mischatka писал(а):
Да и еще, Светлан в подтверждении твоих слов увидеть бы в гимнастерках с обмотками баб и детишек в пору ГВ. Фоток ГВ много поищи пожалуйста, а если не найдешь то тебе сам поищу, но уверен что ты чушь порешь несусветную.
Мишатка, ты какой-то странный. Откуда в 1920 году в русских деревнях фотоаппараты? И тем более расходные материалы к ним? Да еще во время боевых действий. Ты как это в реале себе представляешь? Красные не фотографировали. Это если только в городах встречались фотографы. Ты вспомни фотки начала века.
Тут только изустные воспоминания могут быть.
А требовать от меня фоток тех лет, это равнозначно требовать фоток гибели Чапаева или Щорса.
Вот почему знаменита казнь Зои Космодемьянской? Разве она была одна такая героиня? Их было тысячи таких, но ее казнь сфотографировали немцы и потом наши смогли предъявить эти фото. Буквально в тот же день была казнена другая героиня - Вера Волошина. Много ли мы слышали о ней? http://www.great-country.ru/rubrika_art ... 00006.html
Может ты тоже не веришь, раз тебе не предъявляют доказательств?
А почему ты с меня не потребовал фотки попа за пулеметом? Вот такой вот например? Ведь у каждого попа был личный фотограф
Надо же, спасибо Експрессу по его ссылке нашла старые фотки
Траурная процессия на похоронах Рогожина И.М. и Бизюкова Е.П. проходит по нынешней ул. Л.Толстого
Первомайская демонстрация в городе Веневе 1921 года.
вполне похоже, что на детях (некоторых) одежда похожа, на перешитую из военной формы. Взрослые многие в военной форме. Вряд ли это все на данный момент призванные на действительную службу.
С той же ссылки можно посмотреть, что "безбожники сотворили с монастырями"
Столовая в трапезной монастыря Нового Афона, 1933 год
Читаю сейчас книгу немецкого полковника времен ВМВ Рудольфа Петерсхагена "Мятежная совесть".
Поражает то, что приписывали коммунистам, оказывается, творили американцы (с попустительства властей ФРГ).
Вообще поразительное беззаконие...
В спертом воздухе подвала мне особенно не хватало прогулок. Каждому арестованному ежедневно полагалось гулять три четверти часа. Эти сорок пять минут прогулки необходимы для сохранения здоровья. Заключенных вместе со мной молодых и крепких американских солдат, сплошь убийц, выводили на прогулку регулярно. Мне же, инвалиду, больному астмой, прогулка была категорически запрещена. Зато мне “разрешалось” ежедневно в собственной одежде чистить в подвале все параши. Учтите, ведь я был только задержанный! А позже находился под следствием в “свободном мире”!.. Мои протесты аккуратно заносились в протокол. Мой адвокат добивался встречи с судьей. Но ничего не менялось. Разведка Си Ай Си так же всемогуща и жестока, как в свое время фашистское гестапо. Американские врачи подтвердили, что легкие у меня не в порядке, – все напрасно. Содержа меня в подвале без света и воздуха, без книг, делая мне какие-то инъекции и регулярно вызывая на длительные, изнуряющие допросы, разведка надеялась превратить меня в свое послушное орудие. Кормили нас хорошо, но мне это мало что давало: не хватало не только зубов, но и аппетита. Я был болен и страшно устал.
<...>
Мои мучения в подвале продолжались. Однажды, не выдержав, я пожаловался адвокату.
– Скажите, какое тяжкое преступление я, собственно, совершил?
– К сожалению, никакого, – многозначительно ответил он. – Если бы вы запродали вагон цветного металла, я бы мог кое-что сделать для вас. А ведь это процесс политический.
<...>
Однажды надзиратель объявил, что меня желает видеть гость – лютеранский пастор. Я обрадовался, что могу поговорить с человеком, который по своему призванию и долгу обязан понимать, что такое справедливость. С этого я и начал наш разговор, но мы тут же застряли. Тюремный пастор не признавал “мира на земле”. Подняв кулаки, он требовал ремилитаризации и не двенадцати, не четырнадцати, а по крайней мере пятидесяти немецких дивизий для начала. Я был подавлен. После окончания второй мировой войны я впервые слышал подобные рассуждения от немецкого пастора.
