Содержание материала

ЧАСТЬ IV
УКРАИНСКИЕ «ГЕРОИ» ИЛИ ИСТОРИЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Глава 10.
Гетманство Выговского (1657-1659)

В монастыре под Батуриным долгое время хранилась запись одного из архимандритов XVII века. Название ее говорит само за себя: «Руина», и содержит она описание «деяний и злодеяний гетманов и прочих вождей народа малороссийского», давая следующий их перечень:

Выговский Иван - клятвонарушение, братоубийство, привод татар на уничтожение народа малороссийского, продажа Руси католикам и ляхам, сребролюбец велий.

Хмельницкий Юрий- клятвопреступник трижды, христопродавец веры и народа ляхам и бусурманам; привод татар.

Дорошенко Петр - клятвопреступник многажды и переметчик, слуга бусурман - врагов Христовых, славолюбец и сребролюбец велий, привод татар и турок.

Брюховецкий Иван - мздоимец, лихоимец, клятвопреступник, виновник братоубийства и мук народных от татар претерпленных, слуга бусурманский.

Тетеря Павел - сребролюбец, клятвопреступник и холоп добровольный ляшский. Подстрекатель Ю. Хмельницкого на измену.

Многогрешный Дамиан - раб лукавый, двоедушный, к предательству склонный, благовременно разоблаченный и кару возмездия понесший.

Самойлович Иван - муж благочестивый, веры греческой православной и народу русскому привержен1.

Трудно судить, насколько верна последняя характеристика. Как мы знаем, конец Самойловича был трагичен, а установить, справедливы ли возведенные против него обвинения довольно трудно. Но в данном перечне малороссийских деятелей нас интересуют те, кто сегодня возведен украинством в ранг борцов за светлое будущее своего народа, его свободу, процветание и независимое государственное существование. В этом почетном списке Выговский числится под № 1.

Украинская Легенда не скупится на дифирамбы по адресу этого гетмана, изображая его титаном мысли и незаурядным политиком: «...наиболее мудрый среди гетманов после Богдана Хмельницкого»2, «самый крупный после Б. Хмельницкого политический украинский мыслитель»3. «Его деятельность - одна из самых ярких страниц украинского державосозидания»4, он - «без сомнения, украинский патриот, искренний автономист, единомышленник старшины, вместе с ней горячо желавший обеспечить свободу и неприкосновенность Украины»5. Что ж, нам остается только убедиться, насколько вышеприведенная характеристика соответствует реальным историческим фактам.

27 июля 1657 года во вторник, в пятом часу дня умер Хмельницкий. Преемником его еще при жизни Богдана был провозглашен младший сын Юрий. Неопытный шестнадцатилетний юноша, к тому же не унаследовавший талантов отца, явно оказался не на своем месте. «Тому гетманишке прилично бы гуси пасть, а не гетмановать», - так выразился о наследнике старого Хмельницкого боярин Б.П.Шереметьев. А в глазах современников был он «от природы евнух, Юрась небожчик», ограниченный, слабый телом отрок. Удержать власть в своих руках ему было не по силам и 30 августа 1657 года на старшинской раде в Корсуне гетманом был провозглашен генеральный писарь Иван Выговский. «Пока возмужает сын гетманский Юрий Хмельницкий», -говорилось в решении, но все прекрасно понимали: это только прикрытие - Выговский добровольно власти никому не уступит, тем более такому слабому противнику.

Произведенный переворот, однако, столкнулся с мощным противодействием: избрание Выговского признали незаконным многие полковники, значные казаки, подавляющая масса поспольства. Выступило против нового гетмана и Запорожье. И к тому имелись веские основания.

Иван Евстафьевич Выговский происходил из шляхетского православного рода Овруцкого повета Киевского воеводства. В начале своей карьеры работал юристом в Луцком братском монастыре, потом в Луцком городском суде. В 1635 году стал наместником луцкого старосты, а с 1638 - писарем при Яцеке Шемберке, комиссаре Речи Посполитой над Войском Запорожским. Успешно складывавшаяся карьера едва не оборвалась: его обвинили в пропаже ценных документов и приговорили к смертной казни. Лишь заступничество знатных панов спасло от неминуемой гибели, но юридическое поприще Выговский оставил и отправился служить в польскую армию.

Освободительная война застала его в чине ротмистра. Но уже в битве под Желтыми Водами (май 1648) он попал к восставшим в плен, а некоторое время спустя мы уже видим его на службе у Хмельницкого. Он быстро сумел втереться в доверие к гетману и скоро в ранге генерального писаря стал ближайшим его сотрудником. Вдохновляли его, конечно, не идеалы национально-освободительной борьбы Русского народа. «Притворяясь поневоле козаком, Выговский оставался в душе шляхтичем, т.е. врагом козачества, и не переставал питать привязанности к Польше, этому шляхетскому царству, раю шляхты, не упускал случая служить панам, уведомляя их об опасности от хлопства»6.

Войсковой писарь регулярно сообщал польскому правительству о замыслах и планах Хмельницкого, получая за свои шпионские услуги не только щедрое денежное вознаграждение, но и жалованные королевские грамоты на владение крупными маетностями, за что не скупился на выражение искренней благодарности своим подлинным хозяевам. В октябре 1651 г. он писал, например, коронному гетману Потоцкому: «Не только теперь, но и во всякое время я прилагал большое старание о том, чтоб усердно и верно служить его королевской милости. А что ваша милость в последнем письме уверять меня изволишь в милосердии его королевского величества и важном повышении, то за это буду отслуживать вашей милости во всю жизнь тем же усердием и нижайшими услугами»7.

Но не только корыстолюбивые расчеты двигали Выговским. Давно перестав мыслить и чувствовать по-русски, став «образом и вещию лях», как характеризовали его даже в ближайшем окружении, он вынашивал грандиозные честолюбивые замыслы. Заурядный волынский шляхтич мечтал пробиться на самый верх титулованной польской знати, туда, где царили магнаты Потоцкие, Заславские, Конецпольские и еще несколько избранных семейств, решавших участь королей и судьбы Речи Посполитой. Исходя из этих планов и вел он двойную игру, снабжая польское правительство секретнейшей информацией и содействуя в меру сил его победам над восставшим Русским народом.

Но реальная ситуация требовала гибкости. Возможность присоединения Малороссии к России понудила его начать оказывать тайные услуги и Русскому правительству. Уже в октябре 1649 г. царский посланник Григорий Неронов доносил, что дал лишних соболей Выговскому за то, что тот сообщил ему список Зборовских статей и про иные дела рассказывал8. Роль соглядатая так приглянулась ему, что он отваживался на весьма рискованные операции. В августе 1653 г. в Малороссию отправился подьячий Иван Фомин с целью тайно вручить Выговскому грамоты турецкого султана, крымского хана, силистрийского паши, гетманов Потоцкого и Радзивилла к Хмельницкому, тайно пересланные Выговским в Москву. За эту службу Царь прислал ему 40 соболей да три пары соболей добрых9. Соболями дело, конечно, не ограничивалось. И от Царя Выговский вымогал пожалования на имения. В 1655 г. послал с этой целью в Москву своего брата Данилу и «великий государь пожаловал их большими городами и маетностями»10.

Милости и расположение Москвы не заставили Выговского отказаться от главного своего замысла, но он знал, что чем выше будет его положение в служебной иерархии, созданной Хмельницким, тем лучше сможет «отслужить» он королю и Речи Посполитой, став на короткую ногу с высшей польской аристократией. Звание малороссийского гетмана лучше всего соответствовало данной цели.

Слуга трех хозяев заранее подготовился к борьбе и легко сумел оттереть от власти юного Хмельницкого, при котором по воле отца должен был исполнять роль опекуна и наставника.

Он неплохо распорядился оказываемым ему доверием. Еще при жизни Богдана методично начал внушать Русскому правительству мысль о том, что в ближайшем окружении гетмана он - единственный, кто предан русским интересам до конца. Царскому посланнику Унковскому, например, сообщал (июнь 1652): «Есть такие люди многие, что станут гетману наговаривать поддаться турскому или крымскому, а у меня того и в уме нет, чтоб, кроме великого государя, куда помыслить... Пока я здесь, уповаю на Бога, что удержу гетмана, все Запорожское Войско и царя крымского, воевать московские украйны не пойдут, потому что крымский царь и мурзы меня слушают: известно им, что я в Войске Запорожском владетель во всяких делах, а гетман и полковники, и все Войско Запорожское меня слушают же и почитают»11.

Утверждая, что его «слушают и почитают», Выговский, конечно, выдавал желаемое за действительное. Об истинном отношении к нему Войска красноречиво говорит следующий эпизод. Прибывший в Москву (август 1657) переяславский полковник Павел Тетеря по просьбе Выговского бил челом, чтобы дали ему поместья в Литве, и объяснил зачем это нужно: «Хотя царское величество писаря, отца его и братью и пожаловал, только они этим ничем не владеют, опасаясь Войска Запорожского». Полковника обнадежили, что обнародуют в Малороссии специальный указ по этому поводу и тогда Выговским можно своими имениями «владеть свободно с ведома Войска». «Сохрани Боже! - возразил Тетеря. -Чтоб царское величество Войску о своих пожалованиях объявлять не велел, потому что об этом и гетман Богдан Хмельницкий не знал; если в Войске сведают, что писарь с товарищами выпросили себе у царского величества такие большие маетности, то их всех тотчас побьют и станут говорить... чтоб всеми городами и местами владеть одному царскому величеству, а им кроме жалованья ничего не надобно. Если царское величество велит пожаловать писаря, отца его и брата маетностями, то велел бы отвести в литовских краях особое место, чтоб им ни с кем ссоры не было, а в Войске Запорожском владеть им ничем нельзя»12.

Литва, конечно, не случайно возникла в планах Выговского. Еще в 1656 году он женился на Елене Стеткевич, дочери новогрудского каштеляна Богдана Стет-кевича (это был его второй брак, о первом мы ничего не знаем). Но дело было не только в семейном интересе. Ему хотелось добиться того, чтобы все пожалования от Русского Царя находились в максимальной близости от имений, дарованных королем. Он заранее готовил себе тыл в польских владениях, понимая, сколь малы шансы возвратить Малороссию снова под польское ярмо.

