Крылатая фортуна Кожедуба
Советский ас времён Великой Отечественной, наиболее результативный лётчик-истребитель в авиации союзников, трижды Герой Советского Союза, кавалер 19 орденов, почётный житель 6 городов бывшего СССР, маршал авиации… Советский строй умел выращивать героев. В известной песне на века закреплено: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой». И восторженной любовью советские люди постоянно окружали своих избранников. Но даже при этом слава Ивана Кожедуба в конце войны и в послевоенные годы до времён покорения человеком космоса стояла как бы особняком. Его буквально, а не фигурально носили на руках.
Так ещё до войны наши люди восторгались Валерием Чкаловым. Они с Кожедубом, к слову, были очень похожими в главном: в истовой преданности лётному искусству, в глубинном и доскональном постижении лётного дела, в удальской душевной щедрости, в горячей любви к Родине. И это не просто слова, истёртые публицистическим абразивом. В них – сердцевина, сама суть характеров славных русских Икаров из самой что ни на есть народной гущи вышедших. Трудно, да попросту невозможно себе представить того же Ивана Никитовича на что-то сетующего, жалующегося на какие-то тяготы или невзгоды службы, общественной или политической жизни. Везде и всюду он постоянно излучал несокрушимый оптимизм искони советского разлива. За такую безоглядную приверженность высоким социалистическим идеалам Кожедуба и раньше не жаловали некоторые, нынче – и подавно. Только это ровным счётом ничего не значит. Кожедуб был воистину героем первой величины своего времени. Ему не смели даже эмгэбэшники приказывать. И уж по касательной замечу, что сам Иван Никитович с потрясающим достоинством, как рыцарь доспехи, носил свою громкую славу и свою исключительную избранность. Провидение действительно поцеловало его в макушку ещё при рождении, а потом вело по жизни, тщательно оберегая, как редко кого даже из своих избранников.
Насчёт избранности – тоже ведь не фигура речи. Ещё в детстве десятилетний Ваня чуть было не утонул в Десне. Его чудом спас из холодного весеннего половодья старший брат Александр. Сколько потом было подобных жизненных испытаний на грани смерти, Кожедуб даже припомнить не мог. Но всегда утверждал, что везуч с детства. Только вдумайтесь в эту арифметику: за всю войну Иван Никитович участвовал в 330 боевых вылетах, провёл 120 воздушных боёв и лично сбил 62 самолёта. И в то же время ни одна пуля, ни один осколок счастливца даже не царапнули. Такого теоретически быть не должно, а оно было.
Иван Кожедуб родился в деревне Ображеевка Сумского уезда в бедной крестьянской семье – шестым и последним. Отец его, церковный староста, слыл незаурядным человеком, эдаким сельским интеллигентом.
Разрываясь между фабричными заработками и крестьянским трудом, находил в себе силы читать книги и даже сочинять стихи. Был чрезвычайно религиозен, обладал тонким, взыскательным умом, настойчиво воспитывал в детях трудолюбие, упорство, исполнительность. Неудивительно, что к шести годам последыш Ваня уже много читал. И пронёс затем любовь к печатному слову через всю жизнь. После семилетки энергичный парнишка поступает на рабфак Шосткинского химико-технологического техникума. В ту же пору начинает заниматься в аэроклубе. («Небо, конечно, меня манило, как и всякого мальчишку, но форма лётная привлекала не меньше. И лишь когда взлетел впервые на полторы тысячи метров над землёй, понял: вот это моё до скончания веку!», - вспоминал он).
1940-й год. Кожедуб принят в Чугуевское военное авиационное училище лётчиков. Добротно изучил УТ-2, УТИ-4, И-16. Его поэтому и оставили инструктором при училище. («И летал я, сынок, до одури много. Было бы можно, кажется, не вылезал бы из самолёта. Сама техника пилотирования, шлифовка фигур доставляли ни с чем не сравнимую радость. И вот эту радость мне удавалось передавать таким как сам пацанам. Когда ты любишь дело, легко той любовью и делиться. Плохо было в другом: командование училища вцепилось в меня мёртвой хваткой и долго не отпускало на фронт» - «Вы, разумеется, писали рапорты?» - «Раз пятнадцать или того больше писал. А толку?»).
