Наш директор

Г.А.Степанов, как и положено директору, был строг и требователен. Он не терпел разгильдяйства, безответственности и беспомощности в работе. При этом ему не были присущи мелочная придирчивость, высокомерие и заносчивость – эти частые атрибуты многих начальников. Он был умён, более того, умудрён жизненным опытом, прошёл суровую школу войны. Ему были свойственны наблюдательность, непредвзятость мышления и тонкое чувство юмора. К этому надо добавить его сердечность, душевность, даже лиричность и сентиментальность в хорошем смысле этого слова. Он писал неплохие стихи. До сих пор храню подаренную им книжечку. Словом, это был человек незаурядный. Ощущение его незаурядности вызывало уважение и подогревало интерес к этой личности. Между нами сложились хорошие отношения. Более того, со временем я стал ощущать товарищескую теплоту с его стороны, и это сыграло большую роль в моей судьбе.

У нашей лаборатории была широкая и актуальная тематика. Приходилось часто выезжать в командировки на промышленные предприятия, в академические и отраслевые институты, вузы, проектные организации. Были и поездки в Москву в высокие инстанции с отчётами и докладами о состоянии работ. В наиболее ответственные командировки обычно выезжали втроём: Г.А.Степанов, А.М.Кутьин и я. Поводов для общения, часто и в неофициальной обстановке, было достаточно. Это позволило нам с Геннадием Аркадьевичем лучше узнать друг друга. Особенно частыми были поездки в министерство. Нашей лабораторией был разработан проект создания в стране комплексного крупнотоннажного производства основных мономеров для синтетического каучука, бутадиена и изопрена, практически из любого нефтяного сырья, по гибкой технологии. Такое производство позволило бы расширить сырьевую базу, увеличить выпуск продукции и снизить её себестоимость. Более того, гибкая технологическая схема допускала возможность переналадки на использование различных видов сырья и выпуск различной продукции, в зависимости от конкретных экономических условий. Понятно, что такая разработка не могла не заинтересовать нашего министра Виктора Степановича Фёдорова. В указанном составе наша троица не раз выезжала к министру и его заместителю В.М.Соболеву, в Гипрокаучук, на Нижнекамский нефтехимический комбинат, где намечалось создать такое производство. Запомнились остановки директорской автомашины на московской автотрассе для краткого отдыха. Заезжали на лесную поляну, расстилали клеёнку, доставали закуску, бутылку (из песни слова не выкинешь!) и вели задушевные разговоры.

Во второй половине 70-х состоялось наше сотрудничество с американцами, правда кратковременное. Наш институт посетила американская делегация из исследовательского центра фирмы «Филлипс Петролеум Ко.» в Бартлсвилле (штат Оклахома), во главе с вице-президентом фирмы. Особенно заинтересовала американцев наша низкотемпературная димеризация этилена, так как у них не было необходимых для этого катализаторов. Большой интерес был проявлен и к нашему проекту комплексного крупнотоннажного производства основных мономеров для СК. Мы показали в работе нашу полузаводскую установку димеризации, американцы рассказали о своих интересах. В итоге обсуждения договорились разработать совместный проект и построить совместное советско-американское производство. Было получено согласие Нижнекамского нефтехимического комбината на внедрение этой разработки. Началась совместная работа. Через год состоялся ответный визит в США. Советскую делегацию возглавил наш директор Г.А.Степанов. Вопрос о моём участии в этой поездке рассматривался на высоком уровне. Дело в том, что я получил от американской стороны персональное приглашение, в котором меня назвали «отцом советской димеризации». Столь настойчивое желание американцев видеть меня в США смутило В.М.Соболева. К этому времени я уже вёл исследования по закрытой тематике и считался «не выездным». В конце концов, меня не включили в состав делегации по причине «возможных провокаций». Конечно, жалко было. Очень хотелось побывать в Америке. Но делать было нечего, начальству виднее. После возвращения Геннадий Аркадьевич подробно рассказал о поездке, передал мне в подарок от фирмы «Филлипс» набор красивых авторучек, которыми пишу до сих пор. Что же касается планов совместных работ, то, к сожалению, этому интересному проекту не суждено было осуществиться по причинам, от нас не зависящим. В 1977 году к власти в США пришёл новый президент Джимми Картер, и вскоре нам дали понять, что отношение американской стороны к нашему сотрудничеству изменилось.

Планы создания комплексного крупнотоннажного производства основных мономеров для СК ещё довольно долго обсуждались и в министерстве, и в отделе химии ЦК КПСС, и в Госплане СССР. Это был грандиозный по замыслу, очень престижный и экономически выгодный проект. Но он требовал больших капиталовложений. Таких средств у самого «Нижнекамскнефтехима» не было, нужны были крупные ассигнования из бюджета. Запомнились совещания у заместителя председателя Госплана СССР А.И.Лукашова. Могучая фигура Анатолия Ивановича, его симпатичное лицо, его неспешная манера говорить и тонкое чувство юмора производили большое впечатление. Иногда его юмор не только вызывал улыбку, но и приводил в трепет. Как-то во время своего выступления я несколько смутился и замолчал, услышав нелестную реплику с места. Анатолий Иванович подбодрил меня словами: «Говори, говори, Фельдблюм, я ведь тебя ещё не посадил!».