Да и личное его положение было весьма шатким: «Он был избранник меньшинства и похититель в глазах огромного большинства Козаков, для которых законным гетманом мог быть только выбранный вольными голосами на общей раде, а Выговский не мог надеяться такого избрания: за молодым Хмельницким было знаменитое имя, дорогое козачеству; минуя Хмельницкого, были полковники, выдававшиеся вперед заслугами войсковыми, а Выговский был писарь, звание, не пользовавшееся особенным уважением в воинственной толпе; кроме того, Выговский даже не был козак и, что всего хуже для козака, был шляхтич»13. Зыбкость положения вынуждала спешить с осуществлением задуманного...

Хотя свои истинные намерения Выговский тщательно скрывал, многие догадывались, к чему он втайне стремится. Да и сам он нередко выдавал себя с головой. В апреле 1657 года Богдану Хмельницкому донесли, что миргородский полковник Григорий Лесницкий прочит гетманство Выговскому, а не Юрию. Старик велел призвать их обоих к себе. Лесницкого хотел сразу казнить, а Выговского приказал перед собою расковать по рукам лицом к земле и держал его в таком положении почти целый день, «пока у Богдана сердце ушло». Писарь лежал на земле, все плакал, и гетман наконец простил его. Отпустили и Лесницкого14.

Еще более очевидными стали намерения Выговского после того, как ему удалось завладеть гетманской булавой. В октябре 1657 на старшинской раде в Корсуне, заявив, что «царь прежние вольности у нас отнимает», он объявил: «Я государю не присягал, присягал Хмельницкий». Полтавский полковник Мартын Пушкарь, один из героев Освободительной войны, человек, которого сам Богдан называл в числе тех, кто заслуживает принять гетманство, немедленно возразил: «Все Войско Запорожское присягало великому государю, а ты чему присягал: сабле или пищали?» Выговский вынул из кармана московские медные деньги, бросил по столу и сказал: «Хочет нам царь московский давать жалованье медными деньгами; но что это за деньги, как их брать?» Пушкарь ему отвечал: «Хотя бы великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать»15. Так столкнулись два миропонимания: для одного клятва на Св. Кресте и Евангелии означала святую обязанность блюсти ее чего бы это ни стоило, для другого она - всего лишь дань обряду и верность ей он ставит в прямую зависимость от шкурного интереса. В этой системе ценностей и любовь к родине должна иметь четко рассчитанный денежный эквивалент.

Пушкарь немедленно покинул раду и отправился в Полтаву, где объявил, что Выговский - изменник, сносится с поляками и крымцами, одновременно распуская слухи, будто Царь хочет отнять у казаков их вольности и всех их записать в солдаты. Пушкарь отказался признавать власть гетмана на территории своего полка.

Одновременно в Москву прибыло посольство от кошевого атамана Запорожской Сечи Якова Барабаша. Запорожцы также сообщили, что не признают Выговского гетманом, что он сносится с поляками, ханом, шведским королем, готовясь отложиться от России, и что сам он поляк и жена у него шляхтянка, и хотя Хмельницкий сделал его писарем Войска Запорожского, но добра Запорожью он не желает.

Русское правительство, тем не менее, опасаясь смуты, решило утвердить Выговского в качестве гетмана.

Заручившись поддержкой Москвы, тот немедленно приступил к раздаче маетностей своим приверженцам. Ближайщий его единомышленник киевский подкоморий Юрий Немирич получил поместья в Полтавском полку. Ему также были переданы городки Кобыляки, Кишеньки, Велики, Переволочна и Санжары. А посланный Выговским Тимофей Прокопович именем гетмана стал конфисковывать в Полтавском и Миргородском полках маетности казаков и мещан, чиня над ними расправу и раздавая конфискованное гетманским приспешникам и родственникам.

Тогда же Выговский предпринял попытку расправиться с Пушкарем, отправив против него два полка -Нежинский и Стародубский. Но в пути простые казаки взбунтовались против старшины и, отказавшись от роли карателей, разошлись по домам. Гетман лишний раз убедился в том, что рассчитывать можно лишь на отряды наемников, и в срочном порядке принялся их формировать из немцев, поляков, сербов и волохов.

Одновременно создавалось пропагандистское прикрытие задуманной измены. Прежде всего распусканием лживых, провокационных слухов. Ставленник Выговского миргородский полковник Григорий Лесницкий прислал в Константинов подстрекательскую грамоту: «По нашим городам хотят посадить царских воевод и живность им давать, а которые подати брали на короля и на панов, и те подати будут брать на государя; войску быть в Запорогах всего десяти тысячам (Мартовские статьи 1654 определяли казачий реестр в 60 тыс. -СР.): остальные будут или мещане, или хлопы, а кто не хочет быть мещанином, тому быть в драгунах». У себя в Миргороде на полковничьем дворе Лесницкий собрал раду сотников и атаманов, и говорил им: «Присылает царь московский к нам воеводу Трубецкого, чтоб Войска Запорожского было только 10000, да и те должны жить в Запорожье. Пишет царь крымский очень ласково к нам, чтоб ему поддались; лучше поддаться крымскому хану: московский царь всех вас драгунами и невольниками вечными сделает, жен и детей ваших в лаптях лычных водить станет, а царь крымский в атласе, аксамите и сапогах турецких водить будет»16.

Обещание «атласа, аксамита и турецких сапог» в качестве подарка от татар звучало для малоросса издевательством и на подобную наживку, конечно, никто не клюнул. Сотники и атаманы объявили, что бусурману не хотят поддаваться. Что же касается размещения в Малороссии правительственных войск, то, как мы уже знаем, народ его только приветствовал. И не только ждали эти войска, но и прямо рассчитывали на то, чтовесь край будет подчинен центральной администрации. Сотники и атаманы миргородского полка настроение народа знали, и то, что их полковник выставлял в качестве устрашающего жупела, их не пугало.

Хотя стоит отметить, что клеветнические измышления, исходящие от гетманского окружения, тоже не пропадали втуне. Распространяемые в тысячах списков по всей Малороссии, они не могли исчезнуть бесследно, но оставляли свой черный след. Например, в письме нежинского протопопа Филимонова (осень 1657), сообщавшего о том, как обрадовался народ известиям, что в крае будут постановлены государевы власти и расположены войска, имелись и такие строки: «Правда, отчасти опасаются, чтоб воеводы не нарушили здешних обычаев и правил, как в церковном, так и в гражданском строении, и чтоб отсюда насильством в Московщину людей не гнали; но мы их обнадеживаем, что государь -царь и великий князь ничего этого не хочет»17...

Появление крымского хана в пропагандистских агитках Выговского, да еще в таком лубочно-приукрашенном виде, было далеко не случайным. Прекрасно понимая, что в Малороссии ему не на кого опереться для осуществления своих замыслов, он активно стремился заполучить в союзники татар (поляки в тот момент не могли помочь, так как были заняты войной со Швецией и выборами нового короля). Первое его посольство в Крым было неудачным: запорожцы перехватили посла и утопили, а бывшее при нем письмо отправили в Москву. Второе оказалось успешнее, и к началу 1658 года Выговский получил от хана заверения в полной поддержке его замыслов. Это придало ему уверенности, и он приступил к активным действиям. В Гадяче казнил несколько начальных людей, ему неприязненных. На очереди был Пушкарь, но полтавского полковника достать было труднее. Попытка заманить его к себе якобы для мирных переговоров не удалась: гетманского посланца он забил в кандалы и отослал в заточение, сказавши:

«Выговский хочет и со мною помириться так же, как помирился в Гадяче с братьями нашими, которые получше его будут, головы им отсек, но со мною ему так не сделать»18. Тогда Выговский отправил против Пушкаря полковника Богуна и Ивана Сербина с сербами своей гвардии, всего полторы тысячи. Но к Пушкарю на помощь подошли запорожцы, которые вместе с полтавскими казаками 25 января разгромили это войско под Диканькою, побив у них человек 300. После чего Пушкарь выгнал Лесницкого из Миргорода, где полковником был провозглашен Степан Довгаль, и обратился к народу с призывом подняться на борьбу с гетманом-изменником. В Москву было отправлено сообщение о вынашиваемых им замыслах. Пушкарь писал Государю (11 марта и 26 апреля): «Выговский изменил Богу и вашему царскому величеству, помирился с Ордою, ляхами и с иными землями и замысел имеет извоевать Запорожье. Выговский дал города по Ворскле Юрию Немиричу-лютеранину, чего Хмельницкий без указа царского не делывал; Выговский держит у себя много сербов, немцев и ляхов. С тех пор, как Выговского поставили гетманом без совета всей черни, не держит он при себе ни одного казака, все держит иноземных людей, от которых нам обиды нестерпимые делаться начали». Посланец Пушкаря Искра объявил, что полковники полтавский, нежинский, миргородский и всего Войска Запорожского городовая и запорожская чернь бьют челом на гетмана Ивана Выговского и на бывшего миргородского полковника Лесницкого, чтоб великий государь пожаловал, велел Выговского от гетманства отставить, а назначить гетмана и полковников новых и велел бы им для этого собрать раду19.

В Москве по-прежнему не верили доносам на Выговского, и поэтому Царь приказал полтавскому полковнику не затевать смуты и повиноваться гетману.

Между тем на призыв Пушкаря под Полтаву уже стекались многие тысячи бедноты. Шли без лошадей,оружия, нередко без одежды и обуви, в лохмотьях, с рогатинами, дубинами, косами, готовые поквитаться с изменниками. В короткое время у Пушкаря собралось до 20 тысяч народу. Он составил из них полки дейнеков («де-не-яки» - никакие).

Перед Выговским и его поделыциками замаячил призрак новой Хмельнитчины. Только теперь народный гнев грозил стереть с лица земли не ляхов и жидов, а тех, кто предав интересы своей нации, вознамерился ликвидировать результаты ее победы в войне 1648-1654 гг. Перепуганная старшина на своей раде в Переяславе (февраль 1658) сразу соглашается на размещение правительственных гарнизонов в Малороссии, хотя до этого всячески этому противилась. Но для Выговского данное решение было лишь политическим маневром, поэтому практическое его осуществление под самыми разными предлогами откладывалось им изо дня в день.

