячивая двусмыслен­ности, анализировать и описывать их, да в довесок — критиковать всякого рода спутников, а еще лучше - попутчиков, в том числе по кровати. 

Нетрудно предугадать почтительный вопрос этих господ в адрес того же диакона Кураева, помнящих его по достижениям из области комсомолии в пору их же доцентской зрелости на соседских факультетах: «Андрюша, признайся, ради Бога… Тебе, видимо, Сам Он - кто, кстати, кто, уточнил бы? – велел… тебе, недавно еще свежеостепененному кандидату по научному атеизму Кураеву, переквалифицироваться в профессора духовной академии?»

А ведь  нынешний профессор семинарии не растеряется: «Я ушел вот от таких как вы, научных атеистов с партийными корочками. Травмированный большевизмом и атеизмом, я не мог больше терпеть той фальши и желчи. Ведь меня окружали, учили, экзаменовали, травмировали  такие вот жирные от яда и лицемерия, ненависти и зависти «мастера», давно сделавшие свой выбор не в пользу Иешуа. И как только открылось окошко в светлый и чистый храм, я воспользовался этим шансом. Я, а не вы. И не вам меня осуждать и порицать».

Верно, профессор, советская интеллигенция 1930-х, выведенная под женской личиной Маргариты, предпочла стать ведьмой. А за ней и служанка Наташа. Что понятно: куда новоявленная барыня, туда и челядь. Порой, так и хочется согласиться с опереточным: «Частица черта в вас заключена подчас»… и не на час! Но это упрощение, ибо касается не всех женщин, как не все из них – Аннушка Чума.

А можно и углубить постановку. Дескать, не нужно к женщинам быть избыточно пристрастным. Они не виноваты. Слабый пол по сравнению с сильным намного конформичнее. Семейное благополучие, комфорт, роскошь, статус первой леди для преобладающего большинства женщин важнее иллюзорных принципов и виртуальных идей. Вспомните – те из них, кому выпадало счастье любить знаменитых корсаров, разбойников, воров в законе, закрывали глаза на аморализм деяний и на источники богатства своих мужей и любовников. У великих злодеев почти всегда находились преданные пассии. Жозефина не бунтовала против тирана Европы Бонапарта. Супруге Муссолини или Еве Браун в голову не приходило, что их великая вторая половина - узурпаторы и звери. Напротив, они боготворили и обожали постельных гениев.

 То есть Анастасия Ивана Грозного и Жанна д’Арк – лишь исключения? Впрочем, Жанну-девственницу сожгли, когда ей было лишь 19.

Давайте, обойдемся без кощунственных домыслов об искусах славы и плоти. Но сдается, Шарлотта Корде никогда бы не убила Марата, а Фанни Каплан не выстрелила бы в Ильича, посчастливься им чуть раньше заделаться супругами или любовницами гигантов.

Да, женщина и интеллигенция! Обе женского рода, это неспроста, и Булгаков это учел в прорисовке символических образов. Интеллигенция в лице Марго и ею ведомой Наташи ничуть не лучше серости советской обывателей, «совковой черни», которых так не любят наши булгаковеды.  Наташа в этом фокусе - существо с нулевой принципиальностью и таким же коэффициентом умственного развития. Если для Марго все-таки были обоснованы какие-то причины податься в ведьмы, то эта села на швабру от бесшабашности и скуки. Наташа с полуоборота  подпала под культ незнамой силы, внешне красивый, импозантный, пристойный. Впрочем, это уже от вкуса: нагишом через город и полмира…

И та, и другая отдаются злу, разоблачаются целиком, меняя кожу: какую-никакую систему координат и даже точку опоры, - обе летят ведь вверх тормашками на половой щетке вместо помела. Это надо уметь…

И это апогей булгаковского сарказма, не замечаемый большинством. Своим тупым восхищением двумя ведьмами большинство расписывается в собственном одобрении и даже согласии решиться на ту же загогулину.

А бал Воланда?! Здесь присутствуют в качестве обслуги сугубо мировые знаменитости. Среди дирижеров и музыкантов – корифеи. Что ль элита мировой музыки продалась дьяволу? И ни один, заметьте, ни один не отказался, не взял больничный. Это что - интернациональное свойство интеллигенции: робеть перед сатаной? Какая точность и зоркость писателя!

- Почему только робеть, а гонорар?

- Вас послушать, «М и М» - не гимн любви, а женоненавистнический  трактат, получается. – Взрывается либералка.

Чудаки, это не мой фокус зауживает так вопросы, а «дамский фокус» самого автора. Для ясности вопрос: есть ли в романе хоть один положительный, в традициях классического целомудрия, женский образ?

