Архип Иванович не был очень уж плодовитым живописцем, он не умел повторяться и не любил. «Пусть лучше только это, что есть, я высказался главным, а второстепенное, второсортное никому не нужно», –– говорил он.
У Куинджи был совершенно детский взгляд на мир. Может быть, потому, что рано остался сиротой. Отец умер, когда Архипу шел шестой год. Вскоре умерла мать. Лишившись родного угла, Архип жил у тетки в Мариуполе. Грамоте обучался на медные гроши в «вольной школе» грека-учителя. Учитель сам был едва грамотен, поэтому учение продолжалось недолго. Архип пас гусей, был подручным на строительстве храма –– дорогу в жизнь пробивал себе сам. Страсть к рисованию в нем проявилась рано, и была настолько огромна, что он рисовал где только мог и чем только мог!
В девятнадцать лет, подкопив небольшую сумму, поехал в Петербург поступать в Академию художеств. Не приняли, конечно. Дважды поступал, дважды проваливал экзамен, но никто не слышал от него ни жалоб, ни сетований.
Работал ретушером в фотосалоне, и «сам-один» в своей каморке писал картины. Странная, исключительная судьба!
Только через семь лет Архипу Куинджи разрешили посещать Академию в качестве вольнослушателя. Проучившись три года, дойдя до натурного класса, Куинджи внезапно исчез. Даже друзья не знали, где он, пока наконец не нашли его в фотосалоне, где он заведовал фоном и позами. Кое-как удалось вернуть его в товарищескую среду.
Однако жажда самостоятельности все равно заставила Архипа Ивановича предпочесть Академии собственную каморку.
Независимо от французских импрессионистов, Куинджи изучил законы сочетания дополнительных тонов, а в области воздушной перспективы достиг высочайшего мастерства. Выношенное впечатление от природы и затем тщательный, до педантизма, подбор тонов, стали его неизменным приемом.
Он сам обучил себя, сам воспитал свой дар. Скажет впоследствии: «Если художественное дарование настолько слабо, что его надо ставить под стеклянный колпак, а иначе оно погибнет, –– туда ему и дорога! Если человеку дано что-нибудь сделать, он сделает».
Куинджи не признавал никаких традиций, опрокидывал все правила, все рецепты и делал так, как бродило у него в голове. Обладая уникальным восприятием цвета –– от насыщенных контрастных тонов до мягких, «исчезающих» полутонов –– справлялся с самыми сложными художественными задачам.
В 1876 году Архип Иванович представил на выставку картину «Украинская ночь», которую тотчас купил Павел Михайлович Третьяков.
Затаилась природа, тьма перемещается, как живая; хуторок, словно в сказке; и светит над этим миром яркая, знакомая и неведомая луна. Настроение южной ночи было передано в совершенстве. Просто, незатейливо, но так живо! Души зрителей наполнялись тихой радостью при виде картины, хотелось смотреть и смотреть на нее, руками трогать, хотелось… шагнуть в нее.
Увидев «Украинскую ночь», Репин воскликнул:
–– Куинджи –– гений!
–– Гений! –– эхом отозвался Крамской. –– Не много таких насчитаешь.
Газеты писали, что этот пейзаж совершенно убивает другие пейзажи на выставке. И это действительно было так –– настолько необычной и в то же время до крайности правдивой казалась картина с ее глубочайшим небом, лунным светом на стенах хат и величаво-недвижным покоем.
Российские критики в один голос заявили, что ничего подобного искусство еще не знало. «Не верится, что это могли сотворить обычные краски!» «Задумываешься: не здесь ли предел для развития художника?»
Картина стала сенсацией. Начались споры вокруг творчества Куинджи. Стали звучать заявления, что так писать нельзя, потому что это не картина, а живой момент.
Архип Иванович не вступал в полемику. Что он мог сказать в оправдание своего творчества? Что, живя в Петербурге, тосковал по южной неге? Что эта тоска переродилась, в конце концов, в романтическую иллюзию, наполнив собой его жизнь и его творчество? Что никогда не забудет ночей, проведенных с пастушкой Настей под таинственной южной луной?.. Никто этого не поймет.
С «Украинской ночи» началась зрелая пора в творчестве Куинджи.