kobakoba2009 писал(а): В двух словах: грязные инсинуации про Войкова основаны исключительно на гнусных выдумках предателей.
Не скажи, не скажи, браток. Просто это красным выгодно так обставить...
.....Наконец, мы подходим к самому главному — роли Войкова в убийстве царской семьи. Именно вокруг этого вопроса идут ожесточенные споры: одни доказывают, что Войков — герой и никого не убивал, другие уверяют, что он кровавый палач и детоубийца.
Очень ярко выступил «историк спецслужб» Колпакиди — никакой, конечно, не историк, а просто политрук, вынужденный писать про суперГРУ и гениального Берию. Разберем его пламенную речь по пунктам:
В 1920-е годы сбежал советский дипломат, некий Георгий Беседовский, который опубликовал на Западе свои мемуары. Он одно время (около года) прослужил в нашем полпредстве в Варшаве под руководством Войкова. Ссылаясь на рассказы Петра Войкова, он опубликовал пространную главу, которая сейчас публикуется под названием «Мемуары Войкова».
Беседовский — доказанный факт — жулик и аферист. Пользуясь служебным положением, он украл деньги, когда сбежал из посольства. Он замещал посла, снял со счета крупную сумму в валюте и сбежал в Париж. Он промышлял тем, что публиковал фальшивые мемуары. Он выпустил целый ряд мемуаров, которые получили широкое распространение, но начал он с Войкова.
В этом пункте примерно поровну лжи и правды.
Во-первых, никаких «мемуаров Войкова» не существует. Воспоминания Войкова, которым, к слову, уделена всего пара страниц, опубликованы в книге Беседовского «На путях к термидору».
Во-вторых, Колпакиди отстаивает официальную сталинскую версию. В советские времена было принято устраивать кампании очернения всех невозвращенцев. Сразу же — внезапно — выяснялось, что они англо-немецко-китайские шпионы, тратившие миллионы долларов на несовершеннолетних проституток, наркотики и алкоголь.
Беседовский почти десятилетие провел на дипломатической работе, сперва по линии УССР, затем РСФСР. Успел поработать в Польше, Японии, получил назначение в США, но ему не дали визу. В итоге он стал советником советского посольства во Франции. В СССР Беседовского ценили — когда его переводили с Украины в американский Амторг, за него бился Каганович, упрашивая Молотова не забирать столь ценного работника.
Однако вскоре полпредом по Франции назначили Довгалевского. У него сразу испортились отношения с Беседовским. Склока между ними постепенно разрослась до неприкрытой вражды. Довгалевский постоянно слал в Москву шифровки с требованием убрать Беседовского куда-нибудь подальше. Сначала он писал, что тот лентяй, потом начал намекать на его разгульный образ жизни. Однако шифровки не помогали, и тогда Довгалевский лично отправился в Москву. Стоит отметить, что в большевистской иерархии Довгалевский стоял гораздо выше Беседовского: он десять лет до революции прожил во Франции и был членом местной компартии. Для дела мировой революции он выглядел куда полезнее, поскольку имел в стране серьезные связи. В столице Довгалевский добился своего — вернувшись во Францию, с ликованием объявил недругу, что того отзывают домой, где ему придется объясняться по поводу «некоторых своих взглядов и выражений».
Беседовскому пришла шифровка с предложением уйти в отпуск и провести его в СССР. Осторожный дипломат понял, что ничего хорошего это не сулит, и вежливо отказался, заявив, что хочет отдохнуть во Франции. В новой телеграмме говорилось уже не об отпуске:
На предложение ЦК сдать дела и немедленно выехать в Москву от Вас до сих пор нет ответа. Сегодня получено сообщение, будто бы Вы угрожали скандалом полпредству, чему мы не можем поверить. Ваши недоразумения с работниками полпредства разберем в Москве.
В Кремле опасались нового скандала. Совсем недавно председатель Госбанка СССР Шейнман бежал в Лондон, что, к слову, вдохновило Беседовского.
Чтобы замять скандал, из Москвы в Париж отправился товарищ Ройзенман, которого Беседовский считал чекистом. На самом деле он был не из ЧК, а из Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции СССР) — контролирующего органа, позднее распущенного Сталиным.
Ройзенману полагалось успокоить Беседовского и заверить того, что ему ничего не грозит. Беседовский сделал вид, что верит, а затем сбежал. Сам Ройзенман так вспоминал ситуацию:
Он же во время моей беседы с ним ни слова не сказал, что он хочет сегодня уйти на частную квартиру, и я не давал ему понять, что я об этом знаю, а также о деньгах, которые он взял. Товарищи спрашивают, что же, если он будет выходить с вещами, что делать. Я даю распоряжение: скажите, что т. Ройзенман просит зайти. Он же через десять минут стал выходить через ворота. Ему говорят — Ройзенман зовет. Возвращается и приходит ко мне в комнату, кричит, что за ним следят, что он знает эту технику, что хочет уйти с вещами, с женой и ребенком на частную квартиру, что он больше не хочет здесь жить. Я опять убеждаю его не делать скандала, не давать повод сплетням, что неудобно уйти из дома советского, неудобно такому ответственному человеку, чуть ли не послу, жить на частной квартире, и т. д. Хорошо, говорит, я устал, пройдусь, потом дам ответ. Через некоторое время он опять пытался выйти за такси и уехать. Товарищи стояли возле выхода, говорят ему, что требуется пропуск, что они теперь никого не выпускают и не впускают без пропусков. Он пригрозил им револьвером, говорят, и вернулся, но они не знали — куда. Мне доложили, что он скандалит, и я дал распоряжение беспрепятственно выпускать. Но его уже не было.