Низа, она же Гелла? Маргарита, Наташа, Аннушка? Непременова, Фрида, гражданка Семплеярова и его молодая родственница, в сериале отчего-то слитая в одну немолодую особь женского пола...

Есть, есть – вечная нянюшка русской литературы – Прасковья Федоровна, да и та из психушки, нянечка или санитарка. Как правильно?

Не был, не компетентен.

Усугубим грех перед советской диссиденцией: уважаемые господа, просветите: вот сегодняшний гибрид ЛАЛ (Латунский-Ариман-Лаврович) осознает ли он, что он - ЛАЛ, несмотря на «докторские» в защиту Булгакова?И я бы вопрос подперчил: если этот «гоблин» осознает, кто он, то нравится ему это или он приходит от этого в ужас?

Варианты ответов:

- Если нравится, это наслаждение извращенца!

- Извините, некоторым, очевидно, не понять, только это - наслаждение гурмана. Ариман с удвоенным кайфом шпыняет гения как раз потому, что понимает: «Мне не дано бессмертие, кроме геростратовского и зоиловского. Мне предстоит ад - Там. Что ж, надо хоть отыграться и насладиться - Здесь». Нет ведь наслаждения слаще для обреченного на вечный ад бесславия, чем создать ад земной, здесь и сейчас, в настоящем, тому, кому уготовано настоящее бессмертие.

Впрочем, кто-то, наверное, излишне высокого мнения о Латунских, притягивая их к вершинам своего интеллекта. По скромному авторскому разумению, их подход много проще. Иначе как так получается, что люди, превозносящие фильм «Зеркало для героя», одновременно не видят в упор собственное «дежа вю»? Их «двойники» травили мастера и Булгакова, а эти уничтожают современных мастеров, не видя никакой параллели, ничему не научась, ничего не различая.

В этой связи стоит проанализировать казнь Берлиоза с этической точки зрения. Небезызвестный священник вынесет свой вердикт: «Берлиоз получил сполна. За свое безбожие, безнравственную кощунственность и воинствующее богохульство, но еще больше за попытку совращения наивного, неопытного и, в сущности, непорочно чистого Ванечки Бездомного».

Вы в этом уверены, отче? Но кто же был он, демонически опасный  Михаил Берлиоз, чтобы вдруг схлопотать такую безбожную кару? И кто был он, Иван Бездомный, чтобы вы восстали за честь его, угадав в нем чуть не агнца невинного? Многие булгаковеды полагают, что Бездомный – это Демьян Бедный, горлан безбожного официоза.

«Нет! – Настаивает верующая сторона. - Не стал бы Булгаков щадить это исчадие коммуни… атеистической пропаганды. Демьян Бедный (Придворов) – матерый волчара Агитпропа. Но Ваня Бездомный - это, скорее, частичка от Александра Безыменского - бездумного автора забытых стихов и дешевых эпиграмм, не щадившего устаревших консерваторов типа Булгакова и Пастернака. У этого Безыменского в конце 20-х как раз вышла комедия в стихах «Выстрел». В этом демонстративном пасквиле автор буквально расстрелял персонажа из «бывших», которого звали… Алексей Турбин. Кажется, прозрачней не обзовешь. Иное дело Михаил Берлиоз. В нем колюще просвечивается антиклерикал Ярославский (Губельман), действительно, хлесткий и начитанный христогон. А еще в Берлиозе сцеплены разнесенные черты реальных монстров из журнала «Безбожник»: Безыменского и Бедного, плюс Фридлянда-Кольцова, Авербаха и Альтмана. Убереженный Воландом от Берлиозовой порчи Бездомный, благодаря своей молодости и неиспорченности, был спасен дурдомом и Стравинским от смерти. Автор романа не убивал за чепуху. Он жестоко уничтожал зло! Атеизм в стиле Губельмана – зло абсолютное».

Сильная риторика. Только разве не кажется «святым отцам», что воинствующее безбожие Берлиоза сродни религиозному мракобесию наоборот, клонированному в наши дни? Это как атеистический аверс-решка и религиозный реверс-орел одной монеты, которую регулярно подбрасывают! Так не эти-то нетерпимые и конъюнктурно удобные «вера/безверие» и были приговорены к высшей мере через рельсовую плаху? Кстати, Ельцин себя приговорил к тому же, побожась, и… доныне ставит свечки.

Берлиоз - из тех, кто сознательно, а, возможно, из конформизма лишал церкви куполов с крестами. Вот и был обезглавлен более могучим богоборцем.

