Стихи журнала \"Молодая гвардия\"
Стихи №№ 5-6 2008 г.
- Информация о материале
- МГ
- Категория: Стихи журнала \"Молодая гвардия\"
- Просмотров: 17258
Николай НЫРКОВ
РОССИЯ
Россия, Россия — страна избяная
С колодезным эхом и грязью дорог.
Укрылась в сирени избушка резная,
Откуда ушел я за отчий порог —
Рязань косопузая и деревенщина,
Врожденный крестьянин и темнота...
Россия моя — сердобольная женщина,
Привычная к мату и свисту кнута.
Разили сивухой мужицкие глотки
И харкали кровью в кулачных боях,
И лапти меняли на цепь и колодки
Смутьяны на трактах в сибирских краях.
До боли и пота за лемехом плуга
Привычно горбатился нищий народ.
Колючее брюхо пустынного луга
Давило туманом ночной огород.
Гусиные крики над грязью апреля
Опять возвещали о ранней весне.
До юности — малость, до Пасхи — неделя
И страшные слухи о новой войне.
Россия, Россия — вдова и солдатка,
Хлебнувшая скорби и боли утрат...
Вросла по окошки родимая хатка,
Оплакав убитых слезами лампад.
Столешница пахла картошкой и хлебом
И запахом дома — родным и святым,
Как первые строчки — полями и небом,
И чем-то еще дорогим и простым.
За печью скреблись тараканы и мыши,
И филин разбойно грозился в лесу.
А мать у иконы молилась неслышно,
Роняя украдкой в передник слезу.
И, все пережив и оплакав, как водится,
Махнув бесшабашно на хворь и беду,
Справляли деревни на улицах Троицу
И боль заглушали в медовом бреду.
Пшеничные кудри откинув на плечи,
Томимый тревогой взрослеющих чувств,
Коснулся я робко в сиреневый вечер
Наивно-доверчивых девичьих уст.
На речке купались и фыркали кони,
И где-то негромко, прорвав тишину,
Вздыхала деревня мехами гармони,
Глазницами окон сжимая луну.
Россия моя — удалая молодка,
Краса расписная и гордая стать,
Плыла в хороводе лебяжьей походкой,
Готовая снова любить и страдать.
Россия, Россия — я твой с потрохами,
Простой землепашец и вечный солдат;
Любуюсь тобой и ласкаю стихами,
Не помню, уж сколько столетий подряд.
Россия моя — колыбель и отрада,
Молюсь, заклиная: «Храни тебя Бог!»...
Рязанским проселком сверну с автострады
К родимой избушке на отчий порог.
И будут в деревне сады, зацветая,
Опять будоражить разгулом весны,
И жаркие полдни Мещерского края
Заплачут смолой корабельной сосны.
* * *
Средь суеты внезапно онемею,
Услышав, как, лаская песней Русь,
Средь облаков, вытягивая шею,
Идет по небесам пролетный гусь
.
Я тосковал по этим пьяным крикам
И синеве, распоротой крылом,
И городу, светлеющему ликом,
И куличу за праздничным столом.
Подснежник рвал оттаявшую землю,
И я молился, глядя в небеса,
Чтоб было свято все, что я приемлю,
Как этот день и эти голоса.
Чтобы не гасли радости улыбки,
И вечерами в волосы сосны
Вплетались звуки тростниковой скрипки
В прозрачных пальцах ветра и весны.
Чтоб сердце вновь любило и грустило,
И не смолкала вечера струна,
Чтоб никогда меня не обольстила
Своей красой чужая сторона.
Токуй, заря, кровавым петухом,
Захлебываясь радостью и болью,
Ладонью влажной, словно лопухом,
Ласкай меня прохладой и любовью.
Токуй, заря, покуда лоб воды
Не сморщил ветер утреннею рябью,
И не отцвел в объятьях лебеды
Сырой шалфей за озером и хлябью.
Токуй, токуй, я цел и невредим,
Не уступив обману и злословью,
И все, что будет в жизни впереди,
Уже сполна оплачено любовью.
Ухват небес из пламени зари
Достанет солнце теплым караваем,
И выйдут в травы молча косари,
И утро вспыхнет в поле иван-чаем.
Токуй, заря, я слушаю душой
Утробный звук болотного удода
И захожу, как в воду, нагишом
В парной туман июньского восхода.
* * *
К чертям каноны и уставы,
Звонки и светский этикет.
Уеду в глушь, где вяжут травы
Туман поречный и рассвет,
Где, как в почетном карауле,
Вдоль троп стоят боровики,
Где на завалинках бабули
Посмотрят вслед из-под руки.
Где за примолкшими дворами,
Укрыв потемками бурьян,
Разводит август вечерами
Метлой ольшаника туман.
Где все неспешно, и в малине,
Совсем не чувствуя вины,
Застрянет время в паутине
Провинциальной тишины.
* * *
Плывут облака, как обозы,
В далекий бессрочный вояж.
На удочках сонных стрекозы
Наводят с утра макияж.
Так вот мне чего не хватало
В бездушной людской суете:
Вот этих кустов краснотала
И слез на сырой бересте,
Вот этой зеленой опушки,
Травинки, уткнувшейся в бок,
И этой нахальной лягушки,
Схватившей в воде поплавок.
Так вот мне чего не хватало
Вдали от родительских стен:
Вот этих кустов краснотала
И солнцем сожженных колен.
* * *
Я к ней приду — озлоблен, полупьян,
Чтобы поплакаться и выплеснуть обиду,
Усталый, как заигранный баян...
Она смолчит и не покажет виду.
И никаких упреков, ни гугу.
Один закат. Рассвет. Одна подушка.
В двухсотый раз кричит на берегу
Свихнувшаяся к старости кукушка.
И я уйду, оттаяв до конца,
Покой в себе нисколько не нарушив.
Но будет тихо плакать у крыльца
Ее душа, мою очистив душу.
Ухожу, чтобы снова вернуться
К берегам, где все лето цветет
Бирюзовая накипь на блюдцах
Затененных ольхою болот.
Где рождаются нежные строчки
Про туман и ночную луну,
Где аиром заросшие кочки
Стерегут до утра тишину.
Прихожу, чтобы тихо коснуться
Паутины, похожей на сеть,
Чтоб от запаха леса свихнуться
И от красок зари онеметь.
Татьяна НИКОЛАЕВА
* * *
Воронья-то сколько, воронья-то!
Нанесло же их в мою весну...
Поднебесной свежестью объята,
Я опять сегодня не усну.
Буду слышать, вслушиваясь в ветер,
Птичьих снов то всполохи, то тишь.
Скоро закричат вороньи дети
С тополиных крон и наших крыш.
Скоро, очень скоро я заплачу,
Ландышей вдыхая холодок,
И, быть может, жизнь переиначу,
И, быть может, мне поможет Бог
Быть терпимей к тем, кто безголосый,
Кто бескрылый, — уважать за труд,
Просто знать, что вечные вопросы
Никого в пути не обойдут.
Поутру раскланиваясь с птицей,
Просто думать, что живу в раю,
И любить, и верить, и светиться
Благодарным чувством к воронью.
К ПАСХЕ
Окна вымыла к Пасхе.
Нагляделась до слез,
Как младенец в коляске
Душу мамину вез:
Взглядом синим парил он
В поднебесной тиши...
Мама тупо курила —
Без души, без души...
ДИВО
Владимиру Валиулину
По-над речкой, по-над полем
Диво дивное неслось!
У сторожки, подневолен,
Целовал мне руки лось.
Алый привкус земляники
На ладони таял, слаб...
Кем науськан зверь великий
Доводить до грусти баб?
Выю царственную кротко
Опускает для руки...
«Пожалей его, красотка», —
Зубоскалят мужики.
Пожалею. Дело свято.
Потешайтесь, дурачьё!
По-над полем, по-над мятой
Небо стелется — ничьё...
Прощевайте! Щи на печке,
Поминайте, как звалось.
По-над мятой, по-над речкой
Диво дивное неслось...
* * *
Простой барометр души —
Вороны в поле зрения.
Не хочешь горя? Не пиши
О нем стихотворение.
Я столько выклянчила слез
У Господа — немерено!
Зато душа моя всерьез
На небе не потеряна.
Летят вороны поутру —
На гнезда ветки ищут...
Стекло оконное протру,
Чтоб небо было чище.
ТЕЛЬБЕС
Люции Хисамутдиновой
Ты помнишь грибной пригорок:
кедрач, осины?..
Где давеча луг косили,
там воздух горек,
там речка бежит, как белка,
считает камни.
В нее даже свет не канет,
так льется мелко.
Волчата на кряже воют,
и эхо вторит,
сбегая в ложок, который
с водой святою...
Там утро туманы стелет
коням на холки,
а вечер блукает в елках
бездомной тенью...
Там ночью большие звезды
висят шарами,
и думы гуляют сами,
с душою розно...
Николай ДМИТРИЕВ
В этом году замечательному русскому поэту Николаю Дмитриеву исполнилось бы 55 лет. Афористически простой слог поэта, его чистый, глубокий, искренний взгляд продолжает жить с нами, с русской землей и природой.
Станут в темноте лягушки квакать,
Станут петь ночные соловьи.
