Исторический спор
К.Маркс и Ф.Энгельс положили начало историческому спору не только между коммунизмом и капитализмом, но и между различными формами самого капитализма. Изучение обширной литературы показало, что, хотя на Западе марксизм и не имел такого успеха, как в России, но и там он оказал большое влияние. Ещё в первой трети ХХ века экономическая мысль на Западе начала отказываться от вывода о действенности «невидимой руки» рынка и благотворности ничем не ограниченной экономической свободы. Просветление умов подталкивалось регулярными и изнуряющими кризисами капиталистического производства. Постепенно созревало убеждение, что полное попустительство частнопредпринимательской деятельности неизбежно приводит к нарушению экономического равновесия. Государство обязано, как минимум, определить правила, в рамках которых осуществляется экономическая активность, и обеспечить их соблюдение. Мощным толчком к этому пониманию стала Великая депрессия. В 1936 году вышла знаменитая книга английского экономиста Джона Мейнарда Кейнса «Общая теория занятости, процента и денег». Она содержала теоретическое обоснование необходимости вмешательства государства в экономическую деятельность. Но теория Кейнса признавалась не всеми и не всегда выдерживала проверку временем.
После Второй мировой войны экономическая ситуация в мире изменилась. Война требовала жёсткого государственного контроля над экономикой, но после её окончания Кейнса стали критиковать апостолы ничем не ограниченного предпринимательства. Например, английский экономист Фридрих фон Хайек усматривал в кейнсианстве не что иное, как «дорогу к рабству», т.е. к социализму в его понимании. Ещё одним убеждённым противником теории Кейнса и яростным защитником свободы предпринимательства был Милтон Фридман. Он опасался, что пример СССР окажется заразительным. Свои убеждения М.Фридман красноречиво высказал в книге «Капитализм и свобода», изданной в 1963 году в Чикаго: «В 20 и 30-е годы нашего столетия интеллектуалы США в подавляющем большинстве убеждали, что капитализм – это порочная система…Теперь условия изменились. Мы имеем несколько десятилетий опыта государственного вмешательства…Кто может теперь связывать большую надежду на развитие свободы и достоинства человека с массовой тиранией и деспотизмом, которые имеют место в России? Маркс и Энгельс писали в коммунистическом Манифесте: «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир». Кто может сегодня считать, что цепи пролетариев в Советском Союзе слабее, чем цепи пролетариев в Соединённых Штатах, Британии, Франции, Германии или в любой другой стране на Западе?» (M.Friedman. Capitalism and Freedom. – Chicago, London, “Phoenix Books”, The University of Chicago Press, 1963, p. 196-197).
М.Фридман не отрицал роли правительства: «Существование свободного рынка, конечно, не исключает необходимости государства. Напротив, государство играет важную роль и как форум для определения «правил игры» и как арбитр для интерпретации и проведения в жизнь тех правил, которые установлены» (там же, стр.15). Но М.Фридман выступал за ограничение полномочий государства: «Его основная функция должна состоять в защите нашей свободы от внешних врагов и от наших собственных завистливых сограждан, в охране законности и порядка, в стимулировании частных сделок, в поощрении конкурентных рынков…Второй общий принцип состоит в том, что сила правительства должна быть рассредоточена. Если уж правительство демонстрирует силу, то лучше в стране, чем в штате; лучше в штате, чем в Вашингтоне» (там же, стр. 2-3).
