Гражданская поэзия

[m-sveta]

Я ватник, я потомственный совок.
Я в СССР рождён во время оно.
Я чёрный хлеб. Я кирзовый сапог.
Я воинской присяги звонкий слог
и красные победные знамёна.

Я не был на войне, но ту войну
я каждым нервом помню и кляну.
Я ватник, я советский, я москаль.
Я сын иного времени и века.
Во мне горит "Как закалялась сталь",
И в майский день солдатская медаль,
И солнце пионерского Артека.

Я коммунистом заново не стал,
Но отступать и каяться устал.
Я ватник, я угрюмый колорад.
Моя любовь к стране необъяснима.
Я русский. Я татарин. Я бурят.
Я злой на вид, но вежливый солдат.
Я в том перед Европой виноват,
Что рад безмерно возвращенью Крыма.

Я вспоминаю крымскую весну,
И мне не стыдно за мою страну.
Я ватник, я упёртый патриот.
Я до последних дней сержант запаса.
Я разделённый натрое народ.
Во мне стучит и сердце в клочья рвёт
горячий пепел русского Донбасса.

Когда Одесса корчилась в огне,
Она, сгорая, корчилась во мне.
Я ватник и меня не изменить.
Я ни наград, ни званий не имею.
Я, может быть, и не умею жить,
но я умею Родину любить,
А предавать и хаять не умею.

И даже в самом сумрачном бреду
в одном ряду с фашистом не пойду.
Я ватник. Пусть меня не признают
Все те, кто рушит наши монументы.
Я праздник! Я торжественный салют!
Я почести, что павшим отдают.
Я трепет на ветру гвардейской ленты.
Я в День Победы плакать не стыжусь.
Я не забыл! Я помню! Я горжусь​​​!!!

http://rjadovoj-rus.livejournal.com/3476069.html

[express]

http://bytiye.ru/temy/utkin-o-voyne-7.html
Иосиф Уткин
"Машинист"

Стук колес и ветра свист,
Мчится поезд — дым по пояс;
Бледен русский машинист,
Он ведет немецкий поезд.

Кровь стучит в его висках,
Мыслей спутался порядок;
В длинном поезде войска
И снаряды… и снаряды!

И шумит родная рожь,
И вопят поля и пустошь:
«Неужели довезешь?
Не допустишь… не допустишь!»

Водокачек кирпичи,
Каждый дом и каждый кустик —
Всё вокруг него кричит:
«Не допустишь, не допустишь!»

За спиной наган врага,
За спиною смерть… так что же!
Жизнь, конечно, дорога,
Но ведь честь еще дороже.

Ветер шепчет: «Погляди,
Высунься в окно по пояс:
Путь закрыт, и впереди
На пути с горючим поезд».

Он с пути не сводит глаз.
Семафор, должно быть, скоро.
Вот зажегся и погас
Глаз кровавый семафора.

Сердце сжалось у него —
Боль последняя, немая.
Немец смотрит на него,
Ничего не понимая.

Но уж поздно понимать!
Стрелки застучали мелко.
«Родина, — он шепчет, — мать…» —
И проскакивает стрелку.

Взрыва гром и ветра свист…
Ночь встает в огне по пояс;
Гибнет русский машинист,
Гибнет с ним немецкий поезд!

1941

[Михаил]

Юрий ВОРОТНИН.
За миг до разгадки

***



Наши песни, как реки тягучие,
Наши сказки, как солнце в мороз!
Почему лишь от случая к случаю
Мы поем, замирая от слез?

Так запеть, чтобы песня, как благовест,
Поднимала с земли окоем,
Чтобы знать, если живы покамест мы,
То уже никогда не умрем.





ЦЫГАНОЧКА

По утрам мы зяблики,
Ближе к ночи — вороны.
Покатились яблоки
На четыре стороны.

На дороги дряблые
Жизнь легко потратится,
Яблоко от яблони
На тот свет укатится.

