Содержание материала

Перестройка – объективная необходимость или историческая случайность?

 

       Во времена Хрущева и позднее стали проявляться опасные тенденции в социально-экономическом развитии советской страны. Энтузиазм строителей коммунизма постепенно угасал. Принудительная мотивация к труду с отказом от репрессивной политики сходила на нет. Заинтересовывающая мотивация была слабой и не вселяла радужных надежд в основную массу трудящихся. Словом, явно назревал кризис мотивации к труду – этого главного движущего стержня экономического развития. Проще говоря, распространялись настроения, про которые в народе «все до лампочки»,  что означало социальную апатию, безразличие, безответственность.

       Явно обострялось основное противоречие советского варианта социализма, который, в силу исторических условий, оказался построенным в СССР. Это противоречие заключалось в объективной невозможности (в условиях противоборства с экономически эффективной системой современного капитализма) удовлетворять возрастающие потребности людей при сохранении преимущественно принудительной мотивации их труда, при дефиците материального и творческого интереса к труду, при  нарастающих просчетах в планировании развития народного хозяйства, при  недостаточном использовании достижений науки и техники.

        Многие советские люди испытывали чувство глубокого разочарования и недоверия в отношении тоталитарно-бюрократической системы. Слишком велик был разрыв между лозунгами и реальной жизнью. Рабочие были недовольны низкими заработками и тяжёлыми условиями труда. У колхозников к этому добавлялась необустроенность сельского быта. Интеллигенция постоянно ощущала тотальный контроль со стороны высокомерных и невежественных партийных чиновников. Руководители предприятий были задёрганы бесконечными директивами, циркулярами, запросами и заведомо невыполнимыми планами. Это недовольство раньше было загнано вглубь массовыми репрессиями, но, когда они ослабли, стало прорываться наружу.

       Импульсом к начавшимся серьёзным переменам в жизни советского общества явился фундаментальный факт глобального масштаба. В разгар "холодной войны" история цивилизации достигла поворотного пункта. Общество, наконец, осознало, что война между СССР и США, двумя ядерными сверхдержавами, представляющими две различные и соперничающие социально-экономические системы, наверняка приведёт к гибели цивилизации и, тем самым, обеих этих систем. С этого момента прежнее мирное сосуществование (с риском начала войны в любой момент) начало переходить в стадию сближения и большей открытости. Это, в свою очередь, подтолкнуло советское общество к осознанию собственных проблем и к их сравнению с проблемами и образом жизни стран Запада.

        Некоторые склонны усматривать в перестройке поражение СССР в "холодной войне" или результат некоего предательства. Дело, однако, не в терминологии, все значительно сложнее. Нельзя недооценивать того важного факта, что советский социализм своим существованием на протяжении десятилетий оказал огромное преобразующее влияние на мир капитализма. Начало этому влиянию положила Великая депрессия, когда "новый курс" президента Рузвельта немало позаимствовал у советской практики государственного регулирования экономики. Характеризуя мировую динамику общественно-экономического развития, академик Андрей Дмитриевич Сахаров писал, что без социализма буржуазный практицизм и эгоистический принцип частной собственности рождал "людей бездны".  Только конкуренция с социализмом и давление рабочего класса сделали возможным, по мнению А.Д.Сахарова, социальный прогресс двадцатого века и "дальнейший, теперь уже неизбежный процесс сближения двух систем" [5].  Теперь пришлось советскому обществу сделать шаг навстречу Западу во избежание самого худшего - гибели цивилизации в пожаре ядерной войны. И если бы в 1985 году к власти не пришёл М.С.Горбачёв, то рано или поздно другой советский лидер вынужден был бы сделать свой вклад в этот, по выражению Сахарова,  "неизбежный процесс сближения двух систем". В свою очередь, этот процесс сближения в условиях советского общества, до того закрытого для мира капитализма, объективно не мог не привести к серьёзным внутренним переменам.