В Москве все еще рассчитывали избежать прямой конфронтации с гетманом, когда получили донесение из Киева. Воевода Бутурлин сообщал (19 мая): митрополит и все духовенство, мещане и всяких чинов люди, киевские и приезжие, беспрестанно говорят ему, Бутурлину, что Выговский привел Орду, ссылается с поляками, а государевых ратных людей у них в городах нет, и они боятся, чтоб, сошедшись вместе, поляки и татары над ними не сделали чего-нибудь дурного; говорили они ему, воеводе, с большим усердием, со слезами, чтоб великий государь для обороны христианской велел прислать поскорее своих бояр и воевод с людьми ратными20... Известие это опоздало. Еще в апреле на реку Ирклей прибыли давно зазываемые Выговским татары, численностью до 40 тыс. Сюда же поспешил и он сам в сопровождении старшины и наемников. Гетман наконец заполучил в свои руки ту силу, с помощью которой рассчитывал осуществить свои планы. Ужас и страх охватили Малороссию, ведь на протяжении уже нескольких столетий именно Крымская Орда являлась ее подлинным бичом...

Татары появились в Крыму в 1239 году, а с конца XIII века, уничтожив местное население, сделали полуостров местом своего постоянного пребывания. В состав образованного ими государства вошли также земли Южного Причерноморья, Приазовья и частично Кубани. Во второй половине XVI в. к татарам присоединились ногаи, перекочевавшие в Причерноморье из прикаспийских степей и признавшие вассальную зависимость от крымского хана.

Все это разбойное воинство и составило ту хищную силу, которая в течение целой исторической эпохи, словно ненасытная саранча, пожирала человеческие и материальные ресурсы южной России. Не зная ни земледелия, ни ремесел, татары, особенно ногайские, могли жить лишь за счет разбоя и грабежа соседей. Ведя кочевой, примитивный образ жизни, занимаясь скотоводством и коневодством, они остро нуждались в предметах самой первой необходимости, которые и добывали посредством варварских набегов в приграничные страны, где старались хватать все, что попадалось им под руку. Но главной целью этих хищных предприятий был захват пленных, ясыря, отчего татарские набеги год от года принимали все больший и больший размах, особенно усилившись с 1475 года, когда при Менгли-Гирее Крымское ханство попало в вассальную зависимость от Турции.

Для татар, так и не освоивших никакого производительного труда, скитавшихся по дикой и безлюдной степи и представлявших орду невежественных, полуголодных дикарей, поставка невольников стала главнейшим и, по сути, единственным источником существования. Она, наконец, стала смыслом и содержанием жизни сотен и сотен поколений, не только не знавших, но и не желавших знать никаких других занятий, кроме охоты за «живым товаром». А добывался он прежде всего в соседней России, южные районы которой на долгие годы стали главной мишенью татарских набегов. Едва ли не каждый год их дикие орды обрушивались на Малороссию и соседние с нею области: 1516, 1537, 1559, 1579, 1589, 1593, 1640 ознаменованы были особенно страшными набегами. В эти годы татары уводили в неволю по пять, восемь, пятнадцать и даже шестьдесят тысяч человек. С особой охотой они хватали женщин, которых называли «белым ясырем» или «белой челядью» от белых платков, покрывавших их головы. Пленниц благородного происхождения, красивых, умевших петь и играть, оставляли в своих гаремах, привлекали к участию в пирах и праздниках. Самых красивых поставляли в султанские серали. Стариков и немощных, негодных к продаже и работе, татары отдавали своим сыновьям и те учились на них стрелять и убивать, забивая камнями, вырывая им икры, подрезывая подколенки или заживо бросая в море...

Торговля невольниками достигла у татар невиданных размеров: по свидетельству современника, они всегда были богаты русскими рабами, употребляли их для продажи, залога и даже для подарков и во всякое время имели их под рукой. Если какой-нибудь татарин случайно не имел в данный момент невольника, а между тем у него спрашивали этот товар, он смело заключал с покупателем предварительный контракт, зная, что всегда сможет в ближайшем будущем доставить ему условленное число живого товара.

Главным местом продажи пленников был крымский город Кафа (теперешняя Феодосия). Здесь всегда можно было встретить массу, иногда до 30 тысяч, невольников, непрерывным потоком приводимых на рынки, здесь продаваемых, словно рабочий скот, и тут же отправляемых в далекие страны на кораблях. Русскими пленниками татары снабжали прежде всего восточные рынки, так что корабли, приходившие в Крым из Азии с оружием, одеждою и лошадьми, отправлялись отсюда нагруженные христианским ясырем. Везли их в Грецию, Турцию, Палестину, Сирию и даже Индию. Многие из них находили смерть уже во время пути: в одно судно набивалось такое количество людей, что от тесноты

они не могли ни двигаться, ни прилечь на пол и вынуждены были стоя принимать пищу и даже спать. От тесноты и невыносимых условий содержания многие заболевали и  умирали.  Таковых  без лишних церемоний сбрасывали в море. Так везли их неделями, даже месяцами, в зависимости от погоды и дальности расстояния. Но и судьба тех, кого все же доставляли в конечный пункт прибытия, была не менее ужасна. Мальчиков, захваченных в неволю, прежде всего продавали состоятельным туркам для сексуальных развлечений. Тех, кто избежал подобной участи, «турчили и басурманили», т.е. обрезали и обращали в мусульманство. Затем этих детей раздавали туркам для дальнейшего воспитания в догматах ислама и обучения военному делу. По достижению зрелого возраста из них составляли особую армию, корпус янычар, и именовали «детьми султана». Жили они в особых казармах, питались из общего котла, служившего символом янычарского корпуса. Им запрещалось жениться и заниматься хозяйством. Главным их занятием была война. Помимо военной добычи они получали хорошее жалование.

Янычары представляли не только наиболее боеспособную часть турецкой армии, отличаясь замечательным мужеством и стойкостью, но и приобрели славу беспощадных, жестоких и совершенно бесчувственных убийц. Даже на фоне кровавых средних веков, когда не считалось зазорным полностью вырезать мирное население завоеванных неприятельских областей, они отличались особой свирепостью и бесчеловечностью. Трагизм ситуации заключался еще и в том, что по крови янычары принадлежали как раз к тем народам, которые на протяжении нескольких веков подвергались турецкой агрессии и население которых с неслыханной жестокостью истреблялось именно их руками...

Взрослых невольников вначале делали кастратами, потом клеймили на лбу и на щеках, сковывали железными цепями и в таком виде отдавали на общественные работы в турецкой столице и других городах. Днем онибеспрестанно изнывали от тяжких работ под палящими лучами знойного восточного солнца, ночью томились в подземных темницах, а жизнь свою поддерживали гнилым, покрытым червями, отвратительным даже для собак мясом дохлых животных.

Но самым ужасным было положение тех взрослых мужчин-невольников, которые попадали на турецкие суда-кадриги или галеры, называвшиеся у запорожских казаков каторгами. Здесь их было не меньше, чем на общественных работах в городах: «На всех военных судах турок, - отмечал Юрий Крижанич, - не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения»21. Прикованные железными цепями к судну, они были лишены не только возможности побега, но и всякой надежды когда-либо таковой совершить. Волны постоянно хлестали их, прикованных к очень низкой палубе и обнаженных до пояса при любой погоде. Спали и ели они по сменам, не оставляя своих скамей и не останавливая хода галеры. Они не знали никакого отдыха, даже в праздники, не имея никогда права потянуться, переменить место, уйти на минуту от этой холодной скамьи. Единственно возможный отдых был для них тогда, когда корабль входил в гавань, чтобы запастись провизией и водой. Тогда позволялось нескольким каторжникам, не всем без различия, а привилегированным, обычно благородного происхождения, работать в гавани на земляных и очистительных работах.

Нередко судьба невольников определялась сразу же после их пленения. Французский аристократ герцог Грамон, принимавший участие в походе польского короля и союзных ему татар на левобережную Малороссию (1664), дает следующую картину их набега. Во время осады Глухова они решили совершить рейд за ясырем в глубь русской территории. Отправляясь в поход, каждый татарин привязал к хвосту своего коня три запасных лошади, для перемен в езде при длинных переходах и навьючивания добычи при возвращении. В набег в направлении Севска пошло около десяти тысячвсадников. Через восемь дней они вернулись с лошадьми, навьюченными награбленным имуществом, со стадами скота и с двадцатью тысячами пленников, которых распределили следующим образом: «Они перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту не способным к работе. Сорокалетние были сохранены для галер; молодые мальчики - для их наслаждений, девушки и женщины - для продолжения рода и затем продажи. Раздел пленных между ними был произведен поровну и они бросали жребий, чтобы никто не мог жаловаться, что ему достались старые существа вместо молодых»22. Расправа над пленными сопровождалась обычно изощренным глумлением над ними, особенно женщинами. На глазах у всех татары насиловали дочерей при родителях, жен в присутствии мужей. «И бесчеловечное сердце, - говорит очевидец, - тронется при прощании мужа с женой, матери с дочерью, навсегда разлучаемых тяжкою неволею; а зверские мусульмане бесчестят жен и детей в глазах мужей и отцов; обрезывают детей в присутствии родителей; одним словом, совершают тысячи неистовств»23.

Вот такого рода союзники прибыли помогать Выговскому. На каких условиях собирались они это сделать, не знал никто - гетман не посвятил в это даже ближайших своих сподвижников. Но догадаться о форме платежа было нетрудно: татар интересовал в первую очередь ясырь. И если поляки расплачивались с ордой представителями чужого народа, то малороссийский гетман отдавал на поругание и грабеж своих. Случайно узнавший об условиях сделки полковник Джеджалий (кстати, сам родом татарин), сподвижник Хмельницкого и участник Освободительной войны, решил незамедлительно убить Выговского и тем расторгнуть нечестивый союз. Ночью в лагере он прокрался к шатру гетмана и запустил в него копье. Думая, что гетман убит, тут же закричал: «Лежить собака, що козацьку кров ляхам да татарам продае! У чорта тепер гроши личитимаешь (посчитаешь)!»24. Выговский однако уцелел и спасся бегством в татарский обоз. Происшедшее показало ему: времени у него в обрез и действовать следует незамедлительно, прежде всего уничтожив движение Мартына Пушкаря и устрашив Малороссию, - установить над нею полный контроль. Теперь в его распоряжении находилась необходимая для этого вооруженная сила.

4 мая 1658 года Выговский выступил из Чигирина на Полтаву. Туда же направилась орда. Пушкарь и Барабаш, узнав, что татары вступают в Малороссию, предприняли отчаянную попытку спасти край от разорения и написали Выговскому письмо (14 мая): «Ведомо учинилось нам, что ты, подняв Орду, хочешь огнем и мечом искоренять города украинские... Теперь от его царского величества приехал к нам стольник Алфимов для успокоения, чтоб между народом христианским кровопролития не было, чтоб мы между собою мирно жили и у тебя в послушании были. Мы против царского повеления, что против Божия, не можем стоять, полагаемся на государеву волю... Только будь милостив и отошли Орду назад в Крым, а царских и заднепровских городов ей не отдавай и в плен христиан не вели брать»25. Выговский остался глух к этому призыву.

