Содержание материала

Глава 9.
Этническая амнезия. «Свои» и «чужие» в Гетманщине

Практически все исследователи эпохи Гетманата зафиксировали одну яркую черту, характеризующую именно этнический облик сообщества «значных»: «воспитанные в польском духе, тянули к польским порядкам и польской жизни»; «могли бы показаться нам поляками, отличными от прочих только по вероисповеданию»; являясь православными, «отвергали православную Москву и преклонялись к латинской Польше»; «новое шляхетство по образу и подобию польского»; «русское панство с польскими понятиями и традициями»; «не здешней простонародной малороссийской породы»; «изменяют русскому царю, склоняются к польскому королю»; «претендовали на такие же права, какими пользовалась шляхта польская»; полностью проникнуты «польской феодально-республиканской идеологией». И лишь по прошествии целой исторической эпохи «скинули татарские и польские платья, принявшись говорить, петь и плясать по-русски».

Все эти характеристики не досужий вымысел историков. Показания современников еще более конкретны: «душою поляк» (о Мазепе), «образом и вещию лях» (о Выговском). А вот и обобщающее свидетельство (1696): «Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки... Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие... и в этих полках нет ни одного человека природного козака, все поляки»1.

Однако приведенные свидетельства вступают в явное противоречие с реальным положением дел. Общеизвестно, что после войны 1648-1654 гг. представителей польского этноса в левобережной Малороссии практически не осталось: те, кто не успел бежать, были просто вырезаны. И возвратиться обратно они не могли: это значило обречь себя на верную смерть, столь велика была ненависть в народе к любому «ляху» вне зависимости от его намерений и целей. Тем более трудно себе представить, чтобы из них составляли целые полки. Тогда почему с точки зрения современников именно «поляки» олицетворяли правящий в Малороссии режим?

Даже автор «Истории Русов» обращает внимание на этот факт. Именно в «поляках» он видит главных зачинщиков «всем замешательствам, нестроениям и побоищам в Малороссии, после Хмельницкого происходившим». И хотя объяснение его, как и все в «Истории Русов», замешано на изрядной доле лжи и невежества, оно заслуживает внимания уже потому, что фиксирует реальный исторический факт: наличие в Малороссии в эпоху Гетманщины сильной и влиятельной «пятой колонны». Она-то и стала источником и вдохновителем многочисленных смут и антирусских заговоров, на несколько десятилетий превративших малороссийский край в плацдарм наступления на Россию ее извечных врагов -Крымского ханства, Турции, Польши, а впоследствии завлекшей сюда даже шведского короля. А кроме того, приведшей к новому, еще более жестокому закрепощению ее населения.

Согласно версии «Истории Русов» в Переяславский договор была внесена «статья и о шляхетстве польском, оставшемся по единоверству в Малороссии, чтобы им пребывать здесь при своих правах и преимуществах». Отмеченное «единоверство» всего лишь плод исторического невежества автора, ибо православных среди поляков никогда не было. Более точен в оценке этой группы . малороссийского населения Н.И.Костомаров: «Тогдашние образованные малороссияне могли бы нам показаться поляками, отличными от прочих только по вероисповеданию»2. То есть на самом деле речь идет о той части русской шляхты, которая, оставаясь православной, во всем остальном уже ничем не отличалась от поляков, усвоив их язык, культуру, образ жизни. Решающий для полной ассимиляции шаг- принятие католицизма-она, по разного рода причинам, не сделала (или не успела сделать), а после отпадения Левобережья от Польши уже и не хотела делать, не видя в том для себя никакой выгоды. Это-то малороссийское шляхетство, русское по крови и вере, но польское по духу и миросозерцанию, и могло бы нам «показаться поляками». Но по версии «Истории Русов» это - настоящее «польское шляхетство», и ему-то автор инкриминирует организацию смуты- Именно оно, «быв всегда в первейших чинах и должностях по Малороссии и в ее войсках, подводило под правительство ее многие мины происками своими, контактами и открытыми изменами, замышленными в пользу Польши»3.

Политическое и культурное влияние этой шляхты автор объясняет тем, что достичь ее привилегированного социального статуса, прежде всего в обладании местностями и крепостными, мечтала и та часть казачьей старшины, которая сохранила сознание своей этнической принадлежности к Русской нации, но стремилась сделаться настоящими «панами» по польскому образцу: «Им позавидовав и поревновав, многие из природных малороссиян... пристали к их системе и, приладив кой-как фамилии свои к польским, стали тщеславиться их происхождением» и соответственно требовать себе тех же привилегий.

Природа вновь формирующегося социального слоя усугубилась сильной примесью еврейства: «А к сим еще, премногие возникнув из жидовства, принужденного креститься в прежде бывшие над ними всеобщие побоища... составили, наконец, из смешения сих языков и пород единственный бич для Козаков и всех малороссиян»4.