Лишь в марте 1943 года Кожедуб попадает на Воронежский фронт. («Первый воздушный бой мог стать моим и последним. Мессершмитт-109 пушечной очередью едва ли не ополовинил мой Ла-5. Бронеспинка спасла от зажигательного снаряда. Так на обратном пути ещё и наши зенитчики по ошибке влепили по мне два снаряда. Самолёт-то я посадил, но восстановлению он уже не подлежал. Какое-то время приходилось летать на «остатках» - машинах из серии «на тебе, Боже, что мне не гоже». И только к лету 43-го в судьбе моей наметилось хоть какое-то просветление: присвоили младшего лейтенанта, назначили на должность замкомэски. Как сейчас помню: 6 июля над Курской дугой, во время сорокового боевого вылета я завалил свой первый немецкий самолёт-бомбардировщик Ю-87. Как говорится, лиха беда – начало. На следующий день сбил второй, а через два дня - сразу два истребителя Bf-109 истребил. О том, что мне присвоили звание Героя Советского Союза я узнал, кстати, из твоей, из нашей «Красной звезды». До сих пор храню тот номер от 5 февраля 1944 года»).
Второй медали «Золотая Звезда» Кожедуб был удостоен 19 августа 1944 года за 256 боевых вылетов и 48 сбитых самолётов противника. А третью звезду Героя получил 18 августа 1945 года.
(«Иван Никитович, мне не даёт покоя вопрос: почему немецкие асы на порядок больше сбивали самолётов, чем наши?» - «Для начала тебе анекдот. Василий Иванович возвращается из Англии, как Остап Бендер, шикарно одет и весь в золотых побрякушках. Петька интересуется: откуда добра столько? «Понимаешь, Петька, сели мы там играть в карты. Время их - на стол, а мне говорят: джентльмены карты не показывают. И тут мне, Петька, как попёрло». Главное: нам победы засчитывались исключительно по ФКП (фотокинопулемёт - М.З.), а немцам – по личному докладу. Меня сколько раз ребята донимали: «Никитыч, ты же «мессера» завалил, мы все видели, как он загорелся!» А я им: ну и что? Вдруг до своих дотянет. Нет, братцы, вот когда он в землю-то носом тюкнет, тогда я счёт свой и пополню»).
Кожедуб полагал: главное для пилота подбить первых три самолёта, а потом он уже становится для противника неуязвим. Наверное, и тут присутствовала некая мистика.
Кожедуб, впрочем, никогда её и не отрицал, полагая лётное дело неким особым человеческим промыслом. На этой почве, между прочим, он очень тесно сошёлся с Владимиром Высоцким.
«Четвёртая звезда» Героя – так Иван Никитович называл свою жену, полагая её самым главным своим жизненным приобретением. («Встретил я Веронику случайно в электричке. И долгое время ухаживал, не открываясь, кто я и что я. Ваш брат обычно пишет, что Кожедуб был, дескать, стеснительным ухажёром. Да ничего подобного – на мне где сядешь, там и слезешь. Но, согласись, одно дело, когда за тобой ухаживает трижды Герой – тут любая дура за него готова выскочить замуж. И совсем другое – простой парень. А когда я понял, что за человек Вероника, тогда ей и открылся. И на свадьбе у меня даже Вася Сталин присутствовал!»). По-моему, они никогда не ссорились в том смысле, как обычно вздорят между собой супруги. Хотя кто в семье атаман, а кто рядовой казак виделось издали и невооружённым глазом. Где-то в конце восьмидесятых Ивана Никитовича сильно тряханул инсульт. Так Вероника Николаевна из чайной ложечки кормила мужа и как заправский логопед вновь восстанавливала в нём командную речь. А меня всегда умиляло, как зайдя в военную лавку, маршал авиации первым делом выбирал в подарок какую-нибудь безделицу «для моей молодой жены». Меж тем возрастная разница между ними составляла всего-то семь лет.