М.Фридман был убеждённым сторонником свободной конкуренции. Он считал, что конкуренция в современном мире – это не столько личное соперничество, сколько стремление к монополии. Поэтому первейшей задачей государства он считал исключение тех явлений, которые «непосредственно порождают монополию: как монополию предпринимателей, так и монополию рабочих» (там же, стр. 132). В бескомпромиссной защите всех атрибутов капиталистической свободы Фридман оправдывал и потомственных рантье, которых менее либерально настроенные аналитики считали персонами нон грата. Он следующим образом сформулировал своё отношение к этой проблеме: «Часто доказывают, что важно видеть разницу между неравенством личных заслуг и неравенством собственности, а также между неравенством унаследованных благ и неравенством нажитых благ…По моему мнению, эти разграничения не жизненны» (там же, стр. 164). Советскому принципу распределения «от каждого – по способностям, каждому – по его труду» М.Фридман противопоставил рыночный принцип: «каждому – то, что он производит с помощью собственных орудий труда» (там же, стр. 161-162).
Не все экономисты на Западе разделяли непоколебимый рыночный оптимизм М.Фридмана. Например, противником рыночной анархии и сторонником государственного регулирования экономики был американский экономист Джон Морис Кларк. В своей книге «Экономические институты и общественное благосостояние», вышедшей в Нью-Йорке в 1957 году, Кларк писал: «Некоторые думают, что возможны только две системы: откровенного попустительства частному предпринимательству или полного коллективизма. Я утверждаю, что в этой стране (автор имеет в виду США – В.Ф.) мыслимо лишь не слишком большое приближение к каждому из этих экстремальных вариантов, и что все наши возможные альтернативы лежат где-то посередине» (J.M.Clark. Economic Institutions and Human Welfare. New York, “Alfred A Knopf”, 1957, p. 250).
С целью бесперебойной работы рыночной экономики современного капитализма, государство оказывает её законодательную поддержку. Оно старается защитить конкуренцию от чрезмерного влияния монополий. Кроме того, современный капитализм научился заблаговременно предотвращать массовые банкротства и масштабные финансовые кризисы, сохранять социально-экономическую стабильность общества. Фирмы, объединённые перекрёстным владением акциями, взаимодействуют для взаимного контроля над управлением. Мотив получения прибыли теперь может отходить на второй план во имя социально-экономической безопасности. Платёжеспособность крупных корпораций перестаёт быть их частным делом. В случае угрозы их банкротства, при активном участии государства осуществляются субсидирование, реорганизация, слияние и другие меры, отводящие эту угрозу.
От рыночного беспредела времён ничем не ограниченной рыночной свободы современный капитализм перешёл, по словам Джона Голбрайта, к осознанию той простой истины, что «фирмы хорошо реагируют на воздействие рынка и потребителя, когда дело касается героина, массажа и канцерогенных веществ, но что имеется ряд услуг, например, национальная оборона, образование, защита людей и их собственности, в отношении которых нельзя с уверенностью полагаться на рынок. Здесь должно действовать государство» (Дж.К.Голбрайт. Экономические теории и цели общества. Пер. с англ. – М., «Прогресс», 1976, стр. 45). Более того, Джон Голбрайт пошёл ещё дальше в раскрытии сущности современного капитализма: «В значительной мере оправдано всё более распространяющееся мнение, что современная экономика выглядит как социализм для крупных фирм и как свободное предпринимательство для мелких» (там же, стр. 204). Интересно, что столетием раньше в аналогичном направлении уже работала мысль Ф.Энгельса: «Один из законов современной политической экономии, хотя в наших общепризнанных учебниках это чётко и не сформулировано, состоит в том, что, чем больше развито капиталистическое производство, тем меньше может оно прибегать к тем приёмам мелкого надувательства и жульничества, которые характеризуют его ранние стадии» (К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения, 2-е издание, том 21, стр. 260).
