Людоедство и цинизм – вот до чего дошёл научный маржиналист Дважды-Коба, обрядившийся в чужой «прикид».
А вот о судьбе секретаря ЦК ВЛКСМ Валентины Пикиной:
► Показать
вдруг 22 апреля 1954 г. получаю телеграмму из Москвы:
«Военному прокурору Западно-Сибирского военного округа
полковнику юстиции Б. А. Викторову
В связи с производством расследования по делу арестованных, бывших ответственных работников центрального аппарата НКВД Родоса и Шварцмана допросите находящуюся на спец-поселении в г. Казачинске бывшего секретаря ЦК ВЛКСМ Пикину Валентину Федоровну, обратившуюся в ЦК КПСС с жалобой на неправильное осуждение ее и других товарищей из руководства комсомолом в 1938 году.
Протокол допроса незамедлительно вышлите.
Заместитель Главного военного прокурора
генерал-майор юстиции Е. Барской».
Началось… Этого и надо было ожидать. Телеграмма навеяла воспоминания о далеком прошлом, о том, как я, комсомолец 30-х, вступил в его ряды. Знал по печати секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева, помнил и другие фамилии комсомольских вожаков — Лукьянова, Чемоданова, Горшенина. Называлась тогда и Пикина..
С комсомолом была связана вся моя, если можно так сказать, служебная карьера. Вспомнилось, когда на бюро райкома комсомола мне давали рекомендацию для работы в прокуратуре, я сказал:
— Что вы делаете? Какой из меня следователь, ведь я ничего не знаю?
На это секретарь Костя Симутов ответил:
— Вначале многие ничего не знают. Если хочешь оправдать рекомендацию комсомола, — научишься. Рядом с тобой будут опытные наставники.
в февральский вечер 1934 года, придя домой, я объявил, что стал народным следователем. В глазах матери появился испуг, нескрываемое недоумение выражало и лицо тетушки.
— Кто ты? — переспросила она меня.
— Народный следователь…
После некоторого размышления тетка стала сопоставлять.
— Я родилась и жила много лет до революции в Рязани.
Вот там был судебный следователь. Представительный, одет в соболиную шубу, имел выезд из трех лошадей. Когда проезжал по улице, все городовые и жандармы вытягивались в струнку, а простой люд не знал, что и делать. Все удирали в подворотню. Какой же ты следователь? Кто тебя будет бояться или уважать?
Она махнула рукой и замолчала.
— Ну, то был царский следователь. А я народный.
Этой разницы ни мать, ни тетка никак не могли уяснить. Я же старался не подать виду, что и у меня на душе кошки скребут перед неведомым. Так я стал народным следователем одного из районов тогдашней Московской области — Веневского.
Во время работы народным следователем, старшим следователем, начальником следственного отдела Тульской области прокуратуры, а с начала Отечественной войны — военным следователем и военным прокурором, я имел дело только с общеуголовными преступлениями (убийства, грабежи, хулиганство, хищения и др.) и воинскими. К делам специальной подсудности (контрреволюционным) отношения не имел. Но что это за дела с 1936 года стал иметь некоторое представление. Не мог забыть и инцидент между прокурором Никифоровым и начальником райотдела НКВД Соколовым, невольным свидетелем которого мне пришлось быть.
— Я изучил ваши материалы, — говорил Никифоров. — Вы просите санкцию на арест. Оснований для ареста этих граждан не нахожу. Как же вы позволили без санкции прокурора арестовать? Я дал предписание немедленно их освободить.
— Это же «бывшие» — один поп, два купца.
— Не понимаю вас, товарищ Соколов. Неужели вы забыли, что сказал Сталин в докладе о проекте Конституции? Могу напомнить: он выступил против лишения избирательных прав служителей культа, бывших белогвардейцев. А сказал он вот что: «Не все «бывшие» враждебно настроены против Советской власти». И привел еще поговорку: «Волков бояться, в лес не ходить».
— Напрасно вы мне это напоминаете. Я выполняю указание.