Конечно, предложенная автором концепция умышленно искажает историческую реальность. Ее специальная задача - затушевать тот малоприятный для него факт, что подлинным источником заговоров и измен явились как раз те, кого он возносит на пьедестал героев и борцов за независимость Малороссии, наделяя почетным званием «природной шляхты», то есть шляхты местного происхождения, русской по национальности, тем самым настаивая на давней принадлежности казачьей старшины к «благородному сословию». Ее-то и стремится оправдать он, возлагая всю вину за многочисленные измены на инородцев, «поляков» и «жидов». Хотя попутно стоит заметить, что при всей кажущейся враждебности автора к этому виртуальному «польско-еврейскому» шляхетству, в нем самом нередко проглядывает именно ожидовленный шляхтич, ненавидящий презирающий все русское. В то же время нельзя не признать, что вслед за очевидцами описываемых событий автор «Истории Русов» нередко помимо воли достаточно объективно характеризует те или иные явления. Например, очень ценно его замечание о «смешении языков и пород» с сильной примесью еврейства при формировании нового правящего Малороссией сословия. Роль этих этнических маргиналов в выработке внутренней и внешней политики Гетманщины была весьма весомой а в иные моменты даже решающей. Отсюда странные ее извивы, непоследовательность, а временами и просто бессмысленность. Но самое главное, что автор «Истории Русов» вслед за современниками событий, выводя на историческую сцену свое виртуальное «польское шляхетство», бессознательно фиксирует явление этнической мутации, когда представители одного этноса, в данном случае Русского, в своем поведении и деятельности руководствуются стереотипами и установками, свойственными другому этносу - польскому.

«История Русов», создававшаяся по еще свежим следам Руины, в силу специфической точки зрения ее автора не желает отличать настоящих поляков от их ущербных подражателей, но, как мы видели, подобное смешение было характерно и для непосредственных очевидцев событий. Только здесь это диктовалось уже другими мотивами, прежде всего непримиримым противостоянием, нередко перераставшим в открытую войну.

Этой-то войны и не заметили последующие исследователи и интерпретаторы эпохи Гетманата, странным образом оставив без внимания тот основополагающий для нее факт, что после смерти Хмельницкого в Малороссии, по сути дела, был установлен оккупационный режим. Освободившись от поляков, она попала под власть таких же чужаков, прямо заявлявших о себе, что они «не здешней малороссийской породы», и страстно ненавидевших Русский народ, Русскую Церковь, русские порядки, традиции, культуру. Весьма примечательно что не только они сами полагали себя «не здешней породы» но и народ воспринимал их именно как чужаков, оккупантов, «поляков». Не зря же в приведенных свидетельствах эта нация так часто упоминается, что не должно ввести нас в заблуждение. Речь идет не о лицах польской национальности (таковых в Малороссии того времени можно было встретить только в виде исключения) а о тех Русских, которые не только «нам могли показаться поляками», но и современниками воспринимались как представители иного и притом враждебного этноса. Сам факт недавно закончившейся кровавой войны именно с Польшей придавал термину «поляк» совершенно однозначный смысл: как обозначение заведомого врага. И не случайно народная молва некоторых гетманов, русских по происхождению, безапелляционно записывала в «поляки» (прежде всего Выговского и Мазепу), как и многих представителей их окружения.

Здесь-то и лежит главный мотив непримиримого антагонизма между населением Малороссии и казачьей старшиной: те и другие, в сущности, представляли два разных народа, первые - Русский этнос, вторые - этнических маргиналов, толком даже не знавших, кто они по национальности: «русские», «поляки» или «жиды». Эта неопределенность понуждала их проводить открыто враждебную политику в отношении подвластного народа, что вызывало соответствующую ответную реакцию. Полтора столетия спустя духовные двойники этих этнических маргиналов торжественно нарекут их «украинцами», но сами они такого термина не знали, являя свои национально оскопленное «смешение языков и пород», а свою этническую принадлежность определяли в зависимости от шкурного интереса. Исходя из него же, они навязывали Русскому народу совершенно чуждый ему польско-шляхетский строй и, естественно, столкнулись с упорным сопротивлением. Даже Н.И.Костомаров  вынужден был признать полное отсутствие в народной среде сочувствия к замыслам старшины, что и повело к краху всех ее заговоров и интриг: «В самом деле, кому было защищать это здание? Наибольшая массам населения в нем - это русский народ: какой интерес мог  побуждать его охранять это здание, когда он сам был чужой в нем? Притом и те, которые из русских переделились в поляков, носили в себе последствия этой переделки. Не имея солидарности с народом, они не имели ее и между собою; легкость, с какою они потеряли прежнюю народность, осталась и утвердилась в их характере...  На перевертнях вообще лежит отпечаток слабости,  вялости, недостаток сознания целей, крепости взаимодействия и энергии труда и воли. Изменивши раз душе своей, они долго еще готовы изменить ей в другой и в  третий раз... Нужны века, чтобы старое совсем изгладилось из памяти, а новое в свою очередь сделалось  стариною. Но Южная и Западная Русь могли дойти до этого только тогда, когда бы весь народ переделался в  поляков, когда бы на земле русской не оставалось ничего напоминающего народу прежние основы жизни»5. Однако   историческая  амнезия   поразила  лишь   ничтожную часть Русских, народ как целое ею не страдал, твердо отстаивал свою национальность и веру,  ненавидя  противостоящую  ему горстку этнических маргиналов. Ненависть эта и материализовывалась в неоднократных народных выступлениях против «значных». Социальный фактор имел здесь подчиненное значение, хотя на поверхности исторических событий оставил не менее яркий след, но глубинной причиной был  именно этнический конфликт.

Таким образом время с 1657 по 1709 год представляло не только период социального становления нового  «шляхетства», но и явило рядом и в связи с ним следующий этап национально-освободительной войны Русского  народа против польского закабаления, на этот раз духовного и идеологического. Только теперь борьба шла не непосредственно с «ляхами», а с польской «пятой колонной», этническими мутантами, носителями польского духа, польских идей, польских политических устремлений: «Эта группа полностью проникнута польской феодально-республиканской идеологией и, следовательно, враждебна Московской народной монархии и ее государственному порядку. Ее вражда проявляется в самых разнообразных формах, от льстивых выпрашиваний себе наследственных должностей и имений (старосте, мечников, наследственных судий, чего нет в Московском царстве) до открытых бунтов и переходов на сторону Польши»6. Ее-то подрывная деятельность и стала основной причиной «всем замешательствам, нестроениям и побоищам в Малороссии, после Хмельницкого происходившим».

