в догонку о красном терроре, Землячке и прочих, которые издевались над прекрасными, романтичными белогвардейцами - соли земли русской.
Белогвардейщина. Продолжение. Свидетельства сестры замученной Полины Барг.Часть 2. "Мелюзга"
"...С самого начала, как только меня бросили в эту камеру, я увидела, что один из обитателей ее лежит на топчане и, уткнувшись лицом в пальто, вздрагивает...
Через некоторое время Поля вздохнула, открыла глаза и, увидев меня, обрадовалась. Она с большим трудом произнесла несколько слов: "Меня очень мучили, я созналась, что вела работу, но никого не назвала. Я сказала, что ты болеешь и никогда нам ни в чем не помогала. Веди себя, как маленькая. Я сказала, что тебе 15 лет. Ни в чем не сознавайся. Тебя, наверное, завтра выпустят. Успокой нашу бедную мамочку. Я отсюда живой не уйду..."
Тогда поднялся тот, кто лежал, уткнувшись на топчане, - вид у него был страшный, избитый, в глазах мука. Это был Пельцман. Он подошел к нам и сказал, что он перед нами виноват - не выдержал страшных пыток и привел контрразведчиков к нам. Он признался им, что знает только Полю и связан был только с ней, а ее младшая сестра больна и никакого отношения к организации не имеет. Советовал и мне на допросах говорить только так. В ходе моего допроса подтвердились слова Пельцмана. Меня не пытали, только били и уговаривали назвать тех, кто бывал у нас на квартире, и тогда отпустят домой...
Добившись признания большинства задержанных в том, что они участвовали в работе подпольной организации, контрразведка на этом не успокоилась. Их продолжали пытать и мучить, добиваясь адресов руководителей - главным образом, Нюры Палич (А.М. Панкратовой) и Сергея Ингулова. Били нещадно по голому телу резиной, шомполами, затыкая рот тряпкой, душили и катались по телам, втыкали иголки под ногти и вырывали ногти, тела кололи булавками, подвергали постыднейшим и мучительным издевательствам, особенно девушек.
...Аркадьев тыкал пальцем в приказы (приказы были взяты у Бориса во время ареста) и кричал: "Вы пыль, мелюзга, нам надо сцапать вот этих", указывая на подписи. Он приказывал охранникам бить, бить безжалостно, требовал адреса, фамилии. Аркадьев был садистом в полном смысле этого слова, он, хохоча, наблюдал, как пытают..."
Деникинская контрразведка по пыткам превзошла царскую охранку. Основная масса издевательств и пыток досталась тем будущим смерт-никам, чья участь была решена с первых дней ареста. Снова и снова возвращались к Иде Краснощекиной, считая ее самой видной, центральной фигурой процесса. Желая выгородить товарищей, она все брала на себя.
"...Процессу "мелюзги" был придан характер процесса над всей подпольной организацией, якобы раскрытой контрразведкой. В газетах сообщено, что поймано 17 крупных большевистских птиц и они будут приданы военно-полевому суду. Из контрразведки на Новосельского нас развезли по полицейским участкам - тюрьма была переполнена и участки превращены в ее филиалы. Я, Поля и Яша попали в Бульварный участок. Арестованные там свободно ходили по коридору, их камеры не запирались. Особенно вольготно жилось уголовникам - в передачах от родных они получали все, вплоть до водки. Тут мы прожили 4 дня, передачи получали от родных и Красного Креста...
Впервые все мы, 17 человек, встретились в первый день военно-полевого суда. Находились все в коридоре, на каждого по 2 стражника, разговаривать между собой нам было запрещено, в зал вызывали по одному человеку. 1 и 2 января заседания суда не было, продолжался он 3 и 4-го. 4 января всех нас - 17 человек - впустили в зал заседания для последнего слова.
Больно вспоминать проявление малодушия со стороны Кравчинского. Когда ему предоставили последнее слово, он упал на колени, истерически зарыдал и стал просить прощения, помилования, каялся и заявил, что его впутали коммунисты и жиды...
После процедуры последнего слова судьи отправились на совещание. Появившись через пару часов, едва держались на ногах. Совещаться было не о чем, все было предрешено, и они основательно напились...
Судьи объявили приговор - казнь через повешение, Кравчинскому, принимая во внимание его "чистосердечное" раскаяние, смертную казнь заменили отправкой на фронт. Остальных приговорили к разным срокам каторги..."
