Глава 16
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ГРОЗНОГО. КОМУ БЫЛА НУЖНА СМЕРТЬ ЦАРЯ
Выше мы не случайно стремились подробнее напомнить нашему читателю как о героической обороне Пскова, так и обо всех последующих перипетиях заключения Ям-Запольского и Плюсского перемирий. Дело в том, что последний кризис в болезни и кончина царевича Ивана приходится как раз на момент, когда стало ясно, что войска Батория не в состоянии взять Псков. Что уже не русские, но сами поляки, замерзающие в болотах Псковщины, желают и готовы идти на мирные переговоры с Москвой... Тогда перед царскими дипломатами встала задача — используя это фактическое преимущество, добиться от противника возможно более приемлемых для России условий перемирия. И читатель видел, как чутко следил государь за ходом этих переговоров. Как глубоко продуманно руководил действиями русских посланников, отправляя им инструкцию за инструкцией, требуя не делать полякам никаких значительных уступок. И добился своего: Польша отказалась почти от всех завоеваний в России.
Но, к сожалению, до сих пор никто из авторов, так или иначе касавшихся «тайны Грозного», не пожелал отметить, что это было достигнуто именно в первые, самые тяжелые для государя месяцы траура по царевичу. Как, следовательно, не было отмечено и высокое мужество его характера, при огромном личном горе все же не потерявшего способности и — главное! — воли по-прежнему сосредоточенно и целеустремленно заниматься делами государства... Все опять-таки перекрывает весьма специфический «образ», рисуемый Антонио Поссевино и другими подобными ему «свидетелями». «Образ» человека, находящегося на грани психического помешательства, а значит, малоспособного на какие-либо разумные действия. Так, по словам иезуита, обезумевший от ужаса содеянного собственными руками, «царь-сыноубийца» часто вскакивал тогда ночами, оглашая дворцовые покои страшными воплями, драл на себе волосы и, наконец, вовсе объявил, что намерен уйти в монастырь, в связи с чем будто бы даже созвал боярскую Думу и прямо поставил вопрос о своем преемнике580... Но «наученные прошлыми играми царя-актера бояре ему не поверили», — снова дополняет Поссевино г-н Радзинский. «Нет! — пишет он, — учуяв опасную ловушку, придворные сразу раболепно ответили государю, что желают иметь царем только его самого, Ивана, и никого более...»
Однако сами исторические факты опровергают эти откровенно клеветнические домыслы. Да, несомненно, в глубоком трауре, да, с тяжелейшей болью в груди, но Иван работая, неустанно продолжая защищать интересы своей страны. И хотя то заседание боярской Думы после кончины царевича, о котором говорит Поссевино, в самом деле могло и даже должно было состояться, но вряд ли шла на нем речь об отречении. Скорее всего государь собрал бояр для того, чтобы в соответствующей торжественной обстановке официально провозгласить имя нового наследника престола, как требовал того строгий дворцовый обычай. Думать об отречении ему было некогда.
Так, в 1584 г. Иван IV отдал приказ о начале строительства большого города-порта при впадении Северной Двины в Белое море. По его замыслам этот порт должен был возместить потерю Нарвы, восстановив русскую торговлю с Европой через северный морской путь. Новый город станут называть Архангельском, и именно в нем столетие спустя Петр I примет решение о развитии русского мореплавания, о создании флота. Как видим, и в этом знаменитый император прямо шел по стопам своего Грозного предшественника.
В те же последние годы жизни Ивана Васильевича добровольно присоединилась к Российскому царству Сибирь. Однако явно вынужденно вспоминая сие, без преувеличения, великое событие, г-н Радзинский с нескрываемым злорадством выуживает из огромного количества фактов и легенд, связанных с этим событием, лишь одну — о «проклятом царском подарке» — роскошных воинских доспехах, в коих и погиб славный казацкий атаман Ермак... Между тем кому как не автору-историку следовало бы знать и напомнить своему зрителю: экспедиция Ермака Тимофеевича имела давнюю предысторию, и имя Грозного царя играло в ней не такую уж «проклятущую» роль...