Только ясно представляя, с кем мы имеем дело в лице украинских кумиров данной эпохи, можно дать исторически верное объяснение мотивов их действий и правильно понять источник той страстной любви и почитания, которыми окружают их нынешние «украинцы».

Этнический мутант затрудняется в оценке своей национальной принадлежности, так как чувствует в своей душе борение противоположных, взаимоисключающих начал. Многие представители казачьей старшины эпохи Гетманщины как раз и представляют такой национально мутированный тип: Русские по крови, они по своей психологии, социальному быту, культурным предпочтениям примыкали к полякам и ориентировались на шляхетско-кастовые ценности. Историческая судьба распорядилась так, что окончательно ассимилироваться в польский этнос им не было суждено, но и русскими они себя уже не чувствовали, хотя по инерции еще и называли. Этот русско-польский этнический гибрид и являет нам ряд тех мутационных изменений (пока еще в неустойчивом виде), которые два столетия спустя так выпукло обнаружат себя в «украинцах». В этой-то этнической патологии и заключен секрет той сокровенной связи, которая соединяет сегодняшних самостийников с их духовными двойниками. Та же «История Русов» не на пустом месте возникла: ее историософия, мировосприятие, политическая программа отражают устремления определенного человеческого типа, типа переходного, сформировавшегося в силу исторических обстоятельств именно в Малороссии и ярко проявившего себя как раз в рассматриваемую эпоху. Его деятельность и придала ей столь уродливый и жестокий характер.

Все дело в том, что поведение и деятельность этнического мутанта непредсказуемы и с точки зрения внешнего наблюдателя представляют собой цепь совершенно абсурдных поступков и действий, не связанных между собой ни общей руководящей идеей, ни каким-либо продуманным планом, ни даже элементарным здравым смыслом. В них нет логики, они противоречат друг другу, а при попытке практического осуществления обязательно аннигилируют всякий положительный результат. Поэтому-то вне зависимости от обстоятельств и окружающих условий итог их всегда один: Руина.

Выше мы уже обращали внимание на то, сколь несуразной, а порой и просто бессмысленной являлась внутренняя политика казачьей старшины, неоднократно ставя под вопрос не только достигнутое ею положение, но и само ее существование. Рассмотрим с этой точки зрения центральный пункт ее программы, а именно требование о выводе Царских воевод и гарнизонов из Малороссии.

Насколько он был важен для старшины, можно заключить из следующих слов Многогрешного: «Когда великий государь нас, своих подданных, захочет при прежних вольностях... сохранить, и нынешних ратных людей своих из городов наших всех - Переяславля, Нежина, Чернигова - вывесть... то я готов с полками сей стороны Днепра царскому величеству поклониться и силы наши туда обратить, куда будет царский указ. Если же царское величество нашею службою возгнушается, то мы при вольностях наших умирать готовы; если воеводы останутся, то хотя один на другом помереть, а их не хотим»7.

Позиция, как видим, принципиальная. Отстаивали ее всеми доступными средствами: ложью, подкупом, клеветой, организацией заговоров и даже открытыми мятежами, но примечательно то, что в обоснование не могли придумать ни одного серьезного довода и на прямой вопрос: зачем это нужно? - отделывались маловразумительным лепетом о «прежних вольностях и правах». Между тем размещение войск на малороссийской территории было не только насущной, но и необходимой мерой в условиях продолжающейся войны с Польшей и непрекращающихся набегов татар. Это было понятно всякому разумному человеку, тем более местному населению, только что пережившему все ужасы военной разрухи. Предусматривалось оно и Мартовскими статьями (1654), определявшими условия вхождения Малороссии в состав России. Но старшина видела в этом угрозу своей безграничной власти над народом и возможности его безудержного грабежа, поэтому всячески ему сопротивлялась. Хотя на самом деле никакой опасности для ее автономного существования и даже безграничного обогащения наличие правительственных гарнизонов в Киеве, Чернигове, Нежине и других городах не несло. На раде в Переяславле (1658) Царский посол боярин Хитрово пояснял полковникам и гетману: «Великий государь изволил учредить своих воевод и ратных людей в знатных городах Малой России для вашей обороны. Воеводы и ратные люди будут укреплять города и устроивать осады, а в городах и местечках будут ведать Козаков и чинить между ними расправу полковники и войты, и бурмистры - по вашим правам. Те поборы, которые собрались у вас - подымное и с оранд, будут сбираться в оных городах в войсковую казну и даваться на жалованье Запорожскому Войску и на царских ратных людей, которые будут с воеводами, да на войсковые расходы»8. То есть все доходы, собираемые в Малороссии, в ней же и оставались и расходовались исключительно на ее нужды, а значит, и возможности старшины распоряжаться ими по своему усмотрению если и сокращались, то весьма незначительно. Как писал тому Многогрешному десять лет спустя (1669) киевский воевода Шереметьев: «В городах воеводы все исполняли вашим договорным статьям, права ваши и вольности ни в чем не нарушены»9.