На совещания к заместителю министра В.М.Соболеву я всегда приезжал со смешанным чувством интереса к делу и тревожного ожидания неприятного сюрприза. Валерьян Михайлович был талантливым инженером и организатором производства, крупным знатоком промышленности синтетического каучука, ответственным руководителем многих важных проблем по созданию и освоению новой техники. Для него был типичен авторитарный стиль руководства. Человек он был резкий, не всегда сдержанный в своих высказываниях и характеристиках. Помню, как в его бытность директором НИИМСК на моих глазах обливалась слезами одна заведующая лабораторией, женщина амбициозная, авторитетная, с большим стажем работы в институте. А дело было в следующем. Валерьян Михайлович был трудоголиком, имел обыкновение до поздней ночи задерживаться на работе и частенько требовал этого и от подчинённых. Почтенная женщина, не выдержав долгого ожидания вызова к начальству, собралась уходить. На выходе из здания института она увидела В.М.Соболева, который садился в машину после столь долгого рабочего дня. А ведь он просил её задержаться! И собирался уехать, не предупредив и не извинившись!! Возмущённая женщина робко сказала, что нет такого закона – надолго задерживаться после работы. На это Валерьян Михайлович отрезал: «Дурам закон не писан!». Это было, конечно, явное хамство.

Став заместителем министра, Валерьян Михайлович не только не «смягчился», но стал ещё более резким. На одном из совещаний в его огромном министерском кабинете, заполненном элитой из химиков, технологов и руководителей предприятий, мне пришлось в чём-то возразить его высокопоставленному хозяину. В.М.Соболев вспыхнул и разразился гневной тирадой: «Граждане, хочу, чтобы вы все знали: Фельдблюм – это книжный червь, который ничего не смыслит в технологии!». Я замолчал, а присутствующие начали недоумённо переглядываться. Но я был выдвиженцем В.М.Соболева, хорошо знал и уважал его за несомненные достоинства при известных недостатках. Понимал, что обижаться глупо. И действительно, не прошло и десяти минут, как Валерьян Михайлович во время выступления очередного докладчика повернулся в мою сторону: «А ты, Фельдблюм, чего отмалчиваешься? Твоё мнение?». И я уже спокойно и откровенно говорил всё, что считал нужным. К моему мнению Валерьян Михайлович прислушивался.

Наши отношения с Г.А.Степановым ещё более окрепли после того, как нашей лаборатории было доверено вести исследования и технологические разработки по закрытой тематике. Мы начали синтезировать новые химические материалы, разрабатывать технологию их производства, получать их укрупнённые образцы и опытные партии для испытаний и использования на предприятиях-заказчиках, финансировавших эту тематику. Эти работы велись в тесном творческом сотрудничестве с учёными МГУ имени М.В.Ломоносова, особенно с академиком Николаем Серафимовичем Зефировым. Так мы, некогда школьные товарищи, вместе занимавшиеся в химическом кружке Ярославского Дворца пионеров, через два десятилетия снова соединились для совместного выполнения очень серьёзных и ответственных разработок.

Геннадий Аркадьевич предоставил мне право самостоятельно докладывать о состоянии дел и участвовать в выработке решений по специальной тематике, в том числе на высоком уровне. Я получил возможность общения с очень интересными людьми и, конечно многому научился. В рамках этой книжки всего не расскажешь, а кое о чём и сейчас лучше не распространяться. Очень приятным и полезным для меня оказалось общение с начальником отдела химии Государственного Комитета СССР по науке и технике (ГКНТ СССР), профессором Игорем Вадимовичем Калечицем. С ним у нашей лаборатории сложилось плодотворное творческое сотрудничество. Профессор И.В.Калечиц был известным специалистом в области гомогенного катализа. От него мы узнавали много новостей в этой сфере ещё до того, как они попадали в научные журналы. В свою очередь, мы регулярно докладывали И.Г.Калечицу о наших результатах. Это способствовало расширению наших научных контактов, в том числе, с зарубежными учёными. Благодаря Игорю Вадимовичу, я получил возможность встретиться с блестящим химиком, специалистом по металлоорганическим соединениям, профессором Вилке, а также с его сотрудником, доктором Богдановичем. Профессор Вилке был учеником Карла Циглера и директором химического института имени Макса Планка в Германии. В этом институте был накоплен большой опыт работы с веществами, чувствительными к малейшим следам кислорода и способным самовоспламеняться на воздухе. У нас такого богатого опыта не было. Благодаря общению с этими выдающимися учёными и при их помощи мы смогли за короткий срок создать у себя всю необходимую экспериментальную базу. В дальнейшем мы сумели впервые синтезировать некоторые этиленовые и пропиленовые комплексы никеля и исследовать их в качестве катализаторов димеризации непредельных углеводородов. Эти наши исследования были опубликованы в «Докладах Академии Наук СССР» и «Журнале органической химии». О наших разработках по новым эффективным катализаторам димеризации И.В.Калечиц проинформировал французских химиков Шовэна и Лефевра из Французского Института нефти, которые независимо от нас работали в той же области. Французские учёные в своих статьях начали ссылаться на нас и признавать наш приоритет. По просьбе И.В.Калечица я подготовил и опубликовал несколько статей и обзоров о достижениях в области гомогенного катализа. Они были опубликованы в научных сборниках, вышедших под редакцией Игоря Вадимовича.

Наши товарищеские отношения с Геннадием Аркадьевичем крепли год от года. Наши задушевные беседы длились часами. Они касались уже не только дел по работе. Говорили о положении в науке, в производстве, в стране, в мире. Говорили о взаимоотношениях между людьми, о порядочности и подлости, о честности и лжи, просто о повседневной жизни. Касались и «запретных» тем. Однажды Геннадий Аркадьевич произнёс фразу, которая запала мне в сознание, видимо потому, что в глубине души я и сам думал об этом, но ещё не находил ответа. С убийственной иронией он сказал: «Послушай, Владислав, не всё ли равно – коммунизм или капитализм? Лишь бы люди жили по-человечески!». Тогда меня поразила его откровенность, открытость передо мной, доверие ко мне. Теперь, через много лет, я часто вспоминаю эти слова. Они оказались на удивление созвучны стратегическому тезису Ден Сяо Пина о социализме с китайской спецификой: «Не важно, какого цвета кошка, лишь бы она ловила мышей!».

