Павел Андреевич Федотов 1815 - 1852
П. А. Федотов. Автопортрет. 1848 г.
Произведения П. А. Федотова на галерее сайта
Сватовство майора
Отец Павла Федотова –– солдат поротый, колотый, рубленый, стреляный пробился-таки в поручики, но последняя рана погнала в отставку. С женой турчанкой, вывезенной из молдавской кампании, он оказался в Москве, где поступил секретарем в Московскую управу благочиния. Куда делась экзотическая жена, неизвестно, но через четыре года Андрей Илларионович женился снова –– на купеческой вдове Наталье Алексеевне Калашниковой. Детей народили много.
От отца Павлу перешла бескомпромиссная честность, от матери –– душевная отзывчивость и деликатность.
Неполных двенадцати лет родители отдали Павлушу в Московский кадетский корпус на казенное обеспечение. «Меня судьба, отец и мать назначили маршировать», –– скажет он впоследствии. Директор корпуса Кригер заявлял: «Русских надо менее учить, а более палкой бить!» Муштра была страшная.
В этой машине, долженствующей сделать из Павла Федотова человека нужного государству, он пробыл семь лет. Здесь, в корпусе, пристрастился рисовать безобидные карикатуры на своих товарищей, –– сходство было сильное. Кроме того, он хорошо пел, играл на гитаре и скрипке, сочинял стихи.
Состоялся выпуск. Федотов окончил курс первым учеником, и, по заведенному обычаю, его имя было высечено на почетной мраморной доске. Павел Андреевич получил офицерское звание, погостил в родительском доме, а затем, согласно предписанию, отправился в Петербург в Лейб-гвардии Финляндский полк.
Казалось бы, невелика разница: из одной казармы в другую, но жизнь была совсем иная. На всё требовались деньги. На предвиденные и непредвиденные расходы, а в гвардии –– во что бы то ни стало! –– держать тон. Для «тона» был нужен хорошо обустроенный быт, собственный денщик, блестящий внешний вид. Офицерского жалованья на это никак не хватало, а деревенек с крепостными у Павла не было. Вот когда Федотов ощутил свою унизительную бедность! Он экономил на еде, душу отводил на стихотворных зарисовках, «позубоскалили, отвели душу –– и легче».
В полку, кроме карандашных карикатур, Федотов писал портреты, причем в громадном количестве. Именно портретирование открыло ему ту радость, то неповторимое наслаждение, которое дает рисование с натуры: наслаждение зорко вглядываться в человека, сидящего перед тобой и переставшего быть просто твоим знакомцем –– он уже обратился в некий мир, который надо постичь.
Репутация полкового Рафаэля ласкала самолюбие Федотова, но ни к чему серьезному не обязывала. Чтобы вырваться из этого сладкого плена, он стал посещать вечерние классы Брюллова в Академии художеств. У него был талант, был и характер. Он взялся за дело серьезно.
Но молодость –– это молодость. «Как румяны рассветы, как ясен свет дня –– родилась на свет моя Катенька! На первом имени, каком я научился вдохновляться, душой стремиться, развиваться, то имя –– Катенька! Ей, ей, за весь успех мой обязан. Сердце моё Катенька связала цепью сладкой!»
Эту трогательную наивность Федотов сохранил до конца своих дней.
Друзьям, даже близким, о любви своей ничего не говорил.
Головачёвы были соседями Федотовых по Москве. Катя была на четыре года моложе Павла, он играл с ней, расчесывал кудри, на руках пытался носить… Когда уехал в Петербург, Головачёвы через три года тоже оказались там. Родители Кати решили, что ей пора выходить в свет: Кате было уже восемнадцать. Любовь началась, вроде бы шутя, играючи, но вскоре влюбленные уже не мыслили себя друг без друга. Предполагалось, что Головачёвы скоро уедут, но опять вернутся. И будущее Павла с Катей стало туманным.
Беспокойный был год. К счастью, Федотову дали четырехмесячный отпуск, и он выехал в Москву.
