Александр ИВУШКИН
О РУБЛЕ И ЛИРЕ
Поэзию считают нерентабельной?!.
Какая чушь!.. Как можно, господа?..
Она ж покруче всякой связи кабельной:
сквозь времена идет к нам и — всегда.
Известно, что при жизни был убыточен
в России гений Пушкина А. С,
хоть слог его уже тогда был выточен,
как изумруд, сияя до небес.
Как оценить,
каким мерилом вымерить,
труд гения, смотрящего вперед?
Его строку уже рублем не вымарать,
так глубоко ушедшую в народ.
Теперь его — хоть золотом одаривай! —
ему живые деньги не нужны.
Он сам давно кормушкой государевой
стал у богатой и большой страны.
МЫ - САМИ С УСАМИ
Пишу все больше о былом.
О том, что вновь не возродится.
Русь, как подстреленная птица,
кровоточащим бьет крылом.
Ей вновь пытаются вживить
реформы чуждого устройства.
Но Русь свои имеет свойства —
чужим умом не хочет жить.
Не хочет под диктат извне
жить и потворствовать указке...
Как дева красная из сказки,
она как будто в долгом сне.
Бессильны лорд или визирь,
заморским снадобьем балуем.
Ведь только русский богатырь
ее разбудит поцелуем.
Пусть всяк желает нас судить,
держащий совесть на обмане,
но с фигой, спрятанной в кармане,
к нам нету прока приходить.
* * *
Мы еще себя надеждой тешим,
речь родную, как родник, храня.
Любим домовых, внимаем лешим,
в русскую загадочность маня.
Мы еще в свою Россию верим —
в ту свою, которая была!
И другим аршином правду мерим —
с флагом без двуглавого орла...
Мы с тобой из золотого века,
где ценили верной дружбы знак,
где еще любили человека
не за деньги, а за просто так!
Мы с тобой безбожно устарели,
но, наверно, этим и горды,
что — умеем слышать птичьи трели
и не прочим недругам беды!..
ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ
Что могу рассказать
о родимой деревне,
где уклад прежней жизни
растаял, как дым?.
Там грачи вечерами
качают деревья
и буянят ветра
по задворкам пустым.
На подворьях не слышно
буренок мычанья,
не разбудит на зорьке
сигнал петуха.
Там хранится обет
векового молчанья
и дорога пылит
в двух шагах от греха.
И как будто притихли
в лугах коростели,
и скучают покосы
по звону косы,
и никто не просушит
на пряслах постели,
и не видит никто
предрассветной красы..
Увели от меня
и меня не спросили —
край любви неизбывной
во веки веков.
Но — без русской деревни
не будет России,
помутнеет водица
ее родников.
ВОСКРЕСЕНЬЕ
Вновь на деревню
дачники наехали:
попить, поколобродить да поспать!
И вдруг мои соседи — не для смеха ли?
наследный клин свой начали копать.
Пластают землю
ржавыми лопатами,
по пояс для загара оголясь.
И я гляжу за шумными ребятами,
на неумелость ихнюю не злясь.
Пускай потеют.
Может, польза вызреет
по осени, к исходу сентября.
А, может, и любовь к землице вызнают
ничто в трудах не пропадает зря.
РУСЬ НОВАЯ
Там — не твое!
И тут — не трожь!
Туда — нельзя!
И здесь — закрыто!..
Россия стала, как корыто
для хищных и надменных рож.
Земля и недра, водь и лес,
товаром ставши недешевым,
теперь доступны только «новым»,
у коих в «праведниках» — бес!
Куда ни кинь — кругом запрет!
В России новой и безбожной
теперь и жить едва ли можно —
коль честен, так себе во вред...
В своей родимой стороне
живем бесправно и уныло:
землица — даже под могилу! —
и та, как нефть, растет в цене.
Виктор ХОРОЛЬСКИЙ
НАЦИОНАЛИСТ
Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ.
Н.В. Гоголь
Русь-тройка, стой!
Несешься ты в обрыв,
а простакам всё сны благие снятся,
когда народы, распри позабыв,
в великую семью объединятся.