Реки окаянные,
Берега кисельные,
Печи деревянные,
Земли безземельные,

Родина овражная,
Поле с перемётами,
Закопали заживо,
Откопали мертвыми.

Жизнь казалась паночкой,
Обернулась ведьмою,
Выбивай «цыганочкой»
Дурь мою последнюю,

Не даруй мне жалости,
Не клади заплаточек,
Насуши мне к старости
Молодильных яблочек.


***

В безбожном детстве, как в загоне,
Я жил по правилам иным,
И Бог на бабкиной иконе
Мне дедом виделся родным.

Его земля не удержала
И не спасла моя слеза,
Но в Божьем облике державном
Сияют дедовы глаза.

***
Вечный дождь, беспросветная слякоть,
Приболела земля от воды.
Так и хочется жизнь перепрятать,
Залатать за собою следы.

Но куда ни бежал я вовеки,
По пятам из родных бочагов
Все текут полноводные реки
И не знают своих берегов.

***
Подолгу не видящий лета,
Живущий на самом краю,
Я лишь ожиданием света
Оправдывал долю свою.

И верил не в легкое слово,
Вгрызаясь в подзолистый лед,
А в то, что земные оковы
Терпенье мое перетрет.

***
Слышу чирканье яблок о листья в саду,
Знамо, август гуляет по сучьям,
И, как буквы, твержу за звездою звезду,
Обращая созвездья в созвучья.

Это кто и когда на небесном холсте
Мне оставил письмо ненароком,
Чтоб хрусталик глазной от усердья хрустел,
По лучу поднимаясь к истокам.

Чтобы разум кипел, чтобы сердце рвалось,
Чтобы тьма проливалась смолою,
Чтоб нежданно меж югом и севером ось
Сквозь меня проходила стрелою.

Чтоб за миг до разгадки опять надо мной,
Примеряя наряд самохвала,
Поднималось светило из бездны земной
И собой письмена закрывало.

***
Что-то нам дается свыше,
Что-то черпаем на дне,
Не дыши — и ты услышишь:
Ходят ходики во мне.

Еле-еле, тихо-тихо,
Потерявшихся не ждут.
И никто не будит лихо,
Пока ходики идут.

***

Мне еще это даже не снится,
Это пекло еще не печет,
Ни живою, ни мертвой водицей
По устам моим мед не течет.

Но за гранями слуха и зренья
Задрожала в колчане стрела,
Суета обратилась в смятенье,
По сусекам метель помела.

***

И пока здесь на Троицу дождь
о полянам идет длинноного,
Та земля, где ты с миром живешь,
Охраняется верою в Бога.

И пока здесь на день Покрова
Будет снега отсыпано в меру,
Чудодействуют Божьи слова,
Обращая отчаянье в веру.

А еще по негаданным дням
Облака выпускают светило,
Чтобы в землю с лучей по корням
Нисходила небесная сила.



Да и мы все в упряжке одной

Край родимый, как можем, голубим —

То в крови кипятим ледяной,

То слезами горючими студим.





***



Не то чтоб камнем уходил ко дну,

Не то чтоб ночью изнывал от боли,

Но понимаю, жизнь еще одну

Мне не прожить — не хватит сил и воли.



Промыта даль пожизненной тоской,

К теплу и свету тянутся растенья...

Как благодатно чувствовать покой

И во смиреньи ждать успокоенья.





***

А пока я живой, посажу-ка я дуб,
По весне, при прохладе, при ветре,
Улетит моя жизнь, как дыхание с губ,
А он — памятник мне после смерти.



Мне не станет могила моя западней,
И душа не заметит урона,
Будут корни рассказывать мне под землей,
Что с макушки увидела крона.

Так вперед я на тысячу лет загляну,
Породнюсь с каждым прутиком-веткой,
Зеленея весною в зеленом дыму,
А зимой индевея под ветром.

И не горько мне знать, и не тяжко смотреть,
Как в пределах заветного круга
Бесконечная жизнь, бесконечная смерть
Каждый раз переходят друг в друга.