Самая печальная участь достается, однако, не Рим­скому, не буфетчику, не барону Майгелю, наушнику и шпиону, которого ассистенты сатаны собственноручно спроваживают на тот свет, а главе МАССОЛИТА Бер­лиозу. Мало того, что сразу после встречи с сатаной ему трамваем Отрезает голову, в чем, быть может, Воланд и невиновен, во время похорон голова его исчезает из гро­ба, отчего проводы покойного превращаются в фарс. Обнаруживается она на Великом Балу, в руках у Воланда, который обращает к ней, еще живой, жестокие слова: «Каждому будет дано по его вере... Вы уходите в небы­тие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превра­щаетесь, выпить за бытие». И голова Берлиоза в самом деле тут же превращается в чашу для пития сатанинских зелий — горькая участь для того, кто всегда был убеж­ден, что у него на плечах нечто вполне достойное.

Чем объяснить такое исключительное, злее не придумаешь, наказание?

Беда Берлиоза в том же самом: он человек без фан­тазии. Но с него за это особый спрос. Это ведь руково­дитель писательской организации. Очень к тому же обра­зованный, чрезвычайно начитанный: Канта и Шиллера цитирует чуть ли не наизусть. И при всем при том неис­правимый догматик, признающий лишь определенным об­разом отштампованные истины...

«Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкно­венным явлениям он не привык», — замечает писатель. Реакция председателя МАССОЛИТА на. такие явления, коль они случаются, однозначна: «Этого не может быть».

Похоже, что для автора романа нет более ненавист­ных слов, чем эти. Они не однажды срываются с уст лю­дей, «без сюрприза внутри» и получают от автора жест­кое определение «житейской и притом совершенно неле­пой фразы».                                          

Было бы еще полбеды, если бы оставленную предка­ми богатейшую духовную пищу Берлиоз лишь для себя одного пережевывал так, что она превратилась в какую-то бесцветную и безвкусную смесь. Но он и других учит, как надо ее жевать, как надо и как не надо мыслить. Да не рядовых людей, а новых духовных пастырей, мастеров пера, вроде Бездомного. Вот, этого греха ни автор рома­на, ни его необыкновенный герой отпустить Берлиозу не могут». - В.Г. Боборыкин «Михаил Булгаков».

Да, тенденция налицо. И прелюбопытная, я вам скажу. Наши интеллектуалы всегда напирают на собственный, можно сказать, врожденный гуманизм. Но если это так, не совсем понятно то нескрываемое сладострастие, с каким они разглагольствуют о смерти М.А. Берлиоза, ни на миг не сомневаясь в том, что он ее заслужил, и иначе быть не должно! Что же получается? С одного боку люди с пеной у рта неутомимо осуждают репрессии, с другого: демонстрируют дичайшую кровожадность и непонятную мстительность к человеку из своей же корпорации, причем едва ли не самому блестящему из себе подобных. И ни одному вроде бы невдомек, что сладострастничают они не об убиенном Берлиозе, а о себе любимом, о своей судьбе. О потенциальной судьбе каждого из узкого круга «избранцев». Что и осуждают-то они, в конечном счете, не смерть под трамваем… себя, а оправдывают собственного убийцу!

В том, как радостно и смачно интеллигенция препарирует тему смерти Берлиоза, - самое великое и самое тонко завуалированное возмездие, гениальная месть, изощреннейшая издевка и посмешка - от слова посмеюсь - мастера Булгакова. Заморенный травлей, он казнил лучшего и даровитейшего из своих нравственных антиподов для того лишь, чтоб через годы, с того света упиться тем, как новолатунское воронье, злорадно клекоча, склюет своего же собрата - своего вневременного флагмана Безыменского-Бедного-Авербаха, словом, Берлиоза.

Но сегодня-то, сегодня… Да, вот же они родные, эстетствующие, говорливые, самоупивающиеся: в редакциях, в студиях, в кабинетах... Но есть одно «но». Возмущаться подставой Берлиоза, безусловно, можно, нужно и даже полезно. Но, по сути, бес-полез-но. Ибо в том-то и штука, что в ход пошла уже не логика, а эзотерика, тайная сила.

- Да, кстати, давно подмечено, в той же «Булгаковской энциклопедии», что Михаил Берлиоз в романе играет роль «мастера стула» или даже «председателя ложи» у масонов.

- Не скажу насчет масонства, - по мне, смерть Берлиоза просто жестока и больше похожа именно на шпионские проделки, причем с ритуальным, а для иных – и с сионистским уклоном. Согласитесь, в блоке книги о современном этапе нет равного Михаилу Александровичу интеллектуала. Помешанного мастера в расчет не беру: антагонисты как-никак.

- Отчего же не берете? – не согласен эрудированный член. - Очень полезно как раз будет взять. Смотрите, что выходит: два самых умных человека книги теряют головы: один в прямом, другой - в фигуральном смысле. Но первый не теряет душу, он в нее не верит, а второй с трудом избегает княжества тьмы. К тому же, перед тем, как забрать мастера, Азазелло красноречиво стучит по своей голове.