Например, г-ну Радзинскому следовало сказать о том, что к XVI в. государственность сибирских народов находилась еще в зачаточном состоянии. Разрозненные и малочисленные племена581 остяков и вогулов, югры и самоедов часто воевали между собой под предводительством местных князьков, а это сильно снижало их общую обороноспособность в борьбе с внешними агрессорами. Так, к началу 50-х годов того же века сын бухарского хана Муртазы Кучум, собрав под свое начало узбекских, ногайских и башкирских кочевников, повел их в поход на сибирского хана Едигера — с единственной и простой целью: свергнуть противника и самому править его землей! Возможности защищаться от них у властителя Сибири не было никакой. Тогда-то и отправились впервые специальные послы хана Едигера —Тягруп и Панчады — в Москву, к царю Ивану Грозному. Отправились бить челом, чтобы русский государь «всю землю Сибирскую взял под свое имя и от сторон ото всех заступил (защитил) и дань свою на них положил и человека своего прислал, кому дань собирать»582. Но обратим внимание на дату приезда посольства от Едигера. Это был январь 1555г. Молодой Иван только овладел Казанью. Немудрено, что ввиду огромного военного напряжения, коим была достигнута сия победа, царь не смог оказать испрашиваемой поддержки далекому сибирскому правителю. Ив 1563 г. Кучум все-таки осуществил свой план захвата Сибирского ханства. Едигер (вместе с братом-соправителем) был зверски убит, а многие его подданные — сибирские татары и остяки-язычники — насильно обращены в ислам. К тому же люди Кучума стали постоянно совершать разбойные нападения на пограничные строгановские «крепостцы», стремясь вытеснить русских из Приуралья...
Так что после всего этого скорее не завоевателями, а освободителями пришли в Сибирь снаряженные солепромышленниками Строгановыми казачьи отряды Ермака Тимофеевича583. Ненавидимый местными жителями хан Кучум не смог противостоять их напору. После «сечи злой» в конце 1582 г. его войско разбежалось. Сам Кучум, бросив столицу — Кашлыку, «ушел в поле», т.е. откочевал в степи. А окрестное население во главе со своими князьками присягнуло на верность России. Причем размеры вновь устанавливаемого ясака с него обсуждались еще между посланниками хана Едигера и царем Иваном Грозным584, и был тот ясак во много раз легче кучумовского. Не даром поэтому в легендах и сказаниях сибирских народов часто встречаются такие, вроде бы странные для характеристики «завоевателя» Ермака, слова: «Добром пришел, добром встречен». Их могло бы не быть, окажись сей отважный воитель подданным какого-нибудь другого, более «цивилизованного» европейского монарха, скажем, испанского короля, конкистадоры которого бессчетно грабили и уничтожали в это же самое время американских индейцев. Нет. Над Ермаком стоял Грозный русский царь. И великая история освоения необъятных просторов Сибири пошла иначе...
Наконец, один из последних «непростительных грехов», который издавна приписывается Ивану IV, — это «грех» отмены Юрьева дня, т. е. начало фактического закрепощения крестьянства в России. Долгое время считалось, что именно Грозный, с целью обеспечения разорившегося (за годы Ливонской войны) служилого дворянства постоянной рабочей силой, издал в 1580—1581 гг. указ о так называемых «заповедных летах», когда был запрещен свободный уход крестьян от своих господ. Знакомая со старых школьных учебников, «теория» эта полностью перекочевала и в труд нашего прогрессивнейшего писателя-либерала. «Теперь, — чуть ли не цитируя т. Карла Маркса, провозглашает г-н Радзинский, — многочисленный класс новых рабов трудился на его (Ивана) служилых людей. Мирно, без всякого ропота отдали крестьяне свою свободу грозному царю. Безумное молчание...». Но... молчание ли?
Ведь если полистать те же старенькие наши учебники истории, то можно вспомнить, что, к примеру, на знаменитое «Соборное уложение 1649 г.», действительно на высшем юридическом уровне оформившее крепостное право в Российском царстве, «безропотное» российское крестьянство сразу ответило не менее знаменитым бунтом Стеньки Разина (1670—1671 гг.). А на правление «просвещенной» императрицы-немки Екатерины II, дозволившей вконец распущенному российскому дворянству относиться к крестьянам не иначе, как к бессловесному скоту, — уже и грандиозной крестьянской войной под предводительством народного царя Емельяна Пугачева (1773—1775 гг.). Войной, охватившей едва ли не половину империи... Все это факты, от которых, как говорится, нам никуда не уйти, как не уйти нам и от того, что ничего подобного вышеуказанным крестьянским волнениям и войнам не было зафиксировано во время царствования Грозного.
Все более-менее значительные народные восстания и бунты в России рубежа XVI—XVII вв. начались уже после кончины Ивана IV, когда высшая государственная власть оказалась в руках «демократически избранного» на царство Бориса Годунова, а затем и откровенного боярского ставленника — Василия Шуйского. Именно этим правителям принадлежит позорная пальма первенства в закрепощении русских крестьян. Но, разумеется, об этом знаток «темных провалов Российской истории» г-н Радзинский сказать не посмел...