Расширение научных интересов

Мне пришлось быть научным руководителем широкой тематики. В разработке нового технологического процесса участвовали специалисты различного профиля: химики, технологи, механики, конструкторы, строители, экономисты, математики, экологи, токсикологи, патентоведы, специалисты по контролю и автоматизации технологических процессов, специалисты по охране труда и технике безопасности, специалисты по защите промышленного оборудования от коррозии и т.д. В задачу руководителя темы входила координация их работы для достижения общей цели – разработки технологического регламента на новый процесс. Этот ответственный документ должен был содержать все необходимые сведения для грамотного проектирования, строительства и надёжного внедрения в промышленность. Чтобы выполнять свою задачу, научный руководитель должен быть широко образованным, ответственным и целеустремлённым человеком. Конечно, всё знать невозможно. Но должен быть минимум разносторонней подготовки, умение быстро вникать в суть новых сложных вопросов. Руководитель разработки нового процесса может, конечно, собрать на совещание всех необходимых специалистов и сказать: «Ну, давайте ребята, работайте!». Но в этом случае можно гарантировать результат, известный из басни Ивана Андреевича Крылова о лебеде, раке и щуке, которые тщетно пытались тянуть общий воз!

Слаженная работа начинается только там, где руководитель разработки умеет понимать специалистов, говорить с ними на профессиональном языке, обсуждать с ними специальные вопросы, принимать верные решения. Выдающимися руководителями крупнейших научно-технических разработок были наши прославленные соотечественники Игорь Васильевич Курчатов и Сергей Павлович Королёв. Разумеется, мы в НИИМСК не занимались проблемами столь гигантского масштаба и общегосударственного значения. Но и те разработки, которые были нам поручены, имели немалое научное и практическое значение. И мы, научные руководители этих разработок, работали по тем же принципам и теми же методами, несли свою долю ответственности за своевременное и качественное выполнение работ. Приходилось постоянно работать над собой, расширять свои познания в разных областях, учиться сложному искусству руководства научными коллективами.

От многих других научных руководителей меня отличала одна особенность – обострённый интерес к гуманитарным наукам. Это имело свои причины, уходящие корнями в детские и юношеские годы. Видимо, сказалось то, что мои родители были старыми коммунистами и часто говорили при мне на общественно-политические темы. Как и они, я со студенческой скамьи свято верил в истинность марксистско-ленинский идей, в непререкаемость политики нашей коммунистической партии. Я слышал от матери, что мой дядя Семён Захарович Майман был репрессирован, несколько лет провёл в лагере. Но он жил в Баку, общения с ним и его семьёй у нас почти не было, и я не принял всё это близко к сердцу. Гораздо больше я переживал, когда мать рассказывала о гибели моих дальних родственников в Киеве во время оккупации. Немцы расстреляли их в Бабьем Яру. Я их никогда даже не видел. Но мать плакала, и я плакал вместе с ней. Я ненавидел фашистов, они были врагами нашей страны и нашего народа, врагами коммунистической партии. Партия возглавила борьбу за их уничтожение и довела войну до победного конца. Руководителем партии и всего советского народа был Иосиф Виссарионович Сталин. Я очень уважал его и, как и многие, искренне переживал его смерть. Мою веру в него не поколебало даже дело еврейских врачей, тем более что скоро его прекратили. Решения двадцатого съезда, разоблачение «культа личности» встретил с непониманием и недоверием, долго не мог смириться с этим.

И на студенческой скамье, и затем в заочной аспирантуре я с неподдельным интересом изучал историю коммунистической партии, марксистско-ленинскую философию, основы научного коммунизма. Прошу поверить – изучал с искренним интересом, а не просто для того, чтобы сдать зачёты и экзамены. Работая в НИИМСК, охотно посещал кружки и факультативные занятия. Этот же интерес, а не жажда карьеры, привёл меня в партию. Я стал коммунистом в декабре 1963 года. Рекомендации дали А. М. Кутьин, М.А.Коршунов и комитет ВЛКСМ. Многие годы добросовестно выполнял партийные поручения. Был пропагандистом в сети политического просвещения, избирался секретарём первичной партийной организации, бывал и членом парткома НИИМСК. Забегая вперёд, скажу, что в 1985 году я горячо приветствовал перестройку, свободу слова, гласность, активизацию общественной жизни в стране. В то же время, я, единственный в институте, выступил категорически против начинавшейся «радикальной экономической реформы». Тогда я уже отчётливо сознавал, что она не сулит стране ничего хорошего. Я выступал за реформирование партии, за осознание коммунистами всей пагубности безграмотного и безответственного разрушения единого экономического организма страны, за его планомерное и поэтапной совершенствование. В ноябре 1990 года партийная организация НИИМСК, насчитывавшая около 300 коммунистов, единогласно рекомендовала избрать меня делегатом на ХХХI Ярославскую городскую партийную конференцию. Я был избран делегатом от Ленинской районной партийной организации. На конференции меня избрали членом Ярославского горкома КПСС и ввели в состав идеологической комиссии горкома. Я и там отстаивал свою позицию. Но было уже поздно. Этот горком стал последним в истории Ярославля. Я оставался в партии вплоть до её запрета. И сейчас бережно храню свой партийный билет как память, как драгоценную реликвию.

Но это было позднее. А тогда, за двадцать лет до этих событий, мои научные интересы стремительно расширялись. Из области химии и химической технологии они стали распространяться сначала на те научные сферы, с которыми пришлось сталкиваться в ходе общения с коллегами по нашему творческому коллективу, а затем и ещё дальше - в область гуманитарных наук. Катализаторами этой «творческой экспансии» послужили динамика всей нашей жизни, события в стране, встречи и сотрудничество с интересными людьми.