Родина, ну как тут не заплакать
На призывы детские твои?
Что мне век и все его законы?
Теплю я костёрик под лозой.
Этот край родней и незнакомей
С каждой новой ночью и грозой.
С каждою оттаявшей тропинкой,
С каждым в глину вкрапленным дождем,
С каждой появившейся травинкой
Из земли, в которую уйдем.
Мы уйдем не подарить потомкам
Новые культурные слои,
А чтоб их тревожили в потемках
Наших душ ночные соловьи.
* * *
В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и все же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.
Летела пуля, знала дело,
Летела тридцать лет назад
Вот в этот день, вот в это тело,
Вот в это солнце, в этот сад.
С отцом я вместе выполз, выжил,
А то в каких бы жил мирах,
Когда бы снайпер папу выждал
В чехословацких клеверах?
* * *
Время лечит? Время, не лечи!
Что со мною будет, с исцеленным?
Позабуду горя плеск соленый
И обиды жаркие лучи.
Нет, уж пусть останется, как горб,
Пусть со мною днюет и ночует,
И само терзает и врачует
Прошлое, которым нищ и горд.
Парк насажен, лифт налажен,
Дед смущен, но ликом важен.
Внучка деда привезла,
На девятый вознесла.
По ночам вставал — не спится,
Письма длинные писал.
Словно раненая птица,
Над балконом нависал.
Думал — что теперь в деревне,
Живы ль, нет его друзья?
И что старые деревья
Пересаживать нельзя.
ТАК МНЕ И НАДО
До деревянных мозолей трудился —
Дом раскатал, где ребенком резвился.
Ноги изранил. Костыль мой — лопата.
Так мне и надо!
Грядки моркови, укропные грядки
Расположил в идеальном порядке
(Это ж могилы! И рядом — ограда!)
Так мне и надо!
Езжу в Москву, черенки покупаю,
Руки в земле материнской купаю,
Слушаю шорохи юного сада.
Так мне и надо!
Очень уж поздний, но ясный и ладный
Видят родители труд благодатный.
Чую тепло их небесного взгляда.
Так мне и надо!
* * *
Ползу с палаткой, как улитка,
В помятом чайнике крупа,
Вот дом родной, а вот калитка,
Да к ней заказана тропа.
Но дух жилой в избе витает,
И сквозь волшебные очки
Чужое детство в ней считает
По стенам смуглые сучки.
А я у кладбища с палаткой
Остановлюсь — и ни гугу,
Она — малиновой заплаткой
На вечереющем лугу.
Она — как бабочка чудная,
Что прилетает каждый год,
Родные дали узнавая
И не пугаясь непогод.
Незрима даже для соседей,
Она гостит одну лишь ночь,
Возьмет свое с цветов осенних -
И утром улетает прочь.
* * *
Напомню: я — зимний Никола,
Полжизни стихи бормочу.
Толкаю судьбы своей коло,
По замяти коло качу.
Не шибко счастливое коло,
Да разве другое найти?
Ну вот и старайся, Никола,
Стихи бормочи — и кати!
* * *
Вдруг ослепит на повороте
Ненастный льдистый свет небес,
Как много странного в природе,
Как смотрит в душу этот лес!
И снега нет, но есть творожный
Тревожный запах юных зим,
Над колеей моей дорожной
Скользит он, хрупок и незрим.
И ветру с торопливой речью
Вдруг удается донести
Печаль почти что человечью,
Свое какое-то «прости».
И как бывало не однажды,
Когда родна земле тоска,
Я все ищу, ищу в пейзаже
Недостающего мазка.
С годами сердце не умнеет:
Смотрю, смотрю в простор полей,
Где, объясняя все, темнеет
Фигурка матери моей.
Стихи №4. 2008 г.
- Информация о материале
- МГ
- Категория: Стихи журнала \"Молодая гвардия\"
- Просмотров: 9809
Александр ИВУШКИН
О РУБЛЕ И ЛИРЕ
Поэзию считают нерентабельной?!.
Какая чушь!.. Как можно, господа?..
Она ж покруче всякой связи кабельной:
сквозь времена идет к нам и — всегда.
Известно, что при жизни был убыточен
в России гений Пушкина А. С,
хоть слог его уже тогда был выточен,
как изумруд, сияя до небес.
Как оценить,
каким мерилом вымерить,
труд гения, смотрящего вперед?
Его строку уже рублем не вымарать,
так глубоко ушедшую в народ.
Теперь его — хоть золотом одаривай! —
ему живые деньги не нужны.
Он сам давно кормушкой государевой
стал у богатой и большой страны.
МЫ - САМИ С УСАМИ
Пишу все больше о былом.
О том, что вновь не возродится.
Русь, как подстреленная птица,
кровоточащим бьет крылом.
Ей вновь пытаются вживить
реформы чуждого устройства.
Но Русь свои имеет свойства —
чужим умом не хочет жить.
Не хочет под диктат извне
жить и потворствовать указке...
Как дева красная из сказки,
она как будто в долгом сне.
Бессильны лорд или визирь,
заморским снадобьем балуем.
Ведь только русский богатырь
ее разбудит поцелуем.
Пусть всяк желает нас судить,
держащий совесть на обмане,
но с фигой, спрятанной в кармане,
к нам нету прока приходить.
* * *
Мы еще себя надеждой тешим,
речь родную, как родник, храня.
Любим домовых, внимаем лешим,
в русскую загадочность маня.
Мы еще в свою Россию верим —
в ту свою, которая была!
И другим аршином правду мерим —
с флагом без двуглавого орла...
Мы с тобой из золотого века,
где ценили верной дружбы знак,
где еще любили человека
не за деньги, а за просто так!
Мы с тобой безбожно устарели,
но, наверно, этим и горды,
что — умеем слышать птичьи трели
и не прочим недругам беды!..
ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ
Что могу рассказать
о родимой деревне,
где уклад прежней жизни
растаял, как дым?.
Там грачи вечерами
качают деревья
и буянят ветра
по задворкам пустым.
На подворьях не слышно
буренок мычанья,
не разбудит на зорьке
сигнал петуха.
Там хранится обет
векового молчанья
и дорога пылит
в двух шагах от греха.
И как будто притихли
в лугах коростели,
и скучают покосы
по звону косы,
и никто не просушит
на пряслах постели,
и не видит никто
предрассветной красы..
Увели от меня
и меня не спросили —
край любви неизбывной
во веки веков.
Но — без русской деревни
не будет России,
помутнеет водица
ее родников.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Вновь на деревню
дачники наехали:
попить, поколобродить да поспать!
И вдруг мои соседи — не для смеха ли?
наследный клин свой начали копать.
Пластают землю
ржавыми лопатами,
по пояс для загара оголясь.
И я гляжу за шумными ребятами,
на неумелость ихнюю не злясь.
Пускай потеют.
Может, польза вызреет
по осени, к исходу сентября.
А, может, и любовь к землице вызнают
ничто в трудах не пропадает зря.
РУСЬ НОВАЯ
Там — не твое!
И тут — не трожь!
Туда — нельзя!
И здесь — закрыто!..
Россия стала, как корыто
для хищных и надменных рож.
Земля и недра, водь и лес,
товаром ставши недешевым,
теперь доступны только «новым»,
у коих в «праведниках» — бес!
Куда ни кинь — кругом запрет!
В России новой и безбожной
теперь и жить едва ли можно —
коль честен, так себе во вред...
В своей родимой стороне
живем бесправно и уныло:
землица — даже под могилу! —
и та, как нефть, растет в цене.
Виктор ХОРОЛЬСКИЙ
НАЦИОНАЛИСТ
Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ.
Н.В. Гоголь
Русь-тройка, стой!
Несешься ты в обрыв,
а простакам всё сны благие снятся,
когда народы, распри позабыв,
в великую семью объединятся.
И те объединяются, и те —
из битого стекла нам делать клизму,
а нас зовут к какому-то интер
уступчивому национализму.
Мечты врагов Руси почти сбылись.
Русак! Ты чуешь на себе оковы?
Я поневоле националист
и ничего не вижу в том плохого.
Пускай приходит в русский дом любой.
Считать себя захватчиками бросьте.
И будут мир, согласие, любовь,
лишь помните,
что вы в России — гости.
Угаснут быстро злоба, распри, месть,
и зарастут бурьяном все траншеи.
Гостеприимны мы,
не надо только лезть хозяевам в квартире их
на шеи.
ГУМАНИТАРНАЯ ПОМОЩЬ
Подвал без окон.
Вот «уют»!
Я в магазине странном.
Здесь по дешевке продают
одежу ветеранам.
Имеет кое-кто навар.
Трусы, халаты, брюки...
Тут отпускается товар на вес,
а не на штуки.
Смотрю вокруг по сторонам.
Нельзя ударить хлеще:
Берлин прислал на бедность нам
поношенные вещи.
Представьте,
как усы крутил
с высокомерьем прусским
чиновник,
что дарил утиль нам,
победившим русским.
Прислав потертое драньё,
в иезуитском стиле
за поражение свое
нам немцы отомстили.
Унизили в моем лице Россию.
Что творится?
Чтоб я,
я, русский офицер,
носил обноски фрица!
МЫ - РУССКИЕ
На просторах березовых ситцев
иссякают живые ключи.