— А я соблюдаю Конституцию. Никто не может быть арестован без санкции прокурора.
— Не дадите санкцию вы, дадут другие. А сидеть они будут. Они из тех, кто оказывает сопротивление социализму.
— В этом я не убежден.
— Зато убеждены другие.
Когда рассерженные оба — Никифоров и Соколов — расстались, я спросил у своего начальника:
— Как все это надо понимать?
— Не знаю, — ответил он. — Посмотрим, что будет дальше.
В дальнейшем произошло следующее: Дмитрия Тимофеевича Никифорова — моего прокурора и наставника вызвали в областную прокуратуру, и он больше в район не вернулся. Во время войны погиб на фронте. Хорошо, что не арестовали. Возможно спасло, что был старым большевиком. Но тогда арестовывали не только «бывших».
Знакомясь с протоколом допроса В. Ф. Пикиной от 29 апреля 1954 г., я прежде всего обратил внимание на ее анкетные данные:
«Пикина Валентина Федоровна, 1908 года рождения, уроженка Ленинграда, из семьи рабочих, в настоящее время беспартийная, с высшим образованием, закончила Комвуз, замужняя».
Ко времени ареста ей едва исполнилось тридцать. В самом расцвете жизни ее лишили счастливой женской доли и любимой работы, разлучили с восьмилетним сыном.
Протокол допроса был следующего содержания:
«Вопрос: Расскажите, кто вас допрашивал в период нахождения под следствием?
Ответ: Меня допрашивали после ареста: первым Берия, затем Кобулов. Позднее меня допрашивали Морозов — заместитель начальника следственной части, помощники Берии — Родос, Шварцман и рядовые следователи: Оршацкая, Бабич, Козлов.
Вопрос: Расскажите о методах допроса.
Ответ: На первом допросе, который вел лично Берия, он настойчиво внушал мне, зачем я, выходец из рабочей семьи, защищаю врагов народа. Услышав от меня, что не знаю, о ком идет речь, Берия перечислил фамилии. Начав с Косарева, он назвал всех из руководства ЦК комсомола[1]. На это я ответила, что всех перечисленных товарищей знаю как честных и преданных коммунистов.
Берия продолжал настойчиво добиваться от меня показаний на Косарева как на врага народа. Я категорически отказалась это сделать и заявила, что не могу давать ложные показания.
На второй день меня допрашивал Кобулов. Он сразу же объявил, что арестованы отец, мать вместе с моим ребенком. «Вы должны спасти и их, и себя. А для этого нужно, чтобы вы дали показания на Косарева».
Я ответила, что ничего плохого сказать о Косареве не могу. Тогда Кобулов пустился в рассуждения о том, что НКВД готовит «Молодежный процесс», и на этом процессе я должна выступить с разоблачительными показаниями.
Возмутившись, я ответила: «Таких показаний вы от меня не получите».
Последовала серия непрерывных допросов, по 50–60 часов. Менялись следователи, а я все эти часы стояла и не имела права присесть, да и не на что было. Во время этих допросов я лишалась пищи и сна.
Никаких протоколов об этих допросах не составлялось, поскольку желаемых показаний я не давала.
Во время этих допросов в кабинет заходил Кобулов и неизменно спрашивал:
— Что? Не дает?.. Продолжайте.
Следователь Морозов мне объявил: «Отправим вас в Лефортовскую тюрьму. Там-то вы у нас заговорите». Вскоре меня перевели в Лефортовскую тюрьму и подсадили ко мне в камеру какую-то даму, которая назвалась Лизой Райф. В разговоре она внушала мне, что сидит за какой-то материал, обнаруженный у нее и компрометирующий Поскребышева, и что только признанием она добилась облегчения в условиях ее содержания под следствием.
И, действительно, если я была измученной, то она выглядела хорошо, курила дорогие папиросы, получала передачи. Когда же меня перевели в другую одиночную камеру, стены которой специально были обрызганы кровью, я из какого-то вмонтированного в стену репродуктора периодически слышала рассказ о том, что в Сухановской тюрьме есть электрический стул и что туда отправляют упорно сопротивляющихся. Когда все это на меня не подействовало, тогда стали бить.