Что же еще нужно было старшине? Ведь главной функцией воевод и подчиненных им гарнизонов являлась защита края от внешнего врага. С этой точки зрения требование вывода войск из Малороссии было совершенно абсурдным. После того, как летом 1669 года стотысячная татарская орда внезапно вторглась в Правобережье, черниговский архиепископ Лазарь Баранович срочно отправил в Москву гонца с письмом, где указывал: «Многочастно и многообразно писал я к вашему царскому величеству о помощи ратными людьми... потому что гетман Демьян Игнатович (Многогрешный. - СР.) утруждает меня грамотами и сам в Чернигове... говорил: «Мы, святыни твоей послушавшись, целовали крест царскому величеству в надежде, что к нам ратные люди придут на помощь. Теперь на нас орда наступает, а помощи нет»... Смилуйся, государь, прикажи боярину своему, Григорью Григорьевичу Ромодановскому, спешить на помощь Украине».

Еще более энергично писал Баранович Матвееву: «Государь указал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому стоять в Севске, но от этого гетману и Украине какая помощь, когда под боком у этих войск бусурманы с козаками обеих сторон бедную Украину, как хотят, пустошат, над гетманом Демьяном Игнатовичем и надо мною насмехаются. Если бы сначала... как я твоему благородию советовал и к царскому величеству писал, силы государевы наступили, то давно бы уже Украина успокоилась; и теперь еще не так трудно это сделать, если скорая помощь к гетману придет»10.

И это пишет тот самый Баранович, который годом ранее, взяв на себя роль посредника, хлопотал, чтобы требование старшины о выводе воевод и гарнизонов было непременно исполнено. Уверив Царя в преданность казаков, он продолжает: «...но от одних воевод, с ратными  людьми в городех будучих, скорбят, и весь мир, сущим воеводам в городах украиных, одне в Литву а иные в Польшу итить готовы... помазаниче Божий, пресветлыи царю, их свободи, да стоят на свободе их укрепи, да истинно тебе поработают»11.

И вот теперь, когда опасность неприятельского вторжения стала реальной угрозой, он, а вместе с ним и Многогрешный, обещавший умереть, но добиться вывода войск, требуют, чтобы эти войска срочно явились для их защиты! Как могло правительство выполнить подобные взаимоисключающие требования: убрать войска, ввести войска, снова убрать?.. И ведь выдвигали их не дилетанты, а люди, компетентные в военном деле, прекрасно знавшие, что переброска войск из великороссийских уездов к границам Малороссии - дело не одного дня, на это уходят порой месяцы, почему и должны они постоянно находиться в непосредственной близости от предполагаемого театра боевых действий, то есть прямо здесь, в Малороссии. Прекрасно знали это и все равно упрямо продолжали требовать, чтобы гарнизоны были незамедлительно выведены. И в оправдание несли околесицу, смехотворность которой была очевидна не только оппонентам, но и им самим.

Печально знаменитый Дорошенко, например, объяснялся на эту тему следующим образом (1669): «Потому надобно московских ратных людей из Малороссии вывесть, что в прошлых годах король польский велел своих ратных людей вывесть из Корсуни, Умани и Чигирина и тем малороссийских людей увеселил; гетман Дорошенко и все Войско Запорожское, видя такую королевскую милость, утешились и по воле его королевского величества учинили». Шереметьев по поводу такого «увеселения» замечает: «Видели мы, как учинено было по королевской воле: как только польский комендант из Чигирина выступил, то гетман призвал татар, пошел в Польшу и многие города, села и деревни разорил. Того же надобно опасаться и в Малороссии, если государевы ратные люди будут выведены».

Но Дорошенко продолжал разыгрывать роль наивного простака: оккупировав при помощи турок и татар Правобережье, он не скупился на обещания воссоединиться с левобережной Малороссией, но только при условии, что в ней не будет московских воевод. И снова Шереметьев вполне резонно ему возражал: «И какое вам от того будет добро, что воеводам и ратным людям на восточной стороне не быть? В нынешнее шаткое время, при воровстве переяславского полковника Дмитрашки Райчи, если бы в Переяславле государевых ратных людей не было, то Переяславль был бы за татарами; они бы сделали из него столицу и желание свое исполнили бы, что хотели вас всех выгнать в Крым»12.

Вот такого рода «патриотизм» исповедовался «значными». С. М.Соловьев в связи с этим замечает: «Старшина козацкая стремилась к тому, чтоб вся власть находилась в ее руках и чтобы над нею было как можно менее надзора со стороны государства; отсюда сильное нежелание видеть царских воевод в городах малороссийских»13. Сословный эгоизм, узкокастовые «права и вольности» явно перевешивали интересы обеспечения обороноспособности края и защиты подвластного населения от неприятельских вторжений. «Любовь к Отчизне» выражалась в полном пренебрежении к ее насущным интересам, всегдашней готовности пожертвовать ее независимостью и благополучием во имя собственного шкурного интереса. Но таким и должен быть мутированный патриотизм. Источник же его содержался в потребительской философии польской шляхты, о которой В.Б.Антонович писал: «Трудно действительно было ожидать гражданского образа действий, основанного исключительно на ясно сознанных нравственных и политических принципах, бескорыстии и самопожертвовании... в том государстве, где просвещавшееся и господствовавшее сословие лишено было понимания всех названных мотивов, как в публичной, так и в частной жизни, где при появлении иноземного войска немедленно часть полноправных граждан принимала сторону врагов и шла грабить имущество остальных сограждан (как это случилось во время войны со шведами), где выборные лица от народа, составлявшие высшую правительственную коллегию (сейм), получали поголовно жалованье от иностранных правительств, где областные сеймики решали публичные прения сабельными и палочными ударами, где судебные приговоры исполнялись заездами, т.е. легализированным разбоем и грабежом, где наконец войско получало в большей части случаев жалованье посредством военных конфедераций, т.е. систематического грабежа на пространстве нескольких областей»14. Социальный паразитизм в Польше рядился в тогу «золотой шляхетской вольности», а в оккупированной этническими маргиналами Малороссии - казачьих «вольностей и привилегий», но и в том и в другом случае не выходил за рамки сугубо сословного эгоизма. Но даже с учетом этого социального эгоизма нельзя не удивиться полной бессмысленности требования о выводе из края правительственных войск. Данная бессмысленность - также следствие мутационных процессов и лучше всего характеризует уровень политического мышления старшины, степень ее сознательности и способности к выполнению тех общественных функций, на которые она претендовала. Но и это не все. В данном случае мы имеем дело еще и с непроходимой глупостью, ведущей к забвению даже собственных интересов, ведь кроме общей безопасности не менее остро стоял вопрос о безопасности самой казачьей старшины.

