Обратившись к истории русского литературного языка, узнаем, что «мастером» в древности называли учителя, преподававшего грамоту по церковным книгам (а следовательно, знатока евангельских сюжетов). Это значение слова «мастер» еще в XIX в. сохранялось в орловском областном диалекте…

…В «Мастере и Маргарите» очевиднейшим образом художественно воплощена теория трех миров: земного, библейского и космического. Первый в романе представляют люди. Второй — библейские персонажи. Третий — Воланд со своими спутниками.

Теория же таких «трех миров» могла быть позаимствована Булгаковым только у того, кто является ее создателем, — у украинского философа XVIII в. Григория Саввича Сковороды. Последний, кстати сказать, часто подписывался под своими произведениями словами «Любитель Библии», а собрание рукописей Сковороды было приобретено Румянцевским музеем в 1875 г… У человека, считал Сковорода, имеются два тела и два сердца: тленное и вечное, земное и духовное. То, что человеку, таким образом, присуща двойственная природа (земное тело и духовное), означает еще, по Сковороде, что человек есть «внешний» и «внутренний». И последний никогда не погибает: умирая, он только лишается своего земного тела… В 1836 г. увидела свет повесть И. И. Срезневского «Майор, майор!», в которой также действует тот, кого называли «украинским Сократом», «степным Ломоносовым», «своим Пифагором». Т. Г. Шевченко в повести «Близнецы» показал Сковороду учителем музыки… Не менее четко отражена в романе Булгакова и сковородинская концепция поиска покоя. Ведь именно искание покоя является одной из постоянных тем философских трудов Сковороды, а равно и его поэзии. Покой мнится ему наградой за все земные страдания человека «истинного», - поэта олицетворяет вечность, вечный дом. А символом воскресения и последнего отрезка пути к покою является луна, «посредствующая между землей и солнцем», вернее, походящая на мост лунная дорожка. По ней, отрешившись от всего тленного, земного, «истинный» человек якобы восходит к вечному своему дому, где и обретает искомый покой. Именно так толкует учение Сковороды о покое Эрн в своей упоминавшейся уже монографии, и точно такую судьбу заслужил, в конечном счете, у Булгакова Мастер. То есть заслужил не свет, уготованный исключительно для святых, а покой, предназначенный «истинному» человеку. – Ирина Галинская «Загадки»…

Если отследить ряд внешних черт, свойств характера и даже жизненных коллизий Сковороды, вплоть до сожжения мыслителем своей книги, то мы найдем немало общего с судьбой мастера и самого Булгакова. Но именно из-за его саркастического акцента на слове «мастер» автор не стал бы отождествлять этого героя с великим украинским любомудром. Слово «мастер» писатель начинал с прописной буквы. На превращение ее в заглавную «М» основательно поработали уже идеологи нового культа и мифа.

А вдвойне гнусно и грустно, что культ Мастера, Маргариты, Воланда и самого Булгакова раздула та же публика, которая во все времена раздувает культ личности, если даже личности нет, а, услышав приказ «фас», с упоением ниспровергает и культ, и Льва, как правило уже мертвого. Кстати, другой кумир данной публики на ту же букву «м» выразился о мастере вполне определенно: в одном ряду с «рогатой нечистью» (Осип Мандельштам).

- Есть мнение, что в литературном смысле не Бездомный, а мастер - почти Чацкий, но 100 лет спустя. Советский Чацкий бежит из Москвы. Ведь мир Грибоедова сгорел. И Воланд приезжает в Москву после долгого отсутствия, как Чацкий.

- Вот только персонажи стали хуже и мельче. Нет у них цельности Скалозуба. А Софья… Качества Софьи, если они были у Марго, отстрелил Бегемот, прикончив из револьвера сову.

- У нас любят ниспровергать основы, лишь бы потешить свое самолюбие. К чему городить сомнительные гипотезы, когда скрупулезнейший Борис Соколов давно объяснил все истоки, даты, так же, как и все изъяны и неувязочки, которые дают шанс разгуляться экзегетикам (толкователям) с их сомнительными версиями, трактовками и разночтениями.