Вопрос: Кто конкретно Вас избивал?
Ответ: В Лефортовской тюрьме меня избивали Кобулов, Морозов, Шварцман, Козлов и другие. Били резиновой дубинкой. Давали карандаш, били, останавливались, требовали: «Садись, пиши». Я не садилась. Продолжали бить…
В феврале 1939 года меня вызвали Морозов и Козлов и объявили: «Руководством принято решение вас расстрелять как неразоружившегося врага». Поставили к стене. Когда я стояла у стены, то сказала: «Стреляйте… Ну, что не стреляете?»
На это они ответили: «Ничего… В следующий раз расстреляем».
Показания записаны с моих слов правильно и мною лично прочитаны.
Подпись: В. Пикина.
Допросил подполковник юстиции Савичев».
Я поинтересовался у Савичева, как выглядит Валентина Федоровна, каково ее настроение.
— Мне трудно сравнивать, — сказал Савичев, — какой она была до ареста и какой стала. Несомненно, изменилась. Ведь 16 лет провела в лагере и в ссылке, вдали от родных мест, от сына. Рассказала, как она пыталась через нас, через прокуратуру, пробить брешь в стене. После осуждения отправила несколько жалоб Генеральному прокурору СССР Вышинскому. Ни одного ответа не получила. Как только умер Сталин, в тот же день написала письмо в ЦК. Хотя знала, что Берия оставался у власти, написала обо всем так же, как рассказала на этом допросе. В заключение Валентина Федоровна сказала: «Представьте себе, у меня никогда не исчезала надежда, что рано или поздно тираны за все ответят. Кажется, дожила до этого».
Все, что я узнал из прочитанного протокола допроса Валентины Федоровны Пикиной и из той информации, которую получил от своего помощника Савичева, до глубины души тронуло меня.
Ведь я был в числе тех тысяч комсомольцев, которые на проходящих тогда комсомольских собраниях единодушно выражали одобрение по поводу разоблачения пробравшихся к руководству врагов народа Косарева, Пикиной и других.
Вспомнилось, какое страшное обвинение было предъявлено руководству ЦК комсомола: «пытались оторвать комсомол от партии». Говорилось и о том, что вожаки комсомола двурушничали, принимали решение о борьбе с проникшими в комсомол врагами народа и в то же время покровительствовали им. И только благодаря принципиальной комсомолке Мишаковой их удалось разоблачить.
Вот что означало в те времена полное неведение о действительном, отсутствие возможности защищаться от нелепых обвинений.
Слабым утешением было то, что Валентина Федоровна Пикина осталась жива и что наступает время спросить с тех, кто творил этот беспрецедентный произвол. Досада оставалась. Пока из Сибири возвращались лишь уголовники.
На июльском (1953 г.) Пленуме ЦК КПСС было принято постановление «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берии». Он и его соучастники в преступлениях были арестованы. Преданы гласности факты фальсификации дела на «врачей-убийц», они освобождены из-под стражи, а тысячи отправленных на вечное поселение невиновных людей продолжали оставаться в местах проживания, определенных органами НКВД. В таком положении в апреле 1954 года находилась и Валентина Федоровна Пикина. Помочь ей мы не могли. Лишь в мае 1954 года стали пересматриваться решения на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находившихся в ссылке на поселении.
[1] Так записано со слов Пикиной В. Ф. при допросе 29 апреля 1954 г., а при сличении с протоколом ее допроса в НКВД в 1938 году выяснилось, что Берия конкретно требовал от нее показаний на секретаря Ленинградского обкома ВЛКСМ Уткина и секретаря Ивановского обкома ВЛКСМ Адмиральского.
Викторов Б.А. Без грифа «Секретно»: Записки военного прокурора
http://www.rulit.me/books/bez-grifa-sek ... 951-1.html