Приведенные нами свидетельства современников ясно показывают, что только «опасение государевых ратных людей» сдерживало народное стремление «старших всех перевесть, старшину всю побить и пограбить». То есть установленный «значными» административно-хозяйственный режим держался лишь защитой правительственных войск, был «стрельцами крепок» и вывод их из Малороссии незамедлительно повлек бы всеобщее восстание поспольства и поголовное истребление туземных претендентов на «шляхетство». Такие попытки мы наблюдаем неоднократно в рассматриваемую эпоху. Как же можно было, будучи в здравом уме, добиваться ликвидации того единственного, спасительного средства, которое позволяло удерживать власть и защищало от народной ненависти и расправы? Воистину старшина сама рубила сук, на котором едва держалась, и поражаешься тому самозабвенному упорству, с которым она раз за разом пыталась внедрить в жизнь этот самоубийственный проект.

Конечно, правительство не могло удовлетворить столь безумного требования, тем более в условиях, когда остальное население не менее настойчиво требовало всемерного расширения власти воевод и увеличения подчиненных им гарнизонов: «Воля ваша, - писал Царю в январе 1669 года нежинский протопоп Симеон Адамович, - если прикажете из Нежина, Переяславля, Чернигова и Остра вывести своих ратных людей, то не думайте, чтоб было добро. Весь народ кричит, плачет... под козацкою работою жить не хотят; воздев руки, молят Бога, чтоб по-прежнему под вашею государскою державою и властию жить... Козаки умные, которые помнят свое крестное целованье, мещане и вся чернь говорят вслух: если вы, великий государь, изволите вывесть своих ратных людей из малороссийских городов, то они селиться не хотят, хотят бежать врознь: одни в украйные города вашего царского величества (т.е. в Слободскую Украину - СР.), другие за Днепр в королевские города»15.

Но старшина упрямо добивалась своего, а чтобы хоть как-то оправдать это абсурдное требование и замаскировать его подлинные мотивы, создала миф о якобы совершаемых правительственными войсками «насильствах и грабежах».

Во всех челобитных, направляемых Царю от имени казачества, эти «насилия» стали общим местом. И хотя никаких конкретных фактов никогда не приводилось, риторикой о «неслыханных мучительствах» обосновывали свое нежелание иметь в крае московских представителей и гарнизоны, ими же оправдывали всегдашние свои измены: «Хотя по статьям Богдановым и должны быть воеводы в Переяславле, Нежине и Чернигове для обороны от неприятелей, - писала старшина в своей челобитной в январе 1669 г., - однако они вместо обороны пущую нам пагубу нанесли; ратные люди в наших городах кражами частыми, пожарами, смертоубийствами и разными мучительствами людям докучали; сверх того, нашим нравам и обычаям не навыкли; когда кого-нибудь из них на злом деле поймают и воеводам челобитную подадут об управе, то воеводы дело протягивали. Нынешняя война (мятеж Брюховецкого) ни отчего другого началась, как от этого... Те же воеводы, несмотря на поставленные статьи, в козацкие права и вольности вступались и Козаков судили, чего никогда в Войске Запорожском не бывало. А когда Войско Запорожское будет свои вольности иметь, то никогда измены не будет»16.

На совершенно голословные обвинения Русской армии в мародерстве и различных преступлениях старшине отвечали: «По се время великому государю от козаков и мещан на воевод и ратных людей ни в каких налогах челобитья не было... если-ж бы челобитье такое было, против челобитья был бы сыск, а по сыску, смотря по вине, тем ворам за их воровство и казнь учинена была бы»17.

Жалобы как раз сыпались на грабежи и произвол самой старшины, а вот на ее излюбленную тему практически отсутствовали, а если и появлялись, то всегда тщательно расследовались, никогда, впрочем, не подтверждаясь. Так, переяславский полковник Иоаким Самко жаловался стольнику Ладыженскому (январь 1663): «Государевы люди живут в Переяславле многое время, государево жалованье дают им деньгами медными, а у нас, в черкасских городах, деньгами медными не торгуют; от этого ратные люди оскудели вконец и начали воровать беспрестанно, многих людей без животов (имущества. - СР.) сделали, жить с ними вместе нельзя». И в  грамоте своей к Царю он повторил жалобу на воровство московских ратных людей, которые били, грабили переяславцев и называли их изменниками. Самко требовал смертной казни виновным и жаловался на переяславского воеводу князя Василия Волконского, который воров не казнит, как будто сам с ними вместе ворует.

По этой жалобе из Москвы отправился в Переяславль (март 1663) стольник Петр Бунаков, чтобы на  месте произвести розыск. Однако Самко сразу же пошел на попятную, заявив, что розыску обидным делам сделать нельзя: ратные люди обижали переяславцев долгое время, так что иные обиженные побиты на  боях, другие взяты в плен, иной челобитчик и есть, да ответчика нет, ответчик налицо, так челобитчика нет, и потому теперь от переяславских жителей на ратных I людей челобитья не чаять; пусть великий государь пожалует, вперед своим ратным людям обижать переяславцев не велит.