В 1934 г. Булгакову удалось опубликовать отрывок из "Бега". Кампания против булгаковской пьесы была развернута осенью 1928 г. Кампания против произведения Мастера также приходится на осень 1928 г., поскольку в тексте указывается, что роман "был дописан в августе месяце", затем перепечатан, отдан редактору, читавшему его две недели, затем последовала публикация отрывка и разгромные статьи, после которых в "половине октября" Мастер был арестован и через три месяца, "в половине января" 1929 г. оказался в клинике профессора Стравинского, поскольку был лишен средств к существованию. Интересно, что массированная атака на "Бег" началась тоже ровно за три месяца до того, как Мастер оказался в лечебнице - в середине октября 1928 г. У Стравинского он находится "вот уже четвертый месяц", т. е. как раз до начала мая 1929 г. Очевидно, что арест Михаил Булгаков хронологически приурочил к началу кампании против своей лучшей пьесы.

Вместе с тем, у Мастера много и других, самых неожиданных прототипов. Его портрет: "бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос", выдает несомненное сходство с Николаем Васильевичем Гоголем (1809-1852). Ради этого Булгаков даже сделал Мастера при первом появлении бритым, хотя в дальнейшем несколько раз особо отметил, что у Мастера есть борода, которую ему в клинике подстригают дважды в день с помощью машинки (смертельно больной писатель не успел до конца отредактировать текст своего последнего романа). – «Булгаковская энциклопедия».

Как уже догадался читатель, не все у нас к тексту Булгакова относятся как к Священному писанию, а уж к писаниям некоторых - тем более. Одно глубокомысленное «разъяснение» о том, что писатель забыл о состоянии растительности центрального лица, говорит кое о чем.

Уж мы скорей согласимся с независимым «дилетантом» Барковым, который уверен, что Булгаков с его умом, кодексом поведения и чести ни за что не стал бы покушаться на статус «мастера-учителя». Не говоря про то, что, на его взгляд, в пору написания книги эти понятия соединялись в фигуре Горького. А развил масонскую градацию буквально перед смертью нарком образования Луначарский, в своей теоретической работе для создания Министерства литературы поделив писателей на мастеров, подмастерье и учеников. Барков в своей книге воспроизводит часть характерных заголовков из траурного номера "Литературной газеты" от 20 июня 1936 года: "Прощай, учитель" — редакционная, "Ушел учитель", "Настоящий революционный учитель", "Друг и учитель трудящихся", "Ушел великий учитель советского народа", "Памяти великого учителя", "Будем учиться у Горького".

Да и мы со школы помним бородатое: «Горький - великий мастер культуры». С чем автор, в отличие от Баркова, согласен.

«Не скажу о Булгакове, - подкорректирует богослов, - но в своем мастере он отразил тип,  разрушительный для православных догм… то есть я хотел сказать, долговременных православных достижений на духовном поприще. В обрисовке светлых персонажей и их идеологии Булгаков не менее дуалистичен, чем его Иванушка».

Мастер абсолютно чужд идеологии всепрощения, которую он вкладывает в уста Иешуа: «Описание ужасной смерти Берлиоза  (Иваном Бездомным – А. К.) слушающий (Мастер – А. К.) сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой: - Об одном жалею, что на месте этого Берлиоза не было критика Латунского или литератора Мстислава Лавровича» (гл.13).

Значит, не только Булгаков, но и Мастер не сочувствует тому Иешуа, который появляется на страницах романа о Пилате.

О несамостоятельности работы Мастера над своим романом говорит многое. Во-первых, то, что у Мастера нет своего личного имени. Во-вторых, то, что рассказ о Пилате начинается до появления Мастера на арене московского романа и продолжается уже после того, как Мастер сжег свой роман. Кто же начинает и кто завершает? – Воланд.

Что Воланд знаком с Мастером и его романом, выдает сам Мастер, когда в больнице говорит Иванушке – «Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее». Штука в том, что Иванушка имени Воланда и сам не знал и Мастеру не называл…

Сатана – ангел (хотя и павший). И поэтому он сам не может творить. Поэтому и нуждается он в творческой мощи людей. Поэтому и нужны ему все новые Фаусты – в том числе и Мастер. Воланд одалживает Мастеру свои глаза, дает ему видения. Мастер же (которого Булгаков выводит на сцену в тринадцатой главе) эти видения пропускает через свой литературный гений. - Андрей Кураев «Мастер…».