…Вторая война Кожедуба – корейская – достойна отдельного рассказа. И по правде говоря, я больше всего Ивана Никитовича о ней-то и расспрашивал, по молодости самодовольно полагая, что о первой – Великой Отечественной – всё знаю. Только вот удивительное дело: балагуристый по природе человек, даже в некотором смысле потешник, он всегда напряжённо, с какой-то внутренней опаской, так для него не характерной, отвечал на мои расспросы. Однажды я ему напрямик сказал: зря, мол, вы, товарищ генерал-полковник, так перестраховываетесь – всё ведь давным-давно о той войне известно. («Конечно, шило в мешке таить сложно. Только ты заметь: распространяются о корейской войне отнюдь не те, кто тюкал самолёты янки – все эти «бэшки» и «фешки» (В-26, В-29, F-80 и F-84 – М.З.). Оно и понятно. Мы ведь все давали подписку о неразглашении»). И лишь после ветров, так называемых перестройки и гласности Иван Никитович стал потихоньку делиться своими корейскими приключениями. От него я впервые узнал о героической и трагической охоте за «Сейбром». У меня в дневниках эта эпопея записана на шести страницах. Здесь приведу лишь несколько выдержек из рассказа Кожедуба: «Мы долгое время держали инициативу в воздухе. Даже бытовало такое название – «Аллея МиГов» – воздушное пространство, куда самолёты ООН вообще не рисковали залетать. Но потом появились американские «сейбры» – F-86 и круто изменили картину войны в воздухе. Да что там говорить: по некоторым параметрам они просто превосходили наши МиГ-15. «Сейбр» требовалось изучить для того, чтобы найти наиболее эффективные способы борьбы с ним. Но как ты достанешь такой трофей? Мы подобьём F-86, но пилот уводит его в Корейский залив и там катапультируется. А в море американцы были хозяевами полными. Ну и служба спасения у них действовала просто превосходно. Наши же специалисты не могли даже помышлять о том, чтобы достать упавший в море истребитель. Те же, которые падали на землю, для изучения были непригодны – хлам один. И ты же ещё учти, что мы обязаны были вести все воздушные переговоры только на китайском языке. В тактическом классе – ещё куда ни шло. А поднимешься в небо и вся китайская грамота улетучивается. И как налаживать взаимодействие? Выход из ситуации для нас «нашли» в высоких московских кабинетах: принудите, мол, «Сейбр» к посадке. Это легко, сынок, сказать. Его и сбить-то - запаришься, а уж принудительно посадить – просто невероятно. Но приказ есть приказ. Пришлось и мне издать по своей 324-й истребительной дивизии свой приказ за номером 043: добыть «Сейбр». Была даже создана специальная группа для такой цели – все старания оказались безуспешными. И всё-таки мои соколы в итоге раздобыли аж два «Сейбра»! Один мне показали в тине, в иле. Мы его отмыли и отправили в Москву. Тут в чём вся проблема заключалась? На F-86 был впервые установлен противоперегрузочный костюм, который сильно интересовал нашу авиапромышленность. Но, когда мы «Сейбры» сбивали, их летчики выпрыгивали вместе с костюм и шлангом со штуцером. Сам автомат давления, – главное во всем этом деле, – естественно, разбивался вместе с истребителем. Чтобы добыть автомат, нужен был живой самолет. И мы его добыли».
Во время войны в Корее в период с апреля 1951 по январь 1952 года пилоты 324-й истребительной авиационной дивизией под командованием Ивана Кожедуба одержали 216 воздушных побед, потеряв всего 27 машин (9 пилотов погибло).
(«Иван Никитович, только честно: сами-то вы летали в небе над Кореей?» - «А как же не летать! Как только мой замполит Петухов - в Москву – я в кабину МиГа. Он хороший мужик и жили мы с ним душа в душу. Но был приставлен ко мне вышестоящим командованием, чтобы я, значит, не своевольничал. Оно, конечно, правильно. Ты представь себе скандал: вдруг бы америкосы сбили трижды героя. Но ты этого не пиши, не надо…»).