Характерной особенностью современного капитализма является усиливающаяся тенденция к рассредоточению собственности. Она проявляется, во-первых, в отделении управления от собственности и, во-вторых, в акционировании крупных частных предприятий с участием их же работников. Сущность этой тенденции проанализировал Питер Друкер в книге «Новое общество: анатомия индустриального порядка», которая вышла в 1962 г. в Нью-Йорке. По мнению Друкера, менеджмент выдвинулся в новую правящую группу капиталистического общества. «Что такое наш бизнес?» – ставил вопрос Друкер. И отвечал на него следующим образом: «Первейшая обязанность управления состоит в том, чтобы решать, какие экономические факторы и тенденции наилучшим образом обеспечат будущее благосостояние компании. Управление должно быть уверено, что в последующие пять или десять лет ресурсы предприятия будут такими же экономически продуктивными, как и сегодня. Оно должно сегодня решать те проблемы, которые возникнут перед предприятием завтра» (P.F.Drucker. The New Society: The Anatomy of Industrial Order. – New York, “Harper and Row Publishers”, 1962, p. 204).
Эти взгляды разделял и Гардинер Минс, один из авторов концепции «коллективного капитализма». Он изложил свою теорию в книгах «Ценообразующая сила и общественный интерес» (G.C.Means. Pricing Power end The Public Interest. – New York, “Harper and Brothers Publishers”,1962) и «Корпоративная революция в Америке: экономические реалии и экономические теории» (G.C.Means. The Corporate Revolution in America: Economic Reality vs. Economic Theory. – New York, “Collier Books”; London, “Collier Mac Millan”, 1964). Г.Минс различал системы «частного капитализма» и «коллективного капитализма». Отличительными чертами последнего являются рассредоточение собственности корпораций среди сотен тысяч акционеров и коллективный характер труда на крупных акционерных предприятиях. Такая система состоит из «предпринимательских коллективов» или находится под их контролем. Г.Минс выступал за законодательное ограничение нормы прибыли наиболее крупных корпораций. Он был горячим сторонником «коллективного капитализма» в США. Во второй из вышеупомянутых книг он писал: «Я полон энтузиазма в отношении коллективного капитализма. Я полагаю, что он в наибольшей степени соответствует высокому уровню жизни в этой стране» (стр. 72).
В 1974 году в США были официально одобрены планы создания предприятий, акциями которых владеют их же рабочие, а в 1986 году была принята программа содействия этим предприятиям. Любопытно, что К.Маркс и Ф.Энгельс рассматривали акционирование капиталистических предприятий как «упразднение капитала в рамках самого капиталистического производства». Маркс в письме Энгельсу охарактеризовал акционерный капитал как «самую совершенную форму, подводящую к коммунизму» (К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения, 2-е издание, том 29, стр. 254).
Теоретическим центром обоснования политики, основанной на сочетании государственного регулирования со свободной конкуренцией, стала послевоенная Западная Германия. Родоначальником этого направления экономической мысли стал глава фрейбургской школы Вальтер Ойкен. В своей книге «Основы национальной экономики» (W.Eucken. Die Grundlagen der Nationalökonomie. – Berlin, Göttingen, Heidelberg, “Springer-Verlag”, 1950) он различал централизованно управляемую экономику и конкурентную экономику. Для последней основной проблемой является «координация индивидуальных планов». Управляемая экономика может, в свою очередь, иметь несколько форм: полностью управляемая экономика, централизованное управление с предоставлением свободы торговли потребительскими товарами, централизованное управление с предоставлением свободы выбора профессии и места работы и др. Всё это привело Ойкена к изучению проблемы формирования власти в различных экономических системах.