Первые сомнения: вопросы без ответов

В студенческие годы мой интерес к обществоведению проявлялся в том, что я часто задавал преподавателям «неудобные» вопросы. Задавал вполне искренне, хотел разобраться. Но преподаватели почему-то считали мои вопросы «неуместными», «излишними» или даже «провокационными». Но вот я в НИИМСК, работаю заведующим лабораторией и выполняю партийное поручение - руковожу кружком в сети партийной учёбы. И вот теперь мне стали задавать те же самые вопросы мои слушатели! Это были умные, образованные, любознательные люди. Мне было стыдно отмахиваться от их вопросов подобно тому, как отмахивались от моего любопытства институтские преподаватели. Вопросы были серьёзные. Почему в нашей стране нещадно громили генетику и кибернетику в то время, когда за рубежом эти науки успешно развивались и давали важные для практики результаты? Чем не понравилась высокому начальству химическая теория резонанса? Как могло случиться, что первое лицо в государстве присвоило себе право последнего слова в такой сугубо специальной научной области, как языкознание? По какому праву академик Лысенко многие годы терроризировал биологию? Не наносило ли всё это вред нашей науке, не тормозило ли её развитие? На словах были за всемерное развитие науки, а на деле часто действовали прямо противоположным образом.

Естествознание, несмотря на административные наскоки, всё же развивалось. Что же касается общественных наук, то здесь царил застой. В физике или химии всё же допускались различные толкования, различные научные теории. В обществоведении любое отклонение от официальной точки зрения немедленно пресекалось. Любое учение, претендующее на научность, не может десятилетиями жить и развиваться без новых взглядов, идей, теорий. В противном случае это не наука, а что-то другое: набор догматов, некое подобие слепой веры, разновидность религии. Становилось совершенно очевидным, что идеологический застой всё глубже входит в противоречие с объективной необходимостью научного и технического обновления. Такое положение представлялось мне ненормальным, опасным для будущего нашей науки и техники, а в конечном итоге - для страны. Это осознание побуждало меня расширять свой образовательный уровень и жизненный кругозор, чтобы находить верные ответы.

Важнейшая функция любой науки – получение достоверных знаний о действительности. В своё время Карл Маркс достоверно и глубоко изучил капитализм той эпохи, в которой жил он сам. Прошло сто лет, и капитализм изменился. Почему же он не погиб, как предсказывал Маркс? Мировой экономический кризис («Великая депрессия») 1929-1933 гг. привёл к резкому падению производства и невиданному всплеску безработицы. В 1932 году в США было 17 миллионов безработных. Но и это не привело капитализм к гибели. «Новый курс» президента Франклина Рузвельта в 1933-1938 гг. сумел выявить внутренние резервы капитализма и преодолеть кризис. Капитализм проявил не предвиденную Марксом высокую жизнеспособность. Он обнаружил способность к исторически своевременной модернизации в государственный капитализм. «Новый курс» эффективно сочетал меры по усилению государственного регулирования экономики с социальными реформами в пользу трудящихся, при сохранении частной собственности, предпринимательской деятельности и традиционно присущей американцам деловитости, творческой инициативы. Экономическая теория Маркса, вполне адекватно описывавшая ранний капитализм, оказалась непригодной для столь же достоверного описания современного капитализма. Это был принципиальный вопрос, который ещё предстояло серьёзно осмыслить.

Ещё пример. В результате поражения гитлеровской Германии в войне 1941-1945 гг. страна была почти полностью разрушена. Тем не менее, в той части Германии, которая осталась под западным контролем, капитализм не рухнул. С помощью плана Маршалла ФРГ сумела восстановить свою экономику, сохранив капиталистический строй. Страна стала высокоразвитым капиталистическим государством, которое к 1976 году заняло третье место в капиталистическом мире. Здесь был обеспечен высокий уровень жизни большинства населения. Означает ли это, что история снова пошла не по Марксу? Проявились и другие зигзаги истории, которые не вписывались в марксистскую теорию неизбежной и скорой гибели мирового капитализма и, следовательно, не соответствовали её имиджу непререкаемой, безошибочной науки.

Пожалуй, особенно много вопросов, требовавших переосмысления, появилось при сравнительном анализе темпов экономического развития СССР и США. С одной стороны, налицо грандиозные успехи Советского Союза в экономическом развитии. За период с 1917 по 1977 годы национальный доход страны увеличился в 100 раз, промышленное производство выросло в 225 раз, продукция сельского хозяйства увеличилась в 4,6 раза, грузооборот всех видов транспорта – в 66 раз. К 1977 году СССР обогнал США и вышел на первое место в мире по добыче нефти, угля, железной руды, по выплавке чугуна и стали, по выжигу кокса, по производству минеральных удобрений, по выпуску тракторов, тепловозов, электровозов, пиломатериалов, цемента, шерстяных тканей, кожаной обуви, сахарного песка, животного масла и т.д. С другой стороны, по многим важным экономическим показателям СССР продолжал отставать от США. Это относилось в целом к ВНП и, в частности, к производству электроэнергии, автомобилей, многих видов продукции машиностроения, к производству ряда сельхозпродуктов (например, мяса), к выпуску высокотехнологичных машин и оборудования, станков, приборов, бытовой техники, приборов для научных исследований, многих продуктов питания, одежды и обуви. Ассортимент и качество большинства американских товаров были значительно выше, чем у нас.

