Содержание материала

Глава VII
Система управления СССР. 1985–1991

Целый ряд непростых моментов в сфере управления мы уже обсудили, рассказав об организационной войне, но были в этой сфере и объективные недостатки, присущие советской системе самой по себе. Стоит отметить прежде всего, что роль первого человека – Генерального секретаря ЦК КПСС – была явлением, с точки зрения управленческих подходов, исключительным. В мировой истории занятие первого поста в государстве часто предполагало совмещение многих обязанностей, но в СССР по целому ряду обстоятельств это явление было возведено в чрезвычайно большую степень. По нашим представлениям генсек был един как минимум в девяти(!) лицах. Давайте сами подсчитаем, сколько разных постов совмещал человек, занимающий эту строчку в «табели о рангах». Итак, Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза и он же по совместительству:

1. Высшее должностное лицо правящей партии в СССР – первый среди коммунистов в СССР.

2. Высшее должностное лицо (де-факто) в Советском Союзе, именно в этом качестве он воспринимался на международной арене.

3. Первый среди членов Политбюро ЦК КПСС, председательствует на заседаниях Политбюро ЦК КПСС;

4. Глава членов и кандидатов в члены ЦК КПСС, контактирует с ними и дважды в год ведет Пленум ЦК КПСС.

5. На уровне республик надо иметь в виду, что в РСФСР, например, до 1990 г. не было своей коммунистической партии, поэтому Генеральный секретарь являлся главой коммунистов этой республики, на него выходили в случае необходимости более 100 первых секретарей обкомов, крайкомов и окружкомов. Причем Н.С. Хрущев и М.С. Горбачев оформили это и юридически – Н.С. Хрущев занимал пост Председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР, М.С. Горбачев – Председатель Российского бюро ЦК КПСС, генсеку подчинялись 14 первых секретарей ЦК компартий остальных республик.

6. Глава аппарата Центрального Комитета (эти обязанности также частично лежали на втором секретаре ЦК КПСС, ведущем заседания Секретариата ЦК, но генсек имел полное право руководить любым человеком в аппарате ЦК через его голову; стоит также вспомнить, что сама должность, создаваемая в 1922 г., подразумевала, что генсек будет выполнять обязанности координатора аппарата).

7. Как руководитель самой влиятельной партии, как «Старший брат» пользовался самым большим влиянием среди всех стран – членов СЭВ и ОВД, а также других стран входивших в той или иной степени в советский контур управления и влияния в тот или иной период времени: Ангола, Афганистан, Болгария, Венгрия, Вьетнам, Германская Демократическая Республика, Гранада, Камбоджа, Куба, Лаос, Мозамбик, Монголия, Никарагуа, Польша, Румыния, Северная Корея, Сирия, Чехословакия, Йемен, Эфиопия; а также в странах, где были коммунистические и рабочие партии, – тут список поистине безграничен, включая те же Соединенные Штаты.

 8. Совмещал высшие посты в Вооруженных Силах СССР – назывались они то Председатель Совета Обороны, то более откровенно – Верховный Главнокомандующий Вооруженными Силами СССР. Л.И. Брежнев, кроме того, с марта 1980 г. стал Верховным Главнокомандующим Объединенных Вооруженных Сил государств – участников Варшавского Договора [57. С. 11]. Неизвестно, правда, распространилась ли эта должность на его преемников.

9. Как и в государствах традиционного типа, где глава правящей партии имеет право на занятие поста либо председателя парламента, либо главы правительства, генсеки имели право на совмещение таких постов и активно им пользовались – Председателем Совета Народных Комиссаров (с 16 марта 1946 г. – Председателем Совета Министров СССР) был И.В. Сталин, а с 27 марта 1958 г. по 14 октября 1964 г. этот пост занимал Н.С. Хрущев. Председателями Президиума Верховного Совета СССР являлись Л.И. Брежнев, Ю.В. Андропов, К.У. Черненко, М.С. Горбачев.