Между тем Судебник 1550 г. свидетельствует: уже с самого начала своего правления, действительно тщательно оберегая интересы служилого дворянства, Иван Грозный не издал ни единого законодательного акта в ущерб крестьянской свободе. Его Судебник полностью сохранил старинное право русского землепашца один раз в году — за неделю до Юрьева дня (26 ноября) и в течение недели после Юрьева дня, — расплатившись по оброчным и налоговым обязательствам, покинуть имение своего господина. Так, повторим, было в начале царствования Грозного. Так же было и в последние его годы. Современный исследователь Р.Г. Скрынников, автор десятков научных монографий и книг об Иване IV, неизменно подчеркивая «противоречивость» личности первого русского царя, его «тиранские наклонности», все же, изучая исторические документы, относящиеся к закрепощению крестьян, не смог не признать: «детальный анализ источников (приводит к заключению), что при жизни царь Иван Грозный не издавал никакого указа об отмене Юрьева дня» И далее, ввиду чрезвычайной важности проблемы, мы позволим себе еще одну, весьма пространную цитату из того же автора. Историк пишет: «Бесспорным остается факт, что ни один документ, составленный при жизни царя, вообще не употребляет термин «заповедные лета» применительно к крестьянам. Первым источником, четко сформулировавшим норму «заповедных лет», была Царская жалованная грамота городу Торопцу в 1590 г.
(т.е. через шесть лет после смерти Грозного, когда фактически во главе страны уже стоял Борис Годунов). Правительство разрешило властям Торопца вернуть в город старинных тяглых людей, которые с «посаду разошлись в заповедные лета». Как видим, действие «заповедных лет» распространялось на городское население, которое к Юрьеву дню не имело никакого отношения. Следовательно, содержание «заповедных лет» невозможно свести к формальной отмене Юрьева дня. Вернее будет сказать, что «заповедные лета» означали временное прикрепление податного населения — крестьян и посадских людей — к тяглу, то есть к тяглым дворам и наделам. ОБРАЩЕНИЕ К ГРАМОТЕ 1590 г. ОПРОВЕРГАЕТ ТЕЗИС О ЗАКРЕПОЩЕНИИ КРЕСТЬЯН ГРОЗНЫМ»585. Напротив, продолжает исследователь, самым обстоятельным образом история закрепощения русских крестьян запечетлена «в Уложении царя Василия Шуйского 1607 г. Как значится в преамбуле Уложения, «при царе Иоанне Васильевиче... крестьяне выход имели вольный, а царь Федор Иоаннович, по наговору Бориса Годунова... выход крестьянам заказал, и у кого колико крестьян тогда было, книги учинил». Именно эта грамота свидетельствует, что отнюдь не Грозный царь, а его слабый умом сын и преемник Федор, подпав под влияние своего властолюбивого шурина Б. Годунова, «отменив Юрьев день, приказал составить писцовые книги (переписать крестьянское население. —Авт.), закрепив тем самым крестьян за их землевладельцами»586... Здесь, кстати, любопытно отметить и такую деталь. Как писатель с историческим образованием, г-н Радзинский, несомненно, знает и о существовании вышеуказанных документов, и о тех выводах, к которым пришел на основе их изучения профессиональный историк А потому, громко объявив читателю о начале крепостного права при Иване Грозном, наш весьма находчивый автор, несколько позже по тексту, словно поправляя (и страхуя) себя, вынужден был добавить (хотя уже не так напыщенно, как первое утверждение), слова о том, что никто другой, но самолично правитель Годунов «в 1592 г. окончательно отменил вековое право (крестьянского выхода), и крестьяне стали собственностью хозяев земли». Ибо такова была страшная плата этого коварного узурпатора за свою власть. Ибо только «курс на закрепощение крестьян обеспечил Борису Годунову широкую поддержку со стороны российского дворянства»587, т.е. дворянского воинства. Воинства, единственно при помощи которого он мог совладать с презиравшим его старомосковским боярством и... заставить молчать тех, кто ранее был соучастником его борьбы за трон, кто знал, что на совести правителя не только смерть ребенка, но и смерть отца. Увы, подробно живописуя основные вехи этой поистине кровавой борьбы, г-н Радзинский опять-таки не сказал главного...