В общем-то, да, плоско и подло. Культурная компания заранее ополчилась на бедного Берлиоза, осуждая… жертву, и это уже стало хорошим тоном, бесспорным правилом. При этом нигде не написано, что Берлиоз был лично жесток или там зол. Человек всего лишь очень начитан и рационален. За это надо убивать? Тогда давайте уничтожим всех эрудитов и рационалистов, оставив догматиков, фанатиков и мракобесов. По сути, однозначное осуждение интеллигенцией Берлиоза означает именно это. Но разве, если абстрагироваться от сказки, Берлиоз был не прав, когда не поверил, что перед ним дьявол? Я имею в виду, вот, если взять именно жизнь реальную, а не выдумку романную. Это легко по прочтении, где-нибудь за столом обсуждать вымысел. А кто из вас, позвольте спросить, в жизни убежден, что тот, булгаковский, Воланд есть, что встреча с ним возможна?

Представьте нормального человека - атеиста, не атеиста, а хоть и попа… Себя, наконец, но нормального - на месте Берлиоза. А перед ним, перед тобой - опа – сам Сатана! Поставьте себя в жизни, не в словопрениях, на его место. Вы что, вот выйдя сейчас за порог, поверите встреченному вами дедушке или хотя бы самому Басилашвили, говорящему, как заправский Воланд, что это, в самом деле, Сатана? Нет, если вы не доверчивый маразматик, тащащийся по трансу. Это про героя литературной фантазии такое еще можно сказать, но про себя лично, в жизни, в повседневности?..  Зачем же все вы так строго судите логичного человека, почти себя, который элементарно растерялся, увидев Сатану, от которого в реальности не ждешь сверхчудес? Ну, максимум, гипноза. Можно, конечно, угадывающего твои мысли принять за… экстрасенса - Кашпировского или, максимум, Мессинга.

В конце концов, поставьте на место Берлиоза хоть гения. Типичный современный пример «научного атеизма» – нобелевский лауреат Гинзбург. Такой, возможно, растеряется, стушуется, но не поверит или, скорее, упрется еще сильнее. Однако тот, кто водил пером рассказчика – не Булгакова, а выдуманного им глумливого рассказчика – требует от нормального и энциклопедически образованного Берлиоза неадекватного, клинического, первобытного поведения – мракобесия и раболепия.

Таким образом, убивая самого умного и культурного из героев романа, Булгаков невольно стоит на стороне демонов. Этой публике легче править темной массой «святой простоты».

Так. Думалось, вопрос ясен. А он пока что размыт. Попробуем сформулировать точнее и в два этапа. Первое. Кто-то во внероманной ситуации может себе представить, что некто встречный потребует от него (а ты потребуй от себя лично!) веры в дьявола? Второе. Все, кто иронизирует над сомневающимся атеистом Берлиозом, тем самым, требуют, чтобы и ты лично поверил: этот самый твой визави и есть материализовавшийся дьявол, потому надо быть настороже. Ты уступишь их требованиям?

Так то ж роман, а то жизнь…

Классика ответа! В таком случае, не совсем понятно, за что же вы осуждаете Берлиоза, коли, с точки зрения реальной жизни, он вел себя адекватно, нормально и единственно верно?

Но он же смутился!

Смущение – не признак неадекватности. Берлиоз держался неплохо, а растерялся только тогда, когда и сам Штирлиц бы «повелся». Ну, обнаружив, что Мюллер читает его мысли, тем более что фигура группенфюрера СС имела куда больше оснований для идентификации с Воландом или хотя бы с Фаготом.

Тут, право, затупишь. А самое гнусное, что времени на анализ и выход никто уже не дает, и автор первее прочих, причем «архангел Михаил» все решает круче Тьмы и даже Света.

Слегка расширим тезис: в подходах интеллигенции много двойных стандартов. Взять случай с бароном. Вся продвинутая братия дружно рукоплещет этому, уже неприкрытому убийству без суда. Если помните, посольского сводника барона Майгеля кокнули из пистолета за доносительство - Азазелло расстрелял из револьвера. Барон убит под овации почтеннейшей публики. А за что? Разве Майгель самый гнусный персонаж? Или его вина страшнее, хотя бы по своим последствиям, доноса Могарыча?