Налицо была сверхцентрализация высшей партийной, государственной и военной власти в руках одного лица. Генеральный Секретарь ЦК КПСС был чрезмерно загружен. Это приводило к тому, что один человек «в девяти лицах» физически не должен был справиться с объемом работы. Обычно в таких случаях выручает разделение власти и делегирование полномочий, но этого не делалось. (В Китае, например, высшая власть поделена между Председателем КНР, Председателем Центральной комиссии советников Китая, Генеральным Секретарем ЦК КПК, Председателем Центрального Военного Совета, Премьером Государственного административного совета КНР, Председателем Всекитайского Собрания народных представителей (ВСНП), Председателем Президиума ВСНП.) Это совершенно очевидно (и об этом следует помнить, чтобы ясно оперировать понятием «Генеральный секретарь ЦК КПСС») и указывает на определенные сложности в высшем государственном управлении.

Политбюро и Секретариат состояли из некоего непостоянного числа членов и кандидатов в члены Политбюро и Секретарей ЦК КПСС, последние курировали один или несколько отделов аппарата ЦК.

Заседания Политбюро ЦК КПСС, которые проходили по четвергам, не имели строго определенного, жесткого регламента, не имели и требований к соблюдению правил управленческой науки на самом высоком научном уровне. И все это приводило к преобладанию субъективного начала в принятии решений. У людей со стороны это вызывало недоумение, – на Политбюро, где решался тот или иной важный вопрос, стоило только самому влиятельному человеку наложить вето, как вопрос решался в его пользу: «Меня поразили два обстоятельства: дело не в том, что предложение не приняли, такое бывало и раньше, но на заседании не прозвучало никакой аргументации, никаких серьезных доводов, не приняли – и все.

Удивило и то, что М.С. Горбачев, который уже одобрил это предложение на заседании секретариата ЦК, на этот раз промолчал, и секретари ЦК – тоже, хотя еще вчера они приняли это решение и вынесли на заседание Политбюро.

Я впервые почувствовал, какая строгая иерархия в высших эшелонах власти. Каждый должен знать свое место. Если говорит член Политбюро, остальные должны слушать не возражая. В этом я убедился еще не раз. Хотя должен сказать, что некоторые кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК отстаивали свою принципиальную позицию. Так, например, вел себя кандидат в члены Политбюро, первый секретарь ЦК партии Белоруссии П.М. Машеров. Так же держались на многих заседаниях Политбюро В.И. Долгих, М.В. Зимянин, А.И. Лукьянов» [7.01. С. 168–169].

Этот субъективный характер проявлялся и тогда, когда нужно было принимать непопулярные решения. Тогда руководители просто затягивали их принятие, желая уйти от ответственности. Время, когда еще возможны были какие-то спасительные меры, уходило. Часто к этому вопросу возвращались только для того, чтобы констатировать, что время упущено безвозвратно: «…несколько раз докладывал о подготовке реформ цен на заседаниях Политбюро. Само вынесение этих вопросов на обсуждение ПБ вроде бы свидетельствовало о внимании к ним со стороны высшего партийного руководства. А на деле? На деле все сводилось к чисто информационной процедуре. Члены ПБ были людьми опытными, тертыми, открыто свои взгляды по столь острому вопросу предпочитали не высказывать. И вместо обсуждения обычно получались «ликбезовские» диалоги. Мне задавали бесчисленные вопросы, а я отвечал, отвечал, отвечал… Коротенько так, часа на четыре. А решения? А решений – никаких! «Работайте дальше, уточните то и вот это», – таково мнение большинства членов ПБ. В общем, нормальный, типичный цековский стиль обсуждения на высоком уровне, когда подспудная, неизреченная цель состоит в стремлении потопить вопрос» [49. С. 85].

Красноречивому М.С. Горбачеву своими разговорами удалось парализовать деятельность членов Политбюро. Заседания Политбюро он мог затянуть до бесконечности, сообщают, что по поводу известной статьи Н. Андреевой «Не могу поступиться принципами» высшее партруководство заседало два дня, чего не могли себе позволить предшественники. «Я слышал от очевидцев, как проходили заседания Политбюро до прихода к власти М.С. Горбачева, знаю, и не понаслышке, как вел заседания Секретариата ЦК М.А. Суслов. Любой вопрос тогда обсуждался не более пяти – десяти минут.