...Борис Годунов появился на свет в знаменитый год взятия Казани. Он был сыном Федора Годунова — потомка старинного рода, основателем коего историки считают татарского вельможу Чат-мурзу, еще при Иване Калите выехавшего из Золотой Орды на службу в Москву588. Но к XVI веку род уже захирел, растерял земельные богатства, и его многочисленные наследники превратились в обыкновенных мелких помещиков. Сам Федор из-за своего физического недостатка носил прозвище «Кривой» и, пожалуй, на этом исчерпываются все имеющиеся о нем сведения. Умер он рано, а потому двух осиротевших его детей взял в свою семью родной брат Федора — Дмитрий Годунов, служивший главой Постельного приказа, т.е. начальником дворцовой стражи при молодом Иване Грозном. Чин немалый и ответственный: например, постельничий вечером должен был лично обходить все внутренние дворцовые караулы, а потом укладывался с царем «в одном покою вместе»589). Неудивительно, что столь выгодное положение позволило Дмитрию хорошо «пристроить» и племянника с племянницей. Борис Годунов оказался во дворце еще почти подростком и именно в ведомстве дяди получил свое первое придворное звание камергера (подавал и принимал у государя одежду). А будущая красавица — Ирина Годунова (ровесница младшего царевича Федора) и вовсе с семи лет воспитывалась в царских палатах, где росли дети Грозного. Словом, в Кремле сирот не обидели, дав и хлеб, и кров. Но черной оказалась «благодарность»... Под непроницаемой маской услужливой покорности придворного в душе Бориса, видимо, изначально зародилась огромная зависть и дикое желание самому стать повелителем. Но острый, расчетливый ум — ум татарского вельможи — до времени сдерживал эту дикую страсть...
Клан Годуновых сумел завоевать доверие в самом, наверное, тяжелом лично для царя Ивана вопросе — о больном Федоре. Как пишет историк, «царь постоянно возлагал на Годуновых заботу о младшем сыне. Отправляясь в военные походы, он оставлял Федора в безопасном месте под их присмотром». И в то время, когда, например, «одни сверстники (Бориса) служили в приказных и дипломатических ведомствах, а другие обороняли крепости от врагов, Борис усердно постигал тайны дворцовых интриг»590, тайны власти... Положение Годуновых еще более укрепилось, когда Борис женился на сестре знаменитого опричника Малюты Скуратова, а подросшую Ирину вовремя удалось сосватать за царевича Федора. Теперь он стал родней самому царю. До престола было рукой подать и... все-таки непреодолимо далеко. И Борис продолжал упорно ждать. Ждать своего часа...
И он пришел, этот час! Смерть цесаревича Ивана открыла дорогу к трону его брату Федору... Но тайная радость Бориса тут же омрачилась тревогой: после 12 лет супружества у Федора с Ириной все еще не было детей. После того как младший сын стал официальным наследником престола, его бездетность серьезно беспокоила Грозного. Пытаясь спасти будущее династии, отец несколько раз пробовал заставить царевича развестись, жениться на другой. Но... слабосильный и абсолютно безвольный Федор, до беспамятства любя Ирину, даже слышать не хотел о расторжении брака. Сама же Ирина Годунова благородством помыслов вовсе не была похожа на свою дальнюю родственницу Соломонию Сабурову, историю которой мы вспоминали в начале нашего повествования. Красивая, умная, властная, она имела огромное влияние на мужа и отнюдь не желала добровольно отказаться от достигнутого положения, сменив корону на монашеский куколь. Как писал старый историк, царевна «редко разделяла ложе своего хворого и целомудренного супруга, зато более часто являлась соучастницей его или даже заменяла его в исполнении верховной власти». Но главное, Ирина нежно любила брата, всегда и во всем поддерживая Бориса591. Иван Васильевич понял опасность, исходящую от пригретых некогда сирот. Однако понял слишком поздно.
Мучимый страшным предчувствием, царь незадолго до смерти коренным образом переработал текст своего завещания. Но в отличие от прежней, относящейся еще к 1572 г., эта новая редакция не сохранилась, была уничтожена почти сразу после смерти государя. Содержание ее (лишь частично) восстанавливается по пересказам, имеющимся в других источниках. Источниках, впрочем, тоже в некоторых случаях существенно противоречащих друг другу, что дает исследователям основания доныне вести спор о том, какова была последняя воля Ивана IV... И все же, как полагает большинство специалистов, основной смысл ее заключался в следующем: «Не питая иллюзий насчет способности Федора к управлению, Грозный поступил так, как поступали московские князья, оставляя трон малолетним наследникам. Он вверил сына и его семью попечению думных людей, имена которых назвал в своем завещании». Это были, во-первых, глава боярской Думы кн. Иван Мстиславский, во-вторых, прославленный руководитель обороны Пскова кн. Иван Шуйский, в-третьих, родной дядя царевича Федора по матери — Никита Романович Юрьев (брат покойной царицы Анастасии!) и, наконец,«худородный» оружничий Грозного (назначенный также «дядькой"-воспитателем малолетнего царевича Дмитрия) — Богдан Вельский, выдвинувшийся на первые роли еще во время опричнины. «Считают обычно, что во главе регентского совета царь поставил Бориса Годунова. Критический разбор источников обнаруживает ошибочность этого мнения»592. Годунов даже не был включен в список будущих опекунов, и не исключено, что именно этот вопиющий факт толкнул его, придя к власти, немедленно уничтожить завещание Грозного царя, ибо оно подрывало под ним почву. Оно жгло ему руки. И не только руки...