         Если необходимость перемен осознавалась обществом, то в отношении способов их практического осуществления такой ясности не было. Книга М.С.Горбачёва [6] была столь же сильна в критике недостатков существовавшей системы, сколь дискуссионна во всём, что касалось программы реформ. Собственно, программы и не было. Это было, конечно, плохо. Отсюда - многие последующие ошибки и просчёты в политике. Ведь ещё Леонардо да Винчи сказал:  "Влюблённые в практику без науки - словно кормчий, ступающий на корабль без руля и компаса; он никогда не уверен, куда плывёт. Всякая практика должна быть воздвигнута на хорошей теории, вождь и врата которой - перспектива...Наука - полководец, а практика - солдаты" [7].

         Можно ли на этом основании предъявить серьёзные претензии к инициаторам перестройки? Это - сложный вопрос. Беда в том, что как раз науки и не было. Не было ровным счётом никаких научных основ, на которые могла бы (и обязана была бы) опереться программа перестройки, чтобы провести её с наименьшими издержками для общества. Как мы уже видели, не было адекватной экономической теории социализма вообще и его советского варианта - в частности. Такая теория и не могла возникнуть изолированно от общеэкономической теории развития общественного производства. В свою очередь, разработка общеэкономической теории сдерживалась недостаточностью исторического опыта и отсутствием в обществе необходимой творческой атмосферы в отношении общественных наук.

          Круг замыкался. Объективно вопрос стоял так:  начинать ли кардинальные перемены в условиях, когда они становятся всё более необходимыми, а научно обоснованная программа для осуществления этих перемен отсутствует? Конечно, можно было повременить, подождать ещё лет десять - двадцать. Возможно, за это время общество с помощью науки лучше подготовилось бы  к неприятной, но неизбежной процедуре. Но могло случиться иное. Политическое, экономическое и военное противостояние двух систем настолько обострило бы ситуацию, что последствия могли бы намного превзойти все издержки перестройки, начатой в 1985 году.  Объективная оценка этого решения ещё впереди. Краткосрочные исторические последствия не дают для этого достаточных оснований.

          Серьёзный упрёк инициаторам и руководителям перестройки может быть лишь один. Надо было, сознавая масштабы предстоящих преобразований, особенности нашей страны и отсутствие чёткой научной программы, действовать более осмотрительно, не разрушать то, что могло ещё работать до создания адекватной замены. Надо было более тщательно анализировать возможные последствия каждого последующего шага реформ, своевременно корректировать политику во избежание разрушительных последствий. Не следовало злоупотреблять тезисом о нехватке времени. Этот тезис сослужил такую же плохую службу, как в своё время тезис о необходимости форсированной коллективизации на селе или, позднее, решение о массированных повсеместных насаждениях кукурузы. Многие учёные и политики на Западе и не предполагали, что советские лидеры в пылу реформаторства разрушат даже то, что следовало бы усовершенствовать. Так, В.В.Леонтьев прогнозировал:  "Советы собираются перенять только западную экономическую науку, а не западные экономические институты. Есть все основания полагать, что это вполне осуществимо" [8, с. 221]. Он и не предполагал, что реформаторы пойдут на уничтожение государственного социально-экономического планирования. Напротив, В.В.Леонтьев был уверен, что "в будущем введение научных методов планирования повысит общую производительность советской экономики". Он был убеждён, что "преимущества, которые русские извлекут из усовершенствования процесса принятия решений, на практике будут особенно значительными" [там же, с. 228]. В.В.Леонтьеву явно не хватило воображения, чтобы представить себе революционно-разрушительный размах российских реформаторов. С 1992 года централизованное планирование фактически перестало функционировать. При отсутствии развитых рыночных отношений наша экономика и система управления оказались и без плана, и без рынка!

          Перестройка началась под лозунгом "ускорения". В учебнике писали:  "Особая задача плана в условиях перестройки - обеспечить коренное ускорение научно-технического прогресса...Сейчас речь идёт о широком фронте внедрения научно-технических достижений в производство" [9]. Но в жизни всё было по-другому. Ведь в СССР, в отличие от западных стран с их капиталистической конкуренцией, все сколько-нибудь серьёзные технические новшества внедрялись под давлением сверху. Для этого раздавались награды за успехи и наказания за неудачи, при неослабном жёстком контроле. Именно так создавались новые крупные производства, главным образом в оборонных и смежных с ними отраслях. Механизма самовозрастания научно-технического потенциала не было. В этих условиях было невозможно совместить научно-технический прогресс с курсом на демократизацию общества и на "демонтаж командно-административной системы". Это вскоре поняли, об "ускорении" замолчали и заявили, что научно-технический прогресс возможен только при условии перехода к рыночной экономике.