Конечно, огромный урон нашему народному хозяйству нанесла Великая Отечественная война. Победа досталась нашей стране дорогой ценой. Страна потеряла свыше 20 миллионов человек. Материальный ущерб составил 2600 миллиардов рублей. Были разрушены сотни городов, десятки тысяч сёл, около 30 тысяч промышленных предприятий. Победа была великим подвигом советского народа, руководимого партией коммунистов. И этот подвиг является объективным историческим свидетельством созидательных возможностей прежней советской системы. После войны страна сумела в короткий срок не только восстановить разрушенное народное хозяйство, но и продвинуться вперёд. Выход в космическое пространство, сохранение военно-стратегического паритета с США, второе место в мире по экономическому развитию – всё это доказывает, что, вопреки легковесным и недобросовестным суждениям, советская страна достигла больших успехов.

Советский Союз слишком долго был вынужден ставить во главу угла производство средств производства, затрачивать огромные средства на создание вооружений и военной техники, на то главное, что обеспечивало выживаемость и обороноспособность страны в экстремальные периоды её истории. Советские люди это понимали и с этим мирились. Но, спустя десятилетия, такая политика становилась всё менее понятной. «Холодная война» высасывала слишком много средств в ущерб повседневной жизни людей. С одной стороны, мы гордились нашими достижениями в освоении космоса, а с другой – недоумевали по поводу множества жизненных неурядиц. Почему и через много лет после войны в нашу повседневную жизнь всё больше входили нехватка жизненно важных товаров, дефициты, очереди?

Слабым местом советской системы всё больше становилась и проблема научно-технического прогресса. На съездах партии и пленумах ЦК регулярно ставились задачи «догнать и перегнать» США по производству продукции на душу населения, всемерно развивать науку и технику, превратить отечественную науку в непосредственную производительную силу общества. Между тем, в США только за десять лет с 1955 г. по 1965 г. вдвое увеличился научно-технический персонал. В 1964 году США затратили средств на научные исследования и технологические разработки в расчёте на душу населения в 10 раз больше Англии, в 20 раз больше Германии и Франции, в 30 раз больше Японии, в 50 раз больше Канады и в 70 раз больше Италии. В 1964 году ассигнования на научные исследования и разработки составляли 3,4% от ВНП, а в 1986 году сохранились на уровне около 3%. И это при том, что ВНП за эти два десятилетия возрос примерно в 6 раз! В расчёте на душу населения ассигнования на науку выросли от 100 долларов в 1964 году до 500 долларов в 1986 году. К середине 80-х общие затраты на развитие науки и техники в США превысили 100 миллиардов долларов. Решающий вклад в развитие американской науки и техники внесло государство. На федеральном уровне все эти годы разрабатывалась и осуществлялась общенациональная научно-техническая политика. Роль частного капитала была, конечно, велика, но не настолько, как это иногда пытаются представить.

Благодаря этой целенаправленной научно-технической политике, наука в США на деле превратилась в непосредственную производительную силу. Она стала одним из важнейших приоритетов государственно-монополистического капитализма. Закономерно возникал принципиально важный вопрос, каким образом главная страна «загнивающего и умирающего капитализма» давно решила ту задачу, которую КПСС десятилетиями ставила, но так и не смогла решить.

«Белая ворона» среди наук

Ещё каких-нибудь 150-200 лет назад, что совсем недавно в историческом масштабе, науки жили разобщённо. Их взаимодействие было слабым, и они развивались почти изолированно друг от друга. Как отмечал Фридрих Энгельс, применение математики в механике твёрдых тел было «абсолютное», в механике газов «приблизительное», в механике жидкостей «уже труднее», в физике «больше в виде попыток», в химии «простейшие уравнения первой степени», в биологии «равно нулю» (К.Маркс, Ф.Энгельс, Соч., 2-е изд., том 20, стр. 587). В наше время положение совсем другое. Например, физика и химия уже настолько переплелись, что в качестве самостоятельных наук появились и физическая химия, и химическая физика. Эти же науки активно вторглись в биологию: возникли биофизика и биохимия. Взаимодействие физики и астрономии породило астрофизику. Таких «составных» наук теперь много.

Другая важная черта современных наук – усиление их взаимодействия с математикой. Сегодня невозможно представить себе физику без математики: возникла и успешно развивается математическая физика. Математические методы широко применяются во многих естественных и технических науках. Даже некоторые общественные науки сегодня уже сотрудничают с математикой: существуют и математическая психология, и математическая социология. Методы математического моделирования применяются при изучении социального поведения в малых и больших группах.

Довольно давно оформилась в самостоятельную науку и математическая экономика. Вклад в её возникновение и развитие внесли, прежде всего, зарубежные учёные: А.Курно, Г.Госсен, Л.Вальрас, У.Джевонс, Ф.Эджуорт, В.Парето, Ф.Хайек, Р.Харрод, Дж. фон Нейман, Я. Тинберген, П.Самуэльсон, Дж. М. Кейнс, К.Эрроу, Д.Хикс, Р.Солоу, Т.Купманс, А.Филлипс, Дж. Форрестер, М.Фридман и др. Исследования по математической экономике велись и в дореволюционной России, и в СССР. Энтузиастами этой науки были В.К.Дмитриев, В.В.Леонтьев, Г.А.Фельдман, Л.В.Канторович, Н.Д.Кондратьев, В.С.Немчинов, В.В.Новожилов, С.С.Шаталин, Н.Я.Петраков, А.А.Петров и др. Хотелось бы особо отметить весомый вклад отечественных учёных под руководством А.А.Петрова в системный анализ развивающейся рыночной экономики. Был создан Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ). Большую работу проводили главный вычислительный центр Госплана СССР и вычислительные центры Госпланов союзных республик. Довольно широкое развитие получили работы по межотраслевому балансу, по математическому моделированию отраслей производства, территориальных систем, планирования и управления предприятиями.