Беседовский перебрался через трехметровый забор полпредства и забежал в соседний дом. Там он убедил консьержа проводить его в комиссариат. В полиции он рассказал свою историю и попросил полицейских войти в здание полпредства и освободить его семью, которая все еще оставалась там. Однако полицейские не могли просто так попасть на территорию советской миссии — сделать это можно было только по просьбе советского полпреда. Беседовскому невероятно повезло: Довгалевский оказался в отъезде, и обязанности полпреда фактически выполнял он сам. Полицейские прибыли в полпредство; Ройзенман, опасаясь еще большего скандала, отпустил семью. Беседовский получил во Франции политическое убежище, а в советском УК после этой истории появилась статья о смертной казни за попытку побега за границу.
В СССР Беседовского объявили сумасшедшим, о чем сообщили все газеты. Однако через пару недель линия изменилось — беглеца решили выставить морально разложившимся растратчиком. Прошел скорый суд, который заочно приговорил его к 10 годам за растрату 15 тысяч долларов. Долларов на самом деле было 5 тысяч, но и с ними история довольно мутная. Беседовский никогда не отрицал, что взял деньги, но утверждал, что передал их Аренсу на коминтерновские агентурные дела. По его словам — обычная практика всех советских посольств. Отсутствие же расписок объясняется инструкциями: деньги на подрывную деятельность в документах старались не светить.
Зная эту предысторию, уже не получается однозначно утверждать, что Беседовский — сумасшедший жулик и вор, ради 5 тысяч бежавший из посольства, не так ли? Что касается фальшивых мемуаров, то Беседовский действительно выпускал их (например, фальшивые мемуары Власова), но уже после войны, когда снова встал на просоветские позиции. Его книга «На путях к термидору» вышла в 1930 году, когда он еще соблюдал приличия, и считается более-менее достоверным источником — во всяком случае, насколько эта характеристика применима к мемуарам.
О Войкове, с которым он работал не так много, Беседовский написал небольшую главу:
Под новый, 1925 год Войков решил устроить в посольстве танцевальный вечер для сотрудников. Сначала был ужин, с речами и выпивкой, а затем начались танцы. Войков, выпив довольно много вина, очень скоро захмелел.
Навеселе он удалился к себе в кабинет. Там, в шкафу стояла у него батарея коньячных и ликерных бутылок, которые он быстро опустошал. В половине второго ночи я зашел к нему в кабинет, так как из Москвы поступила срочная шифрованная телеграмма. Войков сидел на диване с серо-зеленым лицом и красными, воспаленными глазами. Он почти не слушал меня. В руках он держал кольцо с рубином, переливавшимся цветом крови, и пристально смотрел на него. Увидев мой взгляд, который я бросил на кольцо, Войков посмотрел на меня мутным взглядом и сказал: «Это не мое кольцо. Я взял его в Екатеринбурге в Ипатьевском доме после расстрела царского семейства», фраза эта заинтересовала меня. До самого своего отъезда за границу я работал на Украине, а екатеринбургская трагедия совершилась за много тысяч километров от Украины. Я знал в общих чертах об убийстве. Но я знал, что имеется постановление Политбюро, запрещающее участникам убийства рассказывать о нем или писать мемуары об этом времени, и мне захотелось из уст Войкова узнать все детали.
Я обратился к Войкову с просьбой рассказать мне о екатеринбургских событиях. Он сначала отказывался, затем, приняв таинственный вид, согласился. Тут же он стал предупреждать меня, что рассказ его является конфиденциальным, так как в свое время он дал формальную подписку молчать о происшедшем.
— Вы знаете, — сказал он, — эта скотина Юровский (Юровского он не выносил) начал было писать свои мемуары о расстреле царской семьи. Об этом узнали в Политбюро, вызвали его и предложили немедленно сжечь написанное, а после этого Политбюро приняло общее постановление, запрещающее участникам расстрела публиковать о нем мемуары. Действительно, из-за Юровского расстрел был произведен так безобразно, что походил на простую бойню, и прямо стыдно рассказывать, как все происходило.<…>
В результате прений областной комитет принял постановление о расстреле царской семьи в доме Ипатьева и о последующем уничтожении трупов. В этом постановлении указывалось также, что состоящие при царской семье доктор, повар, лакей, горничная и мальчик-поваренок обрекли себя на смерть и подлежат расстрелу вместе с семьей. Выполнение постановления поручалось Юровскому, как коменданту Ипатьевского дома. При выполнении должен был присутствовать в качестве делегата областного комитета партии Войков. Ему же, как естественнику и химику, поручалось разработать план полного уничтожения трупов. Войкову поручили также прочитать царскому семейству постановление о расстреле с мотивировкой, состоявшей из нескольких строк, и он действительно разучивал это постановление наизусть, чтобы прочитать его возможно более торжественно, считая, что тем самым он войдет в историю, как одно из главных действующих лиц этой трагедии. Юровский, однако, желавший также «войти в историю», опередил Войкова и, сказав несколько слов, начал стрелять. Из-за этого Войков его смертельно возненавидел и отзывался о нем всегда, как о «скотине, мяснике, идиоте» и т. п.<…>
Юровский, Войков и часть латышей подбежали к ним поближе и стали расстреливать в упор, в голову. Как оказалось впоследствии, пули отскакивали от дочерей бывшего царя по той причине, что в лифчиках у них были зашиты бриллианты, не пропускавшие пуль. Когда все стихло, Юровский, Войков и двое латышей осмотрели расстрелянных, выпустив в некоторых из них еще по нескольку пуль или протыкая штыками двух принесенных из комендантской комнаты винтовок.
............