<...>
Вначале исполнили всякие формальности. Меня вызвали к столу свидетелей и привели к присяге. По немецкому процессуальному кодексу обвиняемый, как известно, не присягает. У американцев же его. заставляют предварительно принять присягу вместе со свидетелями.
Я начал с протеста против скверного обращения при аресте. Доктор Ноггль вскочил и отклонил протест, шокированный моим выражением “подвальная дыра”. Он заявил, что в тех же условиях содержатся “наши парни”, то есть американские уголовники-убийцы. Я пожаловался, что в течение сорока дней мне не давали прогулок и не оказывали врачебной помощи. Представители Си Ай Си возразили, что я без конца получал лекарства и инъекции. Тогда мой адвокат очень осторожно выразил сомнение в пользе таинственных инъекций. Он обратил внимание суда на противоречие: с одной стороны, мне делали дорогие пенициллиновые инъекции, а с другой – лишали света и воздуха.
Представители Си Ай Си пропустили это мимо ушей, заявив:
– Обвиняемый должен благодарить господа бога, что не попал в советские органы госбезопасности.
Я напомнил, что за четыре года пребывания в советском плену до меня никто и пальцем не дотронулся. Со мной обращались корректно, хотя для них я был оккупантом, участником нашествия на их страну. А здесь, в своей родной стране, я, немец, боролся за единство Германии и за мир.
<...>
Сам генеральный прокурор доктор Ноггль произнес многочасовую заключительную речь. Он говорил быстро, возбужденно. О моем так называемом преступлении – почти ни слова. Вся речь о политике вообще. Генеральный прокурор на все лады превозносил американскую “освободительную политику” и предавал анафеме политику мира, эту “мировую коммунистическую опасность”.
<...>
– Из Си Ай Си все время пытались протянуть вам руку [стать шпионом - Ефремов]. Вы и теперь имеете эту возможность, – осторожно намекнул Кислинг. – Си Ай Си чувствует себя в вашем деле не очень уверенно, – добавил он. – А суровое наказание получили вы за свою верность восточной зоне.
<...>
В тюремном автомобиле поднялся психоз маскировки. Стреляные зайцы, зная, что нас ждет, пытались изменить свою внешность. Все зарились на мой берет. Я отдал его одному мюнхенскому консульскому чиновнику, осужденному за выдачу фальшивых эмиграционных документов одному еврею из перемещенных. Я не собирался маскироваться. Даже жалел, что на грудь мне не повесили плакат: “Приговорен американцами дважды к шести годам заключения за то, что боролся за единство Германии и мир!”
<...>
Измученные дорогой, мы, наконец, вышли из вагонов. У вокзала нас встретил конвой. Снова всех сковали попарно. Когда дело дошло до меня, руководивший этой операцией чиновник опешил. Он снова и снова перечитывал мои бумаги, качал головой и, наконец, сказал конвоирам:
– Нет.
Затем он обратился ко мне:
– Можете идти одни и без наручников. Но помните – от вас зависит наша судьба… – недоговорив, он незаметно вытер глаза и прошептал: – Какой позор!
В мою камеру вселили новенького – молодого человека лет двадцати пяти. Это было не особенно приятно, тем более что он оказался прожженным аферистом. Во время своей бродячей жизни он по ошибке влез в машину какого-то американца и переворошил чемоданы и портфели.
– А так как им нужен был материальчик для своей пропаганды, они взяли да осудили меня за шпионаж. В газетах сообщалось, будто я имел задание взорвать радиостанцию “Свободная Европа” в Мюнхене. Чепуха! Я даже не знаю, где эта радиостанция, и в жизни своей не был в Мюнхене!
Минуту спустя он добавил:
– Им нужны дураки. Они так обработали меня, что я все, что им надо, признал. Я подписал бы даже обвинение в изнасиловании собственной бабушки.
Холодную войну надо подкармливать. Для науськивания против Востока требуются сенсации. А если их нет, нужно придумать. Гитлер в 1939 году тоже сфабриковал “нападение Польши” на радиостанцию в Глейвице, чтобы иметь предлог для разбойничьего похода на Польшу. Жизнь людей при таких преступлениях не имеет никакой цены. У империалистов нет морали, хотя они охотно и часто говорят о ней.
<...>
Здесь расстреливали поляков, участников фашистских военных преступлений.
– Полякам разрешалось умереть от пули. А наши подыхали на виселице. Вон на стене все еще висят крюки от виселиц! – злобствовали соседи по палате, понося американцев.