Рассказывали, что Ю.В. Андропов проводил заседания Политбюро в течение двух-трех часов. Охотно верю, ибо именно так он вел заседания коллегии КГБ СССР.

Совсем по-иному проходили заседания Политбюро при М. Горбачеве: обычно они длились с 11 утра до 8 часов вечера, а то и позже. На них приглашалось множество людей, и каждый норовил выступить. Конечно, нередко решались проблемы, которые требовали серьезного и всестороннего обсуждения, но когда в течение трех часов шла дискуссия о создании Детского фонда, это, откровенно говоря, вызывало недоумение.

А чего стоили бесконечные ожидания в приемной! Вызывают на заседание Политбюро и отрывают от дел министра, маршала, академика, они ждут три-четыре часа, пока их не пригласят в зал, где вопрос подчас занимал не более трех – пяти минут» [7.01. С. 169–170].

Личный секретарь М.С. Горбачева, а потом и начальник его аппарата вспоминает: «Обычно на заседания выносились один-два крупных вопроса, требующих широкого и всестороннего рассмотрения, и ряд мелких, которые часто не обсуждались вообще, а члены Политбюро, ознакомившись с проектами, соглашались их принять.

Зато основные вопросы «мялись» основательно. Инициаторам постановки их давалось время для доклада в зависимости от сложности проблемы, но, как правило, в течение 10–15 минут. После доклада автора проекта М.С. Горбачев предоставлял слово другим заинтересованным сторонам, особенно тем, кто имел замечания и возражения. Иногда подобные вопросы обсуждались 3–5 часов. Но это было скорее недостатком, чем достоинством. Если до М.С. Горбачева заседания Политбюро завершались за 30–40 минут, то в последние годы они длились по 10 часов. Михаил Сергеевич с гордостью говорил, что теперь мы работаем по-настоящему. Но люди уставали, работоспособность снижалась, и дело не продвигалось.

Я не понимал подлинных причин многочасового сидения, как не понимали этого и некоторые члены Политбюро. Если вопрос подготовлен, его надо принять, если нет, поручить доработать. Но тут дело шло на измор…» [7. С. 212–213].

Остальные высшие руководители, пришедшие в последнее время, были ничуть не лучше М.С. Горбачева, таким же, например, был В.А. Ивашко, его «правая рука» по партии, о котором пишут, как о человеке невероятного самомнения, способном часами балагурить на псевдоукраинский манер в самой неподходящей для этого обстановке [7.02. С. 5].

И все-таки, возвращаясь к нашей основной теме, надо сказать, что вся суть и социализма в ХХ веке, и самой Советской России была не столько в тех заоблачных провозглашавшихся целях, сколько в самой сиюминутной повседневной жизни, пульс которой можно было прочувствовать ежедневно. В отсутствии безработицы, в стремительных достижениях, в штурме космоса, в характере Русского Труда и Интеллекта, в том, что и как делалось, а не что говорилось: «Необходимо точно знать, в чем именно заключалась коммунистическая социальная организация <…> советского общества. Знать научно, объективно <…>

  Основу советского общества составляли организация системы власти и управления (а не экономика!) и ее положение в социальной организации общества в целом» [24. С. 3].

При этом интеллектуальные возможности управленцев с годами приобрели существенный изъян. Если И.В. Сталин постоянно занимался управлением системой в сложной динамической среде, что подразумевает негативные внутренние и внешние воздействия, то его последователи, находясь в сходных условиях, делали вид, что внешняя среда не так уж и агрессивна, сдавая на деле одну позицию на мировой арене за другой, пока не пришло время сдать и самую последнюю. Управленцы 1950х – первой половины 1980х гг. утратили опыт работы в изменяющейся, динамической среде. Правда, некоторое беспокойство вносили конкуренты в борьбе за руководящее кресло, что, как мы понимаем, являлось во многом только субъективным фактором, ну и… погодные условия, «подводили смежники» и проч. Но все это не сравнимо с теми жесточайшими воздействиями, что проявились при перестроечных процессах.