После объявления приговора Дора Любарская запела "Интернационал", другие приговоренные подхватили. Председатель суда был явно растерян - такое он видел впервые... Чуть позже приговоренные к каторге заплакали, а смертники начали их успокаивать..."
В том году зима была очень холодной, приговоренных повели во двор комендатуры города и держали на морозе до 5 утра. Бегать по двору, чтобы согреться, не разрешали, за требование отвести в помещение избили. В 5 утра всех привели в Бульварный участок и поместили в "холодную" - камеру с выбитыми стеклами...
Через несколько дней старожил участка Александр Рекис, задержанный сразу после захвата Одессы деникинцами, передал приговоренным письмо с информацией о том, что в городе брожение - большевики требуют от легального сов-профа, возглавляемого меньшевиками, политическую забастовку в знак протеста против казни. Однако профсоюз сорвал предложение большевиков...
Боевая организация готовила нападение на Бульварный участок, но в день нападения всех 13 членов боевой организации арестовали.
Казни тогда проходили во дворе тюрьмы или на Стрельбищном поле. Смертников должны были перевезти из Бульварного участка в тюрьму. Ингулов, узнав об аресте членов боевой организации во главе с Лазаревым, собрал железнодорожников и устроил засаду около водопровода по дороге в тюрьму, чтоб отбить смертников. Но и эта попытка провалилась, тюрьма отказалась их принять...
Позже стало известно, что караул, который должен был вести их на расстрел, отказался расстреливать. Это повторилось и 6 января: теперь расстреливать осужденных юношей и девушек отказался другой караул...
"... 6 января 1920 года в 9 часов вечера группа пьяных грузинских офицеров вывела наших смертников из камер второго этажа в подвал этого же здания. Их не повесили, как должно было быть согласно приговору, и не расстреляли, а долго мучили. Их рубили, кололи штыками и резали саблями. Лязг оружия и их стоны доносились к нам на второй этаж, а мы беспомощно мотались по камере. Часа через 2 один из стражников сказал нам, что звери убрались из участка, узнав, что все жертвы мертвы...
... Через 19 дней Красная Армия освободила Одессу. Наша мать и мать Яши обошли все морги города, рылись среди многочисленных трупов - жертв деникинской контрразведки, и наконец опознали Полю и Яшу. Опознать их могли только матери - по остаткам одежды, пропитанным кровью, и другим признакам, известным только матерям. На теле Поли была 21 штыковая и сабельные раны. Она была совершенно неузнаваема, разрублена на две части по линии от лица до живота, черепная коробка отрублена. После освобождения Красной Армией юга страны тела зверски убитых доставили для перезахоронения в Херсон. Были обнародованы их последние в жизни письма родным...
"...Милые, родные. Через 24 часа меня повесят в "назидание потомству". Ухожу из жизни с полным сознанием исполненного долга перед революцией... Глубоко убеждена, что "процесс 17" имеет большее значение для революции, чем смерть 9 человек из числа их... Мне 20 лет, но я чувствую, что стала за это время гораздо старше, мое желание в настоящий момент, чтобы мои близкие отнеслись к моей смерти так, как отношусь я - легко и сознательно..." (Ида Краснощекина).
"...Надеемся, что наша смерть не пройдет даром. Рабочий класс увидит воочию, что принесла ему добровольческая армия..." (Поля Барг).
"...Мы знаем, за что умираем... Я уверен, что мои младшие братья пойдут моим путем и отомстят кому следует..." (Борис Туровский).
"...Остались товарищи, которые продолжают работать, и дело великое близится к торжеству" (Яша).
"...Меня били около часа, резиной, ногами, крутили руки и ноги, одну ногу вытянули к лицу, другую к затылку, поднимали за волосы, клали на пол и танцевали по телу, били в лицо. Взбешенный моим молчанием Иваньковский, первая сволочь в мире, ударил меня револьвером по голове. Я упал, обливаясь кровью, несколько раз падал в обморок... Ночью я два раза пытался выброситься из окна, но меня схватили и снова били, требуя, чтобы я назвал фамилии товарищей, работающих со мной. Били долгое время, но ничего не добились..." (Зигмунд Дудниковский).
За гибель своих товарищей одесские комсомольцы отомстили, взорвав на перроне Одесского железнодорожного вокзала личный вагон садиста-контрразведчика Аркадьева, пытавшегося бежать из Одессы...