…В 1988 году я написал книгу «Босая душа или Каким я знал Высоцкого». Среди тех, кто в ней вспоминал о великом артисте и барде был и великий лётчик Советского Союза маршал авиации Иван Кожедуб.
«Когда я впервые услышал песни Высоцкого уже не помню. Наверное, в те же годы, как их начали размножать на магнитофонных пленках. Поначалу, как и подавляющее большинство людей, я думал, что автор этих песен - повидавший виды человек, а что фронтовик, то это, само собой, разумеется. Но потом узнаю: Высоцкий совсем молодой парень, на Таганке работает артистом. Там, в театре, мы и познакомились, если не ошибаюсь на премьерном спектакле «Гамлета». Содержание первого нашего разговора не помню: какие-то добрые слова он мне говорил, я его хвалил за игру, за песни особенно. Договорились, что он споёт для моих сослуживцев. Высоцкий сдержал слово. Вот так я его впервые послушал, - живого, не в записи. И был просто потрясен.
Такая сила, такая мощь и в то же время столько души было в его песнях, что равнодушным к ним мог оставаться только очень безразличный человек. Я ему сказал: «Ну ты прямо по-истребительски поешь!» А он ответил, что так его песни ещё никто не оценивал.
Ну, вот так и завязалось наше знакомство. Дружбой это я бы не назвал, а такое товарищеское отношение между нами было. Это я говорю не в порядке примазаться там к его всенародной славе. Мне своей хватает. Да и к его популярности, скажу тебе откровенно, мои генеральские звезды мало чего могли добавить. Но что было, то было. Иногда мы разговаривали по телефону, иногда встречались на каких-то мероприятиях. Некоторые мои коллеги и даже известный тебе Волкогонов, тогда говорили: ну что ты, мол, Иван Никитович, находишь в этом хрипуне? А ничего не нахожу, отвечал я. Нравится он мне и всё тут. И смелостью своей, и напором, а больше всего тем, что правду пишет и поёт. Знаешь, Михаил, я критик никудышный, но песню про истребителя понимаю не хуже многих критиков. И за душу она меня берёт сильно всегда. Это ж так написано, как будто сам он сидел в кабине!
Однажды мы встретились с Высоцким в Париже, аккурат в День Советской Армии и Военно-морского Флота. Я там бы по делам авиационного спорта как вице-президент Федерации авиационного спорта. «Ну как, – спрашиваю, – споёшь нам сегодня?» – «В такой день, Иван Никитович, – отвечает, – могли бы и не просить – всё равно пел бы!».
А в Ташкенте… Я, помнится, был тогда первым замом Главкома ВВС по боевой подготовке. Приехал к Микояну по делам службы. Вдруг Володя звонит: так, мол, и так, нужен вертолет. Алеша Микоян тоже оказался страстным поклонником Высоцкого. Словом, помогли мы артистам. А как же иначе. У меня в этом театре, кстати, очень много друзей. И «водился» я с ними задолго до нашей перестройки и гласности. Не все это понимали, многие меня в этом смысле не одобряли, да только я мало обращал внимание на всякого рода подсказки да советы. Я чувствовал в Высоцком личность, а личность в человеке всегда ценю превыше всего».
«…Да, Михаил, был я фартовый малый. Везло мне по жизни – святая правда. Скольким смертям в глаза смотрел, а они меня вблизи разглядывали. Однажды в горящем самолёте в штопор свалился. За несколько метров от земли сумел сбить пламя и выйти из штопора. Ей-богу, мне тогда показалось, словно земля родная меня вытолкала обратно в небо!»
Грешен, думаю сейчас: а ведь Ивану Никитовичу и со смертью-то повезло. Он не увидел распада своей Отчизны – великого Советского Союза, трижды Героем которого был по праву.
http://voenchel.ru/index.ph...