Концепция В.Ойкена легла в основу социально-экономической доктрины, на которую опиралась внутренняя политика в ФРГ. Экономика этой страны была объявлена «социальным рыночным хозяйством», наиболее гармоничной и эффективной формой рыночной экономики, развивающейся в интересах всего общества. Она противопоставлялась как капитализму, так и социализму, в качестве особого «германского пути». Его кредо: конкуренция – насколько возможно, планирование – насколько необходимо. Этот принцип получил теоретическую разработку в книгах Людвига Эрхарда «Благосостояние для всех» (L.Erhard. Wohlstand für alle. – Düsseldorf, “Econ-Verlag”, 1957) и «Германская экономическая политика: путь к социальному рыночному хозяйству» (L.Erhard. Deutsche Wirtschaftspolitik: Der Weg Der Sozialen Markwirtschaft. - Düsseldorf, Wien, “Econ”; Frankfurt/Main, “Knapp”; 1962), а также в книгах Карла Шиллера «Экономика и общество: либеральный и социальный компоненты в современной хозяйственной политике» (K.Schiller. Der Ökonom und die Gesellschaft. Das freiheitliche und das soziale Element in der modernen Wirtschaftspolitik. – Stuttgart, “Gustav Fischer Verlag”, 1964), Франца Бёма «Экономический строй и конституция государства» (F.Bohm. Wirtschaftsordnung und Staatsverfassung. - Tubingen, “J.C.B.Mohr”, 1975) и других западногерманских учёных и политических деятелей. В течение ряда лет этот неолиберализм был теоретической основой политики боннского правительства и правящей коалиции ХДС/ХСС (Х.Ламперт. Социальная рыночная экономика. Германский путь. – М., «Дело», 1993).
Для современного капитализма характерна и заметная гуманизация труда по сравнению с ранним капитализмом. Современные капиталисты уже осознают преимущества заинтересованности перед принуждением. Они понимают, какую социальную опасность представляет для них прежний, жестоко эксплуатируемый, и в силу этого революционно настроенный пролетариат. Об этой проблеме выразительно сказал Питер Друкер: «Первое требование к функционирующему индустриальному обществу состоит в том, чтобы избавиться от пролетария. Индустриальное общество не может с ним мириться. Но у индустриального общества есть и средства, чтобы обойтись без него. Современный индустриальный порядок в высшей степени чувствителен к отравляющему влиянию пролетариата. Но этот порядок, впервые в истории цивилизации, может избавить себя от этого яда и превратить социально деструктивный пролетариат в прочную основу социальной силы и единства. И в самом деле, пролетариат отмирает, становится анахронизмом» (P.F.Drucker. The New Society: The Anatomy of Industrial Order. – New York, “Harper and Row Publishers”, 1962, p. 229).
По мнению Друкера, повышение оплаты труда и уровня жизни рабочих должны снять с повестки дня марксистский тезис о эксплуатации рабочих капиталистами. Друкер утверждал: «Труд не является предметом потребления в индустриальной экономике. Он является одним из главных атрибутов такой экономики, которая в состоянии разрешать экономические конфликты. Отчасти, это достигается благодаря изобилию. Но главным образом потому, что промышленное производство устремлено в будущее и не рассматривает труд в качестве переменного капитала. Экономические реалии индустриальной системы делают пролетариат ненужным» (там же, стр. 231).
Предметом специальных исследований стали вопросы более совершенной организации труда и его облегчения на современных промышленных предприятиях. В 1971-1975 г.г. в США проводились широкие экспериментальные исследования по изысканию и разработке комплекса мер, направленных на повышение производительности труда рабочих. Эти меры основывались на более рациональной организации труда взамен грубой «потогонной» системы времён раннего капитализма. Результаты этих разработок были обобщены в книге «Руководство по изучению производительности труда в Соединённых Штатах в 1971-1975 г.г.» (R.A.Katzell, P.Bienstock, P.H.Faierstein. A Guide to Worker Productivity Experiments in the United State 1971-1975. – New York, New York University Press, 1977). Правительство США приняло федеральную программу повышения качества жизни “Quality of Worklife Program” (QWL Program). Аналогичная проблема интенсивно изучалась в Европе и Японии. Предметом серьёзных исследований стали вопросы потребностей, мотиваций, удовлетворённости работой, несовпадения интересов и др.
Современный капитализм достиг больших успехов в развитии производства на основе новейших достижений науки и техники. Об этом мы ещё будем говорить. Рассмотренные выше объективные тенденции развития современного капитализма приводили к выводу о том, что по всем основным позициям современный капитализм вышел на более высокий уровень развития и значительно более прогрессивен по сравнению с ранним капитализмом.