В последних числах мая его разноплеменное воинство уже подходило к Полтаве. Гетман потребовал немедленной капитуляции. Пушкарь снова заявил, что готов прекратить борьбу, но только при условии, если татары будут выведены из Малороссии. В ответ Выговский пригрозил, что возьмет город приступом. Полтавский полковник не стал ждать, пока установится правильная осада, и в ночь на 1 июня сам атаковал противника. Вначале ему сопутствовал полный успех: бывшие при гетмане казаки, не вступая в бой, разбежались, а когда Выговский двинул в наступление три тысячи немцев, дейнеки отбили их атаку и обратили в бегство. Решив, что уже одержана полная победа, они ринулись грабить богатый гетманский обоз, а многие на радостях тут же начали пьянствовать, утратив всякую дисциплину и организованность. Но на рассвете Выговский ввел в бой главную свою силу - татар. Застигнутые врасплох, слабо вооруженные и неорганизованные дейнеки, конечно, не могли устоять против регулярной конницы и почти все полегли под татарскими саблями. По признанию Г.Лесницкого, «страшно и вспомнить- 15000 трупу христианского межусобного полегло». Погиб и Мартын Пушкарь. Уже мертвому ему отрубили голову и, насадив на копье, доставили гетману, а тот приказал возить ее по полкам для пущего устрашения своих противников.

Так закончил свой земной путь один из популярнейших героев Освободительной войны. Настоящий запорожский казак, он с первых дней занимал важнейшие посты в повстанческой армии. Это именно он в марте 1651 года во главе казачьих полков явился на помощь осажденной Виннице. Он отличился в Охматовской битве (1655). Именного его Хмельницкий считал наиболее достойным претендентом на гетманство. А теперь этот истинный герой был повержен каким-то безродным иудой, задумавшим снова вернуть свой народ под польское ярмо... Уйти удалось только Якову Барабашу со своими запорожцами: вначале в Полтаву, затем - за великорусский кордон. Все остальные - полегли. Страшная участь ожидала и взятых в плен: одних Выговский приказал расстрелять, других - отдал татарам.

На следующий день к гетману явились из Полтавы игумен, священники, казаки и мещане с просьбою не подвергать горожан расправе. Выговский поклялся, что не тронет их, но как скоро городские ворота отворились, он полностью отдался мстительной злобе и распорядился полтавских казаков «всех вырубить, а женщин и детей, и мещан, и мужиков всех отдал татарам», сам же город велел разрушить. Не пощадил и монастырь. Следом приказал казнить группу старшин и сотников, не поддержавших его действий. Этот террор, по словам овруцкого полковника Василия Выговского (дяди гетмана) «в людях произвел страх великий». Всего в ходе устроенной Выговским резни погибло около 50 тыс. человек26. Но и это не все жертвы. Пока Выговский чинил расправу над Полтавой, татары рассыпались по окрестностям, грабя, убивая, насилуя и угоняя в полон. Так как они действовали по договоренности с гетманом, им никто не препятствовал. Разорению подвергся ряд городов и местечек. Очевидец замечает: «...даде на разграбление и пленение Гадяч, Миргород, Обухов, Веприк, Сорочинцы, Лютенки, Ковалевку, Бурки, Богочку»27. Еще тысячи и тысячи убитых, изувеченных, взятых в плен. С богатым ясырем возвращалась орда домой, готовая и дальше «помогать» изменнику, щедро оплачивавшему ее услуги русскими рабами.

А правительство все никак не могло отважиться на решительные меры против Выговского. В Москве словно боялись признать факт уже свершившейся измены и весь май и июнь слали к гетману увещевательные письма, запросы, послов с умиротворяющими предложениями. В июне же двигался через Малороссию в Киев боярин Василий Борисович Шереметев с ратниками. На всем пути следования жители приветствовали его как освободителя, торжественно встречали с иконами, просили прислать воевод с войском и в остальные города. Эти известия не на шутку встревожили Выговского, увидевшего, что учиненный в Полтаве погром так и не произвел нужного эффекта: Малороссия по-прежнему отказывалась признать его в качестве законной власти. Следовало торопиться с окончательной реализацией своего предательского плана.

Еще в конце марта виленский воевода князь Шаховской писал Царю о вестях из Варшавы: «Надежду польский король имеет большую на казаков и татар... если казаки не будут при короле, то король поневоле будет мириться с тобою, великим государем, а если казаки с королем соединятся, то мира у короля с тобою не будет»28.

Казаки с королем соединились. 7 июня польский посол Беневский, еще при Хмельницком хлопотавший о возвращении Малороссии под власть Польши, а после его смерти обхаживавший Выговского, известил короля, что поверенный гетмана, львовский мещанин грек Феодосии Томкевич, едет с решительным объявлением верноподданства. Сам же Беневский в Межибоже обсуждает с прилуцким полковником Тетерей непосредственные условия этого «верноподданства».

Выговский тем временем тоже не бездействовал. Поддавшись полякам, он хотел, чтобы до времени, пока в Малороссию не прибудут польские войска, в Москве не знали о его предательстве и не могли предпринять упреждающих мер. Поэтому и продолжал клясться в верности к великому государю, а сам тем временем послал к Киеву своего брата Данилу с отрядом наемников и в сопровождении 20 тысяч татар с приказом взять город штурмом.

23 августа это войско было уже под Киевом, но застать гарнизон врасплох не удалось. Воевода Шереметев встретил противника у вала, подле Золотых ворот, и закипела битва. Одновременно киевский полковник Павел Яненко, вступив в тайный сговор с Выговским, внезапно атаковал город со стороны посада от Киселева городка. Шереметев выслал на вылазку стрелецкого голову Ивана Зубова с стрельцами и солдатами. Зубов разгромил Яненко, выбил его из Киселева городка, взял знамя, а войска, сражавшиеся у Золотых ворот, отбросили Выговского. Тот стал обозом у Печерского монастыря, рядом расположил и татар. Ведение боевых действий в условиях пересеченной местности делало их конницу бесполезной. Рассчитывать на энтузиазм наемников тоже не приходилось. Тем не менее в ночь на 24-е Выговский приказал рыть шанцы в двух местах у земляного вала против Печерских ворот, но на рассвете гарнизон совершил вылазку и нанес Выговскому решительное поражение: весь обоз, пушки, знамена, бунчук и войсковая печать достались победителям. Осаждавшие обратились в бегство, многие утонули в Днепре. Сам Данила едва ушел раненый на лодке. Со всех этих боев победителям досталось 12 пушек, 48 знамен, три бочки пороху.

Поражение под Киевом вынудило гетмана продолжать держать в тайне свой переход на сторону Польши и предпринять дополнительные усилия для его оправдания. Для этой цели Выговский использовал подложную грамоту, в которой Царь якобы предписывал киевскому воеводе Шереметеву тайно схватить гетмана с сочувствующими ему старшинами и под стражею отправить в Москву. «Это еще не все, - говорил Выговский, - перебежчики из московского войска сказывали, что царь хочет послать на нас свои силы и истребить все казачество, оставить всего на все только десять тысяч»29. Гетман уже не утруждался придумыванием новых слухов, по многу раз повторяя старые. Примитивность лжи компенсировалась ее обилием, беспрерывной штамповкой и распространением по всему краю посредством универсалов самых неправдоподобных слухов. О том, например, что «боярин Шереметев погубил безвинно много православных душ и пожег христианские церкви». И его, гетмана, «зазывал к себе, чтоб погубить; это я знал и не поехал к нему, а послал на разговор (!) брата своего Данила и в предостережение дал ему несколько полков (о татарах ни слова. - СР.) именно для того, чтобы боярин не учинил какого-нибудь зла. Так и сталось. Боярин нежданно напал ратью (о попытке взять Киев штурмом опять молчок. - СР.) и Данила, и многих казаков, и мещан побили»30.

Подобными россказнями можно было, конечно, дурить простой народ, но для ближайшего окружения они мало годились. Сплотить подельцев можно было лишь хорошо их запугав. Показательные расправы над теми, кто осмеливался вставать на пути гетмана, успешно решали эту задачу. Именно для этой цели Выговский потребовал выдачи Барабаша, который, уйдя из Полтавы, прибыл к белгородскому воеводе Ромодановскому. Правительство пошло навстречу, но чтобы избавить Барабаша от мести гетмана, направило того под охраной в Киев для войскового суда. Однако в местечке Гоголеве, неподалеку от Киева, во время ночлега, на конвоиров напала посланная гетманом команда: одни из них были убиты, другие ограблены, остальные разбежались. Барабаш и начальник конвоя Левшин были взяты в плен. Их посадили на телеги и увезли в ставку Выговского. Здесь после пыток и самых изощренных издевательств Барабаша казнили. Эта казнь произвела, конечно, соответствующее впечатление. Только страх гарантировал преданность тех, кто запятнал себя изменой. Бывший при Выговском есаул Ковалевский откровенно признавался Царскому посланнику Кикину: «Правду скажу: и я, и многие из нас не чинили бы этого, да гетман страшит нас смертью и муками; да и все казаки в Запорожском Войске видят, что гетман великое разоренье делает: видят, да терпят- боятся татарской сабли»31. Этой «боязнью» впоследствии и оправдывали свое участие в измене гетмана...

Пока Выговский лгал и запугивал, его представители обговаривали с поляками условия сдачи Малороссии Польше. Обе стороны торопились заключить сделку, но конкретное обсуждение ее условий подвигалось туго и нередко заходило в тупик, почему и завершились переговоры только к началу сентября. 6 числа под Гадячем на старшинской раде гетман, наконец, озвучил «пункты», на которых Войско Запорожское снова переходило в подданство польского короля.

Их содержание историки передают по разному. Это объясняется тем, что документально зафиксированного в виде юридического акта «Гадячского трактата» или «договора» никогда не существовало. В документах того времени и свидетельствах современников имеется масса черновых вариантов тех «пунктов» и «статей» (со множеством изменений и дополнений), которые должны были составить некий договор, но они так и не были доведены до конечного, чистового варианта по вполне объективным причинам. Во-первых, в тех реальных условиях, в которых они составлялись, эти «пункты» не могли быть выполнены ни одной из сторон. А во-вторых, никто их и не собирался выполнять. Тот же Станислав Беневский в письме к коронному гетману объяснял, что только необходимость заставляет вести переговоры с казаками, но, конечно, лучше бы было привести их в подчинение Польше оружием, а не трактатами.