Дома нищета, но рядом –– Катя! Встречи были ежедневны, разговоры нескончаемы. Положение обоим представлялось простым, и надо было только набраться терпения: сначала до следующей встречи, а потом, бог даст, и до того момента, когда обстоятельства окажутся вполне благоприятными.
Я наряжу тебя в пышной фантазии
Лучше, чем жен своих деспоты Азии, ––
Солнце пришью ко груди,
В косу –– луну диадемой вверх рожками,
Старшие звезды –– серёжками, брошками…
Так мечталось Федотову, и об этом он писал Кате в стихах. Но Катина маменька строила совсем иные планы. Снова повезла дочь в Петербург показывать свету и заманивать женихов. Федотов, по мнению маменьки, в мужья Кате не годился. Что проку от мужа, у которого на руках многочисленное семейство, и он вынужден даже своё небольшое жалованье делить пополам –– им и себе? Что за жизнь будет у Катеньки, когда каждый кусок, каждая ленточка на счету?
Катеньке был нужен только Павлуша! Однако мамушки, кумушки и свахи так заговорили бедную девушку, так напугали будущим, что ей стало страшно. Она согласилась выйти замуж за человека с более устойчивым материальным положением. Но как соглашалась! Картина «Сватовство майора», написанная Федотовым в 1848 году, лучше всего передает это.
Родители сбывают дочку с рук. Невеста, как большая светлая птица (хотя, увы, не без жеманства, уже привитого светом), рвется к спасительной двери. В чертах невесты –– черты Катеньки Головачёвой.
Свадьба Кати состоялась 9 ноября. Отчаянию Федотова не было границ.
… Со вчерашнего дня
Ее нет для меня. ––
Уж с другим под венцом
Поменялась кольцом;
Ему верною быть
Его нежно любить
Клятву Богу дала, ––
Перед Богом лгала.
Для Федотова свадьба Кати рушила все надежды на счастье!
Свежий кавалер
Но громадный дар, отпущенный ему природой, рос с каждым днем. Еще в 1844 году Павел Андреевич простился с полком, ибо совмещать военную службу с серьёзными занятиями искусством было невозможно. Вместе с ним получил отставку и верный его слуга Аркадий Коршунов. Поселились они на Васильевском острове в тесной квартирке. Без сожаления круто изменил Федотов порядок своей жизни, целиком отдавшись живописи. С раннего утра усаживался за эскизы и этюды, кутаясь от холода в тулупчик. До друзей порой доходили слухи, что он работает утром, вечером, ночью, работает так, что «смотреть страшно!»
Федотову виделась жизнь подобием гигантского муравейника: никто не живет по-настоящему, все играют заданные роли. Одним роль –– пускать пыль в глаза; другим –– с жиру беситься; третьим –– прозябать, но ни в коем случае не признаваться в этом… Воплощая свои наблюдения в рисунках, картинах, он как бы отворял зрителю дверь в современную Россию.
На его картине «Свежий кавалер» –– промотавшийся дворянин, получивший третьестепенный орден. С утра, с завитыми на газету волосами, толком не проспавшись после попойки, он надевает орден на засаленный халат и, хвастая перед служанкой, надувается, как индюк!
Служанка не склонна им любоваться. Она насмешливо подает «благородию» брошенные им за дверью дырявые сапоги, а под столом –– с муками пробуждается вчерашний собутыльник «благородия».
Картину «Свежий кавалер» Федотов отправил на суд своему учителю и кумиру Карлу Павловичу Брюллову. Через несколько дней был приглашен к нему. Больной, бледный, мрачный сидел Брюллов в вольтеровском кресле.
–– Что вас давно не видно? –– был первый его вопрос.
–– Я не смел беспокоить.
–– Напротив. Ваша картина доставила мне большое удовольствие, а, стало быть, и облегчение. И поздравляю вас, вы меня обогнали. Отчего вы никогда ничего не показывали мне?