Травмированный Советами умница Кураев справедливо расценил, что мастер виновен перед созданными им персонажами, особенно, когда после сожжения романа оставил призраки без подпитки.

- Минуточку. Партия не поняла, чего там насчет Горького? Булгаков что, не ценил Алексея Максимовича?

- Если бы только. То ли Плотников, то ли Барков, хрен их разберешь,  утверждает, что в мастере Булгаков вывел потешное отражение Горького, товарищ майор.

По какой причине за все двадцать лет после выхода в свет труда М.О. Чудаковой исследователи ни разу не обратили внимания на этот чрезвычайно важный факт, только одного которого уже вполне достаточно, чтобы в корне изменить подход к оценке содержания романа "Мастер и Маргарита"?

"Погрозил кулаком"... Выходит, Мастер оскорбился, когда Бездомный назвал его писателем? Можно ли найти в истории отечественной литературы факты, когда понятию "писатель" придается такой же негативный смысл, как и бунинской "мастеровщине"? Вспомним, как оскорбился Бездомный, когда Воланд буквально ни за что обозвал его "интеллигентом"...».

(Далее Альфред Барков излагает свои доводы в пользу версии «Мастер – это Горький»)  

«Затмение 19 июня 1936 года вступило в полную фазу над Средиземным морем и проследовало в таком виде широкой полосой от Туапсе до тихоокеанского побережья СССР. Сопоставим: в романе "тьма" пришла в Москву после смерти Мастера, но перед обретением им "покоя". Затмение имело место на следующий день после смерти Горького, но перед погребением его праха 20 июня.

Горький, несогласный с репрессивной политикой Ленина, был изгнан из страны 16 октября 1921 года (16 число — это ведь середина месяца, не так ли?); после этого прибыл в СССР в мае 1928 г.; (вспомним: Мастер был "извлечен" тоже в мае)…

(«Фалернское и Цекуба»)

Фалернское вино, воспетое в Древнем Риме Горацием и Катуллом, а в России — Батюшковым и Пушкиным, является одним их тех знаменитых вин, которые действительно могли поставляться прокуратору Иудеи из метрополии. Однако в данном случае главное, видимо, не в этом, а в том, что оно производится в итальянской области Кампания (Неаполь, Капри, Сорренто, Салерно), с которой связана значительная часть жизни Горького. В этой связи следует отметить, что и вожделенная для Пилата метрополия, куда он так стремился из "ненавидимого" Ершалаима, — Капрея — это тот же остров Капри, с которым тесно связана биография Горького.

Несмотря на то, что слова "Цекуба" официально как бы не существует, оно все же было широко распространено в писательской среде 20-30-х годов. Это — видоизменение аббревиатуры "Цекубу", происходящей от названия "Центральной комиссии по улучшению быта ученых", образованной в 1921 году по инициативе Горького при поддержке В.И. Ленина. Следует отметить, что аббревиатура "Цекубу", употреблявшаяся в обиходе с окончанием "а" в именительном падеже, была в те годы настолько известна, что автор цитируемой статьи даже не приводит объяснения ее смысла.

(«Мастер – историк»)

«…из всех писателей в нашей стране Горький был наипервейший историк».

(«Буква М на шапочке мастера»)

«"Я никогда не подписывал своих вещей именем Максима — а всегда — М. Горький. Очень может быть, что "М" — скрывает Мардохея, Мафусаила или Мракобеса" — так писал Горький в ноябре 1910 года с Капри А.В. Амфитеатрову.