Обе стороны хотели обрести те или иные выгоды за счет друг друга, но при этом поляки из-за своего упрямства и спеси не желали идти ни на какие уступки, а Выговский с единомышленниками не могли слишком многое уступить, зная с какой враждебностью отнесутся в Малороссии к любым договоренностям с ляхами. Кроме того, имелось еще одно принципиальное препятствие для полюбовной сделки вчерашних антагонистов: вопрос о земельных владениях в Малороссии. До 1648 года половина из них принадлежала польской короне, львиная доля остальных - польским магнатам и шляхте. Теперь ими владела казачья старшина и та незначительная часть русского шляхетства, которое уже в ходе войны примкнуло к Хмельницкому. Передача Малороссии Польше автоматически ставила вопрос о восстановлении в правах бывших владельцев или их наследников. Нетрудно было предвидеть, что в таком случае «права» новоявленной казачьей «шляхты» становились иллюзорными. Из-за такого рода препятствий переговоры и заходили постоянно в тупик. По свидетельству их участника с польской стороны Криштофа Перетяткевича статьи будущего договора раз по десять перерабатывались, и все же вариант, который бы всех устраивал, так и не был выработан.

Достигнутое соглашение польская сторона трактовала однозначно: Малороссия снова возвращается под власть Польши. Все остальное - не более чем дипломатическая ретушь, призванная скрыть от Русского народа суть заключенной сделки, ибо было ясно, что добровольно он на нее никогда не согласится. А казачья старшина видела в достигнутом соглашении прежде всего признание за ней шляхетских привилегий, остальное мало ее интересовало, но и она остро нуждалась в прикрытии, которое хотя бы на время скрыло ее предательство от народа. Выговский обнадеживал старшину, что достигнутое с поляками соглашение учитывает прежде всего именно этот ее насущный интерес, и одновременно убеждал поляков, что заключенные договоренности имеют целью только лишь присоединение Малороссии к Польше. Так и родились Гадячские «пункты», в которых каждая из сторон видела то, что ей хотелось видеть, принимая желаемое за действительность. Содержание тех из них, которые были более менее согласованы, Д.И.Яворницкий резюмирует следующим образом:
 «1) Всему происшедшему с обеих сторон Днепра положить конец забвения.
2) Войску Запорожскому состоять из 30000 человек и 30000 наемников. (Обратим внимание на эти цифры: Хмельницкий добивался и Царь согласился на 60 тысяч казачьего реестра. Пять лет спустя старшина готова вдвое сократить число казаков, компенсировав это уменьшение равнозначным по численности войском наемников. Тенденция достаточно красноречивая. - СР.).
3) Гетману именоваться русским и первым сенатором воеводств Киевского, Брацлавского и Черниговского, по смерти же его избирать преемника вольными голосами из четырех человек каждого названного воеводства.
4) Киевскому митрополиту заседать в сенате вместе с польско-литовским духовенством.
5) Гетману предоставить право возводить по сто человек из каждого полка в шляхетское достоинство. (Вот он - центральный пункт казачьих домогательств. Стать «шляхтой» и на «законных» уже основаниях присвоить все, что удалось захватить и награбить в предыдущие годы. Такая перспектива, с точки зрения «значных», стоила того, чтобы снова вернуться под польское ярмо. - СР.).
6) Казакам быть свободными от всех податей и получать вознаграждение наравне с коронными (польскими. - СР.) и литовскими войсками»32.

А еще было обещание образовать автономное Русское княжество в составе трех указанных воеводств.

Правда, «автономность» никак конкретно не оговаривалась. Были и другие заманчивые обещания: устройство в Киеве академии, организация типографий и училищ, чеканка собственной монеты, а вот вопрос об окончательной ликвидации церковной унии - главной побудительной причине Малороссийской войны - откладывался до специального сейма (с легко предсказуемым отрицательным результатом). Итак, с польской стороны мы видим одни «обещания», со стороны казачьей старшины - ничем не обоснованные «надежды».

И тем не менее старшина, соблазняемая посулами Выговского, решила пойти на заключение договора с поляками, хотя и сознавала, насколько нереально его осуществление.

В апреле следующего 1659 года на сейм в Варшаву прибыла представительная казачья делегация числом до 200 человек. Возглавлял ее Юрий Немирич (1612— 1659), человек как нельзя более подходящий к истинным целям посольства. Киевский шляхтич, он состоял в секте социан-унитариев и усиленно насаждал ее в своих обширных имениях. Молодость провел за границей, преимущественно в Голландии и Бельгии, там же получил образование и даже написал несколько работ по философии и богословию. В 1641 г. получил должность киевского подкомория, но его деятельность по насаждению социанства наконец обратила на себя внимание краковской инквизиции, и в 1646 году та присудила его к изгнанию из пределов Речи Посполитой. Большей части своих имений он лишился. Начавшаяся Малороссийская война позволила ему вернуться на родину. Во главе собственной хоругви Немирич вступил в польскую армию, принимал участие в битве под Зборовом (1649), вместе с Адамом Киселем вел переговоры с казаками. После нападения Швеции на Польшу (1655) перешел на сторону шведов, получил должность генерала кавалерии и принял активное участие в боевых действиях. В 1657 г. Немирич стал посредником в переговорах шведского короля с Хмельницким. Втерся в доверие к гетману, получил звание полковника. Западник по духу и убеждениям, он последовательно боролся против воссоединения Малороссии с Россией и активно участвовал в заговоре Выговского. Именно ему приписывают авторство Гадячских «пунктов». Он же в день, назна- : ченный для торжественного приема посольства, в присутствии короля и польских сенаторов произнес приветственную речь:

- Мы являемся в настоящий день перед престолом его королевского величества, перед собранием всей Речи Посполитой, послами светлейшего и благороднейшего гетмана всего Войска Запорожского и вместе с тем всего русского народа признать перед лицом целого мира Речь Посполитую и корону польскую нашею отчизною и матерью.

Собрание наградило оратора рукоплесканиями и он продолжил:

- Вот блудный сын возвращается к своему отцу... Да примет его отец поцелуем мира и благословения. Не тысячи, миллионы душ стремятся к подданству его величества и всей Речи Посполитой. Примите эту богатую землю, этот плодоносный Египет, текущий млеком и медом, обильный пшеницею и всеми земными плодами, эту отчизну воинственного и древлеславного на море и на суше народа русского!

Затем поданы были «пункты». В течение месяца сейм обсуждал их и... практически все отверг! Сразу же была похоронена идея «Русского княжества». Сенаторы определили: «В политическом отношении гадячский договор уничтожает старое устройство, вводит новое: Русь, давняя провинция Речи Посполитой, договаривается с нею как будто чужая страна». Ходатайство посольства о ликвидации унии и возвращении захваченных униатами и иезуитами православных храмов, монастырей, школ, госпиталей, земельных владений, а также предоставление Православию равных с католичеством прав вызвало взрыв возмущения. «Мы должны против совести признать равенство восточной веры с римскою, сами должны хулить унию - соединение с нашей собственной религией!»- поляки даже вообразить не могли, чтобы бывшие холопы до такой степени распоясались: требовать равенства прав.

Не меньшее негодование вызвал пункт о возведении казаков в шляхетское достоинство: «Умножение новых дворян унизит достоинство старого дворянства. Какому благородному сердцу не больно будет, когда старинные почести польской нации будут раздаваться презренным холопам? Дворянское достоинство, эта награда доблестям, потеряет свою ценность, как алмаз в куче навоза. Несчастен наш век, когда мы принуждены платить почестями за преступления и награждать злодеяния!»

И так сыпались один за другим «пункты» Гадячской комиссии. Поляки возмущались и шумели, но в решающий момент в обсуждение вмешался Станислав Беневский, предложивший сенаторам довольно простой выход - пойти на элементарный обман: «Вы сами знаете, в каком теперь состоянии Речь Посполитая: с одной стороны нам угрожают шведы, с другой - москали». Отвергнуть в таких условиях казаков - безумие. «Надобно сначала ласкать казаков, а со временем, когда они обживутся с нами, чины Речи Посполитой могут изменить все на старый лад. Мы теперь должны согласиться для вида на уничтожение унии, чтоб их приманить этим; а потом... потом мы создадим закон, что каждый может верить как ему угодно, - вот и уния останется в целости. Отделение Руси в виде особого княжества будет тоже недолго, мало-помалу все примет прежний вид».

Предложение Беневского было принято. Чины Речи Посполитой дали уговорить себя. Они в конце концов согласились на том, что в лице казачьего посольства действительно имеют дело всего лишь с «презренными холопами», быдлом, с которым при крайней нужде позволительно заключать любые «договора», все равно никакой моральной, а тем более юридической силы в будущем они иметь не будут. Какие у пана могут быть обязательства перед хлопом Кроме того, в Варшаве были прекрасно осведомлены: утвержденные «пункты» разрабатывались в глубочайшем секрете и представляли намерения кучки заговорщиков, сплотившихся вокруг Выговского. Принудить Русский народ к их исполнениюможно было лишь посредством силы, тем более что его отношение к Польше не вызывало иллюзий: слишком свежа еще была память минувшей войны с поголовным истреблением всех ляхов в Малороссии. Но Польше важно было иметь в своем распоряжении формальный повод не признавать присоединения края к России, и Гадячские «пункты» его давали. Вот и все их практическое значение.

В такой атмосфере двуличия и была заключена эта политическая сделка. 22 мая 1659 года король, сенаторы и высшие иерархи католической церкви торжественно присягали на Евангелии, сознательно идя на заведомое клятвопреступление. Присягнули и первые должностные лица Речи Посполитой: «Обязываемся никаких грамот, указов привилегий, завещаний против Гадячской Комиссии, заключенной с Войском Запорожским и со всем народом русским, не выпускать».