При этом напомним, что партийный аппарат имел как бы стержневой характер (окончательно сформированный еще Сталиным) как в центре, так и на местах, он был фундаментом субъектов управления, однако по отношению к вышестоящим органам он уже становился объектом. Это уже была собственно не партия, а в известной степени легальная подсистема управления: «КПСС давно уже не была партией в том смысле, в котором употребляют это понятие европейцы. У них можно эти партии распускать, создавать, снова распускать. Государство это мало волнует. У нас же, при наших просторах и обилии национальных проблем, исторически сложилось иначе: КПСС стала самой главной несущей политической конструкцией всего огромного государственного здания. Значит, любые манипуляции с партией должны были бы непременно сказаться, так или иначе, на состоянии всего государства. А разрушение КПСС должно было бы иметь своим неизбежным следствием разрушение государства. Догадывались ли об этом Горбачев, Яковлев и вся их братия, когда <…> крушили изнутри КПСС? Они не догадывались. Они точно знали» [39. № 49. С. 5].

В начале «перестройки», когда предстояло только еще перевести систему управления в неустойчивое состояние, руководство страны только предпринимало первые шаги в направлении с неизвестным результатом. «Подходящим примером может послужить здесь печальная судьба «прорыва» в области машиностроения, инициированного в 1985 г. с большой помпой Горбачевым и премьером его правительства Рыжковым. Под это начинание выпустили тогда гору совместных грозных постановлений ЦК и Совмина. Выделили более 60 миллиардов рублей капитальных вложений, ради чего обескровили в финансовом отношении другие отрасли народного хозяйства. А закончилось все полным пшиком. Грубо порушили машиностроительные министерства, загубили систему управления отраслью, вогнали безвозвратно в гроб более 10 миллиардов рублей. Потом все бросили, как наигравшиеся малые дети, и поспешили к новым затеям» [39. № 49. С. 5]. То же произошло и с агропромышленным комплексом.

В процессе подготовки этой книги мне в руки попали материалы одной статьи, заказанной, как мне стало известно, газетой «Совершенно секретно», но по непонятным причинам отказавшейся ее печатать. Я счел необходимым, с любезного разрешения автора, Недошилина Юрия Николаевича, представить часть ее вниманию читателей. Статья проливает свет на довольно-таки ключевой момент выбора дальнейшего пути советским государством и на обстоятельства принятия окончательного решения советским руководством.

«Первое, в чем нас пытаются уверить господа так называемые демократы из «ДемРоссии», – которые по существу в основном своем ядре демократами никогда и не были, а являются, я бы сказал, демофашистами (общая с фашистами массовая социальная база мелких лавочников и общий хозяин – крупный финансовый капитал), – это то, что альтернативы реформам перехода к рыночной экономике либерального типа не было и нет. Так ли это?

Обратимся к документам. Откроем книгу академика Л.И. Абалкина «Неиспользованный шанс». Страницы 120–125 являются ключевыми для понимания произошедшего в 1990 г.

«Первый заместитель председателя Госплана Л. Вид, проанализировав ситуацию в СССР, подготовил специальную аналитическую записку для Правительства… Он пришел к выводу, что страна живет совсем по другим законам и правилам, чем те, которые отражены в наших планах… Планы, которые десятками лет определяли динамику экономических процессов в стране, уже утратили свою директивную силу. Надо было считаться с фактами, делать выводы. Началась целая серия обсуждений, консультаций в довольно узком кругу. Участниками встреч были: Председатель Госплана СССР, Ю. Маслюков, его заместители, Л. Вид, В. Грибов, я и мои ближайшие сотрудники, П. Кацура, Г. Явлинский и Е. Ясин».

И как думаешь, дорогой читатель, что сделала вся эта теплая компания во главе с академиком Л.И. Абалкиным? Может быть, она выяснила, ПОЧЕМУ«планы, которые десятки лет определяли динамику экономических процессов в стране, уже (?) утратили свою директивную силу»? И как эти, с позволения сказать, товарищи (чьи?) попытались восстановить директивную силу планов, решений Верховного Совета, которые должны были иметь силу закона? Да ничего подобного! Совсем наоборот.