***

Даже если память и несметна,
В перепутьях сгинувших времен
Сколько нас, прошедших незаметно —
Ни могил, ни славы, ни имен.

Не ищи следов в осевшей пыли,
Не печалуй лично ни о ком,
Помяни всех разом: «Жили-были,
Редко ели кашу с молоком».


***

И смерть становится привычкой,
И неподвластна жизнь уму.
Но вдруг ночная электричка
Напополам разрежет тьму.

И, подхватив озноб колёсный,
Зажав соломинку во рту,
Поделишь жизнь на до и после,
И загоришься на ветру.

[Михаил]

Юнна Мориц "Не для печати"

ГДЕ ПУШКИН ЖИВ

Самоубиться роскошью и славой,
Надменности элитным барахлом,
Торгуя русофобскою забавой –
Пускать Россию под откос, на слом?

Звездеть на русофобской холуятне
Лауреатом библии бабла?
Что может быть бездарней и отвратней,
Чем эта слава, эта кабала?

Кто выбирает русофобов рожи,
Которые – как рвотный порошок?
Не зря ли рожи, мерзкие – до дрожи,
В страну воткнули свой электрошок?

Не зря ли русофобское злорадство
Красуется презрением к стране,
Где Полк Бессмертный жив и сталинградство –
И наплевать им – нефть в какой цене!

И кто забыл, что круто замесили
Мы классику поэзии родной,
Где Пушкин жив – "Клеветникам России",
А русофобы – мёртвый перегной?

Звездеть, Россию грязно проклиная
И самой грязной клеветой сочась?
Не зря ли грязь такая проливная –
Клеветников России звёздный час?

Не зря ли русофобское уродство
Красуется презрением к стране,
Где живы доблесть, честь и благородство
В количестве, достаточном вполне –

Для классики, что круто замесили
Мы всей страной поэзии родной,
Где Пушкин жив – "Клеветникам России",
А русофобы – мёртвый перегной!..

[Михаил]

Юрий Воротнин


***
За мороз, за дождь неутолимый,
За войну, за "быть или не быть",
Дай всем русским, Боженька родимый,
Хоть чуть-чуть в Швейцарии пожить.

Дней по пять, а больше их не мучай,
Затоскует каждый, заскулит
От лесов зелёных - недремучих,
От озёр прозрачных - некипучих,
От дорог, закованных в гранит.

Всех органов мощное созвучье,
Всех часов биение наручных,
Колокольчик в поле однозвучный
Переплачет, переголосит.

[express]

http://www.owl.ru/morits/stih/off-records383.htm
НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ
ЮННА МОРИЦ

ВКУС ПЕЧЕНЬЯ

Кремлядь Ленина зарыла,
Тут как тут – майдана рыло,
Штаб майдана – мавзолей,
Доллар – тысяча рублей.
Это "русская весна"
Красной Площадью красна!

Нуланд скачет на майдан,
С ней – печенья чемодан,
С ней – печенья мавзолей,
Чтобы стало веселей!
Все вопят от восхищенья,
Что у счастья – вкус печенья!

План у кремляди не слаб,
Мавзолей – майданский штаб,
Ленин – это Бармалей,
Он угробил курс рублей,
Он – не доктор Айболит,
А шпионский инвалид!

Тут как тут наступит счастье,
Разорвут страну на части
И построят (был бы клей!..)
Из печенья – мавзолей,
Из печенья – сто кремлей,
Чтобы стало веселей!

Кремлядь радости полна,
Отмечает День ЕБНа,
Льётся кремляди моча
На могилу Ильича, –
Все вопят от восхищенья,
Что у счастья – вкус печенья!

Это – дивная картина
Для глобального кретина,
Из печенья – вся страна,
Кремлядь радости полна:
Будут все без исключенья
Президенты – из печенья!