И те объединяются, и те —
из битого стекла нам делать клизму,
а нас зовут к какому-то интер
уступчивому национализму.
Мечты врагов Руси почти сбылись.
Русак! Ты чуешь на себе оковы?
Я поневоле националист
и ничего не вижу в том плохого.
Пускай приходит в русский дом любой.
Считать себя захватчиками бросьте.
И будут мир, согласие, любовь,
лишь помните,
что вы в России — гости.
Угаснут быстро злоба, распри, месть,
и зарастут бурьяном все траншеи.
Гостеприимны мы,
не надо только лезть хозяевам в квартире их
на шеи.
ГУМАНИТАРНАЯ ПОМОЩЬ
Подвал без окон.
Вот «уют»!
Я в магазине странном.
Здесь по дешевке продают
одежу ветеранам.
Имеет кое-кто навар.
Трусы, халаты, брюки...
Тут отпускается товар на вес,
а не на штуки.
Смотрю вокруг по сторонам.
Нельзя ударить хлеще:
Берлин прислал на бедность нам
поношенные вещи.
Представьте,
как усы крутил
с высокомерьем прусским
чиновник,
что дарил утиль нам,
победившим русским.
Прислав потертое драньё,
в иезуитском стиле
за поражение свое
нам немцы отомстили.
Унизили в моем лице Россию.
Что творится?
Чтоб я,
я, русский офицер,
носил обноски фрица!
МЫ - РУССКИЕ
На просторах березовых ситцев
иссякают живые ключи.
В разноликой толкучке российцев
русский русского
отличи!
Да, как видно, ты прав был, княже.
Хоть мы те же, что в той глуби
наши предки, кричу всем я же: —
Русский русского
возлюби! —
Ныне в доме своем мы гости,
нас теснят, мы сдаем рубежи.
В шовинизме винить нас бросьте!
Русский русского
поддержи!
Да сплотимся в кругу монолитном!
Порознь легче врагам нас бить.
Брат по крови!
Ну что делить нам?
Русский русского
не обидь!
Между нами враждебность сеют,
мнят нас лбами столкнуть в пути.
Вспрянем дружно громадой всею!
Русский русского
защити!
Иван ТЕРТЫЧНЫИ
* * *
Всего-то нам со дня рождения
Дано с лихвой:
И бедствия, и утеснения.
И вечный бой.
С немалой щедростью отпущено
Душе стократ:
Родство с полями, речкой, пущею,
Любовь и лад.
И сызмальства нам неурочное
Дано навек:
Большое небо полуночное
И лунный снег.
ВОРЧАНИЕ ИВАНА МАТВЕЕВИЧА
— Страна-то большая, да мало большого народа.
Вокруг недомерки. Повымерла, что ли, порода?
Ни лиц яркоглазых, ни гордой, красивой походки.
Какие-то хмурые дядьки и хмурые тетки.
А где же гвардейцы? А бойкие крепкие девки?..
Отборного нету зерна. Шелуха да обсевки.
Я больше скажу... Я тютюкать, ты знаешь, не буду.
Забыл, как молились, считай, как один, на иуду?
Себя позабыли — забыли и Господа Бога.
И хочешь, чтоб добрая нам приоткрылась дорога?
Иди, правдолюбец, вдохни на крыльце кислорода...
Страна-то большая. Да мало большого народа.
* * *
С. М.
Оттуда,
Где пахнет простором и снегом,
Где птичьи звенят голоса,
Приходишь домой человек человеком,
Наполненный светом, щебечущим эхом,
И верящий вновь в чудеса.
О сколько их было за далью холмистой
Для слуха и юных очей!
Набеги поземки... Рождение листьев...
Сияние полдня... Бурление свистов...
Дыханье огромных ночей...
Цветенье любви, и надежд, и мечтаний...
О сколько... о сколько всего!
Приходишь домой — и на телеэкране
Ты видишь окно и кусточек герани,
А там, за окном, и себя самого.
* * *
На январском берегу
тихо-тихо, ни гугу.
И куда ни глянешь — сплошь
белизны немая дрожь.