Читаем дальше – «…шли долгие и острые споры… Признав критическое состояние экономики и неизбежность (если не будут приняты решительные меры) его ухудшения, мы пришли к выводу, что есть только два варианта дальнейшего развития. Первый из них, который мы окрестили как «вариант отката», был связан с попыткой реанимировать административную систему (она уже не действовала во 2й половине 1920х гг., была выведена из строя. –  Ю.Н .), вернуться к 1986 г. (мы ясно понимали, что откат не остановится на этой дате, а будет продолжаться вплоть до состояния 1937 года). Второй вариант предполагал последовательную реализацию экономической реформы, решительное продвижение к рынку». (См.: Абалкин Л. Неиспользованный шанс. Полтора года в правительстве. М.: Политиздат, 1991.)

Что следует из приведенных фактов? Во-первых, это то, что было два реальных возможных пути развития экономики. Первый – опробованный и десятилетиями осуществлявшийся путь планового развития и построения социалистического общества (пусть и не без ошибок) и путь второй – путь так называемого рыночного развития, с производством отнюдь не социалистических общественных отношений. Однако для «теплой компании», перечисленной Л.И. Абалкиным, такая «мелочь» не имела значения. Их позицию определяла фраза, взятая Л.И. Абалкиным в скобки в приведенной выше цитате – боязнь личной ответственности за спад производства, за содеянное экономической братией толкнуло их на заведомо ложный путь развития – фактически, как оказалось, на организацию развала экономики страны. А дальше события развивались по приведенным (с. 122–123 цитируемой работы) Л.И. Абалкиным данным так: «17 февраля 1990 г. за подписью Ю. Маслюкова и Л. Абалкина председателю СМ СССР Н.И. Рыжкову подается докладная записка, в которой излагается следующее:

•  первое – говорится о двух возможных вариантах развития экономики. При этом без обоснования утверждается, что первый вариант «вряд ли будет поддержан Верховным Советом и общественным движением», и через два абзаца двурушнически предлагается принять другой вариант – программу рыночных экономических реформ «одним ударом» (без обсуждения Верховным Советом) – «решением правительства или декретом Президента» (заметим, что поста Президента еще не было);

•  второе – предлагается «ускоренное осуществление радикальной экономической реформы», что требовало, по мнению авторов записки, «сильной власти, либо в форме дополнительных полномочий правительства СССР, либо в форме президентского правления»;

•  третье – указывается на неизбежность социальной напряженности, инфляции, безработицы, необходимость специальных административных мер и полномочий, запрещение забастовок, приостановка выборности руководителей предприятий (т.е. введение скрытого чрезвычайного положения);

•  четвертое – требуется идеологическая обработка населения средствами массовой информации и привлечение «общественных сил» – по всей видимости так называемых демороссов;

  •  пятое – требуется осуществление «политического выбора». (См.: Абалкин Л. Неиспользованный шанс. Полтора года в правительстве. М.: Политиздат, 1991.)

К «записке» были приложены два варианта развития и если второй вариант опубликован и осуществляется сейчас (в тех или иных формах), то первый вариант развития, озаглавленный «О предполагаемых мерах по нормализации положения в экономике», как возможный альтернативный вариант широкой общественности не известен, его существование замалчивается средствами массовой информации и всей «демократической» братией. Таким образом, утверждение об отсутствии альтернативного варианта развития является заведомой ложью. Кстати, основной этап реформ (см. указанную «записку») был намечен именно на 1990 г. Так что все шло строго по плану (по чьему?).

Что же произошло дальше? Не прошло и месяца после передачи «записки», как «коммунист», член Политбюро ЦК КПСС Н.И. Рыжков со товарищи делают «политический выбор». В начале марта принимается решение о введении поста Президента СССР, и процесс по развалу страны «пошел». Через полтора года Николай Иванович опубликовал книгу под хлестким названием «Перестройка: история предательств», однако описанный Л.И. Абалкиным эпизод в книге Н.И. Рыжкова отражения не нашел – может быть, по «малой значимости» принятого им решения об уничтожении материальной основы социалистических общественных отношений в нашем обществе, а может быть и потому, что у него лично не хватило духу признаться в совершенном» (конец цит. рукописи).