Принесло присягу и гетманское посольство: «Мы, послы русской нации, от имени ее присягаем Богу всемогущему, во святой Троице сущему, в том, что от сих пор мы пребудем верны его величеству государю своему Иоанну Казимиру, королю польскому и шведскому и великому князю литовскому, и его законным наследникам и польской Речи Посполитой обещаем во всякое время охранять их своим телом, кровью, жизнью и имуществом против всякого врага, при всяком случае; отрекаемся от всяких союзов, прежде нами заключенных с иными, и от сношения с чужими государствами, особливо с царем московским; обещаем не принимать и не посылать посланников и ни с кем не переписываться без ведома его величества или наследников его и всей Речи Посполитой; не начинать бунтов, но укрощать всякое малейшее покушение к оным, коль скоро оно сделается нам известным; во всем сообразовываться с волею его величества и Речи Посполитой, и споспешествовать всему, что к пользе его величества и целой короны польской служить может». Конец присяги весьма знаменателен: «Если же мы, с гетманом и со всем Войском Запорожским, кроме бунтовщиков, которых обещаемся истреблять, окажемся противным Гадячской Комиссии, то теряем все права и вольности, нам данные». Поляки сразу закладывали возможность в любой удобный для себя момент лишить казачество всех обещанных ему привилегий.

Искренность послов Выговского вряд ли была большей. Они, конечно, не были столь наивны, чтобы верить в серьезность польских обещаний, но каждый рассчитывал, что лично ему что-нибудь да перепадет. И за это готовы были пожертвовать всем, что Русский народ завоевал в кровавой шестилетней войне, войне, в которой почти все они принимали непосредственное участие и потому не могли не знать, с кем имеют дело. Не могли же они забыть, что на протяжении последних тридцати лет ляхи, принуждаемые обстоятельствами, десятки раз заключали соглашения с казаками, беря на себя обязательства выполнить те или иные их условия, и ни разу их не выполнили. Как только ситуация менялась в более благоприятную для них сторону, поляки напрочь забывали про все свои клятвы и обещания. На что же в этот раз рассчитывала старшина? Ладно Выговский, этот-то мог тешить себя надеждою урвать от Гадячской сделки что-нибудь существенное лично для себя (хотя, как мы увидим далее, сильно просчитался). А остальные? Они продавались за чечевичную похлебку. Даже современный историк-самостийник В.А.Смо-лий вынужден признать: в соответствии с достигнутыми в Варшаве договоренностями «казачья Украина должна была вернуться в состав Речи Посполитой на правах автономии, намного более ограниченной, чем та, которую предусматривали условия Зборовского договора». Утвержденные «пункты» восстанавливали в крае польскую администрацию и судебную систему, численность ка- ; зачьего реестра отдавали на усмотрение польского правительства, кандидатуру на должность гетмана выдвигал король34. За что же тогда воевали с Польшей, если теперь возвращались к положению, существовавшему до 1648 года?.. Снова мы видим, как сословный эгоизм и алчность делают действия старшины бессмысленными, лишают способности трезво оценивать реальную ситуацию. И последовавшие за Гадячской радой события продемонстрировали, насколько утопичными являлись вынашиваемые ею планы. Правда, некоторые члены посольства из числа казачьей старшины были произведены в шляхетство. Например, полковник Василий Золотаренко, шурин Богдана Хмельницкого, возведенный в дворянское звание, из Золотаренко сделался Злотаревским. Но подобной «чести» удостоились немногие и большинство старшин покидали польскую столицу глубоко разочарованными, с чувством того, что их коварно обманули.

Ну а те, кто добился вожделенного звания «пана»? Что сулило им возвращение на родину? Ведь они 'все равно не могли воспользоваться привилегиями, купленными ценой предательства, потому что народ, освободившись от ярма польской шляхты, ни за что не согласился бы на замену ее своей доморощенной. Опасно было даже признаваться, что ты шляхтич, - можно было лишиться жизни. Того же Злотаревского (Золотаренко) его дутое дворянство в конце концов и сгубило. И хотя уже в сентябре 1659 года мы увидим его в рядах тех, кто повел борьбу с Выговским и Речью Посполитой, в верности которой только что поклялся и из рук которой получил шляхетство, в искренность его не верили. Четыре года спустя войсковой суд обвинит Золотаренко в тайных сношениях с Польшей и вынесет ему смертный приговор. Приобретенное шляхетство сыграет при этом самую роковую роль, служа неопровержимым доказательством его измены. В сентябре 1663 г. в Борзне, на рынке, палач отрубит новоиспеченному шляхтичу голову. Участь других будет столь же трагична... Но все это впереди, а пока они, довольные (и не очень), возвращаются на родину.

«Так совершилось это громкое и бесплодное дело. Король и чины Речи Посполитой произносили свою страшную присягу в полной уверенности, что изменят ей. Казаки, несмотря на свои уверения, мало в сущности подавали надежды... Великое Княжество Русское пало при самом своем основании»35.

Тем временем в Малороссии события двигались к решающей развязке. 24 сентября 1658 года Царь, узнав о Гадячском соглашении, издал грамоту, в которой объявил Выговского клятвопреступником и изменником и призвал население к восстанию против него. Князю Ромодановскому в октябре велено из Белгорода идти с войсками в Малороссию. Без боя вступал он в малороссийские города. К нему присоединялись казачьи полки, явился новый войсковой генеральный судья Иван Беспалый. Его и избрали казаки в конце ноября на время гетманом, «чтоб дела войсковые не гуляли». Под Лохвицей Ромодановский встал на зимние квартиры в ожидании подхода основных сил.

Выговский тоже пытался предпринять наступательные действия, но без татар силы гетмана были слишком ничтожны. Казакам он не доверял, знал, что при первой возможности они перейдут на сторону его неприятелей, а наемники годились лишь для карательных акций. 29 октября гетман подступил к Киеву, но без особых усилий был отбит Шереметевым. 16 декабря его полки подошли к Ромнам, где находился Беспалый, и, также ничего не добившись, отступили. Только в январе 1659 года, когда к нему прибыло три тысячи поляков под начальством Юрия Потоцкого и Яблоновского, а также два драгунских полка под командой Лончинского, он делает попытку установить контроль над некоторыми регионами края. У Лохвицы его в очередной раз отбили. Выговский двинулся к Миргороду и после недолгой осады 7 февраля город открыл ворота. Отсюда он пошел к Зенькову, где засел отряд запорожцев, но несмотря на численное свое превосходство, так и не смог его взять в течение шестинедельной осады и принужден был отступить.

В конце марта Выговский возвратился в Чигирин. В это время его посланцы уже отправились в Варшаву на сейм сдавать Малороссию полякам. Понимая, что рано или поздно народ все равно об этом узнает, гетман решил запустить очередную порцию дезинформации с целью оправдания совершенного предательства. Был разослан универсал, утверждавший, что во время виленских переговоров с поляками (сентябрь 1656) Царские послы постановили вернуть Малороссию под польское владычество, если Алексей Михайлович получит польскую корону. Поэтому гетман и старшина рассудили, что гораздо лучше соединиться с Польшей на правах вольной нации, чем быть отданными в неволю. «Другая причина, - писал Выговский, - побуждающая нас отложиться от державы российской, есть та, что мы осведомились несомненно, что его царское величество прислал князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому свою высокую грамоту, повелевающую истребить гетмана со всею старшиною... а весь остальной народ сделать вечными крестьянами и невольниками»36.

И этот лживый универсал не дал никакого выигрыша изменнику, а начавшиеся боевые действия только увеличили ненависть к нему. Именно гетмана и его сторонников обвиняло население в обрушившихся на край бедствиях: «Войну начали старшие и, если б царские ратные люди где-нибудь старшину нашу осадили, то мы бы ее всю, перевязавши, царскому величеству выдали; а теперь мы слушаем своих старших поневоле, боясь всякого разорения и смертного убийства». Старшина неволею выбивала казаков в полки, грозя: кто в полки не поедет, у того жен и детей поберут и отдадут татарам37. В Москву одна за другой слались челобитные, умолявшие покончить с изменником и очистить Малороссию от татар.

Между тем давно ожидаемая Русская армия все еще не вступила в пределы края. Это в первую очередь объяснялось тем, что основные ее силы были задействованы на двух фронтах: польском и шведском. Отвлечение части из них в Малороссию представляло серьезную проблему и требовало времени. К тому же информация о том, что население в своем подавляющем большинстве относится враждебно к изменническим замыслам гетмана, а казаки массами покидают его лагерь и переходят на сторону Беспалого, вселяла надежду, что дело будет решено без серьезного военного вмешательства. Поэтому в течение октября-декабря Русское правительство занимало выжидательную позицию и не предпринимало наступательных действий. Лишь 15 января 1659 года пятидесятитысячная армия во главе с князем Алексеем Никитичем Трубецким выступила наконец из Москвы и, преодолев за две недели пятьсот верст, 30 января достигла Севска. Но дальнейшее ее движение было крайне медленным, и объяснялось это все тем же стремлением порешить дело миром. Трубецкому был дан наказ: «Уговаривать черкас, чтобы они в винах своих... добили челом, а государь их пожалует по прежнему. А будет добьют челом и вины свои принесут, ко кресту привесть и выбрать иного гетмана; а будет они в винах своих ему государю не добьют челом и будут непослушны, идти на них войною»38.

Иллюзию мирного решения проблемы усиленно поддерживал и Выговский, отправивший в Москву посольство с уверениями в своей верности. Изменнику была выгодна затяжка времени - он ждал подхода главных сил Орды.

Переговоры с Выговским ни к какому реальному результату не повели, но движение Трубецкого сильно замедлили. Только 28 февраля выступил он из Севска, а 10 марта пришел в Путивль. Отсюда 26 числа войска направились к местечку Константинов на реке Суле.

Здесь к ним присоединились полки Ромодановского и Беспалого. 10 апреля Трубецкой вышел из Константинова к Конотопу и с 19 апреля приступил к осаде города, но велась она очень вяло. То ли Трубецкой рассчитывал, что устрашась огромного войска гарнизон быстро сдастся, то ли по-прежнему верил в возможность договориться с Выговским и уговорить «черкас повиниться», во всяком случае подготовка к решающему штурму началась только в... июне. Были сооружены батареи, и тридцать осадных орудий начали непрерывный обстрел города. К крепостной стене подвели насыпной земляной вал.