Таким образом, двадцатый век ознаменовался активным взаимодействием и взаимопроникновением различных наук, и это привело к крупным открытиям и техническим достижениям. На этом фоне политическая экономия оставалась «белой вороной». Ещё Ф.Энгельс в «Диалектике природы» с сожалением отметил отрыв политической экономии от естествознания. Как ни удивительно, эта тенденция оказалась живучей и в наше время. В чём причина?

Конечно, человеческое общество – очень сложная система для изучения. Но разве мало других систем, которые когда-то казались невероятно сложными, а к настоящему времени детально изучены? Главную причину хронического отставания политической экономии от естествознания следует искать в другом. Непременным условием развития любой науки является её объективность, беспристрастность. Становление «беспристрастной» политической экономии в классовом обществе – трудно выполнимая задача. Слишком связана эта наука с интересами огромного числа людей, слишком большое влияние оказывает она на политику. В условиях классовой борьбы общественные науки и их творцы почти наверняка становятся продажными. Это, конечно, не означает непорядочности и нечестности учёных-гуманитариев. Напротив, подавляющее большинство из них действуют вполне добросовестно. Они искренне убеждены в достоверности и полезности своих результатов. Но от этого суть дела не меняется: существует неумолимая логика выживания в любом классовом обществе, и она касается почти всех. Для добывания научной истины на столь сложном и небезопасном пути, требуются особые личные качества и исключительное стечение обстоятельств.

Беспристрастный анализ всей истории наук неизбежно приводит к выводу, что общественные науки и естествознание не являются обособленными. Объективно всё идёт к тому, что рано или поздно они сольются в единое учение о человеке и обществе в неразрывном единении с природой. Взаимодействие наук, интеграция научного знания – важные общие тенденции развития. Это в полной мере относится и к политической экономии. Её развитие невозможно без опоры на методологию и достижения гуманитарных наук, естествознания, математики. При этом математика является «мостиком», который объединяет гуманитарное и естественнонаучное мышление. С усложнением предмета исследования роль математики не уменьшается, а, наоборот, возрастает. Не следует думать, что речь здесь идёт сразу о точных количественных расчётах. На первых порах важно и то, что математика привносит научную строгость в изучение качественных особенностей. Она помогает учитывать все факторы, влияющие на поведение сложной системы, показывает характер их взаимодействия между собой. Тем самым математика открывает возможность глубже понимать явления. Она позволяет принимать правильные, научно обоснованные решения там, где до этого решали путём гадания на кофейной гуще. Математика помогает наладить конструктивный диалог между учёными разных специальностей. Хорошо сказал об этом академик Н.Н.Моисеев. По его мнению, важно объединять «формальные методы мышления, свойственные математике, с неформальными методами, традиционными для гуманитарных дисциплин» (Н.Н.Моисеев. Человек, среда, общество. - М., 1982, с.52).

Отношение к использованию в советской политической экономии математических методов было противоречивым, настороженным, а то и враждебным. Откроем одно из учебных пособий (В.А.Пешехонов. Введение в политическую экономию. – Л., изд. ЛГУ,1989). Здесь на стр. 95 говорится о необходимости для экономистов «знать и уметь использовать приёмы математического анализа», а на стр.98 математика объявляется «социальным заказом» с целью «побить логику Карла Маркса железной логикой математических вычислений». Сначала сетуют на то, что «у буржуазных экономистов фигурируют обезличенные, лишённые социальной определённости ингредиенты», и тут же пишут, что «в подобных построениях есть рациональные зёрна». Сперва утверждают, что «в политико-экономических исследованиях математические методы могут оказать существенную помощь». И сразу же критикуют «современных буржуазных экономистов» за то, что они «уводят политическую экономию в мир обезличенных формул, матриц, графиков» (стр.100). В конце концов, провозглашают, что содружество со многими науками «делает политическую экономию подлинной наукой» (с. 101). Казалось бы, на этом можно остановиться, если быть последовательным. Но далее пишут о «застойных явлениях» в этой «подлинной науке» (с.157). И объясняют эти застойные явления тем, что политическая экономия «не ощущала общественной потребности в добывании истины». Итак, мы имели «подлинную науку» без «потребности добывания истины». Как говорится, приехали, дальше некуда!

Научная несостоятельность советской политической экономии – в её закостенелости, в отрыве от реальной жизни, в отрыве от интеграционного пути развития научного знания. Постоянно ссылались на неимоверную сложность общественных процессов, не заведомую безуспешность применения здесь математических методов. Не отрицая серьёзности этой аргументации, хотелось напомнить безнадёжным скептикам, что почти все эти возражения уже приводились ещё несколько столетий тому назад по поводу тех наук, которые сегодня не могут жить без математики. В отрицании математических методов иногда заходили с другой стороны. Зачем, мол, нужна математика там, где и без неё всё ясно? Лучший ответ на эту разновидность математикофобии дал Рой Аллен во введении к своей книге (Р.Аллен. Математическая экономика. Пер. с англ. – М., Инлитиздат, 1963). Он отметил, что, задавая подобные вопросы, обычно упускают из виду, что многие научные результаты, кажущиеся теперь очевидными, сначала были найдены с помощью математических методов. К этому можно добавить, что многие бесплодные дискуссии могли бы успешно закончиться, если бы заядлые спорщики захотели и смогли сопоставить свои аргументы на строгом языке математики. В конце концов, с тем, что дважды два - четыре, теперь согласны все!