Бунаков прожил в Переяславле с 29 мая по 28 июня. Каждый день сидел на съезжем дворе и во все это время  только раз приведен был драгун, пойманный в краже, повинился, был бит кнутом на козле и отдан на поруки.  Бунаков призвал переяславских начальных людей и спросил их: будут ли, наконец, челобитные от переяславцев на московских ратных людей или нет? Те отвечали, что «по прежним челобитным некоторые переяславцы учинили сделки с обидчиками; иные ратные люди в  исках сидят в тюрьме и стоят на правеже; а вновь челобитий вскоре не чаять и ему, Бунакову, в Переяславле жить, надобно думать, не за чем»18.

Точно так же были сфабрикованы жалобы на полтавского воеводу князя Михаила Волконского в том, что он якобы поместил некоторых казаков в число  мещан и на этом основании берет с них денежные и медовые оброки. По этому делу из Гадяча в Полтаву отправился стольник Кикин (апрель 1667), сравнил имена челобитчиков со сказкой Волконского и с переписными мещанскими книгами и нашел, что многие люди прозвищами не сошлись. Тогда он обратился к уже известному нам полтавскому полковнику Григорию Витязенко, чтобы тот выслал к нему всех челобитчиков налице к допросу для подлинного розыска. «Выслать их к допросу нельзя, - отвечал Витязенко, - теперь пора рабочая, пашня и сенокос, козаки работы не кинут и не поедут, а иных многих козаков и в домах нет, живут на Запорожье. А что козаки прозвищами не сходятся, так это потому: у насна Украине обычай такой, называются люди разными прозвищами, у одного человека прозвища три или четыре: по отцу и по тестю, по теще, по женам прозываются; вот почему одни и те же люди у воеводы в мужицком списке писаны одними прозвищами, а у нас, в полковом козацком списке, другими»19.

На самом-то деле все подобного рода «челобитные» сочинялись в канцелярии соответствующего полка по заказу того или иного старшины, а подписывались, как правило, «мертвыми душами», почему и не могли быть представлены «налице» ни весной, ни летом и ни в какую другую пору года.

Но старшина не только измышляла жалобы от имени виртуального «народа», но и строго следила за тем, чтобы реальный народ был лишен всякой возможности апеллировать к правительству о притеснениях со стороны «значных». Тот же воевода Волконский доносил в Москву: «От полтавского полковника козакам и мещанам, которые тебе, великому государю, хотят верно служить, заказ крепкий, с большим пристрастием, чтобы ко мне никто не ходил и с твоими русскими людьми никто не водился, а кто станет водиться, тех хотят побивать до смерти»20. Старшина всеми силами стремилась Удержать монополию на связь с Москвой, чтобы о положении дел в крае правительство могло судить только по той информации, которая исходила непосредственно °т нее самой. Таким образом она, во-первых, обеспечивала выгодные для себя решения, а во-вторых, получала возможность манипулировать общественным мнением в самой Гетманщине. Средства при этом использовались самые разные, но все базировались на чудовищной, просто фантастической лжи.

Вообще лживость всей этой когорты деятелей поражает не только размахом и безудержностью, но и отсутствием какой-либо разумной меры, стремления соблюсти хотя бы внешнее правдоподобие. Врали напропалую. Врали правительству, врали народу, врали единомышленникам, завираясь до такой степени, что сами начинали верить собственным вымыслам и, не жалея сил, принимались сражаться с этой виртуальной реальностью, порожденной собственным же больным воображением.  Россия здесь занимала особое место. Брюховецкий, затеяв в феврале 1668 г. мятеж, с полной серьезностью утверждал, что в Москве, побратавшись с ляхами (с Польшей было заключено перемирие), «постановили православных христиан, на Украине живущих, всякого возраста и малых отрочат мечом выгубить, слобожан, захватив, как скот, в Сибирь загнать, славное Запорожье и Дон разорить и вконец истребить, чтобы на тех местах, где православные христиане от кровавых трудов питаются, стали дикие поля, зверям обиталища, да чтобы здесь можно было селить иноземцев из оскуделой Польши». А с целью убедить народ в том, что такое возможно и даже неизбежно, присовокуплял: «Жестокостию своею превосходят они все поганые народы», и тут же в качестве иллюстрации рисовал картину полного духовного разложения русских: «Верховнейшего пастыря своего, святейшего отца патриарха (речь идет о Никоне. - СР.) свергли, не желая быть послушными его заповеди; он их учил иметь милость и любовь к ближним, а они его за это заточили; святейший отец наставлял их, чтобы не присовокуплялись к латинской ереси, но теперь они приняли унию и ересь латинскую, ксендзам в церквах служить позволили, Москва уже не русским, но латинским письмом писать начала».

Интерпретация событий в Русской Церкви дана с подачи епископа Мефодия, местоблюстителя киевской митрополичьей кафедры. У того были свои претензии к правительству: во время последнего визита его в Москву соболей и корму, сколько хотел, не давали. Вымещая свою злобу, Мефодий принялся распространять самые бредовые слухи о якобы готовящемся разорении Гетманщины: «Ордин-Нащокин идет из Москвы со многими ратными людьми в Киев и во все малороссийские города, чтобы все их высечь и выжечь и разорить без остатку». Высшему духовному пастырю послушно следовал Брюховецкий: «Их злое намерение уже объявилось: в недавнее время под Киевом в городах Броварах, Гоголеве и других всех жителей вырубили, не пощадив и малых деток»21. Излишне добавлять, что это было чистейшей воды вымыслом, почему население и относилось ко всем этим воззваниям совершенно безразлично. Мятеж сам по себе начался, сам собою и угас.