М.С. Горбачеву удавалось, как уже говорилось, еще более усложнить ситуацию в управлении тем, что он создавал половинчатость в принятии решений, как бы оставлял их в подвешенном состоянии, позволял трактовать их и так, и этак. Так, в управлении страной исследователи отмечают как явные ошибки, заложенные еще предшественниками, так и новые явления, организованные уже явно со злым умыслом: «Мы начали замечать тревожную тенденцию потери интереса со стороны политических руководителей к работе разведки. Меньше стало политических заданий, совсем прекратилась обратная связь» [40. С. 265].

Теневое управление усиливало свои позиции. Любопытно описывает нравы Кремля главный редактор «Военно-исторического журнала» генерал-майор В.И. Филатов: «Мне доводилось бывать в кабинете у Фалина (секретаря ЦК КПСС. –  А.Ш .). И всякий раз там находился Яковлев. Приходилось пережидать. Я не знаю, о чем там были разговоры, но что Яковлев без Фалина шагу не ступал – это факт. Иногда я видел, как Яковлев вылетал из кабинета Фалина, будто побывав «на ковре», как после взбучки начальника. Несколько раз, находясь в кабинете Фалина, мне доводилось слышать, как он разговаривал по телефону с Генсеком Горбачевым: могу только засвидетельствовать, что ведущим всегда был Фалин. Удивительно? Согласен» [7.03. С. 301–302]. Кто же такой В.М. Фалин? Фактический руководитель СССР?..

Столь непропорциональное управление все же было заметно «снизу», и это вызывало законные вопросы: «Члены ЦК, секретари обкомов и крайкомов КПСС, встречаясь с секретарями ЦК, работниками аппарата ЦК, все чаще высказывали свое недоумение.

– Что у вас происходит? – вопрошали они. – Почему аппарат перестал действовать? Мы потеряли связь с центром. Горбачев избегает встреч с нами, уходит от ответов о будущем партии, а главное – не решает вопросы, которые ставит жизнь» [7. С. 406]. Та часть аппарата, которая была вне влияния, направленного на разрушение, еще как-то пыталась противодействовать курсу Горбачева и иногда действительно как-то пыталась залатать прорехи, но было уже слишком поздно, и потому их усилия не могли быть адекватными. Изменяющаяся в неблагоприятную сторону комбинация связей привела к попытке дать адекватный ответ. Однако изменения, которые могли бы быть приемлемыми при других обстоятельствах, на этот раз не дали толкового результата. Между принятием постановлений, пусть и глубоко правильных по сути и очень своевременных, и их реальным осуществлением лежала пропасть. Заключалась она в том, что за неисполнение, даже умышленное, никто не наказывал. Раньше за то, что решение было не выполнено – даже по объективным обстоятельствам – могли наказать и очень сурово: до 1956 г. отнимали жизнь, в последующие годы только партбилет, но тоже навсегда, что было равносильно концу карьеры и личной реализации. Теперь не могли придумать даже меру наказания. «Партбилет на стол? – Пожалуйста, я и сам думал, да вы мне помогли…»

Когда на конституционном уровне было провозглашено, что вся власть в стране принадлежит Съезду народных депутатов СССР, то с юридической точки зрения это может где-то и правильно, но с точки зрения управления звучит весьма абсурдно. Съезд, ведомый опытнейшим манипулятором А.И. Лукьяновым, больше занимался то историческими исследованиями (Дополнительные протоколы), то сведением счетов (кто чем занимался в годы застоя), то установлением льгот для себя.

Конечно же, ситуация 1985 г. изначально была удручающей, но это просто ничто по сравнению с теми вопросами, чаще всего доведенными до состояния порочного круга, и невыполненными задачами к концу 1991 г. На все это М.С. Горбачев как-то перед тележурналистами двусмысленно выразился в марте 1991 г.: «Чем сложнее ситуация, тем интереснее мне работать». Молодец!