Март

Однажды зимой в московскую мастерскую художника заехала Татьяна Куперник. Она направлялась к Чехову, в недавно им купленное имение Мелихово, и по дороге решила взглянуть, что пишет теперь Исаак Ильич. Когда он узнал, куда она едет, стал длительно вздыхать и говорить, что ему тоже хочется к Антону Павловичу.

–– Зачем же дело стало? Раз хочется –– так и надо ехать. Поедемте со мной сейчас?

–– Так вот и ехать… А вдруг это будет некстати? –– Левитан заволновался, зажегся. И вдруг… решился.

Бросил кисти, вымыл руки, и через несколько часов они уже подъезжали к скромной чеховской усадьбе.

Залаяли собаки на колокольчик, выбежала на крыльцо сестра Антона Павловича, Мария Павловна. Вышел закутанный по глаза Антон Павлович, в сумерках вгляделся в прибывшего мужчину, маленькая пауза, и –– оба кинулись друг к другу, крепко схватили друг друга за руки, и... заговорили о самых обыденных вещах: о дороге, погоде, будто не было полутора лет разлуки.

Левитан рассказал Чехову, что летом гостил в имении Островно в Тверской губернии, много писал, не жалея ни себя, ни красок, и много путешествовал по окрестностям.

–– Иной раз во время таких путешествий вдруг остановлюсь и стою томительно долго, как будто жду чего-то, –– улыбнулся он.

–– Не «мусульманина» ли? –– смеясь, спросила Мария Павловна.

В имении Бабкино Левитан однажды нарядился мусульманином и, восседая на осле, выехал далеко в поле. Пресерьезно расстелив коврик, молился на восток. А в траве ныряла другая чалма и злодейски нахмуренное лицо Антона Павловича, который наконец-таки выстрелил в высоко поднятый «мусульманский» зад. Высыпали откуда-то зрители, подхватили «мертвеца», образовали похоронную процессию, и «хоронили» до тех пор, пока «покойник» не начал брыкаться.

–– Прекрасное было время! –– в задумчивости произнес Исаак Ильич. –– Март человеческой жизни.

Антон Павлович закашлялся. Он хворал, при кашле появлялась кровь, но он ни за что не желал называть болезнь своим именем –– чахотка, и, заметив, как вздрогнул Левитан, сказал:

–– Чертовский кашель создал мне репутацию человека нездорового, при встрече с которым непременно спрашивают: «Что это вы как будто похудели?» Между тем, в общем я совершенно здоров. Хочется роман писать длиною в сто вёрст.

Но Левитана нельзя было обмануть. Он сам болел, врачи нашли у него расширение аорты, и он, следуя их совету, держал у сердца сырую глину.

Встреча друзей оказалась и радостной и печальной. Левитан сказал, что весной собирается опять в Островно. Это имение принадлежало светской львице Турчаниновой (Чехов позже изобразит Островно в рассказе «Дом с мезонином»). Антон Павлович пообещал навестить друга.

Весной Островно утонуло в зелени! Весенняя природа –– прекрасная, юная, обращала Левитана в восторг и в какое-то тихое, отрадное чувство единства со всем и со всеми. Для него открылись новые, яркие краски, он почувствовал смелость в обращении с красками, кисть получила размах и уверенность. К тому добавился приезд младшей дочери Турчаниновой, Люлю, которую Левитан горячо полюбил.

«Трогательно прекрасны были бледное лицо, тонкая шея, тонкие руки Мисюсь, ее слабость, ее праздность, ее книги. А ум? Художник подозревал у нее недюжинный ум, его восхищала широта ее воззрений. Мисюсь встречала и провожала его, смотрела на него нежно и с восхищением. Он победил ее сердце своим талантом. А ему –– страстно хотелось писать только для нее, и он мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе с ним будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарею…» –– Антон Павлович в рассказе «Дом с мезонином» изменил имя Люлю на Мисюсь.

Рядом с Люлю в Левитане будто прибывало сил, и он, поддаваясь молодому задору, написал картину «Март», где все нараспашку, где руки-ветви раскинуты, как объятья для счастья, где все полно ожиданием чуда… и где выглядывает золотисто-желтый угол того самого «дома с мезонином».