В разноликой толкучке российцев
русский русского
отличи!
Да, как видно, ты прав был, княже.
Хоть мы те же, что в той глуби
наши предки, кричу всем я же: —
Русский русского
возлюби! —
Ныне в доме своем мы гости,
нас теснят, мы сдаем рубежи.
В шовинизме винить нас бросьте!
Русский русского
поддержи!
Да сплотимся в кругу монолитном!
Порознь легче врагам нас бить.
Брат по крови!
Ну что делить нам?
Русский русского
не обидь!
Между нами враждебность сеют,
мнят нас лбами столкнуть в пути.
Вспрянем дружно громадой всею!
Русский русского
защити!
Иван ТЕРТЫЧНЫИ
* * *
Всего-то нам со дня рождения
Дано с лихвой:
И бедствия, и утеснения.
И вечный бой.
С немалой щедростью отпущено
Душе стократ:
Родство с полями, речкой, пущею,
Любовь и лад.
И сызмальства нам неурочное
Дано навек:
Большое небо полуночное
И лунный снег.
ВОРЧАНИЕ ИВАНА МАТВЕЕВИЧА
— Страна-то большая, да мало большого народа.
Вокруг недомерки. Повымерла, что ли, порода?
Ни лиц яркоглазых, ни гордой, красивой походки.
Какие-то хмурые дядьки и хмурые тетки.
А где же гвардейцы? А бойкие крепкие девки?..
Отборного нету зерна. Шелуха да обсевки.
Я больше скажу... Я тютюкать, ты знаешь, не буду.
Забыл, как молились, считай, как один, на иуду?
Себя позабыли — забыли и Господа Бога.
И хочешь, чтоб добрая нам приоткрылась дорога?
Иди, правдолюбец, вдохни на крыльце кислорода...
Страна-то большая. Да мало большого народа.
* * *
С. М.
Оттуда,
Где пахнет простором и снегом,
Где птичьи звенят голоса,
Приходишь домой человек человеком,
Наполненный светом, щебечущим эхом,
И верящий вновь в чудеса.
О сколько их было за далью холмистой
Для слуха и юных очей!
Набеги поземки... Рождение листьев...
Сияние полдня... Бурление свистов...
Дыханье огромных ночей...
Цветенье любви, и надежд, и мечтаний...
О сколько... о сколько всего!
Приходишь домой — и на телеэкране
Ты видишь окно и кусточек герани,
А там, за окном, и себя самого.
* * *
На январском берегу
тихо-тихо, ни гугу.
И куда ни глянешь — сплошь
белизны немая дрожь.
И такая красота,
и такая пустота, —
что дрожит живое слово
у безмолвного куста.
* * *
Зима закончилась вчера.
Такие вот дела.
Пора, в поля идти пора
На запахи тепла
И на трезвон небесных птах,
И на призыв воды.
Какая даль! Какой размах
Светлейшей высоты!
И вспоминаются слова,
Забытые зимой:
Скворец, черемуха, трава,
Пчела, ополье, зной...
* * *
Оглянувшись окрест, понимаешь: весна неминуча.
Оседают сугробы, слабеют тяжелые льды...
Разыграется солнце, поднимется шумная буча
У грачей и в потоках беспутной кружащей воды...
Ну а дальше... А дальше пойдет и пойдет по порядку
Череда происшествий, затей и отрад:
Невеликий росток освежит перепревшую грядку,
Затрепещет скворец, затуманится к вечеру сад...
И какие там пальмы!.. Какое блистание юга!..
Ты овеян предчувствием долгого чуда — весны!
...Затуманился сад — запылила последняя вьюга,
А блескучие звезды, однако, мерцают, видны.
Анна ПАВЛОВСКАЯ
СОВА
Как лопается в лампочке вольфрам
И в трещину простреливает воздух,
Погасшей просыпаюсь по утрам,
И выдыхаю вакуум бесслезный.
Все тот же день стоит в моем окне,
Как будто нарисован на стене.
Я там, во сне, иду судьбой другою,
И если я теряю там, во сне,
То наяву мне тоже нет покоя.
Закрыта в конуре со всех сторон,
Живет душа, закручена в патрон,
Как лампочка, и выдает свеченье
Особое ее предназначенье.
Войди теперь в игольное ушко,
Срасти теперь вольфрамовые нити,
Чтоб, как цыпленок, обрасти пушком
Сиянья восстановленных событий.
За окнами изменится картина
Дождь хлынет, и затикает «Бриге».
Как паутину, разомкну гардины,
Увижу — мир висит на волоске.
Да нет же — это просто пуповина.
Под зонтиками, струйками обвиты,
Колышутся в прозрачной скорлупе,
Как эмбрионы, ото всех закрыты, —
В дожде, в заботах, сами по себе.
Домой спешат, канавы обходя,
Ютятся под навесом безысходно.
Глухое одиночество дождя.
Нечаянное братство непогоды.
Пока я днем отчаянно живу,
И ночью током в проводах плыву,
И там, и тут барахтаясь в болоте,
Событье, заключенное в сову,
Скользит в бесшумном тающем полете;
И, наставляя круглые глаза
За тысячи и сотни километров,
Следит за мной, оставшейся без света,
И оглашает хохотом леса.
Я не любитель мистики, но я
Подозреваю сущее бок о бок.
С чем завтра зарифмует жизнь тебя,
Как эти спички в «Берегах» Набоков.
И скоро ли узнаю я, к чему
Мне рифмовать огромную сову,
Что поселилась на пустынной даче.
Соседи сообщили чуть не плача —
Хохочет и беснуется в дому.
И вообще, что это может значить?
Они снаружи всматривались в дом —
Чтобы узреть нарушивших владенья,
Но увидали крылья за окном
И круглых глаз колючее свеченье.
Я принимала птицу за гонца,
Я думала, что это дух отца,
Какой-то знак, мне переданный свыше.
Я видела, как птица на ловца
Бросается из потаенной ниши.
Ее сквозь мешковину обхватив,
Что я тогда в руках своих почую?
Или она, предплечья закогтив,
Перенесет меня в страну ночную?
Так долго я стояла на крыльце
С одервеневшей маской на лице,
Ключи из рук дрожащих выпадали,
Как будто эту дверь заколдовали.
Я многое хочу тебе сказать,
Хоть многое немыслимо понять —
Такие происходят измененья,
Так быстро наступает запустенье,
Да что сказать — хочу тебя обнять,
Да что обнять — увидеть на мгновенье.
Но я в окно боялась посмотреть,
Как в страшном сне бывало, что из дома
Прильнет к стеклу любимое лицо
С улыбкой равнодушно-незнакомой.
В конце концов совпал с ключом замок,
И, дрогнув, я шагнула за порог,
И мертвая сова у ног лежала,
Закрыв глаза крылом, как одеялом.
Хоть на двери суровые засовы,
Крепки ворота и высок забор,
Здесь ночью жутко — бор шумит сосновый,
И слышен переклик ночных сестер,
И треск любой звучит как заговор.
Поэтому с решетками литыми,
С лепными изразцами именными
В гостиной установлен был камин.
Мы подолгу сидели перед ним,
Когда ломился криками глухими
Сосновый бор за окнами ночными.
Густые белорусские леса!
С обманною травою заболотья!
Мы шли, заткнув ножи за пояса
На белые грибы, и те места
Не в памяти моей уже, а в плоти.
Как клекот аиста и береста,
И папины рассказы об охоте.
Он мерил на аптекарских весах
Дробинки, порох.
На моих глазах
Пустые гильзы превращал в патроны
И закрывал ружье в футляр граненый.
Еще был нож — оленьего копытца,
С изящной рукояткой, и глубоким,
Как позвоночник гибким кровостеком;
Был перочинный — менее мизинца —
С янтарной инкрустацией зверинца,
«Бриге» с орлом, охотничий бинокль.
Не все, не все, еще вещей немало
Живых и необычных открывала
В шуфлядках и в шкатулках потайных.
В обложке «Сталин» — полный свод молитв.
Коробка слайдов, снятых у Байкала,
Северомуйск. Мы с мамой. Мы без мамы.
Тайга. Багульник...
Папы нет на них.
Он приносил дородных глухарей
С багровыми сердитыми бровями,
Пятнистых куропаток, селезней
Выкладывал на стол между ветвей
Малины с отягченными кистями,
С разломанными шляпками груздей
И скомканных лисичек с пауками.
Над мертвой птицей в доме опустелом
Я просидела долго. Вечерело.
Я вспомнила все наши вечера:
С учебником сидела там сестра,
Здесь мама на плите оладьи грела,
И звук шагов отцовских со двора.
Сергей ЩЕРБАКОВ
* * *
Я сплю под иконами в бабкином доме,
Закаты встречаю парным молоком,
И долго валяюсь на теплой соломе
Почти что в обнимку с веселым телком.
А старая бабка проснется с рассветом,
Корову подоит и вымоет пол
И, словно в подарок от щедрого лета,
Две чашки клубники поставит на стол.
Нарвет для салата хрустящего луку,
И, стол приготовив, — не съесть и троим,
Расхваливать станет любимого внука
Шумливым и добрым соседкам своим.
Родных да любимых мы судим нестрого:
Мол, ростом удался, умом не дурак.