И всё же капитализм остался капитализмом! Его эволюция не устранила многие, изначально присущие ему, пороки. Не исчезли неоправданно резкое социальное расслоение, снижение конкурентной цены труда в результате научно-технического прогресса, перепроизводство в одной области и недопроизводство в другой из-за непредсказуемости вкусов потребителей, возможность достижения успеха в конкурентной борьбе путём засекречивания приобретённых знаний, широко практикуемая подмена честного бизнеса обычным жульничеством, объективная невозможность добиться справедливой конкуренции с помощью закона, порождение неполноценной человеческой личности в условиях крайне узкой специализации и однозначной нацеленности на коммерческий успех, возможность для администраторов законно или незаконно назначать себе и своим приближённым повышенное жалованье вплоть до взяток, намеренное распространение ложных слухов для завышения выручки при биржевых операциях и многое другое.
Наблюдая несовершенство капитализма как системы, даже в современном улучшенном виде, экономическая мысль на Западе не освободилась от влияния марксизма. Откровенно критически относился к капитализму Йозеф Шумпетер. В книге «Капитализм, социализм и демократия», опубликованной в 1975 году, он задал сакраментальный вопрос и сразу же дал на него однозначный ответ: «Может ли капитализм выжить? Я думаю, что не может» (J.A.Schumpeter. Capitalism, Socialism and Democracy. – New York, Hagerstown, San Francisco, London, “Harper and Row Publishers”, 1975). Так же, как в своё время Карл Маркс, Йозеф Шумпетер отмечал крупные исторические достижения капитализма. И точно так же, как Маркс, Шумпетер полагал, что капитализм, в конце концов, умрёт благодаря своим же успехам. Но в отличие от Маркса, Шумпетер делал основной упор не на социальную революцию, а на грозящую капитализму опасность медленной, но неизбежной эрозии его институтов и разрушения того мышления, которое является его основой. Шумпетер квалифицировал развитие капитализма как процесс «созидательного разрушения». В ходе этого процесса возникает новая форма конкуренции, которая не только бьёт по прибыли менее эффективного предприятия, но и угрожает самому его существованию. Здесь речь идёт уже не о той «благотворной конкуренции», которая ведёт к понижению цен, а о полной ликвидации более слабых предприятий. «Победа или смерть» - вот экстремистский лозунг этой новой капиталистической конкуренции. В унисон с Марксом, Шумпетер предсказывал при дальнейшем развитии капитализма исчезновение предпринимателя как независимой личности. Предприниматели уступают место учреждениям, которые существовали бы в условиях хорошо организованного социализма. На авансцену выходят управляющие, работающие за заработную плату, а также акционеры. Последние всё равно считают себя притесняемыми и испытывают вражду к системе. Лишённое материального интереса, утратившее свои функции и постепенно исчезающее частное присвоение не даёт прежнего материального удовлетворения. В конечном итоге, не остаётся никого, кто бы согласился на деле его отстаивать. Таким образом, взгляды Шумпетера на судьбу капитализма вплотную приближались к взглядам Маркса и Энгельса.
Итак, складывалась парадоксальная ситуация. С одной стороны, марксизм оставался незыблемой официальной идеологией в нашей стране, хотя, как уже говорилось, эта идеология нуждалась, как минимум, в более внимательном и непредвзятом прочтении трудов Маркса и Энгельса. С другой стороны, объективный научный анализ не мог мириться с полным игнорированием других направлений экономической мысли, основанных на адекватном восприятии современной действительности. С одной стороны, постепенно уходили в прошлое откровенно либеральные воззрения времён раннего капитализма, чреватого регулярными кризисами, уступая место более здравым представлениям о месте и роли государства в экономике. С другой стороны, так и оставалось неясным, где проходит та граница, за которой кончаются представления о пользе неограниченной экономической свободы, и начинаются воззрения о большей эффективности командной экономики.