Находятся интеллектуалы-гуманисты, утверждающие, что в сцене жертвоприношения Майгеля Булгаков достиг вершин православного гуманизма. Например, Виталий Балашов полагает, что хотя Булгаков не симпатизирует барону Майгелю, он сознательно вызывает ассоциации с кровью Христовой. Налицо не что иное, как «следование классической библейской традиции, её букве и духу. Ведь Христос – сын человеческий, он принял на себя все грехи людские, искупая их крестными муками. Врачеватель, писатель, гуманист Булгаков в этой сцене возвышается до Прощения, как и его герой Мастер в конце романа. Именно Мастеру даровано право простить грешного «всадника в плаще с кровавым подбоем» Понтия Пилата…

Вы согласны? Я нет. По мне так, положим, Могарыч однозначно хуже Майгеля. Алоизий ради заурядного бытового приобретения намеренно идет на интеллектуальное да и физическое угробление великого писателя. Он же лучше всех знает, что мастер велик. Но это преступление ему, мягко говоря,  сходит с рук. Булгаков показывает таким образом, что нечисть Воланда своих прощает, а карает только некоторых отступников, но не всех, а которые посмели бунтовать против князя своего.

Майгель на фоне Могарыча мелкий пакостник. Подумаешь, наушничал на солидного иностранца, который, если объективно, вел себя именно, как шпион и вредитель. Ну, донёс и что: иностранцу это чем-то грозило, ежели по-крупному? Да даже по мелкому - ничем. Ну, подумаешь, дали б повод Коту с Коровьевым похулиганить. Но барона казнили! Причина? Она вот: бедолаге «повезло» наябедничать ни на кого-нибудь, а на самого сатану. В самом деле, разве поступок Майгеля выглядит подлее в сравнении с наушничеством того же Коровьева, который закладывает самого совестливого из взяточников – Босого?! Патологический клеветник и интриган Коровьев только и знает, что ябедничает и пакостит людям. И это, как видим, никого не возмущает, - как раз, наоборот, безумно забавляет. Коровьеву находится сноп оправданий, самое оригинальное из коих – «но это же так остроумно, щорт побери»!

Остроумно, пока сам не угодил в шкуру Босого или, окстись, в гроб Берлиоза. Наконец, почему-то уводят из расчета факт, что на этот раз Майгель сдал настоящую шайку самой большой нечисти - врага рода человеческого! Но нам в раскладе с пристреленным Майгелем интереснее то, что и в данном случае интеллигенция с почтительным придыханием опустила пальцы книзу: ату его, добить, браво, мессир! И никто почему-то не идентифицирует себя с теми, о ком в романе написано: «культурные люди встали на точку зрения следствия». Еще бы, «культурные люди» завсегда на стороне следствия и силы – как на словах, так и в деле. Ведь именно слово – сперва в виде обиды и издевки, а потом доноса и клеветы - чаще всего обусловливает серьезность «шитого дела» - ареста, командировки в психушку, тюрьмы, расстрела, наконец.

Брр, ну и расписал! Мрак, пессимизм, но пробирает. А главное, этот Плотников не понимает тонкого юмора. Отсутствие сатирической составляющей – сущностная характеристика русского патриота.

Автор понимает другое: смех смеху рознь. Есть юмор, а есть ржачка, есть гротеск, а есть глумеж. Негоже смеяться над великими деятелями отечественной культуры. Безрассудный смех над всем и вся крошит святыни.

А как же Хармс с его Гоголем, переодетым в Пушкина?

А так: Гоголь, переодетый Хармсом в Пушкина, все равно останется Гоголем. Хармс же, как не переодевайся, ни за что не станет ни Пушкиным, ни Гоголем. В юности я тоже хихикал, читая Хармса. Но теперь отдаю себе отчет: такой смех не ядовит только для узкого круга, способного уважать Гоголя и после осмеянного, то есть ненастоящего, хармсовского, «гоголя». Для большинства же эта отрава гибельна.

К сожалению, в литературе имеется обойма ернических сочинений и глумливых авторов, несущих совершенно черную, бесовскую, разрушительную энергию. Им самое подходящее место – в ящике Пандоры, ибо, вырываясь на свет божий, они сметают святыни и идеалы. Обычно все начинается с «безобидных» шуточек и подначек.

Вспомните передачу «Вокруг смеха» и «застойных» юмористов 1970-1980-х. Вспомните «освящение» и героизацию великих комбинаторов и обалбесивающие анекдотики про настоящих героев: Чапаева и Петьку (Петра Исаева). Чем кончается безобидное подшучивание, мы знаем. Публичной рубкой икон в православных храмах! Правда, когда в ответ начинают водой из шланга смывать «какашечные абстракции» идеологов всеосмеяния, то их реакция: «не понял юмора, это надругательство над моей творческой свободой». Самовыражение, творческая свобода и юмор в РФ, как видим, имеют одностороннюю направленность. Ответной свободе, свободе титульного большинства, места нет!