Между тем ясно видно, что столь круто изменить отношение к бывшему любимцу, к человеку, которому он раньше так доверял, государя заставила не мифическая «маниакальная подозрительность», а реальные обстоятельства. Неизменно поддерживая Ирину — как залог собственной близости к трону и власти, Борис всячески противодействовал разводу сестры с царевичем. Естественно, мог помешать он ему и в будущем. Потому-то царь и отказался сделать Годунова опекуном Федора, считает Р.Г. Скрынников. Примерно так же, исследуя историю возвышения царя Бориса, еще в 1970 г. писала О А Яковлева, полагая, что осуществление желания государя развести сына негативно отразилось бы на судьбе Годунова, и именно поэтому он в первую очередь мог быть заинтересован в скорейшей кончине Грозного и даже причастен к ней593...
Не случайно в знаменитой трагедии «Смерть Иоанна Грозного» А.К. Толстой так рисует последние минуты жизни самодержца, когда он говорит, обращаясь к Борису:
Ты... Ты... Я понял взгляд твой!.. Ты меня убить... Убить пришел! Изменник!.. Палачей!.. Федор, сын!.. Не верь ему!.. Он вор!..
Но, в отличие от прекрасного русского писателя, картина смерти Грозного, передаваемая современным «телесказителем», увы, не столь впечатляюща и не так близка к исторической действительности. По привычке не упомянув ни об одном из вышеприведенных фактов, г-н Радзинский просто заявляет: «Пришла смерть за Иваном, и сгнил грешный царь».. Неоднократно цитируя «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, автор и на сей раз опять предпочел пропустить очень важное его свидетельство -— свидетельство, подтверждающее версию о том, что Грозный хотя и болел, но умер все же не своей смертью, а был именно отравлен...
А ведь этот хронист начала XVII века — «наблюдательный, хорошо осведомленный», составляя свой труд, и впрямь, как отмечает историк, «судил царей и подданных за их поступки, болел за судьбы родины. Грозного он не любил, осуждал его за безудержный гнев, за то, что он был скор на расправу»594. Но даже при всей этой нескрываемой антипатии отвратительного слова «сгнил» Иван Тимофеев в своем тексте не допустил. Очевидно, нравственный и интеллектуальный уровень был у него неизмеримо выше, чем у г-на Радзинского. Мудрый дьяк всегда помнил, что окончательный приговор любому, даже последнему из падших, вправе выносить только всевышний судия. Это и не позволило ему ни солгать, ни опуститься до злобного презрения. Кончину государя Тимофеев описывает следующим образом: «Жизнь же яростиваго царя, глаголют нецыии, прежде времени ближний сего зельства его ради сокращения угасиша: Борис, иже последи в России царь бысть, сложившийся купно с двемя в тайномыслии о убиении его с настоящим того времени царевем приближным возлюблюником неким, глаголемым Богданом Вельским»595.
Как видим, «ближними людьми», убившими государя, прямо названы двое — Годунов и Вельский, как раз те, кто и был рядом с Иваном в его последние минуты. Имя третьего, доказывает, привлекая другие документы, исследователь В.И. Корецкий — Иоганн Эйлоф, который скорей всего являлся уже только «простым орудием» в руках двух вышеупомянутых заговорщиков596. Ибо англичанин Эйлоф, этот известный придворный врач (а по совместительству — крупный коммерсант, не раз отправлявший из России собственные корабли, груженные товаром), Эйлоф находился в прямом подчинении у Богдана Вельского — главы не только сыскного ведомства, но и Аптекарского приказа. По словам И. Массы, именно Вельский подал больному царю прописанное доктором Эйлофом питье, незаметно бросив в него яд, отчего царь вскорости умер»597.
Совпадают с этими свидетельствами и показания о смерти Ивана Грозного, имеющиеся в мемуарах Джерома Горсея. Автор сей, хорошо знающий «не только о жизни русского, но и английского двора, где также процветали в то время коварство и жестокость, рисует, по сути дела, картину тайного заговора против Ивана IV. Не называя имен его убийц, подчас всего не договаривая, он между тем вскрывает побудительные мотивы действий заговорщиков»4. Кстати, среди них названы не только попытка Ивана развести сына, но и его собственное сватовство к английской принцессе Марии Гастингс, удачное осуществление коего тоже могло серьезно повредить высокому положению царского шурина. «Князья и бояре, — пишет Горсей, — особенно ближайшее окружение жены царевича — семья Годуновых (the Godonoves) были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения»598.