Одно только плохо — не верует в Бога,
Да что с ним поделаешь — ладно и так...
Вздохнет тяжело: «Не видать ему рая»,
Поправит привычно часы на стене,
И молится Богу, и верит, родная,
Что вымолить сможет прощение мне.
УНЖА
Плыли тяжелые бревна.
Плыли вразброд и недружно.
Плыли так медленно, словно
Все это было не нужно.
Нехотя лезли на мели,
Неторопливо тонули
Бывшие сосны да ели
С тихой мечтой об июле.
Плыли привычным укором,
Летом и осенью плыли
Вдоль берегов, по которым
Бревна такие же гнили.
На лесосеках с лихвою
План выполняли бригады.
Им за плывущую «хвою»
В клубе вручали награды.
Что-то душевное пели
Парни на местной эстраде.
Мы в ресторане сидели,
Ели треску в маринаде.
Там на подвешенном блюде
Глупо намазана стерлядь.
Все мы — хорошие люди.
Что нам, хорошие, делать
С этим загубленным бором,
Брошенным в Унжу навеки,
С нашим привычным позором:
Портить красивые реки.
г. Москва
Валентин СУХОВСКИЙ
ОСЕНЬ В ОТЧЕЙ СТОРОНЕ
Еще не срок... Колючие снега
Не сыплются из глуби поднебесья
Над сиротливо зябнущим безлесьем.
Печально деревенское поместье,
Садами уходящее в луга.
Еще живые трепетны листы —
Не все сдались звенящей позолоте...
Я журавлей не слышал на болоте,
Но сердце ждет — они уже на взлете!
Кипрей, как снег, посеребрил кусты.
Не стекленеет росами туман —
По травам поздним сизоватый иней.
Последний рыжик, на изломе синий,
Я отыскал в поскотине пустынной
И, проводив гусиный караван,
Сорвал бруснику — теплинку зари,
И хрусткий мох, чтоб после в междурамье,
Когда хлопочет возле печки мама,
Брусника тлела зимними утрами,
Как за окном на ветках снегири.
Еще в лесок вчеканено жнивье,
Но холм оделся в черный бархат зяби.
Рокочет трактор. Старый тракт ухабист...
Среди дорожной слякоти да хляби
Сереет на заборах воронье.
Ручей студеный под горою чист,
Еще не скован стрежень у протоки
И лист не облетел с берез высоких.
Порой зима покажется далекой,
Но скоротечен день и вечер мглист.
г. Москва
Виталий СЕРКОВ
* * *
Птичка чирикнула где-то в кустах,
То ли от радости, то ли от страха, —
Звук восхищенья застыл на устах,
И на спине шевельнулась рубаха.
Что и за невидаль — птичка в кустах?!
...Все же застыли слова на устах.
Чаша луны в тишине растворилась,
Словно и не было в небе луны,
Крыша под инеем засеребрилась,
И поседели под ним валуны.
Что и за невидаль — чаша луны?!
...Да заиграли слова-шалуны.
Зябко утрами ноябрьскими стало.
«Скоро ведь нечего будет клевать
Местным пичугам, — подумал устало,
-Вряд ли им хочется околевать...»
Что и за невидаль — холодно стало?!
Что и за невидаль — солнышко встало,
Кот заурчал и уютно и мило.
...А под лопаткою вдруг защемило.
* * *
А. Каберову
Устану от мыслей, прощать разучусь,
А душу заездят обиды —
Проселками памяти в юность умчусь,
Где грезы еще не разбиты;
Где печь да полати, а рядом безмен —
Весов незатейливый предок,
И дни не отравлены ядом измен,
И смех беззаботный не редок;
Где в старом овине стоят жернова,
А в горнице прялка с куделью,
И мысль о бессмертии так же нова,
Как детская тяга к безделью;
Где выгон истоптан стадами коров,
Где светлые мысли теснятся,
Где кажется тесным родительский кров
И рифмы ночами не снятся.
Пусть вечно там росы звенят поутру,
Земле помогая вращаться,
И я от обид и тоски не умру —
Мне будет куда возвращаться.
г. Сочи
Александр ОЛИН
* * *
Русь. Березы. Облака. Журавлиные страданья.
Здесь грядущие века, Здесь и древности преданья.
Всё смешалось, приросло: Лик пресветлый, злое рыло,
Херувимово крыло Плечи демона прикрыло...
Перепутаны пути. За туманами — болота.
Ни проехать, ни пройти... Ждет судьба за поворотом.
Потеряла берега И течет по бездорожью
Жизни терпкая река: Слово лжи и Слово Божье.
«Авель Каина убил...», «Серебра не брал Иуда...»
Я давно на всё забил. Я давно ушел отсюда —
В Русь, в березы, в облака, В журавлиные страданья,
Где грядущие века, И минувшего преданья...
Не один сожжен кумир. И летит планета криво...
Вот и вызрел новый мир В чреве ядерного взрыва.
В берега войдет река. На века минует лихо.
На планете — тихо-тихо: Русь, березы, облака...
пос. Болонь Рязанской обл.
Антонина СПИРИДОНОВА
ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ЗИМА
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе.
А. С. Пушкин
На Крещенье нет морозов,
Над Москвой грохочут грозы.
Говорят — так было встарь...
Но январь, а снег не выпал!
Зацвести грозится липа,
Отвергая календарь.
А в лесах ежи проснулись,
За грибами потянулись
Грибники под Новый год.
Ну, какие тут морозы!
Пахнет в воздухе мимозой
И вовсю трава растет.
Над Атлантикой циклоны
Все нарушили законы,
Штормовая кутерьма...
Правит нами время года
С очень странною погодой —
Земляничная зима.
г. Москва
Лидия ПАЛАМАРЧУК
* * *
Лишь только небо зеленеет,
Она, болезная, встает.
С привычной ношею своею —
Хромая — к кладбищу идет.
С утра кипит мирское дело.
Здесь у кладбищенских ворот
Она развешивает смело
Венки могильные... И ждет.
Давно ее подметки стерты —
Не обновить сапог худых...
Сидит и выжидает мертвых,
Чтоб дома накормить... живых.
Московская область
Павел КОСЯКОВ
ПОКАЯНИЕ
И даль вольна, и счастье кротко,
И купола в реке чисты.
Скользит задумчивая лодка
Сквозь отраженные кресты.
Легка печаль, пусты тревоги,
Прозрачны думы, ясен взгляд.
Как будто берегом отлогим
Безмолвно ангелы летят.
И все пути исповедимы,
И дух Руси неистребим,
Пока кружатся серафимы
Над покаянием моим.
ТОЧКА ОТРЫВА
Ни силком, ни в охотку
Не уеду. Не жди.
Я по самую глотку
Врос в грибные дожди,
В потемневшее поле,
В сиротеющий лес —
По неведомой воле
Молчаливых небес —
В эту глину обрыва,
Клена ржавую медь —
С этой точки отрыва
Мне уже не взлететь.
Остаюсь, проседая
Вместе с прелью крыльца
В эту землю —
до края,
До глубин,
до конца.
г. Москва
Николай БАКУШИН
* * *
Я люблю, как на закате солнца,
Тени изб ложатся на дорогу,
И со дна глубокого колодца,
Льется ночь в селенье понемногу.
Вот она стекает по оврагам,
По буграм, потом скрывает крыши,
Тени с неподдельною отвагой,
Исчезают. Ночь все выше, выше.
Вот она уже над дальним лесом,
Замерла, своей добившись цели,
По ее команде, как известно,
Тишина плывет из каждой щели.
Месяц ясный в небе над деревней,
Словно в церкви пред иконой свечка,
Да сверчки по их привычке древней,
Скрип да скрип у каждого за печкой.
* * *
Ax цветочки-одуванчики
Жизни ваши коротки.
Восемь дней вы девки-мальчики,
На девятый — старики.
Я и вы как будто сродники,
Не страшит о нас молва.
Все казалось, что молоденький,
Глядь — седая голова.
Улетят пушинки с семенем
Род цветочный продолжать,
И мои сыны со временем
Станут бате подражать.
У МОРЯ
Наседая волне на плечи,
Мчится следом еще волна.
Берег к морю бежит навстречу,
Зацепившись за гальку дна.
Шум прибоя тревожит душу,
Ветер студит лицо и грудь,
И на шум, как на зов пастуший,
Волн барашки шурша бегут.
* * *
Ветер волнами море листает,
Словно глянцевый новый журнал.
И страницы в песке пропадают,
Те, которые он прочитал.
Нынче тоже до крайней страницы
Не прочтет, не осилит опять.
Не с того ли штормами он злится,
Что не может все тайны познать.
г. Одинцово Московской обл.
Михаил ЗАЙЦЕВ
ПЕТР1
Он смотрел на бегущие воды,
На холодный закат над рекой.
И текли друг за другом народы
Под его распростертой рукой.
Он не видел небес над собою —
Были слишком они далеки.
Над рукою своей и судьбою
Распростертой не видел руки.
* * *
Наша доля — чудна.
Наше небо — высоко.
Наша чарка — без дна.
А душа — одинока.
* * *
Сбилась с дороги моя страна.
В этом и горе мое и вина.
Не защитил я державу собой,
Начисто сдал неприятелю бой.