Это же касается талантливых юмористических авторов и передач, например, «Городка». Да, там есть находки на уровне, пожалуй, животного, пупочного юмора. Но когда дело заходит о великих: Пушкин, Гоголь, Толстой, Попов, Чайковский, Репин… Наши славные предки не заслужили такой участи, такого отношения равно, как авторы «Городка» в силу своих скромных высот не заслужили права издеваться над вершинами.

Русским давно пора научиться безмерно любить, чтить и превозносить своих героев. Любовь и непреклонная вера национальным гениям - самый поучительный урок, преподанный евреями жителям России, а китайцами – всему миру. Китайцы могут преобразить всё, кроме идеологии почитания святынь. В итоге, их 5-тысячелетняя цивилизация – одна из самых древних, во всяком случае, по официальному ранжиру.

Главное: не путать святое с обожествленным злом, освященной глупостью и превознесенной ложью. Не мною замечено, те же евреи всегда железно разделяют своих сородичей на две полярных доли. Первая -  признаваемая и почитаемая еврейская элита, коей принято гордиться. Пускай то будут американо-швейцарские Чаплин и Гершвин, польско-украинские Герцль и Жаботинский, франко-говорящие Нострадамус и Жид, немецкие Маркс и Эйнштейн, советские Иоффе и Пастернак. Они кумиры еврейского народа! Тогда как презренная доля № 2, по общему мнению евреев, недостойна даже фамильной конкретизации. К ней отнесены все представители «русской мафии» в той же Америке или Европе. И никого не смущают чисто еврейские фамилии их членов – этих отморозков как бы просто не существует в виде причастности к еврейству. То же самое – с вожаками «большевистского» тоталитаризма, «красного» голодомора 1930-х, «советского» ГУЛАГа и воинствующего безбожия. Будь то Урицкий, Свердлов, Троцкий, Ягода, Ярославский (Губельман) или Фирин…

Столь высокому искусству нужно учиться наперекор непременным обвинениям в «великодержавности, национализме, шовинизме». Эти ругательские слова сопутствуют любой попытке русских «загордиться и возвеличиться» по примеру сынов Израиля. А плевать! Всякий нормальный народ волен и должен славить, воспевать и романтизировать настоящих героев, предков, заступников, делая обязательную скидку на время и условия их проживания! Забвение подвигов привело к тому, что, убрав из Русского дозора богатырей Васнецова, бал правят… Чонкины  Войновича. Чонкины молниеносно «кастрируют и стерилизуют» великий народ, губя его генофонд, лишая будущего и гаденько ликуя при этом: «Хи-хи, ну какой же он великий, если позволил в легкую себя погубить».

Как не обидно, повод для таких выводов есть. Самого сильногоБогатыря побеждают в легкую, если сперва притупят его бдительность или, еще лучше, усыпят. Такое случается, когда в сознании народа критерии величия, мудрости, великодушия и чести подменяются подлостью, коварством, неблагодарностью и вероломством. После этого вся система моральных координат летит к чертям. Ворье и подонки из нужников выныривают владельцами дворцов. Сволочь провозглашает себя «элитой». А оплеванные герои барахтаются на дне. Итог неминуемо горек. Страна, которой правят евнухи и сатиры, защищают – дистрофики и инвалиды, а люди с торсом Геракла обслуживают бордели и салоны стриптиза, обречена на гибель. Хроники Эллады, Рима и Византии красноречиво убеждают в этом.

 Хам победил не сразу. Процесс был запущен еще при Екатерине. На протяжении двух веков русским медленно, дотошно и методично внушали, что цельная натура - это плоско, ходульно, одномерно, пока не свели тухленькую суть ужасной подмены к размытому штампу: «долой соцреализм». Припечатав до дикости уплощенной вывеской всю многомерность творчества: стремление к подвигу, поиск идеала и правды жизни, - нас приучили бездумно потешаться над этим «старомодным хламом». Как же: пресная рутина, лубочная скукотища. Нам подавай натуры неоднозначные, мятущиеся, противоречивые. В моде рефлектирующие типы с кучей эдиповых и чикатиловых комплексов. И вот дело сделано, продукт в горшке. Тук-тук, кто там? Фу-фу, гнилая интеллигенция, про-рабы духа, а коль принюхаться: трупного запаха. Но беда не столько в запахе,сколько в том, что, воцарившись даже на «пять минут», эта публика ухитряется сдать «холявную» власть кому угодно и за так. Во имя чего и волею кого? Не поверите: всего лишь из необъяснимого страха прослыть не толерантной. Из необузданной тяги к некой «политкорректности».