Да, читатель, переговоры о женитьбе на племяннице английской королевы Елизаветы Иван Васильевич действительно вел в 1583 г. При помощи этого намечаемого союза государь хотел укрепить международное положение России после тяжелой Ливонской войны (а не удовлетворить всего лишь свою «старческую похоть», как считает г-н Радзинский). Но переговорам не суждено было завершиться. 18 марта 1584 г. на 53-м году жизни Грозный царь неожиданно скончался. Вот как, опираясь на русские и иностранные источники, реконструирует события этого рокового момента историк...
Хотя, по одной из легенд, волхвы предсказали государю смерть именно 18 марта — в Кириллов день, и сам царь прекрасно знал об этом предсказании, однако это никоим образом не отразилось на его психическом состоянии. Царский дворец жил обычной жизнью. Иван собрался в баню, а потому еще 17 марта дворцовый служилый человек Тимофей Хлопов в кладовой «взял к государеву делу два полотна тверских», как брал он полотняные простыни и 9 марта 1584 г. Кроме того, в оный же день (17 марта), гласят посольские книги, «царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии» «велел литовскому послу Льву Сапеге», задержанному до того в Можайске, «быть к Москве», собираясь дать ему аудиенцию. «Таким образом, и политическая, и бытовая жизнь Грозного шла по проторенной колее»599.
18 марта в полдень, пишет Горсей, «он пересмотрел свое завещание, не думая, впрочем, о смерти, так как его много раз околдовывали, но каждый раз чары спадали, однако на этот раз дьявол не помог. Он приказал... приготовить все необходимое для бани. Желая узнать о предзнаменовании созвездий, он вновь послал к колдуньям своего любимца (Вельского), тот пришел к ним и сказал, что царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. «Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится только, когда сядет солнце», — ответили колдуньи. Вельский поспешил к царю, который готовился к бане. Около третьего часа дня царь пошел в нее, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, он сел на свою постель, позвал Родиона Биркина, своего любимца, и приказал принести шахматы. Он разместил около себя своих слуг, своего главного любимца и Бориса Федоровича Годунова, а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел (faints) и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями. Тем временем царь был удушен (was strangled) и окоченел»600.
Изучая источники, повествующие о смерти Грозного, В.И. Корецкий пришел к выводу, что сообщение Горсея об удушении царя не противоречит свидетельствам об отравлении. «По-видимому, царю дали сначала яд, а затем для верности, в суматохе, поднявшейся после того, как он внезапно упал, еще и придушили»601. Потом, продолжает Горсей, «вышеупомянутые Богдан Вельский и Борис Федорович... как брат царицы, жены теперешнего государя Федора Ивановича, вышли на крыльцо в сопровождении своих родственников и приближенных, их вдруг появилось такое великое множество, что было странно это видеть. Ворота Кремля закрылись и хорошо охранялись»602.
Иными словами, перед нами — все ключевые моменты настоящего дворцового переворота, совершенного царским шурином Годуновым вместе с Б. Вельским, коего он сумел привлечь на свою сторону. Совершенный в страхе за собственную жизнь и положение при дворе... Это не было тайной даже в Польше. Коронный гетман Ст. Жолкевский писал, обвиняя Бориса: «Он лишил жизни царя Ивана, подкупив врача, который лечил Ивана, ибо дело было таково, что если бы он его не предупредил (не опередил), то и сам был бы казнен с многими другими знатными вельможами»603... В том, что у Грозного действительно имелись основания так или иначе подвергнуть опале ближайшего родственника своего сына, читатель мог убедиться страницей выше. Борис об этом знал лучше кого бы то ни было и действительно решил поторопиться. Он и впрямь опередил царя. Великий государь был убит. Как сообщает один из неофициальных летописцев, спешно вызванный старый духовник Ивана — Феодосии Вятка — совершил обряд пострижения уже над мертвым телом604... Однако, обожая смаковать ужасы и преступления дворцовых парадных зал и сырых, кишащих крысами подвалов, наш блистательный, ироничный автор опять-таки счел за лучшее познакомить читателя лишь с одной, прямо противоречащей вышеизложенным фактам версией смерти Грозного. Версией, навязанной придворным летописцам... самим убийцей государя. Ибо историк доказывает: зафиксированный официальной хроникой рассказ о том, что кончина Грозного была естественна, что перед смертью он, как положено, не только исповедался и принял монашеский постриг под именем Иова, но, главное, благословил на царство сына Федора, а помогать ему во многотрудных делах государственных велел... Борису Годунову, рассказ этот, повторим, был составлен и внесен в официальный летописный свод по приказу самого правителя Бориса605. Так он хотел идеологически обосновать и укрепить свою власть, придать ей характер преемственности и законности. Так надеялся возместить утраченное (уничтоженное!) им завещание Грозного. Но это не избавило правителя от страшной расплаты. Предав государя, он вскоре предаст и своих сторонников, а затем и сам окажется преданным и проклятым — всеми. «Вошел как лисица, правил как лев, умер как собака» — скажет о нем немецкий хронист Конрад Буссов606...
