Странник
Следующим произведением-протестом стала картина «Странник», написанная Перовым с бывшего крепостного Христофора Барского. Впервые в русском искусстве художник поднял тему бывших крепостных.
–– Я к вам с великой просьбой, –– обратилась к Перову Вера Николаевна Добролюбова. –– У своих знакомых я видела на дворе старика. Он колол дрова. Ему восемьдесят четыре года; бывший крепостной целого десятка господ, к которым переходил из рук в руки. Теперь же –– свободный человек, то есть брошенный человек, ходит по дворам и отыскивает работы. Я предлагала ему денег, он не берет: «Не пришла еще пора жить Христовым именем». Вы, Василий Григорьевич, вхожи к меценату Щукину, он, говорят, выстроил приют для бедных. Нельзя ли вам попросить о приюте для этого несчастного?
Перов обещал, и на другой день к нему, постучав, вошел старик благородного и даже аристократического вида. Наклоненная несколько набок голова, сосредоточенные и уже потухающие глаза, борода, напоминающая цвет подержанного серебра.
Вместе они отправились к Щукину.
–– А! Господин художник! –– встретил меценат. –– Очень рад! Садитесь, пожалуйста.
–– У меня к вам дело, –– объяснил свой визит Василий Григорьевич. И рассказал о Барском.
Тронутый положением старика, Щукин дал слово непременно поместить его в приют.
–– Впрочем, не знаю, есть ли там теперь свободные места? Если нет, придется подождать недельку-другую.
Дело, казалось, было решено.
Прошло больше месяца. Христофор Барский за неимением места в приюте, помещен в него не был, но ходил туда аккуратно, как было велено, в ожидании благ земных. Наступила зима. Он по-прежнему работал у кого-нибудь на дому: носил воду, отгребал снег или рубил дрова. Кашлял, хрипел, ночуя то в сенях, то в сарае, а за особую милость в кухне. В приют же за это время приняли несколько мещан и даже одного промотавшегося купца.
В феврале Перов снова отправился к Щукину вместе с Барским.
–– А! –– хозяин вперевалку подошел к Барскому. –– Как же ты, любезный, до сего времени не в приюте?
Барский низко поклонился ему и закашлялся. Спустя минуту, тяжело дыша, ответил:
–– Все еще места нет, ваше степенство… До сего времени еще не освободилось ни одного места… Вот какое горе… Не допустите, батюшка, умереть мне на улице, –– и он упал к ногам Щукина.
–– Встань, встань, старик! –– зачастил Щукин. –– Я тебе говорю, встань! Не люблю я, чтобы мне поклонялись. Богу надо поклоняться, а не человеку. Умирать тебе, любезный, рано. Еще мы с тобой поживем на славу! Помещу я тебя в приют, помещу. А когда ты там отдохнешь, соберешься с силами, мы выберем тебе старушку помоложе, сосватаем вас, да и женим! И будете вы жить в удовольствие, не выпуская друг дружку из объятий. Чего доброго, еще и дети пойдут. Не правда ли? –– весело подмигнул Перову.
Перов молчал. Лакей, стоявший возле двери, фыркнул, прикрывая ладонью рот.
–– Ну-с, –– повернулся к старику Щукин, –– сейчас напишу письмо, и будь уверен, что завтра же ты будешь в приюте. Только смотри, любезный, уговор: старух моих не развращать.
Лакей уже бесцеремонно хохотал, а Барский смотрел в пол и беззвучно шевелил губами.
–– Дождитесь письма и прямо отсюда в приют, –– простился художник со стариком. Но тот не шевельнулся; он, по-видимому, не слышал его.
А наутро случилось то, чего Перов никак не ожидал: Барский пришел сказать, что в приют не пойдет.
–– Почему же?..
–– А вот почему, –– старик закинул голову, глядя на художника в упор. –– Мне, сударь, как вам известно, восемьдесят четыре года. Лет семьдесят я гнул спину и претерпевал всякого рода несправедливость и оскорбления. Лет семьдесят честно служил господам и остался на старости нищ и убог, как сами изволите видеть. Встретила меня милосердная барыня Вера Николаевна, сжалилась над моим положением и указала мне путь через вас, государь мой, обратиться к известному господину Щукину. Были мы с вами у него, и вы изволили видеть, что это за благодетель и что за человек. Я его молил о помощи, а он насмехался надо мной. Шел я к нему с любовью и надеждой, а вышел с тоской и отчаянием. С тоской о том, сударь, что не кончилось еще рабство, и, должно быть, никогда не будет ему конца. Семьдесят лет, сударь, издевались надо мною разные господа, я был в их глазах не человеком с разумом и чувством… И что я узрел вчера? Снова нужно вступать в это рабство, видеть и слышать, как издеваются над полумертвым…
Барский полез за пазуху, вынул письмо Щукина и отдал Перову.
–– Возьмите, сударь, возвратите его господину благодетелю.
Он ушел, но Перову все еще слышались его слова. Столько достоинства было в них, столько духовной силы! Этот больной старик предпочел бродяжничество, но не позволил забавляться своей бедой.