Стыд этот горше обиды любой.
Не защитил я державу собой.
г. Волгоград
Стихи №3. 2008 г.
- Информация о материале
- МГ
- Категория: Стихи журнала \"Молодая гвардия\"
- Просмотров: 9348
Валерий ХАТЮШИН
* * *
Гражданственность исходит из любви.
Когда я пел о ясном поднебесье,
о море, звездах и о русском лесе, —
в моей груди звенели соловьи.
Гражданственность исходит из любви.
Сибирь и Север я познал в работе,
душа сливалась со страной на взлете,
кипели жизнь и страсть в моей крови.
Гражданственность исходит из любви.
И я стоял на русских баррикадах,
когда народ ввергали в бездну ада
и телесвора выла: «Бей, дави!»
Гражданственность исходит из любви.
Нет, мы в борьбе своей не проиграли,
хоть отступали и друзей теряли, —
грядет победа в праведной нови.
Гражданственность исходит из любви.
Да, без любви любое дело — тщетно,
слова — мертвы, молитва — безответна,
каких святых на помощь ни зови.
Гражданственность исходит из любви.
* * *
Грусть свою до донышка я испил давно.
Мартовское солнышко брызнуло в окно.
Уж душа не чаяла взмыть под небеса,
а гляжу — оттаяла, осветлив глаза.
Долго ли угрюмости надо мной кружить?
Мне опять, как в юности, захотелось жить.
* * *
Я дожил до весны,
до тепла, до травы, до листвы.
Снова птицы поют
надо мной в пробудившемся парке.
Устремляется взгляд
в глубину золотой синевы,
и ласкается май —
озорной, ослепительно яркий.
Жизнь еще не прошла.
Белый свет наполняет глаза.
Сердцу дорого всё,
что цветет, зеленеет и дышит.
Даже города гул
и железных машин голоса,
омертвев, отошли,
их мой слух отрешенный не слышит.
Тополей аромат
над ожившей аллеей висит.
Тянет ветви ко мне
молодое кленовое племя.
Бузина зацвела.
И вот-вот соловей засвистит.
И забудет душа
боль свою на какое-то время...
В НЕВИДИМОЙ ДАЛИ
Всё пережил, переживу и это —
пустую радость мелких подлецов.
Весна в лицо мне веет из рассвета
дыханьем первых городских цветов.
Я знал страшней удары и утраты,
больнее были горечь и печаль.
Полночных гроз бодрящие раскаты
влекут меня в невидимую даль.
Из той дали мне светит, не стихая,
звезда мечты, зовет из тайны той...
Лишь ей одной душа моя живая
принадлежит в погибели земной.
Судьбой не дорожил я в жизни этой.
От многих, стиснув зубы, уходил.
В душе, огнем звезды моей согретой,
всегда хватало смелости и сил.
Смирясь еще с одним переживаньем,
пойду навстречу ласковой весне.
Как прежде, с каждым новым испытаньем
звезда мечты сияет ярче мне.
* * *
За то, что дорогой иною
иду я, терпенье храня,
за всё, пережитое мною,
они ненавидят меня.
Безумство злорадного мщенья
их мелкие души сожгло.
Не будет мне в жизни прощенья
за подлое их ремесло.
Дорогой своей одинокой
и дальше по свету пойду,
в российской печали глубокой,
быть может, не пропаду.
Судьбу разделю равноправно
с бедой и тоской пополам.
Да только ни Бога ни правды
на торжище лжи не отдам.
* * *
Летний вечер, и свист соловья,
и ко всенощной звон колокольный.
Осторожная радость моя
встрепенулась улыбкой невольной.
В темном парке — прохлада и тишь,
птичий щебет и зов соловьиный.
Тут всегда отрешено молчишь
на скамье под ветвистой рябиной.
Звон вечерний и трель соловья
слух лелеют, как райское пенье.
Только тут одинокость моя
обретает и смысл и значенье.
И сидишь, и молчишь, не дыша,
и в глазах замирает улыбка.
Только тут отторгает душа то,
что в жизни ущербно и зыбко.
* * *
Желтый месяц в синем летнем небе,
тишина, застывшая в глазах...
Я сегодня пил, а вроде не пил —
звездный блеск блуждает в небесах.
Под вселенским бесконечным светом
просквозила жизнь моя, как миг.
Только все ж успел я стать поэтом,
в этом мире что-то я постиг.
Пусть к концу подходят жизни сроки,
нет причины мне жалеть о том,
ведь сияет месяц одинокий
над моим распахнутым окном...
* * *
Мне лето дарит солнечные дни,
травы, цветов и леса ароматы
и над рекой безумные закаты,
картинам фантастическим сродни.
Я ухожу в природу от людей,
от мерзких звуков, грохота и брани,
здесь после всех эстрадных завываний
душе спокойней, легче и светлей.
Плывут развалы белых облаков,
и теплый ветер нежно гладит щеки,
и на опушке леса дуб высокий
мне шепчет тайны прожитых веков.
Я разлюбил осенних листьев грусть,
и я хочу с зимой навек проститься.
К живым деревьям и к поющим птицам
однажды я уйду и не вернусь.
В РОДНОЙ ДЕРЕВНЕ
Вместо речки — ручеек,
продан детства дом.
И в окошке огонек
скрыт глубоким сном.
Всё чужое: дом не тот,
и не тот забор,
пес рычащий у ворот
и недобрый взор.
Здесь ли я играл в лапту
и гонял гусей?
Здесь ли высмотрел мечту
жизни всей своей?
Ухожу, и боль тоски
сердце бередит,
словно вслед из-под руки
бабушка глядит...
* * *
В конце июля птицы не поют —
у них птенцы растут, им не до пенья.
Прошла пора душистого цветенья —
леса плоды природы раздают.
В природе крепок нравственный закон
теченье жизни продолжать и холить.
Но человек сумел себе позволить
в пустой игре поставить жизнь на кон.
И день за днем безумная игра
идет за право беспредельной власти.
В сердцах кипят убийственные страсти.
А во дворах играет детвора.
Весь мир игра способна разметать,
и только шаг до полного крушенья...
В конце июля птицам не до пенья —
птенцы у них готовятся летать.
ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА
Давно не нужный никому,
по иномарочной столице
измятый бомж бредет во тьму,
не глядя на чужие лица.
А у него — сума пуста
и никакой другой одежды.
Но, потерявший все надежды,
живет он помощью Христа.
В стране, где кровь течет рекой
и слово правды — под прицелом,
удел неведомо какой нас
ждет на этом свете белом.
Смолкают смелые уста,
смыкаются героев вежды...
Когда разбиты все надежды,
одна надежда — на Христа.
В БОГОРОДСКЕ...
Напылили кругом, накопытили...
С. Есенин
Хакамады, Гайдары, Чубайсы, грефы... —
словно дьявол прислал нам свою родню.
Прилепить бы им на спину масти трефы
и хотя бы на месяц послать в Чечню.
Накопытили смрадные эти бесы,
миллионы безмозглых свели с ума.
Сколько их, облепивших родные веси!
Сколько всяческого дерьма!
Володарский, Урицкий, Загорский, Бродский.
Мы избавим от них страну.
И поставят мне памятник в Богородске
вместо памятника Ногину...*
Людмила ТУРОВСКАЯ
НОЧЬ В МОСКВЕ
Россия. Ночь. Печальный тихий снег...
И фонари. И новая аптека.
Конец пути. Январь. Начало века.
Безбожный город бодрствует во сне...
Куда ни кинь прямой, пытливый взгляд
Бездумной жизни яркие картины.
В огнях рекламных — банки, магазины,
Кривые ленты шустрых автострад.
Сбежав от долга, мыслей и забот,
Стяжая кайф заморского формата,
В полночных клубах сытого Арбата
Резвится племя неучей-господ.
Лихая жизнь — гламурное кино...
Над бездной бед — суровых и реальных —
Здесь правды нет. Лишь — морок виртуальный.
Стриптиз. Отели. Бары. Казино.
Скользит сквозь вечность XXI век.
Где отыскать живого человека?
Январский холод. Памятник. Аптека.
Россия. Ночь. Печальный тихий снег...
КРАЖА
У народа украли Мечту.
Вероломно. Чудовищно. Подло.
Налетела бесовская кодла
И швырнула его... В пустоту.
И теперь он, родимый, без рук
К обескровленной тянется цели...
И в холодной больничной постели
Одичалости лечит недуг...
РОССИЙСКИЙ БОМЖ
Был смысл. И преданность. И вера.
Была семья. И теплый дом.
Он был советским пионером,
И вот российским стал бомжом.
К отцу на Волгу мчался в «скором».
Спешил на свой родной завод.
И вот ночует под забором.
И у помойки водку пьет.
Его страшат гнилые ночи,
Пустой не радует рассвет.
Спроси его — чего он хочет?
Мычанье темное — в ответ.
Встает... Как будто бы из гроба.
По-рабьи смотрит. И — молчит.
И вновь меж муторных сугробов
Судьбу-злодейку волочит.
Ушел, на землю сплюнув нервно.
Ему — «в печенках» эта жизнь!
Он был советским инженером.
И твердо верил в коммунизм.
* * *
Последнее солнце.
Последний песок.
Родные — зеленые — воды...