Показательна дальнейшая судьба и другого цареубийцы — Богдана Вельского. В прошлом активный деятель опричнины, Богдан и после убийства царя попытался ввести в столице чрезвычайное положение. Не забудем, он ведь являлся «дядькой» последнего сына Грозного и рассчитывал, что благодаря сему высокому чину сможет не только удержаться в Кремле, но и расширить, укрепить свое влияние, в полной мере разделив власть с Годуновым. Но... это ему не удалось. По городу молниеносно пронесся слух, что «Богдан Вельский (со) своими советники извел царя Ивана Васильевича, а ныне хочет бояр побити и хочет подыскать под царем Федором Ивановичем царства Московского своему советнику» (Б.Годунову)607.
Восставшие жители московского посада вместе с присоединившимися к ним отрядами служилых людей из Рязани немедленно разгромили арсенал, подкатили к Флоровским воротам Кремля пушки и начали их обстрел, требуя выдачи Вельского, который, как кричали они, «хочет извести царский корень и боярские роды»608. Так уже с самого начала народ не принял временщика-убийцу, так стремился защитить власть законного государя... События разворачивались столь стремительно и столь грозно, что Борис понял, ежели он и впрямь не выдаст своего сообщника, Кремль будет взят, а тогда пощады не ждать уж никому... Быть может, припомнился ему леденящий душу ужас января 1564 г., когда еще отроком увидел он, как точно такая же бесчисленная толпа посадских, неодолимо и мощно заполнив собою дворцовую площадь, потребовала от боярской Думы идти к царю Ивану в Александровскую слободу. Идти просить его вернуться на царство... И Борис сдал Вельского! Сдал трусливо, подло, как положено хитрому придворному интригану. От имени царя Федора он послал бояр Мстиславского и Юрьева выяснить, чего хотят восставшие, а затем объявил об опале Богдана и высылке его в Нижний Новгород609. Только узнав об этом «и видяще всех бояр», посадские люди «розыдошася койждо восвояси».
Однако пути двух главных цареубийц еще пересекутся — 16 лет спустя... В трудах знаменитого русского историка В.Н. Татищева есть ссылка на древнюю, не дошедшую до нашего времени летопись, которая сообщала, что, тяготясь ли страшным грехом или же по какой другой причине, но «Вельский отцу духовному в смерти царя Иоанна каялся, что зделал по научению Годунова, которое поп тот сказал патриарху, а патриарх царю Борису, (после чего Годунов) немедленно велел Вельского взяв, сослать. И долго о том, куда и за что сослан, никто не знал»610. Именно это опасное признание, как доказывает исследователь, спасло Богдану жизнь. Спасло в 1600 году, когда, уже будучи царем всея Руси, Годунов (не с намерением ли вновь приблизить давнего сообщника? Приблизить по прошествии многих лет, многое стерших в памяти современников...) вернул Вельского из нижегородской ссылки и послал строить на южной границе России новый город-крепость Царев-Борисов, и где, по свидетельству К Буссова, Богдан допустил неосторожность сказать, что «он теперь царь в Борисограде, а Борис Федорович — царь на Москве»611. Об этом немедленно полетел донос в столицу. Самозваного борисоградского царя, арестовав, доставили в Москву и предъявили тяжкое политическое обвинение — желание занять царский престол. Но казнить Вельского Годунов все же не стал. И не потому, что «дал обет в течение 15 лет не проливать крови». Исследователь В.И. Корецкий полагает, что от казни Богдана царя Бориса удержало другое. Казнить бывшего сообщника он не осмелился именно после того его «покаяния» в страшном грехе цареубийства, рассказ о котором нашел в старинной хронике В.Н. Татищев. «Покаяния, ставшего достоянием гласности, пусть и в узком придворном кругу». Если бы Годунов действительно подверг тогда Богдана казни, то тем самым как бы подтвердил сказанное Вельским «на духу». Поэтому он прибег только к жестокому унижению Вельского. По приказу царя Бориса ему публично вырвали бороду и снова сослали612.