(«Слезливость мастера»)

Еще один аспект — в беседе с Бездомным растроганный Мастер "вдруг вытер неожиданную слезу"…

Вспомним последние перед смертью слова Горького: "Конец романа — конец героя — конец автора". В них он вместил емкий смысл: конец работы над романом "Жизнь Клима Самгина", конец главного героя романа, конец своей собственной жизни. А теперь сопоставим это с тем, чем ознаменовался конец жизненного пути Мастера — завершением им своего романа о Иешуа и Пилате. Завершением по-горьковски приукрашенной оптимистичной, лживой концовкой о величайшей трагедии мира. Поэтому, как только в романе Мастера была поставлена последняя точка, он получил за эту ложь свой "покой", был отправлен в небытие. Его попытка пойти вслед за Пилатом в Святой город была решительно пресечена Воландом: "Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?" Но, став уже мертвым, он все же продолжал являться Ивану вампиром в лучах ликующей луны, чтобы снова и снова лгать о концовке собственного романа...

Горький присутствует в двух ипостасях — как Мастера, так и Берлиоза. Чтобы эта гипотеза не показалась излишне дерзкой, напомню несколько всем известных фактов. Берлиоз — руководитель писательской организации, редактирует литературные журналы; Горький возглавлял Союз Советских Писателей и редактировал примерно полтора десятка журналов, в том числе один "колхозный"... "Железный мессия, последний пророк, предсказавший революцию" — так характеризовал Горького А.В. Луначарский...

(Железное мессианство или толстовство)

Казалось бы, Булгаков должен был отдать свое предпочтение Горькому, а не Толстому. Но Мастер-Горький приговаривается им к "покою", духовной смерти, а Левий-Толстой помещается в "свет". Полагаю, что таким путем писатель расставил четкие этические акценты: Левий Матвей, как и Лев Толстой, от сотрудничества с государственными институтами отказался; отступник же Мастер, как и его жизненный прототип, гениально "угадавший" грядущую трагедию, при ее наступлении предал свои идеалы, стал на службу сатанинской Системе.

В одном весьма принципиально важном вопросе взгляды Булгакова и Толстого тождественны. Речь идет об их отношении к Русской Православной Церкви.

Глубоко религиозный человек, отдавший четверть века переводам Евангелий и их толкованиям, Лев Николаевич Толстой отказывал Русской Православной Церкви в праве быть духовным институтом русского народа. Терпимый к другим религиям, в своих разборах Евангелий он с большим уважением и даже с какой-то теплотой отзывался о фарисеях, называя их истинными православными. В своих работах о религии он настоятельно советует своим читателям хотя бы ознакомиться с восточными верованиями, в которых сам он нашел немало положительного. Более того, даже свои взгляды об учении Христа он подкрепляет ссылками на эти учения, а в работе "Христианское учение" пришел к построению философии нравственности, которая, по его мнению, может в равной мере быть принята представителем любой религии. Но никогда, ни при каких обстоятельствах Толстой не привлекал в качестве позитивного аргумента опыт Русской Православной Церкви. Толкуя Христово "Богу — Богово, кесарю — кесарево" вопреки догматам РПЦ, он посягнул на святая святых идеологии нашей Церкви, издавна последовательно и неуклонно прививавшей и до сих пор прививающей нам психологию рабской покорности по отношению к сильным мира сего. За что и был отлучен от церкви.  

Лев Николаевич не дожил до позора нашей Церкви, полностью покорившейся после убийства патриарха Тихона сатанинскому режиму и доказавшей еще раз, что ей все равно, какому кесарю служить — был бы кесарь. Но Булгаков все это видел.

Горький, то есть Булгаков пародирует Толстого не от своего имени, а как бы сквозь призму видения его Горьким. А, собственно, как иначе? Ведь кто, по фабуле, является автором "романа в романе"? — Мастер-Горький…

Итак, два антагониста: в жизни — Толстой и Горький, в романе — их двойники Левий Матвей и Мастер; два созданных ими образа — Христос в "Четвероевангелии", антихрист с чертами мессии — в горьковской лениниане; наконец, две булгаковские пародии на эти образы — Иешуа и Воланд, ни один из которых, кстати, Москву от "тьмы" не спас. Причем обе эти булгаковские пародии побуждают нас смотреть на исторические личности Ленина и Толстого не только с позиций самого Булгакова, но и глазами Мастера-Горького. - Альфред Барков «Роман Михаила»…

Точка зрения Баркова увлекательна, оригинальна, аргументированна, художественна… Одно не тешит – пристрастна. Для Баркова Булгаков – идеал, стало быть, все, кто несимпатичен автору - или враги или, как минимум, смешны. С точки зрения Булгакова, может быть, и так. Но, наверное, найдись у Немировича-Данченко (якобы прототип Варенухи), Станиславского (по Баркову же - Римский) или «мастера Горького» столь же ревностный и эрудированный защитник, получилась бы дискуссия, значительно более близкая к объективности.