Корабль наш печален.
А путь наш далек —
К немыслимым землям свободы...
Прощай, Атлантида!
Наш доблестный дом,
Где жили мы дружно и дерзко.
Один остается — летучий фантом,
Сверкающий песнями детства.
Такая планида.
Такие дела...
Колючие, горькие волны!
Не думали, братцы, мы с вами вчера,
Что с жизнью прощаться так больно!
Вот берег исчез.
Не найти и следа...
Торжественно скрьшся из вида...
И только большая, глухая вода —
Где прежде цвела Атлантида.
Тоска не отступит,
Не стихнет печаль.
Соленым, им некуда деться.
Уходят атланты в глубинную даль,
Держа свою родину — в сердце!
Держа свою Родину в сердце...
Людмила ЩИПАХИНА
* * *
Пустынно и страшно в округе.
И гибнет великий народ.
Просите прощенья, ворюги,
За каждый пропавший завод.
Просите прощения, гады,
За злые соблазны реклам.
За все пестициды и яды,
Которые сыплете нам.
С землей разорвавшие узы,
Растаяв, как зыбкий туман,
Просите прощения, трусы,
За ваш молчаливый обман.
Льстецы, хитрецы, аферисты,
Держатели банков и банд,
Просите прощенья, артисты,
За проданный вами талант.
Пришедшие к нам ниоткуда,
Дорогу забывшие в Храм,
Просите прощенья, Иуды,
За телеоплаченный срам.
За взрывы, поджоги, снаряды:
За аспидных дней торжество.
Просите... А, впрочем, не надо,
Господь не простит никого.
* * *
На перекрестке узком,
У берега реки,
Дерутся русский — с русским.
Мелькают кулаки.
За морем-океаном
Смеются мудрецы.
Сошлись Иван с Иваном,
Как бешеные псы.
А по телеэкрану
Разносится позор.
Кричит Иван — Ивану:
«Подлец, предатель, вор!»
Страна бедой объята.
Последний луч погас...
Опомнитесь, ребята,
Не зря стравили вас.
И скроют вас бурьяны,
И проклянут века
За то, что вы, Иваны,
Валяли дурака.
ВМЕСТО ЛИСТОВКИ
Нам еще придется лихо!
Не сидеть по избам тихо...
Нам нужны: земля и воля,
И достаток по труду.
Натерпелись мы немало.
Знаем, чье вонзилось жало,
Кто принес на наши судьбы
Нестерпимую беду.
Дети проданной эпохи,
Соберем святые крохи
На алтарь сопротивленья
И всеобщего котла.
Дух единый, дух бунтарский
Видит нынешний Пожарский.
И пускай сгорит от гнева
Мразь заморская дотла.
Мы вернем свой мир огромный
Наши шахты, наши домны.
То, что наше — будет наше,
А не всё наоборот.
Через беды, через грозы
Пусть заря осушит слезы,
И на Тихом океане
Пусть закончится поход.
Валентин УСТИНОВ
ПОЛЕТ ЯБЛОКА
Овальный дождь упал внезапно так —
как будто яблоко ударило о землю.
Отец сверкнул глазами в небо: «Внемлю!»
Набросил парусину на верстак
и побежал под яблоню, где был
шалаш из трав и будулья заборов.
И мать к нему прильнула:
«Не забыл
указ о запрещении абортов?»
(А был такой указ в тридцать седьмом).
Отец вздохнул: «Указами достали...»
И рассмеялся:
«О, великий Сталин!
Сумел он дочкой осчастливить дом».
«Ты думаешь, что все же будет дочка? —
вздохнула мама. —
Путь любви един.
Опять я набухать начну как почка.
А вдруг у нас родится Валентин?»
Мне снится по ночам:
сквозь листья звезд
и ветви галактических спиралей
летит земля из непомерных далей
и путь ее непостижим и прост.
Мне кажется — я помню первый день.
И шквал — создавший яблоко в полете.
И как отец сверкающую тень
поймал в ладонь почти что на излете.
Ел яблоко — вонзая в кожуру
веселые искрящиеся зубы.
Смеялась мать:
«Ты ешь — как пьешь жару,
в которой грозы, яблони и зубры.
Ты счастлив?»
Он? Он оглянулся: жизнь!
Он сеет жизнь и взращивает всходы.
Меня не зная, он в меня вложил
вот это счастье,
что кипит, дрожит,
цветет и вянет, вновь цветет, бежит,
хохочет, стонет, множится, кружит
густым многообразием природы.
Отец и мать...
Я набухал уже
той самой пресловутой дивной почкой.
Мой первый день катал с дождями бочки
и гром держал на радугах вожжей.
Я видел, как поморщился отец,
как яблочный огрызок кинул в лужу:
«Не яблоко покуда, а сырец.
Жаль, что сорвалось — загубило душу».
Мать в удивленьи приоткрыла веки.
Он пояснил:
«А семя — что душа.
Душа же зреет в каждом человеке
до спелости, сквозь годы, не спеша».
«Как хорошо сказал, — вздохнула мама. —
Вот бы дожить до спелости души».
Отец примолк, но возразил упрямо:
«Ты вот что, не загадывай-ка драмы.
Надеждой опасения круши».
Они не знали — я сегодня знаю:
мать начинала свой последний год.
Отец же пронесет победы знамя
путями битв, отваги и невзгод.
В сорок седьмом на десять лет осудят.
В сорок девятом в лагерях умрет.
Меня же вынянчат — спасибо! — люди.
Душевный все же на земле народ.
Гляжусь в семидесятую зарю.
И вот, зачатый в счастии, без гнева
парю сквозь крону родового древа —
как яблоко созревшее парю.
Лечу сквозь годы, чтоб упасть на землю.
И стать землей.
И яблоком земли
лететь туда, что всё и вся объемлет,
что всё перерождение приемлет,
творит, ликует, страждет и болит.
Земные грозы.
Холод звездной дрожи.
Мать и отец!
А жизнь так хороша...
И лишь одно воистину тревожит:
успеет ли созреть моя душа?
Вот яблоко: его румяный бок
кипит земным здоровием ранета.
И я держу в руках.
как зрелый бог,
и спелый плод, и юную планету.
КИПЕНЬ
И примстились с утра мне любовь и дорога.
Я поверил в любовь, а дорогу отверг.
Но плывущий по озеру месяц двурогий
путь серебряный выстлал за водную твердь.
И шагал я дорогой молочной — покуда
не раскинулся садом вблизи окоём, и
догнало меня солнцеликое чудо
молодым, рыжебоким, веселым конем.
Я погладил желанного спутника жизни.
Не забыл накормить.
Не забыл напоить.
И помчался по саду цветущей отчизны,
всё забыв, кроме счастья зеленого — жить.
Вились лентами кисти черемух и вишен.
Смерчем пар завивался,
срываясь с воды.
Кипень мир заливала по самые крыши.
Бубенцами сверкали, звенели плоды.
Горячо! весело! как дорога к любови.
Я поверил, что сердце — вещун и ведун.
Выгибала судьба соколиные брови.
От восторга смеялся и плакал скакун.
Вот такая была забубённая скачка.
Не заметил,
как лучший свой день обогнал.
Вот уж листья с деревьев посыпались в спячку.
В лед вечерний оделся полдневный канал.
Огляделся. А дальше — седая дорога.
Конь исчез.
Путь морозной печалью повит.
Но плывущий по синему месяц двурогий
мне дорогу опять серебрит.
Я вздохнул и пошел.
Словно поле — я понял:
все придет и пройдет, и воскреснет, и вновь
будут зелень и звень, будет кипень погони,
потому что все это — любовь...
Александр ПОТАПОВ
* * *
Порхает первый снег доверчиво.
Душе становится теплее.
На фоне неба посветлевшего
Снежинки кажутся темнее.
Ах, эти хлопья невесомые!
В который раз вас в жизни вижу.
Промчались ливнем дни веселые,
Моя зима все ближе, ближе.
Я жил — рубашка нараспашку.
Не раз давила душу слякоть,
И так бывало сердцу тяжко,
Что впору сдаться и заплакать.
Но, жизнью тертый и сечёный,
Стезю судьбы торю я смело.
Взгляну на небо: снег-то — черный!
Смотрю на землю: снег-то — белый!
* * *
Как яблоки в погожий день осенний,
Года, созрев, осыплются в траву...
Спасибо, Боже, за твой дар бесценный,
Спасибо, что на свете я живу.
Пусть каждый день недаром будет прожит,
Пусть счастья на планете хватит всем.
Но вот какая мысль меня тревожит:
Всё в мире смертно, Жить тогда зачем?
О Господи, прости мое сомненье.
Твой замысел понять не хватит сил.
Но разве жизнь земная — преступленье?
За что ж ты к смерти нас приговорил?
* * *
Рябые березы,
родные рябины
Под куполом сонным осенних небес,
Вы сердцем ранимым
до боли любимы,
Любимы,
как это вот поле и лес.
Любимы,
как солнце в простуженном небе,
Любимы,
как первый раздумчивый снег,
Как звуки молитвы о мире и хлебе,
Как память о близких,
ушедших навек.
Светлеет душа,
что извечно ранима...
Да разве об этом веду свою речь?