Никаких шансов отразить штурм у гарнизона не было. Уже давно в Конотопе ощущалась острая нехватка продовольствия и воды, а его население при малейшей возможности готово было сдать город осаждающим. Чтобы не допустить этого, возглавлявший оборону нежинский полковник Григорий Гуляницкий, ближайший сподвижник Выговского, жестоко терроризировал горожан, запретив им даже собираться вместе больше 2-3 человек. Нарушителей ждала смерть. Не была забыта и идеологическая обработка: Гуляницкий рисовал апокалиптические картины общей погибели в случае падения города: «Москва наступает безбожная с своевольниками... все огнем и мечом разоряют, церкви Божие жгут и монастыри, священников и монахов и монахинь всех под меч без всякого милосердия пускают, а сверх того над панянками, добрыми девицами и попадьями глум чинят, груди обрезают, и малых детей не милуют, образам святым очи выкалывают»39. Но даже столь чудовищная ложь не могла обеспечить лояльности населения, а имевшиеся в распоряжении Гуляницкого силы, четыре тысячи казаков и наемников, не позволяли надеяться на длительное сопротивление. Он забрасывает отчаянными посланиями гетмана с призывами о помощи, но тот тоже ничего не может предпринять до подхода татар.

Орда явилась в июне. Хан привел с собой 40 тысяч всадников. С этим воинством и двинулся Выговский к Конотопу. Снова участие татар стало решающим фактором гетманских действий. Не с ним приходилось вести борьбу, а с приводимыми им татарскими полчищами. Сам по себе этот польский агент ничего не значил, поддержки со стороны населения не имел и удерживал власть только благодаря содействию крымского хана.

На рассвете 27 июня гетмановские сотни неожиданно атаковали лагерь Трубецкого. Нанеся потери осаждающим и отогнав их лошадей, они бросились отступать. Воеводы, думая, что имеют дело с небольшим войском Выговского, немедленно отправили в погоню большой отряд дворянской конницы во главе с князьями Пожарским и Львовым. Те настигли противника, поразили его и кинулись за отступавшими. Напрасно пленные показывали, что впереди целая орда с ханом и калгою, Пожарский ничего не слушал и шел вперед. «Давайте мне ханишку! - кричал он. - Давайте калгу! Всех их с войском, таких-то и таких-то... вырубим и выпленим». Но едва конница Пожарского переправилась через небольшую речку Сосновку, как с двух сторон на нее обрушились татары, до этого момента укрытые в засаде. Завязалась ожесточенная сеча, но силы были слишком неравны и немногим дворянам и детям боярским удалось уйти обратно за реку. Пожарский и Львов попали в плен. Пожарского привели к хану и тот стал выговаривать ему за дерзость и презрение сил татарских, но Пожарский был одинаков и на поле битвы и в плену: выбранив хана, он плюнул ему в глаза и тот велел немедля отрубить князю голову. Всех взятых в плен татары по предварительной договоренности с гетманом перерезали самым зверским образом.

Нелегко пришлось и основным силам Трубецкого. Следом за уцелевшими конниками Пожарского, буквально на их плечах, на лагерь накатывалась татарская конница. Положение спасли пешие солдатские полки и пушкари. Из острожков, которыми русские ратники по обычаю окружали свои станы, из-за обозных телег они открыли по атакующим пальбу из пищалей, картечью ударили пушки. Атака быстро захлебнулась. Но и от лагеря татары и бывшее с ними небольшое число казаков не ушли. Они подъезжали к обозам, пускали стрелы. Все дороги оказались перерезанными. Осаждать Конотоп, имея в тылу многочисленные войска неприятеля, было бесполезно. Но самое главное, татарам была открыта дорога в глубь России, ведь Белгородская защитная линия была оголена и те небольшие отряды, которые ее защищали, не смогли бы удержать набег орды. Трубецкой принял решение о немедленном отступлении.

До реки Сейм его войскам предстояло идти по открытой местности, удобной для действий татарских всадников. Поэтому Трубецкой приказал отступать «таборами», в кольце обозных телег, которые, сомкнувшись, образовывали своего рода подвижные крепости. Пешие солдаты под прикрытием обоза отражали наскоки татар ружейным и пушечным огнем. Из проемов между телегами выезжали отряды дворянской конницы, схватывались с неприятелем в рукопашной схватке и снова возвращались в «таборы» под защиту пехотинцев. Медленно, но непрерывно двигались войска Трубецкого, и татары ничего не могли поделать.

Наконец подошли к реке Сейм. Быстро навели мосты. Составленные полукругом обозные телеги стали «предмостным укреплением», под защитой которого на правый, великорусский берег реки переправили все пушки, обозы, организованно отступили солдатские и рейтарские полки, дворянская конница. Трубецкой сохранил армию и в полной боевой готовности привел ее к Путивлю. И тем не менее поражение было весьма ощутимым. Только убитыми Трубецкой потерял около пяти тысяч человек, а его поспешное отступление оставило Малороссию на произвол судьбы.

Весть о конотопской неудаче повергла Москву в настоящий шок. Неожиданный и предательский удар в спину поставил под вопрос все завоевания и успехи последних пяти лет, обессмыслил жертвы, принесенные на алтарь победы. В траурных одеждах вышел Алексей Михайлович к народу. Ждали нашествия татар в глубь страны. В Литве поляки, вдохновленные известием о поражении Русской армии, перешли в наступление. Ожидание близкого и заслуженного триумфа сменилось унынием и паникой. В августе по государеву указу люди всех чинов спешили на земляные работы для укрепления Москвы. Окрестные жители с семействами и пожитками наполнили город. Пошел слух, что Царь уезжает за Волгу, за Ярославль... Хотели обойтись малой кровью, а пришлось пролить ее целые реки.

В Малороссии между тем события развивались совершенно в ином направлении. Одержав столь важную победу, Выговский, конечно, попытался развить успех. Из-под Конотопа он сразу двинулся к Ромнам, жители которого сдались без боя. Но в Гадяче ему оказали упорное сопротивление и, потеряв только убитыми тысячу человек, гетман принужден был отступить. В довершение к этой неудаче пришло известие, что запорожцы, провозгласив молодого Хмельницкого гетманом, пошли под Крым и, разгромив четыре ногайских улуса, взяли множество пленных. Хан тут же принял решение об уходе. Двинувшись на Сумы, Хотмыл, Карпов и Ливны, татары, не тронув городов, выжгли уезды и поспешили домой. Уход орды лишил Выговского единственного боеспособного войска, сделав пассивным наблюдателем дальнейших событий, обернувшихся для него самым роковым образом.

Стремительный отход армии Трубецкого поначалу и в Малороссии вызвал всеобщую панику. А когда одновременно с этим распространились известия о заключенном в Варшаве договоре с поляками, население истолковало происходящее однозначно: поляки снова оккупируют край. Подтверждением этого явилось расквартирование в Нежине, Чернигове, Борзне и других местах гетманских наемных полков, состоявших исключительно из ляхов. Возглавил их вернувшийся из Варшавы Юрий Немирич. Оккупанты сразу повели себя по-хозяйски, как будто край уже стал их законным владением: грабили, насиловали, убивали. Но в эту решающую, критическую минуту народ снова выразил свою непреклонную волю и без всяких церемоний принялся истреблять непрошеных гостей.

Восстание охватило прежде всего Левобережье, причем во главе его оказались те, кто буквально два месяца назад торжественно присягал на верность Речи Поспо-литой. В Переяславе казаки и мещане во главе с полковником Тимофеем Цыцурой перебили польский гарнизон из ста пятьдесяти драгун, а взятых в плен ротмистра Душинского и шляхтича Саладына отправили в Киев. Вместе с поляками погибли агенты Выговского братья Сулимы, Стефан и Северин, значный казак Иван Забуй-ский. Федор Л обода скован и оставлен на войсковой суд. Освободив город, Цыцура отправил двух гонцов: одного к князю Трубецкому, другого - к Шереметеву. Киевский воевода тотчас послал в Переяслав своего представителя привести к присяге полковую старшину, казаков и мещан. 24 августа вместе с переяславцами присягнул прибывший в город черниговский полковник Иоанникий Силич со старшинами своего полка.

В Нежине борьбу с поляками возглавили протопоп Максим Филимонов и уже знакомый нам шляхтич Злотаревский или по-простому - казачий полковник Василий Никифорович Золотаренко. 19 августа они отправили посланца к кн.Трубецкому, призывая его с войсками на помощь. В городе стояло пять хоругвей польских жолнеров (около тысячи солдат) и самостоятельно справиться с ними казаки не могли. Трубецкой к Нежину не пошел, направив сюда переяславцев Цыцуры. 1 сентября те скрытно подошли к городу, а ночью местные жители открыли крепостные ворота. Застигнутые врасплох поляки были беспощадно истреблены. По примеру Нежина началось уничтожение польских гарнизонов в соседних городах и местечках. Командовавший ими Юрий Немирич бежал. Казаки поймали его близ села Сведовца и изрубили в куски.

В Остре киевский полковник Якименко вместе со своим полком перебил расположившихся в городе поляков и немцев, а на переправе через Днепр разгромил роту сербских наемников, служивших у Выговского. Ее предводитель серб Дмитрий Мигай попал в плен.

С Киева развернул наступление Василий Шереметев, доносивший в начале сентября: «Посылал он боярин и воевода товарищей своих, стольника князя Юрья Боря-тинского да Ивана Чаадаева, с государевыми ратными людьми на изменников на черкас под городы: под Гоголев, под Триполь, под Воронков, под Стайки, да под местечка: Макарова, под Быльцов, под Борозянку, под Горностаи поля, и под иные местечка посылал полковников рейтарских Семена Скорнякова-Писарева да Ивана Шепелева, и голов с сотнями, и те города с местечка взяли и выжгли, и высекли»40.

В первых числах сентября к Трубецкому прибыли с повинной за гетманскую измену казачьи посланцы из Батурина, Глухова и Новгород-Северского. Прислал своего гонца из Прилук тамошний полковник Лазарь Горличенко.

Выговский, получив известия о всеобщем против него восстании и гибели своих наемных гарнизонов, поспешно бежал в Чигирин. Отсюда он сделал попытку нанести ответный удар, послав отряд наемников под начальством брата своего Данилы и 15 тысяч татар на левый берег Днепра, но это воинство было наголову разгромлено 22 августа вышедшими из Киева русскими войсками. После этого всем стало очевидно, что Выгов-скому уже не удастся сохранить власть. Его изменнический замысел потерпел полный крах. Коронный обозный Андрей Потоцкий, возглавлявший полуторатысяч-ный отряд поляков, неотлучно находившийся при гетмане, доносил королю: «Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители (западной стороны Днепра) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе Заднепровье (восточная сторона), а они того и хотят и только ищут случая, чтоб благовиднее достигнуть же-лаемого»41. Гетмана покинули не только казаки, но и ближайшие сподвижники. Даже родной брат Данила, женатый на сестре Юрия Хмельницкого, Елене Богдановне, поспешил присоединиться к своему шурину. Из Чигирина Выговский тоже принужден был вскоре бежать, укрывшись в обозе Андрея Потоцкого, где и объявил о созыве рады под Германовкой, небольшом местечке Киевского полка. Сюда же направился Хмельницкий, уже провозглашенный запорожцами гетманом.