–– Я мало учился, и еще никого не копировал.
–– Это-то, что не копировали, и счастье ваше. Вы открыли новое направление в живописи –– социальную сатиру; подобных работ русское искусство до вас не знало.
Через год на Академической выставке Федотов представил несколько своих полотен, рисунков и сепий. Публика была в восторге!
Все почувствовали новаторство художника и в обращении к совершенно новым темам, и в критическом отношении к действительности, и в новом творческом методе, благодаря чему жанровая живопись поднялась до уровня искусства большой социальной значимости.
Совет Академии художеств единогласно признал Федотова академиком.
На выставке в Москве толпы зрителей стояли перед его произведениями, невиданными еще в русской живописи, целиком выхваченными из жизни, полными мысли и здорового юмора.
В кругу художников на Федотова стали смотреть как на честь и гордость русской школы. Газеты и журналы затрубили ему восторженную хвалу, сопоставляя творчество Павла Андреевича с творчеством Гоголя. От аристократических гостиных до каморок рыночных торговцев только и разговоров было, что о работах Федотова.
Завтрак аристократа
Однако отношение к его творчеству вскоре переменилось. Критики стали усматривать в произведениях Федотова «злобу и сатирическую насмешку над изображаемыми лицами». В прессе началась травля художника.
Особенно старался журнал «Москвитянин», называя живопись Федотова «временной», заявляя, что ей «не может быть места в христианском обществе»!
В результате у Федотова не стало заказов на рисунки. Гравюры с картин, чтобы растиражировать и продать, он сделать не мог –– не разрешал Цензурный комитет. Это очень сильно подействовало на умонастроение художника: мир не желал исправляться, напротив, он становился все непригляднее.
И все же Павел Андреевич находился во власти замыслов! Иногда он рассказывал друзьям о темах будущих картин –– и это были изумительные по мысли и вдохновению темы.
Между тем на душе было тревожно. Хорошо, что рядом Аркадий Коршунов. Хитроватый, ворчливый, экономный, предприимчивый, он являл собой простого русского человека в его лучшем виде. Он горячо проникся личностью своего хозяина, его интересами и заботами, и Федотов платил ему той же преданностью. Когда Коршунов заболел, Павел Андреевич, никогда не бравший денег в долг, впервые взял, чтобы выкупить дорогое лекарство.
Денег не хватало панически. Как-то раз Федотов в садике возле дома играл на гитаре. Любопытные прохожие останавливались, слушали, и скоро их набралось много. Федотов не замечал. Зато заметил Коршунов, и сразу сообразил, как извлечь из этого пользу. Он впустил зевак в садик: пусть слушают музыку хозяина, но чтобы дали за это денщику «на чай». К обеду он подал Павлу Андреевичу хорошее вино и закуску. Федотов не был столь мечтателен и отрешен от жизни, чтобы не удивиться яству. Пришлось Коршунову выкладывать правду. Федотов прекратил посещение любителей его игры. Не помогли и ссылки Коршунова на то, что именно он вытягивает хозяйство, и незачем барину командовать.
Стараясь поправить денежное положение, Павел Андреевич решил издавать иллюстрированный сатирический журнал. Однако первая же его попытка в этом направлении была пресечена правительством. В свою записную книжку художник внес горькие строки: «Я боюсь всего, остерегаюсь всего, никому не доверяю, как врагу...»
Друзья предлагали ему жениться на богатой невесте, чтобы поправить финансы, но Павел Андреевич наотрез отказался. Сам же когда-то писал:
Как иные на чужой счет жуют:
Работать ленятся,
Так на богатых женятся.
Бедности он не стыдился, хуже скрывать нужду.
Как раз в это время появился фельетон И. А. Гончарова о богемной жизни, какую вела тогда золотая молодежь Петербурга, начиная с гвардейских офицеров и заканчивая промотавшимися помещиками. Аристократическое нищенство. Затейливые похождения, широкие жесты, швыряние денег на удовольствия, карты, постоянная ложь о получении большого наследства… и огромные займы под явную неуплату. «А пробовал ли ты нечаянно приезжать к таким людям домой и заставать их врасплох?» –– спрашивал Гончаров, зная, что эта «богема» порой не имеет даже обычного куска хлеба.