- Но в рамках одной монографии это вряд ли возможно, даже если ее пишут соавторы.

- Высшая оценка природы подлинного искусства устами Воланда отнесена все-таки к мастеру и вошла в золотой фонд афористики: «рукописи не горят».

Вы это всерьез, господа? Про то, что фраза принадлежит Булгакову?!

А кому ж еще? Бесспорно!

Более чем спорно, если отталкиваться не от порядка букв, а от смысла.

За четыре года до начала альбигойских войн, в 1205 г., из Испании в Лангедок для борьбы с альбигойской ересью прибыл славившийся своей фанатичностью приор Доминик де Гусман — будущий основатель доминиканского монашеского ордена (и впоследствии католический святой). Он выступал с проповедями, вел с альбигойскими богословами яростные диспуты и однажды, как повествуют легенды и обширная житийная литература о нем, но окончании спора изложил свои доводы письменно и манускрипт вручил оппонентам. Но альбигойцы, посовещавшись, решили предать эту рукопись огню. Каково же было их потрясение, повествует легенда (ее, в частности, приводит в своей «Истории альбигойцев» Н. Пейра), когда «пламя отнеслось к рукописи Доминика с благоговением и трижды оттолкнуло ее от себя». Эта легенда, думается, и послужила Булгакову отправной точкой для разработки фантастической истории, приключившейся с рукописью Мастера. Ведь манускрипт Доминика, к коему «пламя отнеслось с благоговением» носил экзегетический характер, т. е. являлся толкованием Священного писания. Но своеобразным толкованием последнего является и роман Мастера об Иешуа и Пилате. - Ирина Галинская «Загадки»…

Этот момент и позволил дьякону Кураеву с полным основанием заклеймить пресловутую аналогию как богоборческую, ибо не горит «святая» рукопись «евангелия», написанная Воландом!

Мало ли что кому и от кого припишет? Хоть бы и Галинская. И мало ли что приписали этому Доминику? Во времена оны и самых свирепых христианских миссионеров, даже инквизиторов святыми назначали. Посмертно…

Вот так-то. Похоже, подошли к черте, за которой герой рискует превратиться в антихриста.

Ну, это вы хватили, товарищ автор. Для Антихриста он мелковат-с.

Да, уж, что - не мессия, тут и спорить не стоит. Ну что это за «Явление героя», глава 13? Прокрадывается некто, тщательно прячущийся от лунного света. Зачем прячется? Нешто боится, что обнаружат отсутствие и его тени? Мастер – однозначно не антихрист, не мессия и даже не тот литературный гений или нравственный идеал – все то, что накручивают его критики. Все речи и поступки этого субъекта лишены и широты, и доброты, и житейской мудрости. Они больше походят на бред, впавшего в аутизм гуманитария.

Аутизм – болезненное состояние психики человека, характеризующееся углублением в собственные внутренние переживания, стремлением обособиться от внешнего мира и постепенным отстранением от реальной действительности. - А.Н. Булыко «Большой словарь иноязычных слов».

Мастер не просто трепетно ждал сатану, а, можно сказать, жил этим лихорадочным ожиданием. Он даже ничуть не усомнился в его приходе, как будто так и должно случиться. Человек с нормальной головой все-таки должен обладать различением между метафизическим образом и «реальным», персонифицированным духом зла.

Вспоминаем.

Вот первая сцена явления мастера. Перед Бездомным, растревоженным встречей с бесовщиной, предстает некто гладковыбритый.

Вот сцена более позднего извлечения мастера в компании Воланда: в «зеленоватом платке ночного света» появляется «ночной Иванушкин гость» уже с небритым лицом!