[m-sveta]

***
В город пришла война.
В город ложатся мины.
В городе разорвало водопровод,
и течет вода мутным потоком длинным,
и людская кровь, с ней смешиваясь, течет.
А Серега – не воин и не герой.
Серега обычный парень.
Просто делает свою работу, чинит водопровод.
Под обстрелом, под жарким и душным паром.
И вода, смешавшись с кровью, по улицам все течет.
И, конечно, одна из мин
становится для него последней.
И Серега встает, отряхиваясь от крови,
и идет, и сияние у него по следу,
и от осколка дырочка у брови.
И Серега приходит в рай – а куда еще?
Тень с земли силуэт у него чернит.
И говорит он: «Господи, у тебя тут течет,
кровавый дождь отсюда течет,
давай попробую починить».
***
Привыкали к жизни. Привыкнем к смерти.
К безымянным крестикам, к прочим верте-
лам, уготовленным ныне живущим,
сообразно рангам, на свете сущим.
Уходя, не ври, что вернешься скоро.
Привыкали к жизни. Теперь – к дозорам.
Отличать зенитку от миномета
по разрывам снарядов за два километра.
Но всю жизнь – всю жизнь! – привыкали к жизни,
к колебаниям курсов, к дороговизне,
привыкали и к бедности, и к изобилью,
и совсем забыли про смерть, забыли.
Привыкали жить и верить любимым,
и не верить в смерть. Пролетали мимо
сводки новостей, прогнозы погоды.
Привыкали жить, не считая годы.
Чернозема вкус касается губ.
Чернозема хватит и вширь, и вглубь.
Я пишу землей по треснувшим окнам:
«Ничего, ничего. Ко всему привыкнем».
***
Для тех, кто погиб в бою,
есть специальный рай,
где не надо просыпаться по крику «Вставай»,
где вражеская не прет пехота,
не утюжит прицельно арта,
где нет дурака-замполита,
штабных бумаг,
вообще ни черта
из земного страшного;
и в обед
борщ с картошкой жареной вместо галет.
В какой-то момент
он стучит по столу специального ангела такого в погонах,
строгого ангела, увиденного впервые,
говорит: да сами ебитесь тут в этом сонном
омуте; я требую увольнительную на боевые.
Ангел что-то чертит в блокноте пальцем.
Он говорит: я понимаю,
вам неважно, кто там у меня остался,
но имейте ж совесть, мать вашу в рот,
там же до сих пор-то война идет.
Ему вежливо объясняют: все это не по правилам,
как бы самого окончательно не угробило.
Понимаете, говорят ему, мертвые там ничего не могут,
это не я придумал, не сердитесь вы, ради бога,
просто у вас там совсем ничего не будет,
ну зачем вам все это видеть,
как цветком распускается мина,
как гибнут люди,
вы ведь уже разучились
быть,
любить,
ненавидеть,
то есть,
когда ваши там будут с жизнью прощаться,
вы вообще не сможете
ну никак
вмешаться.
Он стучит по столу,
разбивается чашка,
у ангела порезаны пальцы.
в крови у него пальцы,
и ангел крылом машет,
бормочет под нос: «да черт с ним».
Следующий кадр: терриконы,
на заднем плане поля весенние,
пехота идет в наступление,
миномет пашет,
молодой парень над ухом слышит
непонятное бормотание
и удар,
словно сзади толкнули:
обернуться необходимо.
Оборачивается,
и пуля
пролетает мимо.
***
На самом деле,
бог нас оставил всех,
в каждом селе и городе;
этот век
объявлен отпуском бога,
и черный снег
замел в феврале поля и покровы рек.
Но этот город,
партизаном засевший в степи,
сказал, что к нему известия не дошли,
сказал, что лучше он превратится в пыль,
в траву, и пепел, и соль земли,
но будет жить,
весь город,
и стар, и мал,
как будто бог их ни разу не оставлял,
как будто никто их ни разу не предавал.
И с неба падают черные лепестки,
и воды отравлены здесь у каждой реки,
но город живет,
обнимая детей своих,
как будто бог
никогда не оставил их,
и бог никогда не оставил их.