Федотов тоже не раз вышучивал жизнь напоказ. Под впечатлением фельетона он начал картину «Завтрак аристократа». Изобразил момент, когда хозяин сидит в роскошно-показном интерьере, но, услышав шаги незваного гостя, прячет кусок черного хлеба, составлявший весь его завтрак.
Смешно и нелепо выглядит рядом с «аристократическим завтраком» реклама устриц, оставленная, как бы случайно, на стуле.
Картина не несет сатирического оттенка, она иронична. Аристократическое нищенство было порождением широкой русской натуры. Среди нищих аристократов имелись и друзья художника: офицеры, писатели, чиновники –– безалаберные и бескорыстные.
Федотов работал над картиной без напряжения, что дало ему некоторую передышку: организм словно готовил его к чему-то высокому, сложному, где будут нужны и нервы и силы.
Анкор, еще анкор!
Финансовое положение оставалось по-прежнему тяжелым. Да тут еще родные из Москвы написали, что у сестры умер муж, осталась одна с маленькими детьми. Да и отцу шел девятый десяток.
Необходимо было помочь им, и в отчаянии Федотов принялся копировать собственные картины для продажи.
Это было легче, чем писать новые: не приходилось обдумывать сюжет, не спать по ночам в поисках творческого решения… Но копии отнимали драгоценное время, и художник решился на то, на что все еще не решался: продать «Сватовство майора» генералу Прянишникову, который давно хотел иметь ее у себя.
Генерал, пользуясь безвыходностью художника, выторговал «Сватовство майора» за полцены, и от этой сделки у Федотова появилось уже ощущение полной беспросветности. Написал в своей тетрадке:
Всё план за планом в голове…
Но жребий рушит эти планы…
О, не одна нам жизнь, а две
И суждены, и даны.
А тут еще знакомый по корпусу рассказал, что всю зиму промаялся в деревенской глуши. В избах –– по двое, трое. Графин водки, постепенно осушаемый за день, вечерние сборища поочередно друг у друга или у полкового командира –– с картами, ромом, от которого наутро нестерпимо болит голова. Пустая болтовня, пересказывание былей и небылиц, пьяные забавы, стычки, –– монотонность повторяемых будней делается постепенно кошмаром, гибнет человеческая душа, обреченная на ничто.
Под впечатлением этого рассказа Федотов взялся за картину «Анкор, еще анкор!» Представил зрителю два мира одновременно. В одном –– огонек из соседнего дома, торжественный покой зимней ночи, в другом –– зловещая прокуренная каморка с пьяным офицером, гоняющим несчастного пса, и безысходность скуки.
Горящие краски превратили каморку в преисподнюю, где в тоске мается человек, не менее несчастный, чем загнанная собака.
Такой силы социального обличения, такой остроты критической мысли Федотов никогда еще не достигал! Во всей мировой живописи нет другой картины, в которой были бы показаны глубочайшая тоска и бесполезность жизни, способные довести человека до сумасшествия.
«А я похож на этого бедного пуделя, –– думал художник. –– “Анкор, еще анкор!” –– говорит мне судьба, и я покорно принимаюсь перепрыгивать через очередное препятствие. Как я устал!»
Замах был слишком велик. Федотов далеко обогнал своих современников, шагнув в искусство сразу ХХ века. Он совершил слишком много для человека, у которого только одна голова, одна пара рук и одна жизнь.
Кроме того, Федотов был явлением… неожиданным и единым. Когда он… «стал угрожать», на него восстали, и он был раздавлен.
18 ноября 1852 года денщик Федотова Коршунов проводил Павла Андреевича до самой могилы на Смоленском кладбище, безутешно рыдал, а затем сгинул неизвестно куда.