И такая красота,
и такая пустота, —
что дрожит живое слово
у безмолвного куста.
* * *
Зима закончилась вчера.
Такие вот дела.
Пора, в поля идти пора
На запахи тепла
И на трезвон небесных птах,
И на призыв воды.
Какая даль! Какой размах
Светлейшей высоты!
И вспоминаются слова,
Забытые зимой:
Скворец, черемуха, трава,
Пчела, ополье, зной...
* * *
Оглянувшись окрест, понимаешь: весна неминуча.
Оседают сугробы, слабеют тяжелые льды...
Разыграется солнце, поднимется шумная буча
У грачей и в потоках беспутной кружащей воды...
Ну а дальше... А дальше пойдет и пойдет по порядку
Череда происшествий, затей и отрад:
Невеликий росток освежит перепревшую грядку,
Затрепещет скворец, затуманится к вечеру сад...
И какие там пальмы!.. Какое блистание юга!..
Ты овеян предчувствием долгого чуда — весны!
...Затуманился сад — запылила последняя вьюга,
А блескучие звезды, однако, мерцают, видны.
Анна ПАВЛОВСКАЯ
СОВА
Как лопается в лампочке вольфрам
И в трещину простреливает воздух,
Погасшей просыпаюсь по утрам,
И выдыхаю вакуум бесслезный.
Все тот же день стоит в моем окне,
Как будто нарисован на стене.
Я там, во сне, иду судьбой другою,
И если я теряю там, во сне,
То наяву мне тоже нет покоя.
Закрыта в конуре со всех сторон,
Живет душа, закручена в патрон,
Как лампочка, и выдает свеченье
Особое ее предназначенье.
Войди теперь в игольное ушко,
Срасти теперь вольфрамовые нити,
Чтоб, как цыпленок, обрасти пушком
Сиянья восстановленных событий.
За окнами изменится картина
Дождь хлынет, и затикает «Бриге».
Как паутину, разомкну гардины,
Увижу — мир висит на волоске.
Да нет же — это просто пуповина.
Под зонтиками, струйками обвиты,
Колышутся в прозрачной скорлупе,
Как эмбрионы, ото всех закрыты, —
В дожде, в заботах, сами по себе.
Домой спешат, канавы обходя,
Ютятся под навесом безысходно.
Глухое одиночество дождя.
Нечаянное братство непогоды.
Пока я днем отчаянно живу,
И ночью током в проводах плыву,
И там, и тут барахтаясь в болоте,
Событье, заключенное в сову,
Скользит в бесшумном тающем полете;
И, наставляя круглые глаза
За тысячи и сотни километров,
Следит за мной, оставшейся без света,
И оглашает хохотом леса.
Я не любитель мистики, но я
Подозреваю сущее бок о бок.
С чем завтра зарифмует жизнь тебя,
Как эти спички в «Берегах» Набоков.
И скоро ли узнаю я, к чему
Мне рифмовать огромную сову,
Что поселилась на пустынной даче.
Соседи сообщили чуть не плача —
Хохочет и беснуется в дому.
И вообще, что это может значить?
Они снаружи всматривались в дом —
Чтобы узреть нарушивших владенья,
Но увидали крылья за окном
И круглых глаз колючее свеченье.
Я принимала птицу за гонца,
Я думала, что это дух отца,
Какой-то знак, мне переданный свыше.
Я видела, как птица на ловца
Бросается из потаенной ниши.
Ее сквозь мешковину обхватив,
Что я тогда в руках своих почую?
Или она, предплечья закогтив,
Перенесет меня в страну ночную?
Так долго я стояла на крыльце
С одервеневшей маской на лице,
Ключи из рук дрожащих выпадали,
Как будто эту дверь заколдовали.
Я многое хочу тебе сказать,
Хоть многое немыслимо понять —
Такие происходят измененья,
Так быстро наступает запустенье,
Да что сказать — хочу тебя обнять,
Да что обнять — увидеть на мгновенье.
Но я в окно боялась посмотреть,
Как в страшном сне бывало, что из дома
Прильнет к стеклу любимое лицо
С улыбкой равнодушно-незнакомой.