Анна Долгарева
Донбасс

[m-sveta]

ГОД 1993-Й. ПАМЯТИ КРОВАВОГО ОКТЯБРЯ

Осень. Конец столетья.
Меж площадей знакомых.
Год девяностой третий -
Дата эпохи слома.

Ветер кроваво-красный
В год - От - Реченья - Третий -
Листья летят над царством,
Красной крупой столетья.

Непредсказуем ливень.
Век ли его окрасил?
Тот, что всегда был синим -
Нынче - кроваво-красный.

Или не так. Все просто,
Ливень как ливень – синий.
Листья кровавят осень -
Кровь течет по России.

Стекает с телеэкранов,
Стреляют по окнам танки -
Не поднимайтесь с диванов -
В дома к нам явились янки.

Художник рисует натуру -
Юная до неприличья,
То ли хмельная дура,
То ли власти обличье –

С названием Дермо Кратья,
Потягивается, зевает.
И криминальная братия –
Из танков - в Россию - стреляет.

Ветер гонит глумливо
Плакат по асфальту: Ельцин,
Мокнет, косится криво
Липнет к забору тельцем,

Боров - листвой припорошен,
Свиная ряска – хлеб суки,
И партбилет заброшен,
И окровавлены руки.

И уходили в небо
Не сдавшиеся батальоны.
Год Девяносто- Не- Быль -
Врезан в сердца патроном.

Виолетта Баша

[express]

[youtube][/youtube]
Как ни "странно" - это поёт будущая участница группы "Тату"

«Югославия» — песня 1999 года в исполнении 14-летней Лены Катиной, будущей солистки поп-группы «Тату». Песню написал композитор Александр Войтинский, который таким образом выразил своё негативное отношение к американским бомбардировкам Югославии. В 2004 году Войтинский заявил, что «мы позорно воздержались от участия» в войне, отметив, что сам хотел отправиться в Югославию, однако испугался быть убитым. Смысл песни, по его словам, в том, что «я просил прощения за то, что я такой трус». По первоначальному замыслу композитора песню должен был исполнять мальчик.

Сценарист рекламных роликов Иван Шаповалов предложил песню директору компьютерной компании Борису Ренскому, который согласился профинансировать музыкальный проект. Вскоре Шаповалов пригласил Юлю Волкову и образованный дуэт получил название «Тату»; сам Войтинский отказался сотрудничать с ними, объяснив это несогласием с выбором лесбийского имиджа для группы. «Югославия», однако, не вошла в официальные альбомы группы и не транслировалась на радио и телевидении.

Как бы то ни было, "Тату" там, не "Тату" - а меня что-то прибило....

[Михаил]

Лаура Цаголова

НАКАНУНЕ

Здесь кто-нибудь доверяет гаданью по облакам?
Жалеют они, что стали невольным подспорьем ночи.

Луна себя прожигает... А это мешает снам,
пока они проживают обиды дневных пощёчин.

Бессвязные откровенья в унылых погрязли «но» …
Попятный счастливый случай – не самый надёжный тыл.

Здесь кто-нибудь вспоминает, что смотрит не то кино?
Пеняет на время скорость, пуская сюжет в распыл.

Разучивают дороги символику свежих трещин.
Бросают деревья тени на колья семи ветров.

Сноровку бездомных кошек пугают простые вещи
и то, что дворы мерцают созвездием Гончих Псов.

Зевота кромешных окон вдыхает сырец тумана.
Он призван провидеть утро, исполненное огня.

Аллеи уже алеют на сломах самообмана…
Здесь кто-нибудь замечает чуть больше, чем время дня?

Мосты зависают между, отринуты берегами,
которым Земли вращенье небесный затмило цвет.

Последним героем Кремль потёртое держит знамя:
привычку владеть собою не просто сводить на нет.

Затишьем полна столица. По вере её быть может!
Когда очертанья глуше, за всё претерпеть вольна.

Серчает святая просинь, прогорклую манну крошит...
Здесь кто-нибудь понимает, что завтра была война?!