Рябые березы,
родные рябины
И это вот небо над русской равниной
До вздоха последнего
мне ль не беречь?
НА РОДИНУ
...А надо мною месяц небо пашет.
Иду проселком.
Путь еще далек.
Березы в русских вышитых рубашках
Ведут беседу, стоя вдоль дорог.
Тягучий сумрак копится в низинах,
И тянет из оврагов холодком.
Я не споткнусь о кочку иль лесину —
Мне этот край с мальчишьих лет знаком.
Проклюнулись в вечернем небе звезды,
Как в русском поле первые ростки,
И мне пора бы сделать краткий роздых,
Но вот уже мелькнул изгиб реки.
А там, вдали, на сумрачном пригорке,
Огнями окон вспыхнуло село.
Ржаное поле пахнет хлебной коркой,
И на душе от этого светло.
ОТЦОВСКИЙ ПРОКОС
С отцом косили мы в лугах.
Он — впереди, я вслед держался.
На каждый выдох, каждый взмах
Я тут же чутко отзывался —
Я подражать ему пытался.
Широк был взмах его руки,
Широк прокос, ершисто-ровен.
Тянуло влагою с реки,
Кричали в плавнях кулики,
А луг был зелен и огромен.
Я уставал, я отставал,
Прокос мой был неровно-узок.
Отец огрехи подбивал,
И рос травы духмяный вал.
Плыл солнца шар в озерной лузе.
Уставший вдрызг, я шел босой
К парной реке, как виноватый.
Отец мне вслед кричал:
— Постой!
Учись орудовать косой.
Коса — не лом и не лопата.
Отца уж нет тринадцать лет,
А я иду его прокосом.
Струится сенокосный свет.
Жизнь — как не сложенный куплет.
Мои огрехи кто прокосит?
Стихи №№ 1-2 2008 г.
- Информация о материале
- "МГ"
- Категория: Стихи журнала \"Молодая гвардия\"
- Просмотров: 11698
Владимир ШУВАЕВ
СОВЕТСКАЯ ЭПОХА
По большому ни с кем не спорила,
Погасив маяки огней,
Отшумела, уйдя в историю,
Атлантида советских дней...И хотел бы я, не хотел бы я,
Никого совсем не виня,
В этой бездне, покрывшись стеблями,
Затонула и часть меня.Толща вод над твоими башнями.
С каждым годом вода темней.
Но нет-нет, да и тронет за душу
Дальний отсвет твоих огней!Пусть развеяны твои истины
И затерты слова идей —
Помню лица, такие чистые
Бескорыстных твоих детей...
ЭЛЕКТОРАТ
Снова выборный блеф и пустая морока.
Новых грез листопад.
Это родина — снега, Чайковского, Блока?
Это Электорат!
Не Россия, а место каких-то мутантов.
Разве это страна?
Жизнь людская — дороже дворцов, бриллиантов,
А — копейка цена!
Всюду пляшут, ловчат, угрожают терактом,
Ворожат на воде.
Всюду пахнет монетой и жареным фактом,
Человеком — нигде.
И лежит он в бомжовом своем обрамленье,
И вокруг никого.
И собака в природном своем преклоненье
Лижет лоб у него.
РОССИЯ
Ветер за Волгой. Да дедовский крест.
Привкус Отечества — кровный!
Медленно сходит леоновский лес
На инвалютные бревна.Вот она — Родина! Храм на крови!
Прошлое спит в половицах.
Дешево проданы слезы твои...
Но весела — продавщица!
Ночью в Царицыне, в Нижнем, в Твери
Что тебе, древняя, снится?
Многострадальные дети твои...
Чистые, честные лица...
Мир обогрела собольим теплом!
А у себя в околотке
Нищие мерзнут за каждым углом,
Бедствуют в каждой «хрущевке».
Образ тщетой покрывается твой.
Истины вышли из моды.
Долго ль ходить тебе черной вдовой
При не умершем народе?
Долго ли надобно ждать и страдать
Тем, что не впали в химеры?
Кто не забыл еще русскую мать,
Кровную русскую веру?!
Песня звучит над осенним селом!
Значит, на празднике снова
Всех отогреешь последним теплом,
Чистым и истинным словом...
Счастья не будет. Зови — не зови.
Но в обреченности нашей —
Есть совершенная правда любви:
Холод и голод — не страшен!
ИНФЛЯЦИЯ
А вокруг: инфляция и осень.
Каждый — коммерсант, кого ни спросишь.
А вокруг: тоска и зоосад.
Два дебила — третьего растят.
Что тебе советовать — не знаю.
Я и сам всего не понимаю.
Я и сам — во сне и наяву —
Лишь одной надеждою живу.
Я живу надеждою и знаю,
Что в дешевых пьесах — не играю.
Кабаком и бабой — не куплюсь,
И чужим куском не подавлюсь.
Потому что в споре сам с собою
Я судьбу не называл игрою.
А по мере слова и стыда
Сам собой остался навсегда.
ИСТОРИЯ
Все в ней вечно... и пусто, и серо...
И все так же плывут облака.
В гильотинных глазах Робеспьера,
В современных глазах дурака.
Все, смирившись, легло под лопатой
Мертвым ценником дел и миров,
Перегноя и суперфосфата,
Перемолотых душ и умов.
И кружит по мирам Человека
Этот клеточный круговорот.
Вон душа из десятого века,
Словно облачко, в небе плывет.
Что ж незыблемо в этой Пустыне,
В этом мраке и в этой глуши?
Сквознячок предрассветный у тына...
Соловьиная свежесть души...
И еще, может, некая радость,
Что и я средь веков и лесов
Затерялся в бессмертном пространстве,
В горловинке песочных часов.
ТРОЙКА
«...Куда мчишься, Тройка-Русь?»
А в российском сырьевом придатке
В деревнях иконной красоты
Доживают верные солдатки,
Догнивают вечные кресты.
Довершает жизнь свои загадки.
И куда ни глянь, и там и тут
Правда с нищетой играют в прятки
И других потешиться зовут.
Ах, Россия!
Крах иль возрожденье?
Грустно Гоголь смотрит с облучка...
Души — не меняются, как деньги.
Их реформа — очень нелегка.
«СОВОК»
Это ветер эпохи гремит у помоек,
Это «новое мышленье» в рамках петли,
Это русские люди никак не освоят
Инвалютную стоимость русской земли!
Это время трагедий идет на потоке,
На разбитых дорогах буксует страна...
Тяжелы и горьки для России уроки,
Но в такие моменты — дороже она!
Нас еще до рожденья крестили бедою:
Девятнадцать столетий — тоска да снега,
Все весной уносило высокой водою,
И Россия входила в свои берега.
Будем верить в нее!
Хоть и скудною мерой
Платит нашим надеждам родная земля,
Но на этой земле не оставлена Вера,
Не забыта тропа в Куликовы поля!
Эта вечная даль, что врагами не пройдена,
Где могилы великих стоят там и тут —
Для меня не «совок», а по-прежнему —
Родина, Как для Пушкина, Блока и тех, что придут...
Константин КОЛЕДИН
* * *
Ночь прошла тиха и безуханна.
На поселке блекнут фонари.
Утро из прозрачного стакана
Пьет вино лучистое зари.
Облака, запряженные цугом,
Тянут солнца золотой возок.
Утро пахнет озером и лугом,
Солнце каплет медом на песок.
И, крепчая на шмелином гуде,
Не скопив в излишке ни рубля,
С древних пор затеяна на чуде
И на сказке Русская земля.
Чтобы пушки острова Буяна
Белый дым пускали в небеса.
Чтобы песни вещего Баяна
Охраняли наши голоса.
Чтобы сердце билось, как жар-птица,
Оброняя перья на лету.
Чтобы умереть и вновь родиться
С золотою ложечкой во рту.
КОЛЬЦО ПЕРЕМЕН
Навалился свинцовый туман на пустые болота и гари.
Утки низкие криком кричат, покидая родное жилье.
Ну, уймись... Не стучи, словно колокол на деревенском пожаре,
Непослушное сердце мое.В яму тинную сходит налим, словно зная о вышедшем сроке.
Зайцы летние шубки клоками оставят на голых кустах.
И к полудню растаявший иней блестит на повядшей осоке
И дрожит на последних листах.Замыкая кольцо перемен, неотступная осень сурова.
Под холодной косою ветров побуревшие травы слегли.
Чем тревожит тебя это небо, прощального полное зова,
И таинственный шорох земли?Ведь не вечно зима. Вновь вернется пора поднебесного пенья.
И налимов поднимет со дна набежавшая с поля вода.
И, быть может, лишь ты, не дождавшись весеннего перерожденья,
Не вернешься сюда никогда.Последние годы такие коварные весны:
Ночные морозы, а после ветра и ветра.
Закаты студеные скалят кровавые десны,
И снова идет вкруговую — с утра до утра.На пугале нашем трепещет и мечется блузка,
Но вот, забирая то левым, то правым бочком,
На тоненьких лапках подходит ко мне трясогузка
И смотрит внимательно остекленелым зрачком.И как же не страшно красотке моей синегрудой,
Изваянной, словно летучей рукой Фаберже?
Чего же ты ищешь, мое подмосковное чудо,
И в небе, и в дядьке, который сидит на меже?