В конце концов совпал с ключом замок,
И, дрогнув, я шагнула за порог,
И мертвая сова у ног лежала,
Закрыв глаза крылом, как одеялом.
Хоть на двери суровые засовы,
Крепки ворота и высок забор,
Здесь ночью жутко — бор шумит сосновый,
И слышен переклик ночных сестер,
И треск любой звучит как заговор.
Поэтому с решетками литыми,
С лепными изразцами именными
В гостиной установлен был камин.
Мы подолгу сидели перед ним,
Когда ломился криками глухими
Сосновый бор за окнами ночными.
Густые белорусские леса!
С обманною травою заболотья!
Мы шли, заткнув ножи за пояса
На белые грибы, и те места
Не в памяти моей уже, а в плоти.
Как клекот аиста и береста,
И папины рассказы об охоте.
Он мерил на аптекарских весах
Дробинки, порох.
На моих глазах
Пустые гильзы превращал в патроны
И закрывал ружье в футляр граненый.
Еще был нож — оленьего копытца,
С изящной рукояткой, и глубоким,
Как позвоночник гибким кровостеком;
Был перочинный — менее мизинца —
С янтарной инкрустацией зверинца,
«Бриге» с орлом, охотничий бинокль.
Не все, не все, еще вещей немало
Живых и необычных открывала
В шуфлядках и в шкатулках потайных.
В обложке «Сталин» — полный свод молитв.
Коробка слайдов, снятых у Байкала,
Северомуйск. Мы с мамой. Мы без мамы.
Тайга. Багульник...
Папы нет на них.
Он приносил дородных глухарей
С багровыми сердитыми бровями,
Пятнистых куропаток, селезней
Выкладывал на стол между ветвей
Малины с отягченными кистями,
С разломанными шляпками груздей
И скомканных лисичек с пауками.
Над мертвой птицей в доме опустелом
Я просидела долго. Вечерело.
Я вспомнила все наши вечера:
С учебником сидела там сестра,
Здесь мама на плите оладьи грела,
И звук шагов отцовских со двора.
Сергей ЩЕРБАКОВ
* * *
Я сплю под иконами в бабкином доме,
Закаты встречаю парным молоком,
И долго валяюсь на теплой соломе
Почти что в обнимку с веселым телком.
А старая бабка проснется с рассветом,
Корову подоит и вымоет пол
И, словно в подарок от щедрого лета,
Две чашки клубники поставит на стол.
Нарвет для салата хрустящего луку,
И, стол приготовив, — не съесть и троим,
Расхваливать станет любимого внука
Шумливым и добрым соседкам своим.
Родных да любимых мы судим нестрого:
Мол, ростом удался, умом не дурак.
Одно только плохо — не верует в Бога,
Да что с ним поделаешь — ладно и так...
Вздохнет тяжело: «Не видать ему рая»,
Поправит привычно часы на стене,
И молится Богу, и верит, родная,
Что вымолить сможет прощение мне.
УНЖА
Плыли тяжелые бревна.
Плыли вразброд и недружно.
Плыли так медленно, словно
Все это было не нужно.
Нехотя лезли на мели,
Неторопливо тонули
Бывшие сосны да ели
С тихой мечтой об июле.
Плыли привычным укором,
Летом и осенью плыли
Вдоль берегов, по которым
Бревна такие же гнили.
На лесосеках с лихвою
План выполняли бригады.
Им за плывущую «хвою»
В клубе вручали награды.
Что-то душевное пели
Парни на местной эстраде.
Мы в ресторане сидели,
Ели треску в маринаде.
Там на подвешенном блюде
Глупо намазана стерлядь.
Все мы — хорошие люди.
Что нам, хорошие, делать
С этим загубленным бором,
Брошенным в Унжу навеки,
С нашим привычным позором:
Портить красивые реки.
г. Москва
Валентин СУХОВСКИЙ
ОСЕНЬ В ОТЧЕЙ СТОРОНЕ
Еще не срок... Колючие снега
Не сыплются из глуби поднебесья
Над сиротливо зябнущим безлесьем.