Всё это требовало углублённого и непредвзятого исследования и могло стать понятным только сквозь призму новой, строгой и достаточно общей теории о законах общественного производства.
Рубикон перейдён!
Выше я уже говорил о трудностях становления беспристрастного обществоведения в классовом обществе. Советская политическая экономия была типично классовой. Она чётко разделяла политическую экономию на две части: “буржуазную” и “пролетарскую”. В моём сознании это не укладывалось. Как можно науку делить по классовому принципу? Целью любой науки является установление научной истины. Выходит, для пролетария - одна объективная истина, а для буржуа – другая? Но ведь нет пролетарской и буржуазной физики, химии или математики! Я всё больше склонялся к мысли, что утверждение о классовом характере обществоведения ненаучно. Более того, оно просто абсурдно, поскольку допускает существование для одного и того же предмета исследования двух разных объективных истин.
В итоге всего сказанного, к середине 70-х в моём мышлении накопилась определённая “критическая масса”. В общих чертах стало ясно, в чём главная трудность научного исследования столь сложной системы, какой является общественное производство. Эта система включает самые различные процессы: социальные, экономические, технологические, физические, химические, биологические и т.д. В этой системе действует множество факторов: природные ресурсы, люди, машины, всевозможные продукты производственной деятельности, окружающая среда и т.д. Эти факторы не являются изолированными, а взаимосвязаны и активно влияют друг на друга. К тому же, всё это многообразие, сложное уже само по себе, не является статичным, а претерпевает постоянные исторические изменения. Стало совершенно очевидно, что адекватно описать эту многофакторную и изменчивую систему теми научными средствами, которые были доступны во времена Маркса и Энгельса, было изначально невозможно. Можно было лишь выделить и исследовать некоторые существенные черты этой системы, отметить некоторые тенденции развития, что, в общем, классики марксизма и сделали. И для своего времени сделали блестяще.
Теперь требовался современный подход, основанный на использовании новых методов исследования, включая методологию гуманитарных наук, естествознания и математики. Требовалось учесть достижения наук о природе, человеке, и обществе, накопленные за полтора столетия после первых экономических трудов Маркса и Энгельса. Необходимо было учесть и огромный исторический опыт, в том числе и опыт новейшей истории. Предстоящее исследование должно было быть по определению междисциплинарным – исследованием на стыке наук и через взаимодействие наук. Конечно, не могло быть и речи ни о каком «классовом подходе» к этой работе. Во главу угла с самого начала следовало положить принципы научной объективности, историчности и преемственности. Как марксистский подход, так и другие экономические теории заслуживали одинаково уважительного и вдумчивого анализа, из них предстояло взять всё рациональное. В то же время, нельзя было идти и по пути чисто механического смешивания различных взглядов. Нужна была стройная и основанная на фактах научная теория. Она должна была ответить и на те вопросы, которые остались вне поля зрения классиков марксизма, и на те вопросы, которые история поставила уже в наше время. Более того, такое исследование не представляло бы никакой ценности, если бы оно не обладало достаточной силой научного прогнозирования. Достоверность любой научной теории проверяется опытом, практикой. В естествознании это – наблюдение природных явлений и научный эксперимент, в обществоведении – соответствие между теорией и общественной практикой.
Осознания вышесказанного уже было достаточно, чтобы напрочь отвратить от попыток взяться за эту неимоверно трудную работу. Но и это ещё не всё. В то время не было ни малейшего шанса, что результаты такой работы, в случае успеха, можно будет опубликовать или сделать доступной для общественности. Более того, за такую работу могло крупно не поздоровиться, так как это был в чистейшем виде «ревизионизм». Понятно, что на подобное вторжение в «святая святых» я долго не мог решиться. Не хотелось обрекать себя на работу, которая, скорее всего, превратится в сизифов труд.