В своей застенчивости перед Западом горбачевско-ельцинская «интеллигенция» не смогла отказать ему даже тогда, когда, отымев ее в естественной позе, «гость» приступил к  извращенным вариациям. Где оказалась Россия с такими героями, - до сих пор не найдем. Сколь не пыжимся: «Русский, где ты? Подъем! Завтра будет поздно»… Впрочем, редких «возмутителей спокойствия» отщелкивают вне очереди или, что удобней и надежней, замалчивают, обволакивая коконом тотального безмолвия, парсеком абсолютного информационного вакуума. Без слов, без музыки, без слез. И так будет до тех пор, прока мы не усвоим: ненависть к Врагу не может быть дозированной, только – абсолютной. Неисправимый Враг при условии недобития Неискореним! Тех, кто ничего не понял, прошу считать мои слова проявлением «черного юмора».

Вот мы обратно и возвращаемся к тому, с чего начали – к смеху! Крушению Великой идеи, действительно, предшествует мелкое высмеивание идейных скреп. Срамное дело обычно совершается под соусом банальных анекдотцев о лучших деятелях нации. Анекдоты незаметно разлагают народный пиетет перед святостью героя, сакральностью служения обществу. Убийство Великого начинается с ничтожной, но едкой карикатуры. Начинают, как правило, одиночные кустари типа уже помянутого Хармса, а доканчивают ю-мор-бригады: «Городок» («Готов Очернять Родину и Отечественную Классику»), «Аншлаг» («Анальный Шлак, господа»), не говоря про несчетные ПСБ (Петросян-Степаненко-Бюро) и ОСП-студии…

Не пора ль, наконец, понять, что презрение к идеальному герою – это наносы извне, это шуточки Зверя? Что его рабы, все эти руссиянские «примадонны сцены» и голубого экрана старательно и подобострастно культивируют порок во всех его проявлениях, вплоть до содомского. Сначала нам явили умильно льнущих к Боре Моисееву Пугачеву и Гурченко. А теперь непрерывно потчуют клипо-сериальной лесбо-педерастией. Но вот ведь перегиб и парадокс: как с этим бороться, нас учат евреи, что так боготворят своих далеко не ангельских кумиров. От библейских царей и пророков (Давид, Соломон, Юдифь, Эсфирь, Саломея, Иеремия, Эзра) с их жесточайшими проповедями и казнями гоев и собственных диссидентов - до лидеров далеко не ясельного в своем «человеколюбии» сионизма. Чего стоят фанатики тоталитарно-националистической секты Хабад, не говоря о плеяде «невинных» премьеров?!

Без намоленных икон и святынь, а также  без героической мифологии у народа все шансы стать мифом, легендой, воспоминанием. Увы, кодекс Атлантиды, переходя по наследству от цивилизации к цивилизации, никого ничему так и не научил.

Храним и вдохновен лишь народ, чтящий традиции, святыни предков и Единого Бога для всего Человечества. Лишь такой народ всегда жив, здоров и молод.

Рассадник юдофобии!

Вот-вот, теперь вам, надеюсь, ясно, почему в послесловии к сериалу Бортко, Басилашвили, Чудакова так ополчились на дьякона Кураева? Ведь к чертям летит вся их, с позволения сказать, методология, их схемы выстраивания отношений, их шкала ценностей, их дело, их жизнь, наконец,  - все, прямо, как у Пилата. К прискорбию, нет у них мудрости и мужества Пилата, хотя бы запоздалого. Им главное – быть на плаву и бездумно, но крепко припадать к авторитетам, таким как Булгаков. Доходит до смешного: люди, ненавидящие Россию, даже к самым своим безбожным бредням пристегивают русских гениев, а то и русскую идею.

Государственная идея еще не умерла. Россию ждет небывалый расцвет, но что-то неуловимо уже изменилось в лицах («Исчезло ее временное ведьмино косоглазие и жестокость, и буйность черт». Михаил Булгаков). Русские больше не хотят защищаться. Мир ошеломлен: мы безропотно терпим хамство прибалтийских националистов, молча сносим одну про­вокацию за другой. Русские стали изгоями, а это уже из репертуара веч­ных народов. Навеки прощается русский народ со столь, казалось бы, близким и родным антисемитизмом, и это, кстати, чувствуется: исходят евреи, они уже сделали свое дело и могут удалиться, русских уже нёчему учить, скоро им са­мим идти по миру, учить и лечить других. Интенсивно перетряхивает народ сундуки с историческим прошлым, ведь  вечному народу положено иметь целый список вековечных святынь. Через века и страны пронесли евреи свои священные реликвии. Пал Рим, прошли Крестовые походы, рождались и исчезали народы, а главным де­лом евреев было все сохранить так, как было несколько тысяч лет назад. Давно уже сражаются за неизменность ритуалов англичане, снискавшие за это репутацию консерваторов. Пришел и наш черед вспомнить про казаков, про забытый обычай летом всем миром жить на селе, а зимой в городе... Да мало ли что захочется с собой в вечность протащить! Мы перестанем развиваться, станем намного музыкальнее и поэтичнее, править станут женщины, а командовать дети. Убегут от Москвы не только иноязычные братья, но и русские сибиряки и уральцы. Но все это к концу XXI века. А пока нам предстоит последняя вспышка госу­дарственного величия (света хватит на полмира), после которой — толь­ко вечность. «Он не заслужил света, он заслужил покой» — так говорил Левий Матвей, так писал Михаил Булгаков. Может быть, это о вечном народе, никогда не «видевшем светлой жизни, но заслужившем покой». - Григорий Кваша «Принципы истории».