Но пройдет еще пять лет, и это унижение обернется не менее зверской расплатой. Вельский все-таки поквитался с предавшим его правителем — уже с мертвым... После смерти Годунова 13 марта 1605 г. (смерти, наступившей то ли от яда, выпитого в бессилии и страхе перед близящимся возмездием, то ли вследствие апоплексического удара — современники сообщают по-разному) боярская Дума издала указ о всеобщей амнистии. Свободу получило много опальных, которых Борис держал по тюрьмам, в ссылке. И «самым опасным из них, — как считает историк, — был Богдан Вельский». В то время к Москве уже двигался с войском самозванец Лжедмитрий. Вернувшись в столицу, бывший «дядька» «чудесно спасшегося царевича», удачно использовал этот момент. Он всенародно поклялся, что сам, своими собственными руками спас сына Грозного от убийц, подосланных царем Борисом, «и его слова положили конец колебаниям толпы. Народ ворвался в Кремль и принялся громить дворы Годуновых...»613. Едва воцарившийся 16-летний наследник Бориса — Федор вместе с матерью, царицей Марией Григорьевной, были задушены. Труп же самого правителя извлекли из могилы в Архангельском соборе и закопали вместе с останками жены и сына на заброшенном кладбище вне городских стен...
Таковы важнейшие «подробности», опять оставленные «за кадром» телерассказчиком Радзинским. «Подробности», относящиеся к двум историческим деятелям, кои лично находились рядом с Грозным царем в момент его смерти и были, по утверждению многих источников, и непосредственно заинтересованы в этой смерти, и виновны в ней. Зная, учитывая вышеизложенные обстоятельства, вряд ли допустимо обвинять Ивана IV в «излишней подозрительности» по отношению к своему окружению. Произошло именно то, что он всю жизнь стремился предотвратить: измену и захват власти своекорыстными временщиками. Захват в ущерб законному государю, как защитнику общенациональных интересов страны. А значит, попрание и предательство этих интересов. Предательство, ставшее одной из основных причин всех трагедий великой русской Смуты начала XVII века. И о том, что Борис Годунов (и все его «преемники», поочередно захватывавшие тогда русский престол) действовали именно как предатели, как, (если воспользоваться определением Грозного) «изменники и воры», снова свидетельствуют простые и общедоступные исторические факты.
580. Поссевино А. Указ. соч. С. 51
581. По данным историков, археологов, этнографов, лингвистов, население Западной Сибири тогда не превышало 200 000 человек — население небольшого современного города...
582. ПСРЛ. Т. 13. С. 248. См. также: Соловьев СМ. Указ. соч. С. 687, 700-701.
583. Кстати, до этого атаман Ермак успел отличиться еще в сражениях Ливонской войны. В частности, он принимал участие в военной операции русских против литовцев под Смоленском летом 1581г.
584. ПСРЛ. Т. 13. С 248, 276, 285.
585. СкрынниковР.Г. Иван Грозный. — М., 2001. С. 423—424.
587. Скрынников Р.Г. Русь IX—XVII века. С 245.
588. Валишевский К. Смутное время. — М., 1989. С. 10.
589. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. — М., 1978. С. 8.
590. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. С. 15.
591. Валишевский К. Смутное время. С. 8.
592. Скрынников Р.Г. Борис Годунов. С. 16—17.
593. Яковлева О. К истории возвышения Бориса Годунова. — Ученые записки НИИ Чувашской АССР. 1970. Т. 52. С 270.'
594. Корецкий В.И. Смерть Ивана Грозного. — Вопросы истории. 1979. №3. С. 95.
595. Временник Ивана Тимофеева. — М. — Л., 1951. С 178.
596. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 99.
597. Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. — М., 1937. С. 32.
598. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 99.
599. Горсей Дж. Указ. соч. С. 84.
600. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 95.
601. Горсей Дж. Указ. соч. С. 86—87.
602. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 99.
603. Горсей Дж. Указ. соч. С. 87.
604. Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. — СПб., 1871. С 3.
606. Корецкий В.И. Указ. соч. С. 92—93,102.
607. ВалишевскийК Смутное время. С. 159.
610. Тогда же, как полагает исследователь, был удален из Москвы и Иоганн Эйлоф. — См.: Корецкий В.И. Указ. соч. С. 102.
611. Татищев В.Н. История Российская. М. — Л., 1966. Т. VI. С. 289.
612. Буссов К. Московская хроника. - - М. - - Л., 1961. С. 92—93.