Тем не менее, вопреки обычно понимаемому «здравому смыслу», я всё же взялся за создание современной общеэкономической теории. Что двигало мной? Признаться, мне до сих пор трудно ответить на этот вопрос. Возможно, главным мотивом был обострённый интерес к проблеме. Он подкреплялся осознанием её огромной важности. И, конечно, где-то очень глубоко в душе теплилась надежда на фатальное везение, на какое-то исключительное стечение обстоятельств. Слабая надежда на то, что когда-нибудь эта работа окажется востребованной. Видимо, я почувствовал: важность проблемы такова, что надо отбросить все сомнения и опасения. Что-то вроде известного сакраментального вопроса «если не я, то кто же?»…
В те годы до нас доходили слухи о правозащитниках, об их деятельности. Теперь, через десятилетия, я удовлетворён тем, что пошёл другим путём. Я просто не смог бы закатывать истерики – не тот характер. Вместо акций протеста, я много лет терпеливо работал над изучением сложнейшей проблемы. По мере получения достаточно серьёзных результатов, честно пытался довести их до сведения тех, от кого зависело принятие ключевых политических решений. Я не боялся последствий, потому что верил – спокойная и убедительная аргументация обязательно дойдёт до сознания, сделает своё дело. Все мы – живые люди. Политики – не исключение. Человеку свойственно ошибаться, но свойственно и обучаться на своих ошибках. У человека с государственным мышлением способность к обучению обычно усиливается чувством ответственности.
Взаимодействие наук
Основным инструментом в моей работе над созданием современной общеэкономической теории стало взаимодействие наук. Оно является объективным отражением единства мира, взаимодействия всех объектов в природе и обществе. Это – не моя мысль. Об этом хорошо сказал Энгельс в «Диалектике природы»: «Взаимодействие - вот первое, что выступает перед нами, когда мы рассматриваем движущуюся материю в целом с точки зрения теперешнего естествознания» (К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения, 2-е издание, том 20, стр.546). Энгельс говорит здесь о естествознании. Пришло время распространить этот тезис и на обществоведение. Позднее, после выхода моей книги «К общеэкономической теории через взаимодействие наук», я иногда получал очень острые критические письма. За приверженность к методу аналогии некоторые оппоненты до сих пор обвиняют меня в дилетантстве и воспевании невежества. Помилуйте, господа! Я никого не призываю сочинять музыку вместо композиторов или лечить зубы вместо стоматологов. Я всего лишь отдаю дань уважения и восхищения тем немногим, кто сумел добиться выдающихся результатов на стыке различных научных дисциплин. История науки преподнесла нам чудеса наблюдательности гениев, которые оказались способными на самые парадоксальные сравнения. Много ли найдётся людей, способных подобно Исааку Ньютону сравнить падение созревшего яблока с движением планет солнечной системы? Или, подобно Дмитрию Ивановичу Менделееву, заметить периодичность свойств химических элементов, раскладывая пасьянс из карточек с нарисованными химическими символами? Или, как Эрвин Шрёдингер, подставить массу и энергию электрона в уравнение колебательного движения маятника?
Между естествознанием и гуманитарными науками существует гораздо более глубокая связь, чем это кажется на первый взгляд. Наиболее наблюдательные и широко мыслящие учёные уже давно обращали на это внимание. Ещё французский экономист 18-го столетия Франсуа Кенэ, автор знаменитой «экономической таблицы», указывал на то, что экономическая жизнь общества подчиняется действию естественных законов. Карл Маркс в «Капитале» неоднократно сопоставлял физические и экономические понятия. Он даже проводил аналогию между меновой стоимостью товара и химическим эквивалентом (там же, том 13, стр. 20-21). Эта тема звучала и у Энгельса. Он считал, что история подобна природному процессу и «подчиняется, в сущности, тем же самым законам движения» (там же, том 37, стр. 396). В «Анти-Дюринге» Энгельс даже употребил термин «химический денежный товар» (там же, том 20, стр. 32). Интересные наблюдения на эту тему можно прочитать и у Альфреда Маршалла в его «Принципах политической экономии», и у некоторых исследователей ближе к нашему времени. Например, Дж.Мартино подчёркивал, что научные аналогии являются важными инструментами исследования и могут приводить к крупным открытиям. По его мнению, аналогии «могут обладать любой степенью совершенства». Он приводит любопытный пример аналогии между такими далёкими, на первый взгляд, процессами, как биологический рост клеток и развитие техники (Дж.Мартино. Технологическое прогнозирование. Пер. с англ. – М., Прогресс, 1977, стр. 78, 121).