- Нет, ну как вам нравится? Порушили такую страну, и глумятся.

- Дерьмовая… - беснуется либеральная часть. - Никудышная была страна, зверская, обреченная хотя бы потому, что свежие мозги Запада ее не приняли и никогда не хотели понять, из-за ее абсурда и врожденного зла.

Мосьене служил секретарем у Бодрийара?А то бы автор ему напомнил, да он все одно не поверит: «Зачем разрушать такое "хорошее общество", где гражданам обещают на словах и постепенно реализуют на практике вековую мечту о земном рае? Достоевский в своей знаменитой "Легенде..." и В. Соловьев в "Трех разговорах..." описали наступление царства Антихриста, которое похоже на критическую реконструкцию постиндустриального общества, выполненную такими известными философами как Ясперс, Хайдеггер, Ортега-и-Гассет, Адорно, Маркузе, Фромм и др. Конечно, моральным импульсом интеллектуала является забота о человеке. Маркузе обеспокоен теми опасными тенденциями, которые определяют развитие постиндустриального общества: безработица, производство вооружения, техногенная перегрузка природы, несоблюдение прав человека, угнетение женщин, детей, стариков. Но особенно его заботит тот факт, что общество научилось не просто выдавать, но и превращать свои недостатки в достоинства».

Сказано Бодрийаром, любимцем либералов!

В одной аналитической записке (сайт «Единение») есть любопытные строки: Берлиоз представлял светскую духовную интеллигенцию времён материалистического атеизма (СССР). Он и Бездомный — атеисты и, как сказал Берлиоз, «сейчас об этом можно говорить открыто». Но роман указывает на сущностное единство обоих видов атеизма — материалистического и идеалистического: когда Бездомный, напуганный смертью Берлиоза согласно “пророчеству” Воланда, принялся гоняться за свитой Воланда по ночной Москве, он от страха приобщился в идеалистическому атеизму — взяв в руки икону и свечи. Булгаков мастерски объединил оба вида атеизма, показав их пагубность (в судьбе Берлиоза) и психическую нечеловеческую основу (в судьбе Бездомного). Действительно психологически атеизм приводит, в конечном итоге, к тому, что называется шизофрения («Мастер и Маргарита. Гимн...»).

По праву ведущего итожу… Посмотрев сериал Бортко, российская интеллигенция, в очередной раз, подтвердила свою приверженность западным ценностям, недоверие и даже страх перед русским человеком труда. Русская интеллигенция пыталась ей доказать обратное, но, видимо, не убедила. Дадим возможность, закрывая эту тему, на сон грядущий привести последний аргумент. Он должен принадлежать самой непредвзятой стороне. Поэтому право на его оглашение предоставляется…

Западный рабочий обладает высокой квалификаци­ей, но он требователен, и, если подходить с расовой точ­ки зрения, пресыщен. Он уже ничего не хочет от жизни... У него сравнительно высокие заработки. Он рас­сматривает свою работу на предприятии как неизбежное зло, как средство вести свободную жизнь после работы... Русский рабочий не таков. Для него труд на производ­стве сравнительно нов. Он полон сил и энтузиазма, у не­го хорошие руки, он еще не испорчен удовольствиями внешнего мира, потому что жизнь за пределами фабри­ки не может предложить ему ничего стоящего. Его труд, как и у японского рабочего, исключительно дешев, и вы­сокоразвитая промышленность может только мечтать о таком труженике. Советское правительство добилось исключительных успехов, заставив русских рабочих це­нить труд на производстве... И придет день, когда Сталин, если мы не остановим его, переключит промыш­ленность с производства вооружений на потребитель­ские товары. Учитывая полную национализацию производства, он волен выбирать любую линию поведе­ния. И тогда Россия получит возможность затопить ми­ровые рынки предельно дешевыми товарами. У мира не найдется ответа на такую экспансию, особенно если за ней будет стоять огромная военная мощь. Следствием станет экономическая катастрофа для западной Европы и Америки. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

 ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...