– А вон там стоял стол, за которым пили кофе!
Кофе?.. Мне разъяснили, что казни были превращены в зрелища. Присутствовали американцы и представители немецких властей с женами. Наблюдая за действиями палача, они пили кофе. Предсмертные слова казнимых транслировались в Вашингтон.
– Мы в камерах корпуса “Ц” слышали каждое слово. Можно было сойти с ума! – рассказывая мне об этом, санитар и сейчас побледнел. (там же)
После создания ФРГ на основе этого закона в боннскую конституцию была внесена статья 131, которая вначале не давала этих прав военным преступникам. Но Бонн тут же поспешил успокоить находящийся в заключении генералитет.
Время – лучший советчик. И время помогло бундестагу. После пятидесяти заседаний удалось найти лазейку и для военных преступников: “Ущемление части служащих в их правах является нарушением основного права всех граждан на полное равенство перед законом”. Плотина была прорвана. Военным преступникам гарантировали равные права на материальное обеспечение. Затем последовал ряд поправок и дополнений к статье 131, все в пользу военных преступников. Был поставлен знак равенства между понятиями “находящийся в плену” и “находящийся под арестом в иностранном государстве”. Низших чинов эти поправки не коснулись. Зато для высших чинов сделали все. Даже гестаповцы и эсэсовцы были обеспечены после принятия пятой поправки к статье 131.
У лисы Рейнеке появилась масса хлопот. Как специалист по снабжению он вычислял, на какие суммы может рассчитывать каждый военный преступник. К пенсиям и дополнительным оплатам, начисляемым с 1951 года, теперь добавлялась еще компенсация за каждый день пребывания в тюрьме, установленная для гитлеровского офицерства Бонном. Кроме того, при освобождении из тюрьмы военные преступники наравне с отпущенными из плена в течение года получали оклад, равный их последнему жалованию в вермахте. Рейнеке помнил наизусть все суммы, положенные высшим военным преступникам: от сорока до шестидесяти тысяч марок единовременно и от полутора тысяч до двух с половиной тысяч марок пенсии в месяц. В Ландсберге началась эпидемия проектирования особняков. Здесь это были не бумажные мечты, как когда-то в Моршанске, а реальные планы на твердой материальной базе.
Гоп-ля, мы живем… на средства немецкого народа!
Рядовых военных преступников, особенно бывших кацетников, Рейнеке вынужден был разочаровать. Боннское сословное государство не без умысла “на законном основании” исключило их из этой категории. Им была положена только компенсация за отсидку в тюрьме.
<...>
Вскоре в тюрьме появилась комиссия для проверки того, “насколько обстановка тюрьмы политически и морально опасна” для лиц, осужденных за массовые убийства.
– Почему вы все еще “ПЖ”? – спросил американский офицер долговязого Хорста.
– Я расстрелял семнадцать комиссаров Красной Армии, господин майор! – гордо ответил эсэсовец, вытянувшись по стойке “смирно”.
Американец сказал, глазом не моргнув:
– Теперь за это вам следует дать орден!
Но Хорст остался в тюрьме: кроме советских комиссаров, на его совести был еще американский летчик. А уж это “наш парень”!
<...>
Брошюра, изданная самими американцами в 1945 году, содержала обширный материал о зверствах военных преступников. Теперь американцы старательно уничтожали подобные документы: преступников надо было перекрасить в героев, чтобы они могли снова толкать немецкий народ на преступную военную авантюру. (там же)
– Никогда не забуду разговора двух генералов в умывальной, – вспоминал Михола. – Я спокойно брился в углу. Я чех и для них словно не существовал. Без малейшего стеснения они спорили о церкви – ходить туда или не ходить. Один кричал: “Я в Третьем рейхе отошел от церкви – и баста!” Другой возражал: “Бог ты мой, на все надо смотреть с более высоких позиций. Важно снова крепко взять в руки народ! – при этом он так сильно сжал в волосатом кулаке губку, будто уже держал в руках весь народ. – Кто бы мог подумать в Нюрнберге, в 1945 году, что нам когда-либо выплатят хоть пфенниг пенсии? Я уж не говорю о том, что нам удалось спасти свои головы. А теперь? Бонн даже слишком старается. Статья 131 принесла нам умопомрачительное благополучие. После краха в 1945 году путь к деньгам, власти и оружию ведет только через церковь. Значит, надо туда изредка ходить, дорогой мой!” (там же)
Была чудесная летная погода, лишь изредка низко стелющийся туман закрывал землю. Под нами расстилалось освещенное солнцем море облаков. Сквозь них проглядывала земля. Несколько часов пути пролетели незаметно. В середине дня я уже выходил из самолета. Никто не потребовал у меня документов. Все россказни западной прессы о трудностях перехода в демократический сектор Берлина оказались чепухой. “Железный занавес” в старой столице государства был истерической выдумкой. (там же)
m-sveta писал(а):А почему ты с меня не потребовал фотки попа за пулеметом? Вот такой вот например? Ведь у каждого попа был личный фотограф
Потому что признаю, что один такой факт был в ГВ. Разскажу попозже. Вопрос в другом. Ты упивалась кадрами из современного х/ф «Чапаев» где казак рубит женщину с ребенком. Вот это разве было на самом деле где-то? Где-то казаки так воевали? А вот у красных сплошь и рядом, одно ЧК вдали от фронта(!) чего стоит (доказательства нужны?)