Печально деревенское поместье,
Садами уходящее в луга.
Еще живые трепетны листы —
Не все сдались звенящей позолоте...
Я журавлей не слышал на болоте,
Но сердце ждет — они уже на взлете!
Кипрей, как снег, посеребрил кусты.
Не стекленеет росами туман —
По травам поздним сизоватый иней.
Последний рыжик, на изломе синий,
Я отыскал в поскотине пустынной
И, проводив гусиный караван,
Сорвал бруснику — теплинку зари,
И хрусткий мох, чтоб после в междурамье,
Когда хлопочет возле печки мама,
Брусника тлела зимними утрами,
Как за окном на ветках снегири.
Еще в лесок вчеканено жнивье,
Но холм оделся в черный бархат зяби.
Рокочет трактор. Старый тракт ухабист...
Среди дорожной слякоти да хляби
Сереет на заборах воронье.
Ручей студеный под горою чист,
Еще не скован стрежень у протоки
И лист не облетел с берез высоких.
Порой зима покажется далекой,
Но скоротечен день и вечер мглист.
г. Москва
Виталий СЕРКОВ
* * *
Птичка чирикнула где-то в кустах,
То ли от радости, то ли от страха, —
Звук восхищенья застыл на устах,
И на спине шевельнулась рубаха.
Что и за невидаль — птичка в кустах?!
...Все же застыли слова на устах.
Чаша луны в тишине растворилась,
Словно и не было в небе луны,
Крыша под инеем засеребрилась,
И поседели под ним валуны.
Что и за невидаль — чаша луны?!
...Да заиграли слова-шалуны.
Зябко утрами ноябрьскими стало.
«Скоро ведь нечего будет клевать
Местным пичугам, — подумал устало,
-Вряд ли им хочется околевать...»
Что и за невидаль — холодно стало?!
Что и за невидаль — солнышко встало,
Кот заурчал и уютно и мило.
...А под лопаткою вдруг защемило.
* * *
А. Каберову
Устану от мыслей, прощать разучусь,
А душу заездят обиды —
Проселками памяти в юность умчусь,
Где грезы еще не разбиты;
Где печь да полати, а рядом безмен —
Весов незатейливый предок,
И дни не отравлены ядом измен,
И смех беззаботный не редок;
Где в старом овине стоят жернова,
А в горнице прялка с куделью,
И мысль о бессмертии так же нова,
Как детская тяга к безделью;
Где выгон истоптан стадами коров,
Где светлые мысли теснятся,
Где кажется тесным родительский кров
И рифмы ночами не снятся.
Пусть вечно там росы звенят поутру,
Земле помогая вращаться,
И я от обид и тоски не умру —
Мне будет куда возвращаться.
г. Сочи
Александр ОЛИН
* * *
Русь. Березы. Облака. Журавлиные страданья.
Здесь грядущие века, Здесь и древности преданья.
Всё смешалось, приросло: Лик пресветлый, злое рыло,
Херувимово крыло Плечи демона прикрыло...
Перепутаны пути. За туманами — болота.
Ни проехать, ни пройти... Ждет судьба за поворотом.
Потеряла берега И течет по бездорожью
Жизни терпкая река: Слово лжи и Слово Божье.
«Авель Каина убил...», «Серебра не брал Иуда...»
Я давно на всё забил. Я давно ушел отсюда —
В Русь, в березы, в облака, В журавлиные страданья,
Где грядущие века, И минувшего преданья...
Не один сожжен кумир. И летит планета криво...
Вот и вызрел новый мир В чреве ядерного взрыва.
В берега войдет река. На века минует лихо.
На планете — тихо-тихо: Русь, березы, облака...
пос. Болонь Рязанской обл.
Антонина СПИРИДОНОВА
ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ЗИМА
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе.
А. С. Пушкин
На Крещенье нет морозов,
Над Москвой грохочут грозы.
Говорят — так было встарь...
Но январь, а снег не выпал!
Зацвести грозится липа,
Отвергая календарь.