Впечатляющие наблюдения, касающиеся взаимодействия природных и экономических процессов и аналогии между ними, были сделаны некоторыми русскими учёными вскоре после Октябрьской революции 1917 года. Мне посчастливилось в подлинниках читать их интереснейшие труды. В 1923 году Владимир Александрович Базаров нашёл, что «уравнения законов денежной эмиссии тождественны с уравнениями идеальных газов» (В.Базаров. К методологии изучения денежной эмиссии. «Вестник Социалистической Академии», 1923, книга 4, стр. 28-100). Он считал это не случайным совпадением, а примером «действительного единства» различных явлений. Эту мысль он развивал и в своей книге о капиталистических циклах (В.А.Базаров. Капиталистические циклы и восстановительный процесс хозяйства СССР. М.-Л., Госиздательство, 1927). В этой книге Базаров сделал попытку применить в экономической науке «конструктивные модели по образцу точного естествознания» (стр.66). Поражает воображение смелое сравнение Базаровым процесса распродажи товаров на рынке с химической реакцией (там же, стр.70).
В 1925 году А.Н.Щукарёв опубликовал статью, название которой говорит само за себя (А.Н.Щукарёв. Термодинамика и кинетика общественных процессов. «Наука и техника», Одесса, 1925, № 5-6, стр. 12-30). Будучи физико-химиком, А.Н.Щукарёв пришёл в экономическую науку. Он сделал вывод, что «в области социальной кинетики возможны такие же точные предсказания, как и в области точных наук». Более того, Щукарёв обнаружил аналогию в уравнениях скорости процессов заключения браков, совершения преступлений, смертности населения, распределения потоков населения между городом и деревней. Ещё один вывод Щукарёва сводился к тому, что «к обществу вполне применимы понятия и законы термодинамики».
Глубокие и плодотворные идеи о взаимодействии общественных наук с естествознанием выдвинул Н.Д.Кондратьев. В марте 1924 г. он сделал доклад в Институте экономики Московского государственного университета на тему: «К вопросу о понятиях экономической статики, динамики и конъюнктуры». В этом докладе Кондратьев обсуждает возможность перенесения некоторых физико-химических понятий, в частности понятия обратимых и необратимых процессов, в область экономики. По его мнению, различие объекта исследования этих наук «не может служить препятствием для расширения этого понятия и применения его к социально-экономическим явлениям» (Н.Д.Кондратьев. Проблемы экономической динамики. – М., Экономика, 1989, стр. 61).
Этим талантливым русским учёным не суждено было продолжить свои работы. Их смелые попытки заслуживают восхищения. Конечно, это были лишь первые шаги на пути соединения экономической теории с естествознанием. Анализ В.А.Базарова и А.Н.Щукарёва ограничивался рассмотрением лишь совокупности независимых покупателей и продавцов на рынке. Он не проник в область материального производства, не охватил саму сущность политической экономии. В то время ещё не было нынешнего арсенала экономико-математических методов, не было современного уровня развития физики, химии, прикладной математики, вычислительной техники. А самое главное – не хватало новейшего исторического опыта, без учёта которого не могла возникнуть современная общеэкономическая теория.