Но несмотря на это, «тема» продолжала жить. Не менее красочно грядущие в Малороссии катаклизмы живописал и Демьян Многогрешный: «...говорил всей старшине, будто Москва неправдива и хочет с ляхами нас всех, малороссиян, посечь, а города запустошить, будто государь для этого посечения дал полякам много денег». И еще говорил: «Подлинно я слышал от капитана, живущего в Чернигове, а тот слышал от самого царского синклита, велели этому капитану сказать мне: тебе приготовлено в царских слободах пятьсот дворов крестьянских, только ты нам выдай всю старшину и подначальных людей украинских»22. Разумеется, для того, чтобы в Сибирь загнать.

Шли годы, горячечные фантазии не сбывались, но старшина продолжала монотонно и однообразно кликушествовать на излюбленную тему. Все так же бездоказательно, все теми же тусклыми, общими фразами, лишенными не только смысла, но и какой-либо новизны: «Враждебная нам власть московская от многих лет

во всезлобном своем намерении   положила истребить  последние наши права и вольности, - писал в 1708 году Мазепа. - Безо всякой важной причины начала прибирать в свои руки города малороссийские: выгоняя из них людей наших, до конца обнищавших и порабощенных». Извещал и о давно вынашиваемом злодейском намерении Царя: «...нас, гетмана, старшину, полковников и все войско... захватить в свою тиранскую неволю, имя войска нашего изгладить, Козаков обратить в драгуны и солдаты и народ поработить себе навеки»23.

Понятно, что все эти лживые страшилки никто всерьез не принимал: слишком нелепы и абсурдны они были. Да и практической пользы своим создателям они ни разу не принесли. И тем не менее в течение полувека их  распространяли воистину с упорством обреченных. I Само это постоянство говорит о том, что и в данном случае мы имеем дело с явной духовно-психологической  патологией, когда совершенно шизоидное восприятие реальности на продолжительное время становится нормой для целой социальной группы, притом занимающей в обществе лидирующее положение, и источник здесь тот же: мутационные изменения, обусловленные влиянием чужой политической культуры. В этой уродливой склонности к русофобской лжи мы снова видим ясно различимый польский след. Именно Польша издавна являлась фабрикой гнусных памфлетов, анекдотов, сарказмов, шуточек и другого рода инсинуаций, в которых Русский народ изображался сообществом невежественных темных дикарей. Воспитанные иезуитами поляки для достижения своих целей в средствах не стеснялись. Мутный поток лживых измышлений о Русском государстве и его политике широко разлился уже в эпоху Ливонской войны (1558-1583) и Смутного времени. Но с особенной энергией польская пропаганда заработала после Переяславской Рады.

Цель развернутой кампании была вполне очевидной: вбить клин между двумя частями Русского народа, не допустив присоединения к России все еще оккупированной правобережной Малороссии, а при благоприятном стечении обстоятельств вернуть и утраченное Левобережье, для начала засыпав его подметными письмами и листовками, стращавшими население грядущими «московскими зверствами». Именно эти польские прокламации и служили тем идеологическим образцом, которому скрупулезно следовала старшина при издании собственных универсалов и обращений к малороссам.

А иллюстрацией расхожей польской агитки, не гнушавшейся самой низкой и грязной лжи, может служить речь королевского комиссара Станислава Беневского на старшинской раде под Гадячем (сентябрь 1658), собранной Выговским. В начале своего выступления посол приветствовал тот факт, что казачество обратилось к королю «и просит его покровительства себе и всему русскому народу. Это хорошо вы делаете, паны-молодцы: дай Бог, чтоб из этого вышло счастье для общего нашего отечества (?!). Вот уже десять лет, словно две матери за одного ребенка, спорят за Украину два народа: поляки и москали (?). Поляки называют ее своею собственностью, своим порождением и членом, а москали, пользуясь вашей храбростью и вашим оружием, хотят завладеть чужим (вот так: для Польши Малороссия-«своя собственность», для Русских- «чужая»!- СР.)... Вы теперь попробовали и польского и московского правления, отведали и свободы и неволи; говорили: не хороши поляки; а теперь, наверное, скажете: москаль еще хуже! Что приманило народ русский под ярмо московское?.. Вера? Неправда: у вас вера греческая, а у москаля - вера московская! Правду сказать, москали так верят, как царь им прикажет! Вы своих духовных уважаете, а москаль распоряжается, как хочет, духовным управлением: священников и монахов в неволю берет, достояние алтарей и храмов забирает на свои нужды. Это так поступают в духовных делах, а в мирских что делается?., того под польским владычеством вы и не слыхали. Все доходы с Украины царь берет на себя; установили новые пошлины, учредили кабаки, бедному козаку нельзя уж водки, меда или пива выпить, а про вино уж и не вспоминают! Но до чего, паны-молодцы, дошла московская жадность? Велят вам носить московские зипуны и обуваться в московские лапти! Вот неслыханное тиранство!.. И теперь уже вы живете у них в презрении; они вас чуть за людей считают, готовы у вас языки отрезать, чтоб вы не говорили, и глаза вам выколоть, чтоб не смотрели... да и держат вас здесь только до тех пор, пока нас, поляков, вашею же кровью завоюют, а после переселят вас за Белоозеро, а Украину заселят своими московскими холопами!»24.