Выговский, конечно, понимал, что дело его совершенно проиграно, но выбор молодого Хмельницкого гетманом при полной неспособности того к власти вселял в него призрачную надежду, что, влияя на Юрия, он сможет достичь своих целей скрытым способом. Поэтому и явился на раду. Правда, помня печальную участь своего комиссара Немирича, под усиленной охраной тысячи поляков.

Рада состоялась 11 сентября. На нее прибыли посланцы как правобережных, так и левобережных полков. Выговский приказал двум своим представителям, Верещаке и Сулиме, зачитать Гадячские «пункты», утвержденные королем, но их никто не стал слушать. Собрание сразу же приняло бурный характер, поднялись шум и крики. Гетмана обвиняли в приводе татар, разорении множества городов и местечек по обеим сторонам Днепра, гибели и уводе в плен многих тысяч христианских душ. Кричали, что он продал Малороссию полякам, укоряли за клевету на Царя и приписывание ему умыслов, о которых он и не думал. Наконец, разъяренная толпа казаков, изрубив Верещаку и Сулиму, бросилась на гетмана. Тот избежал смерти только потому, что успел укрыться в обозе прибывших вместе с ним поляков. А рада провозгласила гетманом молодого Хмельницкого, но уже вступивший с войсками в Малороссию кн. Трубецкой потребовал, чтобы утверждение нового гетмана было проведено при более широком представительстве от населения края.

Трубецкой с войсками выступил из Путивля еще 5 сентября. На всем пути следования его принимали с необычным торжеством: полковники и поспольство при пушечной стрельбе присягали на верную службу великому государю. 27 числа он расположился близ Переяслава. Здесь-то и состоялась 9 октября новая рада, на которой помимо казачьей старшины присутствовали делегации малороссийских городов и местечек. Именно по их настоянию рада не только подтвердила Мартовские статьи 1654 года, но и внесла в них дополнительные пункты: казакам ни с кем не воевать без разрешения Царя; посылать войска по его требованию туда, куда он сочтет нужным; не смещать гетмана; очистить казачьи войска и администрацию от сторонников Выговского; установить постоянные гарнизоны правительственных войск, кроме Киева, в Чернигове, Нежине, Переяславе, Умани и Брацлаве. В этом видели малороссы защиту от татарских набегов и возможной измены казаков, в клятвы которых уже никто не верил.

По окончании рады гетман, старшина и казаки отправились в церковь и принесли присягу на верность великому государю. Для большинства из них это была уже третья присяга: в 1654 клялись они в верности Царю, в мае 1659 - королю, и вот снова Царю. Будущее покажет: и эта присяга не была последней. Недаром же современник из всех злодеяний этих деятелей на первый план выдвинул именно клятвопреступление. Утвержденные на раде статьи были записаны в книгу, к которой гетман и старшина приложили руки. Неграмотными оказались: обозный Носач, судьи- Беспалый (что был наказным гетманом), Кравченко, есаулы- Ковалевский и Чеботков, полковники - черкасский Одинец, каневский Лизогуб, корсунский Петренко, переяславский Цецура, калницкий Серко, миргородский Павел Апостол, лубенский Засадка, прилуцкий Терещенко, нежинский Золотаренко42. Такие вот были «шляхтичи»: не умели ни читать, ни писать, но страстно, до зуда хотели пановать.

Правительство, впрочем, очень лояльно отнеслось к их вероломству. Все они сохранили свои должности и полагавшиеся к ним маетности. Да и те, что не полагались, тоже сохранили. Даже такой одиозный деятель как Григорий Лесницкий не понес никакой ответственности, оставшись старшиной миргородского полка. Принадлежа к числу немногих избранных, кто удостоился в мае 1659 года шляхетского звания, он и в последующем будет участвовать в организации казачьих измен. А вот Филон Джеджалий бесследно исчез и после апреля 1658 г. уже не упоминается в источниках. Покушение на Выговского было последним его подвигом. Он, как и Пушкарь, входил в когорту выдающихся героев Освободительной войны. Участник всех ее крупнейших сражений, ближайший сподвижник Хмельницкого, которому тот доверял исполнение важнейших дипломатических поручений. В 1648 году Джеджалий был назначен прилуцким, потом ичнянским полковником. В ходе битвы под Берестечком (1651) именно ему доверили пост наказного гетмана (Хмельницкий был задержан ханом). И вот теперь он исчез. Сходили с исторической сцены подлинные герои, а на смену им спешили деятели совсем иного толка. Война внешняя вытеснялась войною внутренней.

Так завершилась эпопея польского агента Выговского. Два года его гетманства, начиная с отстранения от власти Юрия Хмельницкого, представляли собой непрерывную цепь преступлений против собственного народа, коварных попыток лишить его плодов победы в Освободительной войне 1648-1654 годов, снова восстановив в Малороссии польский оккупационный режим. Ради достижения этой цели Выговский не брезговал никакими средствами, прибегая к самой разнузданной лжи и циничному обману народа, стремясь скрыть свои истинные намерения и оправдать готовившуюся измену. Кульминационной точкой этой лжи и явился так называемый «Гадячский договор», призванный юридически оформить передачу Малороссии Польше. Зная, как воспримет народ его планы, Выговский прибегал к жестокому террору, сознательно идя на уничтожение десятков тысяч ни в чем не повинных людей. Только в результате Полтавского погрома погибло 50 тысяч малороссов. А сколько их было порублено и угнано в неволю татарами за два года его гетманства, просто невозможно подсчитать.

Такова была цена предательства этого польского агента. И надо обладать действительно недюжинной фантазией или совсем уж черной душой, чтобы преобразить череду неслыханных преступлений и циничного обмана в некие политические «устремления». Впрочем, для тех, кто сделал предательство своей профессией и даже смыслом жизни, иначе, конечно, и не может быть. «Правда» предателя - всегда ложь и ничего кроме лжи в себе не содержит, поэтому и преображает кровавого палача собственного народа в просвещенного и прогрессивного «европейца»: «Иван Выговский и его ближайшее окружение искренне хотели создать из Украины государство европейского образца... под протекторатом польского короля»43... Вот, оказывается, какой грандиозный замысел таили в себе Гадячские «пункты». Но гетману явно не повезло с народом, который не был способен осознать всей важности «европейского выбора» и по своему невежеству предпочитал «варварскую Россию». Это тем более удивительно, что Выговский «просвещал» его самыми доходчивыми средствами -татарскою саблей, арканом да неволей - и все равно «убедить свой народ, что хочет ему добра, не смог». Даже казачество «отбросило от себя И. Выговского с его проектами, а заодно, как ребенка с грязной водой, выплеснуло и величественную идею вписывания в европейскую государственную систему»44.

Не удалось гетману, даже при помощи орды, загнать народ в Европу, но числится за ним еще одна немеркнущая заслуга - победа под Конотопом, где «украинская армия нанесла сокрушительное поражение российской армии»45. (Тот факт, что «украинская армия» на три четверти состояла из татар не портит в глазах самостийника ее этнической чистоты)...

Все вышеизложенное не подлежит сегодня сомнению и внесено в качестве окончательной исторической истины в учебные программы всех ступеней украинской системы образования, начиная с младших классов школы и заканчивая университетами. Здесь Выговский выступает в еще более возвышенном виде как государственный деятель, осуществлявший политику, «направленную на достижение абсолютной независимости Украинского государства», что и обеспечивал заключенный с поляками «Гадячский договор». Согласно ему «Украина, Польша и Литва образовали федерацию трех самостоятельных государств, объединенных лишь сообща избранным королем». Что касается Конотопской виктории, то эта битва «была и остается одним из славных символов национально-освободительной борьбы украинского народа, она засвидетельствовала чрезвычайный героизм и высокий уровень военного искусства вооруженных сил Украины»46.

Так гласит Украинская Легенда. В какой степени ее версия соответствует исторической реальности, мы проследили на конкретных исторических фактах. Они дают объективную картину подлинных «заслуг» Выговского перед своим народом, который сразу же удостоил их справедливой и непредвзятой оценки: братоубийство, клятвонарушение, привод татар на уничтожение народа малороссийского, продажа Руси католикам и ляхам, сребролюбец велий. И ничего уже к этому не добавишь. И ничего уже не изменишь, хоть тысячи томов напиши. История не терпит сослагательного наклонения, а приговор народа обжалованию не подлежит.

Да и судьба по заслугам воздала этому иуде. Сохранив за собой звание польского сенатора и титул киевского воеводы, Выговский и после своего бегства из Малороссии продолжал работать над тем, чтобы вернуть ее под власть Польши. В течение еще пяти лет поляки пытались использовать бывшего гетмана для достижения этой цели, но скоро должны были убедиться, что возможности его уже не те и он мало чем может им помочь. Отношение к нему сразу переменилось, с ним перестали церемониться и, наконец обвинив в измене (!), расстреляли в 1664 году. Интересно, что приговор Выговскому был вынесен и приведен в исполнение без всякого суда и следствия, с грубейшим нарушением законов Речи Посполитой, лишний раз показав, что «шляхетская вольность» признает права только за поляками, не распространяя их на Русских, даже когда они представлены такими высокопоставленными предателями, как бывший гетман Войска Запорожского, сенатор польский и «воевода киевский». Так бесславно закончил свое поприще кумир нынешних «украинцев».

И последнее замечание. Сам факт того, что самостийники зачисляют Выговского и его единомышленников в число «украинцев», нельзя не признать странным. Как мы могли убедиться, действовали они от имени «русской нации», «русского народа» и понятия не имели о народе «украинском». Конечно, они были вырожденцами и утратили большую часть своих национальных качеств, но при всем том сохраняли сознание того, что они - Русские. И поляки совершено не затруднялись в определении их национальности: «Русь», «русский народ», «русские» - они прекрасно знали, с кем имеют дело. До «украинцев» они додумаются только через 200 лет. Пора бы уже и самостийникам оставить в покое русскую историю и заняться поиском украинских «героев» в более близкие к нам времена: предателей и здесь хватает, но они, по крайней мере, выступают под своим фирменным названием - «украинцы» - и самостийники обладают на них абсолютно бесспорными правами.