А в лесах ежи проснулись,
За грибами потянулись
Грибники под Новый год.
Ну, какие тут морозы!
Пахнет в воздухе мимозой
И вовсю трава растет.
Над Атлантикой циклоны
Все нарушили законы,
Штормовая кутерьма...
Правит нами время года
С очень странною погодой —
Земляничная зима.
г. Москва
Лидия ПАЛАМАРЧУК
* * *
Лишь только небо зеленеет,
Она, болезная, встает.
С привычной ношею своею —
Хромая — к кладбищу идет.
С утра кипит мирское дело.
Здесь у кладбищенских ворот
Она развешивает смело
Венки могильные... И ждет.
Давно ее подметки стерты —
Не обновить сапог худых...
Сидит и выжидает мертвых,
Чтоб дома накормить... живых.
Московская область
Павел КОСЯКОВ
ПОКАЯНИЕ
И даль вольна, и счастье кротко,
И купола в реке чисты.
Скользит задумчивая лодка
Сквозь отраженные кресты.
Легка печаль, пусты тревоги,
Прозрачны думы, ясен взгляд.
Как будто берегом отлогим
Безмолвно ангелы летят.
И все пути исповедимы,
И дух Руси неистребим,
Пока кружатся серафимы
Над покаянием моим.
ТОЧКА ОТРЫВА
Ни силком, ни в охотку
Не уеду. Не жди.
Я по самую глотку
Врос в грибные дожди,
В потемневшее поле,
В сиротеющий лес —
По неведомой воле
Молчаливых небес —
В эту глину обрыва,
Клена ржавую медь —
С этой точки отрыва
Мне уже не взлететь.
Остаюсь, проседая
Вместе с прелью крыльца
В эту землю —
до края,
До глубин,
до конца.
г. Москва
Николай БАКУШИН
* * *
Я люблю, как на закате солнца,
Тени изб ложатся на дорогу,
И со дна глубокого колодца,
Льется ночь в селенье понемногу.
Вот она стекает по оврагам,
По буграм, потом скрывает крыши,
Тени с неподдельною отвагой,
Исчезают. Ночь все выше, выше.
Вот она уже над дальним лесом,
Замерла, своей добившись цели,
По ее команде, как известно,
Тишина плывет из каждой щели.
Месяц ясный в небе над деревней,
Словно в церкви пред иконой свечка,
Да сверчки по их привычке древней,
Скрип да скрип у каждого за печкой.
* * *
Ax цветочки-одуванчики
Жизни ваши коротки.
Восемь дней вы девки-мальчики,
На девятый — старики.
Я и вы как будто сродники,
Не страшит о нас молва.
Все казалось, что молоденький,
Глядь — седая голова.
Улетят пушинки с семенем
Род цветочный продолжать,
И мои сыны со временем
Станут бате подражать.
У МОРЯ
Наседая волне на плечи,
Мчится следом еще волна.
Берег к морю бежит навстречу,
Зацепившись за гальку дна.
Шум прибоя тревожит душу,
Ветер студит лицо и грудь,
И на шум, как на зов пастуший,
Волн барашки шурша бегут.
* * *
Ветер волнами море листает,
Словно глянцевый новый журнал.
И страницы в песке пропадают,
Те, которые он прочитал.
Нынче тоже до крайней страницы
Не прочтет, не осилит опять.
Не с того ли штормами он злится,
Что не может все тайны познать.
г. Одинцово Московской обл.
Михаил ЗАЙЦЕВ
ПЕТР1
Он смотрел на бегущие воды,
На холодный закат над рекой.
И текли друг за другом народы
Под его распростертой рукой.
Он не видел небес над собою —
Были слишком они далеки.
Над рукою своей и судьбою
Распростертой не видел руки.
* * *
Наша доля — чудна.
Наше небо — высоко.
Наша чарка — без дна.
А душа — одинока.
* * *
Сбилась с дороги моя страна.
В этом и горе мое и вина.
Не защитил я державу собой,
Начисто сдал неприятелю бой.
Стыд этот горше обиды любой.
Не защитил я державу собой.
г. Волгоград