          С этого момента начался развал научно-технического потенциала страны, а перестройка перешла в стадию всеобщей политической и экономической реформы. Ещё Альфред Маршалл отметил, что крайняя нетерпимость к социальным болезням так же вредна, как и крайняя терпеливость по отношению к ним. Советское общество долго терпело болезни тоталитаризма, и теперь оно начало проявлять крайнюю нетерпимость к ним. Это вызвало синдром разрушения практически по всем направлениям. В терминологии современной общеэкономической теории, за короткий срок почти одновременно снизились значения многих производственных факторов. Принудительная мотивация к труду исчезла, но ей на смену не пришла эффективная заинтересовывающая мотивация. Разрушалось экономическое пространство, нарушалось снабжение производства сырьевыми ресурсами. Сокращалась квалифицированная рабочая сила в базовых отраслях. По различным причинам простаивали и сокращались производственные мощности. Научно-технический прогресс оказался заброшенным, планирование свёрнутым. Резко снизилась управляемость сложными производственными комплексами. Всё это и многое другое привело к резкому спаду производства.

        При таком развитии событий была предпринята попытка стабилизации экономики. Но она напоминала усилия пилота вывести из штопора самолёт с нарушенным управлением. К маю 1990 года стало очевидным, что программа стабилизации экономики не работает. Именно тогда и подняли на щит идею перехода к рынку. Она быстро приобрела официальный статус. В мае 1990 года на сессии Верховного Совета СССР Н.И.Рыжков выступил с докладом "Об экономическом положении страны и о концепции перехода к регулируемой рыночной экономике". Начался рыночный ажиотаж. Пальму первенства захватили учёные. В их рядах возникла цепная реакция перевёртышей. Академики и членкоры, доктора и профессора, десятилетиями доказывавшие преимущества плановой системы хозяйства и получавшие за это не только высокие степени и звания, но и значки лауреатов, в один момент превратились в рьяных рыночников. Их примеру последовали подведомственные научные учреждения, их ученики и все те, кто усмотрел в этом верный путь ловли званий и чинов.

         Были, правда и противники столь поспешного перехода к рынку. Но их всерьёз уже не принимали. Между тем, на Западе даже явные сторонники рыночной экономики трезво оценивали и её негативные стороны. Например, в популярном у рыночников учебнике читаем:  "В реальной действительности экономические системы располагаются где-то между крайностями чистого капитализма и командной экономики" [10, том 1, с. 48].  Авторы отмечают, что рыночная экономика задействует личный материальный интерес как мощный стимул экономического роста. Она делает ставку на роль экономической свободы в условиях конкуренции. Но, в то же время, "соблюдение личного экономического интереса не следует смешивать с эгоизмом" [там же, с. 52]. Что же касается конкуренции, то "хотя с общественной точки зрения конкуренция желательна, она больше всего досаждает индивидуальному производителю своей безжалостной действенностью" [там же, с. 89]. Далее нам разъясняют, что "достижение максимальной эффективности производства на основе применения новейшей технологии часто требует существования небольшого числа относительно крупных фирм, а не большого числа относительно мелких". Это, оказывается, ведёт к "угасанию конкуренции", к снижению её роли в экономике. Более того, нам разъясняют, что для конкурентной экономики могут быть характерны такие негативные явления, как расточительное и неэффективное производство, чрезмерное неравенство в распределении дохода, нарушения рыночного механизма, неустойчивость и др. Наконец, оценивая рыночную экономику в целом, весьма дипломатично пишут, что "это сложный вопрос" и что "научного ответа на такой вопрос не существует" [там же, с. 88].