Через несколько минут уже Аннушка-Чума в замочную скважину видит процессию, покидающую 50-ю квартиру, в которой передвигается и щетинистый человек в больничном халате.

Далее. Посудите сами, мастер то ли умер, то ли нет в своей новой квартире после приема фалернского. Азазелло, отравив вместе с ним «Маргариту» в кавычках - ту, которая «королевских кровей», лично убеждается, что Маргарита без кавычек, которая Николаевна, умирает в «готическом» особняке своего мужа. Но, внимание, Азазелло почему-то не предпринимает напрашивающегося «контрольного полета» в дурдом, чтобы убедиться в смерти, слышите, смерти пациента из палаты № 118, о которой маловразумительно бормочет Прасковья Федоровна, успокаивая Ивана Бездомного-Понырева из 117-й!

Сразу по возвращении из маргаритиного особняка Азазелло «оживил» обоих. И фантом умершей Марго отныне стал призраком навсегда, ибо тела-вместилища не стало. Иное дело мастер, он на протяжении книжного действия предстает: то, на первых порах, персонажем рассказов-видений Бездомного, то вбрасывается к ногам ведьмы - фантома Маргариты. Нигде, нигде и никогда, он не появляется сам по себе, как самостоятельный субъект и, главное, как человек.

И еще странность. По словам неподкупного Воланда, мастера так «хорошо отделали», что возникают сомнения: а способен ли был, в таком разе, этот впадающий в бредовые галлюцинации инвалид буквально накануне столь логично, горделиво и упоенно разглагольствовать перед поэтом Бездомным?

И мыслимо ль дело, чтоб пациент элитной психлечебницы выкрал ключ, после чего б спокойно проникал в соседние палаты, не делая ни малейшей попытки к бегству? Речь сейчас не о ловкости рук, - об интеллигентской этике. Такое по силам разве что товарищам консультанта по черной магии.

Сомнительно и то, что мастер так неосторожно лазил в чужие палаты. А этот субъект лез конкретно, целенаправленно к Ивану.

И в дополнение: мастер выкладывает Иванушке свой роман. А дойдя до момента окончательного ухода Марго он дважды повторяет: «И вот последнее, что я помню в своей жизни… Это были последние слова в моей жизни». После этого мастер скрывается на балконе. Сверх того, мастер прямо признает, что возненавидел роман. Когда? Да после появления Марго. Но она обещает: «Я тебя вылечу». Подтекст понятен: столь же прямо он признает, что, да, это при тебе я был доведен до безумия.

Контрольный вопрос: а был ли арест? В книге это слово не произнесено. Мастер рассказывал про что-то бесовское в ночи при луне и косился на луну. Ярость, страх, судороги, как у Пилата! Если речь шла про арест, то совсем иного порядка. Арест – это пугалка для разряда Могарычей, что ясно дает понять сам Булгаков.

Как вас, однако, окрыляет слово «арест». Поймите, Булгаков просто опасался в открытую писать об аресте мастера.

Ни черта он не боялся. При оказии Михаил Афанасьевич тут же, по соседству не раз и не два, мягко говоря, озорно подтрунивал над бессилием и тупостью оперов. Одна тупая пальба по коту с примусом чего стоит! Смею думать, такая сатира на доблестные и ужасные органы была куда крамольнее и криминальнее, чем «политкорректно» затушеванный пресловутый арест какого-то «воинствующего старообрядца».

А вот что, действительно, упорно фильтруется, а то и шматками вырезывается, - это «ария» Стравинского в «партитуре» Бортко. Данными купюрами сознательно принижается его социально-магическая функция, угадываемая в скрытом смысловом ряду. В восприятии и переложении Бортко Стравинский - просто умный и гуманный психиатр.

Купюры и купюры! Подлинный мастер предстает перед Воландом небритый и больной. Но Владимиром Бортко и здесь аннулированы слова Марго, что, мол, прельщала его самым соблазнительным, а он не поддался.