Михаил писал(а):Насколько я знаю, священник, взявший в руки оружие, лишается сана. В первую мировую войну батюшки в атаку солдат вели вооружившись линь крестом
Свет твое фото полевого лагеря ориенбургского казачьего войска или атаманская сотня ВВД ( судя по околышам). В руках у батюшки пневматический пистолет МР 654к, не относящийся к оружию (доказать?) Вообще короткоствольное оружие запрещено для простых людей.
Вот как впоследствии отец Стефан вспоминал события того страшного дня: «Встал я 18-го числа рано, в три часа ночи. Я знал, что бой будет отчаянный и решил исполнить свой пастырский долг до конца, показав воинам пример самоотвержения и любви своею смертию… В 4 часа я помолился Богу, составил завещание и встал в знаменной роте. В три часа пополудни полк выстроился и под звуки полкового марша двинулся в атаку на наступавших японцев. Я надел епитрахиль, взял крест, благословил солдат и с пением «Христос Воскресе!» пошел во главе стрелков знаменной роты. Картина была поразительная, грандиозная. Без малейшего колебания шли славные стрелки на верную смерть, в адский огонь, среди рвущихся снарядов. Только каждый, перед тем, как двинуться в бой, крестился. Потом все смешалось. Музыка тут же смолкла. Кто побежал вперед, кто упал убитым или раненым. Я почувствовал сильный удар в руку или ногу и упал навзничь, потеряв сознание».
Потери 11-го Восточно-Сибирского полка были даже больше, чем у 12-го. В строю осталось только два офицера (оба ранены) и половина стрелков. Но они вышли из окружения с честью, до конца выполнив свой приказ и сохранив полковое знамя. Командующий Русской Армией генерал А.Н.Куропаткин лично наградил героя-священника, посетив его при излечении в лазарете Елизаветинской общины Красного Креста в Харбине и представив к офицерскому Георгиевскому кресту. О.Стефан стал первым священником, награжденным Георгиевским Крестом в Русско-Японскую войну и пятым георгиевским кавалером среди священнослужителей, за всю историю существования этого ордена.
Надо сказать, что служба отца Стефана на этом не окончилась. Первую мировую он встретил полковым священником Кавалергардского Ея Величества Государыни Марии Федоровны полка, с которым доблестно служил до самого 1917 года и был представлен еще к нескольким наградам за участие в боях. В 1918 году, когда и армия, и Империя перестали существовать, а Белое движение еще только зарождалось, отец Стефан едет на родину, в Одессу. Там он был схвачен одесскими чекистами. Поп, да еще и с наградами – для местечковых комиссаров первейший враг и судьба его была предрешена – отец Стефан Щербаковский был расстрелян, пополнив список жертв красного террора.
m-sveta писал(а):А почему ты с меня не потребовал фотки попа за пулеметом? Вот такой вот например? Ведь у каждого попа был личный фотограф
Потому что признаю, что один такой факт был в ГВ. Разскажу попозже. Вопрос в другом. Ты упивалась кадрами из современного х/ф «Чапаев» где казак рубит женщину с ребенком. Вот это разве было на самом деле где-то? Где-то казаки так воевали?
Как "так", Мишатка?
Казачки до Гражданской имели богатейший карательный опыт. Охаживали нагайкой "сиволапых" только в путь.