Мы, видимо, вместе отцы и кормильцы, пичуга.
И вот за своих, повстречая злодейскую страсть,
Мы оба готовы с тобой умереть от испуга
И голову сунуть готовы в смертельную пасть.
* * *
Пришла осенняя разруха,
И посуровел небосклон.
Но все еще нам дразнит ухо
Пернатый щебет и трезвон.
И каждый день над хмурью луга
И увядающих лесов
Свистит какая-то пичуга
На десять разных голосов.
А вдруг как это все иначе?
И, собираясь в перелет,
Быть может, птица эта плачет,
А люди думают — поет.
Как пьяные, толкаются народы,
Грозя друг другу из своей дали.
Но так ли бесконечны небосводы
Над колыбелью Матери-Земли?
Но, забывая весны, зимы, лета,
Зыбучим, обжигающим песком,
Уже две тыщи лет из Назарета
Он к нам идет, как прежде, босиком.
Идет. И не доходит век за веком,
И клятвами исходит на крови.
Чтоб все уже познавшим человекам
Сказать о человеческой любви.
Борис ШАЛЬНЕВ
* * *
Молодые, падкие на шутки,
Вдруг с недоумением глядим:
Из прокуренной отцовской трубки
Навсегда уходит синий дым.
И тогда впервые станет тяжко,
И забеспокоимся тогда:
Вдруг над старой материнской чашкой
Сизый пар растает навсегда?..
ЗОРЯНА
Сквозь туман, сквозь сизый дым годов
Чувствую, как остро пахнет донник,
Слышу, как поет на сто ладов
Старомодный цинковый подойник.
Ситцевый в горошинку платок
Мать неторопливо поправляет.
— Потерпи, кормилица, чуток,
— Ласково буренку величает.
А Зорянка, важности полна,
Уронила длинные ресницы,
Сытная лесная сторона
В этот час закатный ей приснится.
Не одну поляну обошла,
Не одно болото исходила.
Семерых от голода спасла,
А своих телят — не сохранила...
* * *
Тоска в полях.
Лесов печален лик.
Не ведала Россия злей напасти.
Как пес побитый, пятится мужик
И от детей голодных, и от власти.
И сколько отступать — не знает сам,
И нет просвета детям и лесам...
О, память сердца, — Отчее село...
В избе голодной
От луны светло.
И Пасха, и святая Троица
Не зарастают трын-травой:
Душа на цыпочки становится,
Чтоб детский след приметить свой.
Боже, какие напасти
Всем поименно даны!
В юности — глупые страсти,
В старости — вещие сны.
Все различимей, горчимей
В неудержимости дней:
Ранние годы — любимей,
Поздние годы — родней...
* * *
Светел круг!
Другим не застя,
Не фальшивя звук, —
Сын — для чести,
Дочь — для счастья,
Для бессмертья — внук.
Владимир МОЛЧАНОВ
* * *
И солнце в тучах не померкло,
И гром не грянул в небесах,
Когда в селе ломали церковь
У всей округи на глазах.
На битых стеклах гасли блики,
Старухи плакали, шепча.
Глядели свергнутые лики
Из-под обломков кирпича.
В глухом бору кричали птицы,
Как будто знали наперед,
Что с нами в будущем случится
И после нас произойдет...
* * *
Мрак за окном...
Луны светильник.
То дождь, то снег, то гололед.
На подоконнике будильник
Напоминает: жизнь идет.
И ощущаю все острее
Я жизнь предчувствием грозы.
И с каждым годом все быстрее
Идут, мне кажется, часы.
«Тик-так, тик-так!» — будильник бьется,
Пружинист ход его и крут.
Все больше в прошлом остается,
Все меньше — будущих минут...
ПРЕДЗИМЬЕ
Еще и осень не простилась,
И над землей листва скользит,
Как снова, снова всей России
Зима метелями грозит.
И эти будущие бури
Уже бесчинствуют в груди,
Как предсказание, что будет
Большое что-то впереди.
И замело, и запуржило,
И закружилось все дружней,
Как будто лопнула пружина
Осенних листьев и дождей.
Потом внезапно тихо стало.
И над землею, как во сне,
Искрясь на солнце и блистая,
Спускался чистый, чистый снег.
И незаметно побелели
Лесные кряжи и холмы,
Хотя еще на самом деле
Пока что не было зимы...
* * *
Есть предрассветные часы,
Когда природа чутко дремлет,
И с листьев капельки росы
Скользят и падают на землю.
Есть предвечерняя пора,
Когда смолкает пенье птичье,
Потом до самого утра
Царят молчанье и величье.
Но есть такой короткий миг,
Когда в зените солнце тает,
И бесконечность нив родных
За горизонт отодвигает.
РАССВЕТ
Редеет мгла ночной прохлады,
Тускнеет звезд высокий свет,
А в глубь предутреннего сада
Неслышно движется рассвет.
Уж солнце, облака стреножив,
Уселось, словно на коня,
И, всю природу растревожив,
Вслед за собой зовет меня.
Уж листья сонно зашептались,
Вспорхнули птицы — посмотри!
А люди — шли, не удивлялись,
Шли мимо сада и зари...
* * *
Вдали не горы — горушки,
А на речном мыске
Утята чистят перышки
На беленьком брюшке.
Береговые линии
Кувшинками цветут,
Где в каждой белой лилии
Дюймовочки живут.
Стремглав лучи вершинные
Спешат к речному дну,
А стрелы камышиные
Взметнулись в вышину.
То робкая, то смелая,
От отчего крыльца
Бежит дорога белая
И нету ей конца...
* * *
Когда безлюдие кругом
И нет от боли средства,
Мое спасение — твой дом,
Который знаю с детства.
Пускай на улице темно,
Пускай прохладой тянет,
Я постучу в твое окно,
И мир светлее станет.
И, глядя в утреннюю даль,
Увижу мимоходом,
Как пьет колодезный журавль
Железным клювом воду...
* * *
Какая тишь... Какой простор!..
И горизонт — кольцом.
Светло молчит сосновый бор
Над Северским Донцом.
Не крикнет птица.
И пчела
В цветах не прожужжит.
Лишь от рыбацкого весла
Вода, искрясь, дрожит.
В душе я свято берегу
Начало всех начал:
И камыши на берегу,
И лодочный причал.
Когда вечерняя луна
Восходит, чтоб гореть,
Я верю — эта тишина
Не может умереть...
* * *
О, сколько дней без потрясений
Я жил, спокойствием дыша.
Но снова, снова мир осенний
Вбирают разум и душа.
И снова полон я сомнений,
И снова думаю не вдруг,
Что не могу без потрясений,
Без птиц, что тянутся на юг.
Еще недавно шли дожди,
И вот теперь — совсем иное:
Вконец измучившись от зноя,
Деревья листья подожгли.
Я меж осиновых стволов
Ищу оранжевые листья,
Чтобы потом читать, как письма,
В которых нет печальных слов.
И, слыша птиц осенних речь,
Слова которой непонятны,
Вдруг набреду на ту поляну,
Где так костры любил я жечь.
И вновь увижу вдалеке,
Где воздух памятью очищен,
То дорогое пепелище
И небо вечное в реке...
Раиса РОМАНОВА
НИКОЛА ЗИМНИЙ
Декабрь возносит сахарные главы
По городам в окрестностях Москвы.
Волшебные урочища и травы
На окнах предвечерней синевы.
Святой Никола всходит на сугробы
И в деревенских валенках идет
Утишить волны зависти и злобы.
Но вьюга распри вслед ему метет.
Она восстала от хребтов Кавказа,
Спеша на зов российских палачей.
Зеленоватым зраком хризопраза
Луна сверкает в бешенстве ночей.
Честной угодник! Хладную Россию
Спаси! Да не уронит головы!
И помоги вернуть нам честь и силу
Днесь, на виду планеты, средь Москвы!
Российская бездна погибших святынь...
Останки большого народа...
Храни себя, сердце, не сетуй, не стынь,
Не майся, как поп без прихода.
Да как же не маяться?!
Что утолит
Тоску, и любовь, и тревогу?..
Ни ключ, чья вода уже не исцелит,
Ни поле, постылое Богу...
Ни лес, где не только не стало чудес, —
Но что ни урема — кладбище...
Ни город, где что ни жилище, — то бес
В луче голубеющем рыщет.
В груди для дыханья так много тепла.
Да мало под небом простора.
Ответь: добровольно ль ты в ночь с ним ушла,
Отчизна — наложница вора?!
ПОЛЕ
Над полем — лет несметных череда
И облаков безвестная гряда.
И отражает гневный лик Стрибога
Покойная до времени вода.
Река времен!
Сей берег омывай!
Несуетную песню напевай!
Не перепутай дел своих насущных:
Забвенью этот край не предавай!
Звучит степей высокая струна.
Ковыль да рожь — с рассвета до темна.
Простор. И в нем душа моя просторна
И мысль светла. В ней истина видна.
Здесь, на равнине, орды полегли,
Следы ливонца травы погребли,
Не одолел француз ее пределов.
Блицкриг затух в густой ее пыли.
Мы возрастали — бездны на краю.
Над нами не картавить воронью.
Пока трубит над полем ветр свободы,
С колен поднимем Родину свою!