Вот такого рода русофобские штампы, совершенно бредовые и дикие по своей нелепости, внедрялись польской пропагандой в Малороссии, а затем старательно воспроизводились казачьей старшиной. И как оказалось, не зря. Сто лет спустя они были собраны, литературно обработаны и снова стали распространяться, но уже в качестве исторически достоверных фактов недавнего прошлого Малороссии. Так появилась «История Русов». А сегодня все это слово в слово, как мы убедимся далее, тиражируется украинской пропагандой, в том  числе и официальной ее частью.

Подведем некоторые итоги. Выше мы попытались набросать   коллективный   портрет  той   социальной группы, которая, оказавшись в эпоху Гетманата на верху общественной пирамиды, решающим образом влияла на его внутреннюю и внешнюю политику.; Анализируя  идеологические и  поведенческие установки этой группы, мы не могли не обратить внимания на сходство, а в ряде случаев и идентичность тех качественных характеристик, которые роднят ее с coвременными «украинцами».

Речь идет прежде всего о полонизированности сознания и мышления, зависимости от польской этнической доминанты, что находило свое выражение даже на уровне чисто бытовых стереотипов. Эти отличия столь резко отделяли «значных» от остальных групп малороссийского населения, что многих из них (хотя и далеко не всех) современники воспринимали как «поляков». Конечно, в немалой степени этому содействовало и то высокомерно-презрительное отношение к своему народу, представление о врожденной его глупости, трусливости, невежестве, склонности к измене и «шатости», которое было свойственно многим представителям казачьей старшины. Но в данном случае распознавание «свой» - «чужой» происходило на подсознательном уровне и зачисление их в «чужаки» явилось следствием тех мутационных изменений, которые сформировались в сообществе «значных» еще в период польской оккупации Малороссии. Даже их склонность к совершенно несуразной лжи, прежде всего в отношении России и строя ее жизни, как мы видели, явилась следствием влияния польской политической культуры.

Именно это влияние и сделало многих «значных» настоящими выродками Русской нации и обусловило появление в Малороссии целой общественной группы, представители которой, утратив большинство ценных качеств своего этноса, стали носителями отрицательных свойств польской нации. Эта отчужденность от собственного народа, чуждость его интересам и устремлениям и роднит их с самостийниками, провозгласившими данных деятелей своими кумирами и героями. И для нас велик соблазн причислить их к первой генерации «украинцев», проявивших себя в исторической жизни России. Слишком много общего между этими двумя мутированными типами. Однако поступив так, мы не только погрешили бы против истины, но и совершили бы исторический подлог.

У самих «значных» никаких сомнений при определении своей национальной принадлежности не возникало: являясь Русскими, они и сознавали себя таковыми. Для них это было совершенно естественно. Например, в прошении Войска Запорожского польскому королю Яну Казимиру (февраль 1649) говорилось: «Владычества и все церкви чтобы при народе русском повсюду в Короне (Польше) и Литве оставались. Названия унии чтобы не было, только римский и греческий закон, так как объединилась Русь с Польшей... Воевода киевский, просим, чтобы был народа русского... Также митрополит наш киевский чтобы имел место в сенате короля его милости, чтобы мы, Русь, по меньшей мере трех сенаторов... имели в сенате для соблюдения веры нашей и прав народа русского». Тогда же Хмельницкий в ходе переговоров с поляками грозил им: «Вышибу (выбью) из ляшской неволи народ весь русский»25. А митрополит Киевский Сильвестр Коссов, встречая делегацию боярина Бутурлина на въезде в Киев (январь 1654), говорил следующее: «Целует вас в лице моем он, благочестивый Владимир, великий князь русский... Внидите в дом Бога нашего и на седалище первейшее благочестия русского, да вашим пришествием обновится яко орля юность наследия благочестивых великих князей русских»26. Дорошенко в письме к Алексею Михайловичу (апрель 1671) писал: «Да будет известно вам, православный милостивый царь, что сей российский народ, над которым я старшинствую, не хочет носить ига, которое возлагает на него Речь Посполитая: не допускают поляки Войску Запорожскому и народу российскому иметь тех вольностей, о которых через послов своих я просил». А Лазарь Баранович в письме к Дорошенко, предупреждая о грядущих бедах из-за союза с турками, замечал: «Пророчество у них, турков, есть, что имеют пропасть от русского народа»27.

И название своего края они всегда использовали традиционное. Наместник Братского монастыря в Киеве Феодосии Софонович писал Царю Алексею Михайловичу (июль 1654): «Нашу Малую Россию в защищение свое приемлеши и крепкую десницу свою упадающей от иноверных гонений подаеши». И в письме Хмельницкого тому же адресату находим: «Мы, видячи толикое гонение на веру нашу православную российскую... Бога всемогущего на помоч взявши, пойти против тех иноверцев умыслили есми, чтоб... части сие Малые Руси нашия, могли оборонить и впредь им не подавали в поруганье»28.

Так что в отличие от нынешних «украинцев» тогдашние жители Малороссии твердо знали к какому народу принадлежат. Не заблуждались на сей счет и те, кого самостийники числят в сонме сознательных проводников украинства: они были Русскими. Им даже в голову не могло прийти, что потомки не только себя, но и их будут считать какой-то другой национальностью. Иное дело, что поведение и политика этих деятелей, идеология, которой они руководствовались, являлись откровенно антирусскими, но о причинах этого прискорбного факта мы уже достаточно сказали. Теперь самое время рассмотреть более детально те самые «свершения» и « подвиги», за которые «украинцы» возносят их сегодня на седьмое небо и скопом зачисляют в пантеон своих героев.