Хочется закончить этот раздел словами выдающегося русского и американского экономиста Василия Леонтьева: «Для того чтобы углубить фундамент нашей аналитической системы, необходимо без колебаний выйти за пределы экономических явлений, которыми мы ограничивались до сих пор» (Василий Леонтьев. Экономические эссе. Пер. с англ. – М., 1990). Я читал книгу Леонтьева в первом английском издании «Essays in Economics» (1966 г.), и это высказывание произвело на меня сильное впечатление. Оно было очень созвучно моим мыслям. Через 20 лет, заканчивая работу над книгой «К общеэкономической теории через взаимодействие наук», я выбрал эти слова в качестве эпиграфа.

Перечитывая Маркса и Энгельса

До определённого момента я наивно полагал, что неплохо знаю труды классиков марксизма. В студенческие годы получал пятёрки по общественным дисциплинам, да и уже в НИИМСК много раз обращался к этим трудам в связи с занятиями в сети партийной учёбы. Но вопросы, о которых сказано выше, заставили задуматься. Советская политическая экономия была основана на трудах Маркса и Энгельса, по крайней мере, это всегда декларировалось. Значит, или классики в чём-то ошибались, или их искажали, или было то и другое. Стал снова заглядывать в сочинения классиков, выискивая ответы на интересовавшие меня вопросы. Сначала нашёл для себя много нового и интересного, о чём не читал раньше. Затем с удивлением отметил, что некоторые, очень важные на мой взгляд, положения не нашли отражения в советской марксистской литературе. Более того, допускались неточности, вольные толкования и даже искажения многих важных высказываний классиков марксизма. Но хуже всего было то, что многие из тех, кто с апломбом рассуждал о трудах Маркса и Энгельса, просто-напросто их не читали!

Поражало то, что многие наши остепенённые и титулованные «марксисты» не утруждали себя вдумчивым анализом оригинальных текстов Маркса и Энгельса. Этот труд не входил в их задачу. Их цель была сугубо прагматичной – получить учёную степень, вырастить побольше подобных себе учеников, возвыситься в должности и в заработной плате. За учёные степени неплохо платили и повышали по службе. Чтобы подготовить и защитить диссертацию по физике или химии, надо было иметь способности, знания, трудолюбие, надо было выполнить серьёзное теоретическое или экспериментальное исследование. Гораздо проще было написать диссертацию, например, о роли ленинского комсомола в выполнении заданий очередного пятилетнего плана где-нибудь в провинции. Но в этом случае надо было непременно продемонстрировать «глубокое знание» марксизма-ленинизма, привести побольше цитат. Подходящими цитатами были наводнены книги, газеты, журналы и те же диссертации. Подобрать и переписать в свою работу энное число цитат не составляло большого труда. Некоторые на таких «научных трудах», как на дрожжах, восходили на академический Олимп, становились руководителями и наставниками. Понятно, что такие «учёные» и их «труды», не имея никакого отношения к истинной науке, искажали марксизм, трактовали его односторонне в угоду официальной доктрине.

Что касается отношения к марксизму на Западе, то здесь поверхностный подход дополнялся агрессивностью и злонамеренностью. Это и понятно: в марксизме видели не глубокое экономическое и философское учение, а идеологию враждебной советской системы. Поэтому, вместо добросовестной научной критики, сначала приписывали марксизму всевозможные пороки, а затем яростно их обличали. Например, обвиняли в оголтелой революционности и экстремизме. Но, при всей революционности, Маркс и Энгельс оставались здравомыслящими исследователями. Характеризуя эпоху прогрессирующего капитализма, Энгельс писал: «При таком всеобщем процветании, когда производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно в рамках буржуазных отношений, о действительной революции не может быть и речи» (К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения, 2-е издание, том 7, стр. 467). Не был Энгельс и сторонником кровопролития. Об этом свидетельствует его высказывание на собрании рабочих в Эльберфельде в 1845 году. Энгельс говорил о том, что в ходе социальной революции «нам прежде всего придётся заняться теми мероприятиями, при помощи которых можно предотвратить насилие и кровопролитие» (там же, том 2, стр. 554).

Классиков марксизма многократно обвиняли в намерении построить общество, в котором будут царить лень и бездеятельность. Между тем, Энгельс в «Анти-Дюринге» характеризовал коммунизм как такое общество, в котором «никто не мог бы сваливать на других свою долю участия в производительном труде» (там же, том 20, стр.305).

Марксу и Энгельсу не раз приписывали крайне примитивные представления о коммунизме. Между тем, они трезво сознавали длительность и сложность перехода от капитализма к коммунизму. Более того, они, в отличие от будущих советских вождей, отнюдь не были уверены в том, что коммунизм сможет победить «в одной, отдельно взятой стране». Так, в «Немецкой идеологии» они следующим образом сформулировали свои взгляды: «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразовываться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние…Коммунизм…вообще возможен лишь как всемирно-историческое существование» (там же, том 3, стр.34).

Не бесспорны и рассуждения насчёт «утопичности» коммунизма. Вот что писал об этом Энгельс: «Когда беседуешь с людьми о социализме или коммунизме, то нередко обнаруживаешь, что твои собеседники по существу дела совершенно согласны с тобой и признают коммунизм прекрасной вещью. Но, говорят они, невозможно когда-либо осуществить что-нибудь подобное» (там же, том 42, стр.211-225). И затем Энгельс описывает и анализирует интересные исторические прецеденты - реально существовавшие коммунистические общины в Америке и Англии, которые возникали не в результате революционных переворотов или навязывания «сверху», а на основе добровольного согласия жителей!

Особенно много непонимания и иронии достаётся коммунистическому принципу распределения по потребностям. Между тем, классики марксизма чётко заявляли, что речь идёт не о любых фантастических потребностях, а о том, что «каждому будет обеспечено удовлетворение его разумных потребностей в постоянно возрастающих размерах» (там же, том 19, стр. 113). Маркс и Энгельс разъясняли, что в будущем коммунистическом обществе «различие в деятельности, труде не повлечёт за собой никакого неравенства, никакой привилегии в смысле владения и потребления» (там же, том 3, стр. 542). Оппоненты приводят «довод», что никакое, даже самое развитое производство не сможет угнаться за растущими потребностями. Следуя этой логике, выходит, что потребности рождаются лишь человеческой фантазией. Так ли это? Может ли человек реально желать того, что ему неизвестно из жизненной практики? Разумеется, нет. Возвышение потребностей возможно только вместе с реальным экономическим развитием. Надо быть крайне наивным или злонамеренным, чтобы думать, будто этот аспект остался без внимания исследователей такого масштаба, какими были Маркс и Энгельс. В частности, Маркс писал, что для развивающегося капитализма характерно «открытие, создание и удовлетворение новых потребностей, порождаемых самим обществом» (там же, том 46, часть 1, стр. 386). Энгельс также отмечал, что «избыток производства, превышающий ближайшие потребности общества, будет вызывать новые потребности и одновременно создавать средства для их удовлетворения» (там же, том 4, стр. 334). Специально для тех, кто подвержен аллергии на любые доводы основоположников марксизма, можно процитировать А.Маршалла: «Каждый новый шаг вперёд следует считать результатом того, что развитие новых видов деятельности порождает новые потребности, а не того, что новые потребности вызывают к жизни новые виды деятельности» (А.Маршалл. Принципы политической экономии. Пер. с англ. - М., Прогресс, 1983, том 1, стр. 152).

На протяжении всего двадцатого столетия спектр отношений к марксизму сводился, в сущности, к цивилизованному и нецивилизованному. Второе превращало марксизм либо в икону, либо в исчадие ада. Но лучшие умы в мире гуманитарных наук всё-таки относились к марксизму цивилизованно. Выдающийся американский экономист Йозеф Шумпетер, который не был сторонником марксизма, в то же время указывал на важную точку соприкосновения своей теории капитала с теорией Маркса. Не менее знаменитый американский экономист Джон Голбрайт также отдавал должное Марксу, который, по мнению Голбрайта, «предвидел многие тенденции капиталистического развития» (Дж. Голбрайт. Экономические теории и цели общества. Пер. с англ. – М., 1976, стр. 56). Василий Леонтьев в своих «Экономических очерках» отмечал у Маркса «блестящий анализ долговременных тенденций развития капиталистической системы». М.Блауг, автор одной из лучших монографий по истории экономических учений (M.Blaug. Economic Theory in Retrospect. 2-nd Ed. – London: Heinemann, 1968) отмечал у Маркса многие ценные качества. Он признавал, что “по способности доводить какой-либо экономический аргумент до логического завершения Маркс не имел себе равных”.

Образец глубокого, непредвзятого анализа экономических трудов Маркса дал в начале двадцатого века выдающийся русский экономист М.И.Туган-Барановский в своих “Основах политической экономии”. С большим интересом я читал эту книгу, изданную в 1909 году в Санкт-Петербурге. В предисловии к этой книге М.И.Туган-Барановский писал: “Мои теоретические взгляды имеют нечто общее как с теорией предельной полезности , так и с теорией Маркса. Более того, М.И.Туган-Барановский нашёл “много ценного и верного “ в воззрениях и Госсена, и Маркса. (Для непосвящённых надо разъяснить, что Госсен – автор теории предельной полезности, которая в советское время считалась одним из направлений буржуазной политической экономии).

Революционная сущность марксизма оказала ему двойственную услугу. С одной стороны, именно благодаря своей революционности марксизм был замечен и стал знаменем тех, кто ненавидел капитализм и желал его уничтожить. Не будь этой революционности, марксизм, скорее всего, так и остался бы лишь одним из многих экономических учений. С другой стороны, эта революционность, расколовшая мир на “за” и “против”, стала в дальнейшем помехой непредвзятого исследования научной сущности экономического учения Маркса.

Маркс однозначно предрекал капитализму неизбежную гибель в результате социальной революции. Но, вопреки этому прогнозу, капитализм не умер. Во многом изменившись, капитализм живёт и развивается. Символ мощи современного капитализма, США, продолжали оставаться сильнейшей мировой державой. Ей удалось преодолеть многие из тех противоречий, которые были присущи капитализму времён Маркса и Энгельса. Удалось добиться высочайшего уровня науки и техники, удалось обеспечить высокий общий уровень жизни населения.

Это – непреложные исторические факты. Свидетельствовали ли они о банкротстве марксизма? Едва ли! Как и у любого учения, у марксизма есть сильные и слабые стороны. Маркс не мог предвидеть в деталях всего, что произойдёт через 150 лет. Но марксизм овладел умами миллионов и изменил ход мировой истории, поэтому такое учение, в моём понимании, просто не могло быть совершенно иррациональным. Больше всего меня интересовал вопрос о том, в какой мере верна сама основа экономической теории Маркса, изложенная им в «Капитале». Насколько она корректна изначально? Сохраняет ли силу в наше время? Остальные «составные части» марксизма, о которых писал В.И.Ленин и которые в советском обществоведении считались особенно важными, мне, после нового прочтения трудов Маркса и Энгельса, представлялись уже второстепенными. Забегая вперёд, скажу, что по результатам моих дальнейших исследований теоретическая основа экономического учения Маркса абсолютно верна и сохраняет силу. Мои исследования показали, что не классовая и революционная сущность, не теория прибавочной стоимости и не обоснование исторической роли пролетариата как могильщика капитализма, а строгое научное определение процесса труда, данное Марксом в «Капитале», является самым ценным в его учении и имеет непреходящее значение.