Ну вот, а теперь автор посмеет предложить новую кандидатуру «на высокое звание» заслуженного прототипа мастера, тем более что этот персонаж был практически современником и очень знаменитым, как отца, так и сына Булгаковых. И если они не чурались оккультизма, то никак не могли пройти мимо самого яркого его за последние 150 лет представителя.

Имя - Г.С.Л. Матерс, 1854 года рождения. Легендарный основатель ордена Golden down («Золотой рассвет», или «Золотая заря»), наставник крупнейшего сатаниста Алистера Кроули. В 1890-е годы он работал в Хорниман-музее, получая щедрое пособие от мисс Хорниман, дочки основателя музея. Зато после размолвки с Хорниманами Матерс получал комиссионные от продажи акций Турецкой железной дороги.

Акции - чем не аналог мечты тунеядцев – лотерейного выигрыша!

«Интересы Матерса не ограничивались только оккультными науками. Он также обладал глубокими познаниями в области военной истории, тактики, стратегии» (Фрэнсис Кинг «Современная ритуальная магия»).Вряд ли кто оспорит, что булгаковский мастер здорово разбирался в военной истории Рима.

Обладая уникальными магическими талантами, сын лондонского чиновника Матерс был крайне высокомерен и подчас пренебрежительно относился к окружающим, питая неумеренные иллюзии насчет своего родовитого происхождения. Он не только присвоил себе титул графа Мак-Грегора де Гленстрея, но всерьез  поговаривали, что называет себя реинкарнированным шотландским королем Яковом VI.

Мастеру Булгакова в мелагомании (мании величия) тоже не откажешь.

А еще бы попросил обратить внимание на его союзников, вернее их имена и мистические прозвища:

«Пять членов, оставшиеся верными Матерсу, были Брат Resurgam (д-р Берридж), Брат Volo Noscere(Д.С.Джонс), Сестра Perserverantia Cura Quis (миссис Симпсон), Сестра Fidelis (мисс Элейн Симпсон)»…

Не правда ли, еще та рассада, есть, что почерпнуть если не для имен, то для характеров своих персонажей?

Но после 1904 года против Матерса был составлен заговор. Путем закулисных интриг, сеансов «черной магии с наведением порчи» и, ясен пень, серии порочащих публикаций в прессе его сместили. Главным соперником-кознетворцем выступил Алистер Кроули, одним из прозвищ которого было: «Рыцарь Мак-Грегор» (так заявил газетчикам сам Матерс). Теперь суммируем «Алистер» + «Мак-Грегор» = Алоизий Могарыч, почему и нет! Тем более что после подставы Могарыча-Кроули уже в начале ХХ века Матерс вынужден был покинуть родимый Орден и Англию, отъехав на континент - в Париж, но в 1908 году ненадолго возвращался в Лондон (старую квартиру в полуподвале, отнятую Могарычем, но возвращенную ненадолго Воландом).

Супруга Матерса, Мойна, сестра великого философа Анри Бергсона, после смерти супруга в 1918 году возглавила его Общество, истово продолжив дело уникального мужа, но, по общему признанию, оказалась мало способной к этой планиде: «управляла Орденом довольно странно, а иногда просто неразумно».

Вопрос: ретивая супруга-единомышленница на «М» не напоминает ли нам другую музу другого мастера, что любила дело мастера-любовника больше его самого, но была совершенно не способна придумать хотя б одно словечко для его книги?

Добавим к сему: вы помните, кого Маргарита, раз узрев, возненавидела с первой минуты?

Могарыча-Кроули.

И для этого были реальные и, даже более того, концептуальные  основания.

«Оказывается, еще в юности Кроули будто бы предлагали получить посвящение в «религию ведьм», но он отказался, т.к. «не хотел чтобы им распоряжались женщины». То есть, в переносном – беллетристическом - плане, Алистер-Могарыч не поддался чарам Марго-Мойны.

Что касается, «религии ведьм», то это была вполне легальная группа – «смесь образованных людей из среднего класса и представителей местного крестьянства. Основание группы должно датироваться 1921 г., после выхода в том же году книги Маргарет Муррей «Религия ведьм в Западной Европе», собственно, благодаря которой эта группа и возникла.. Данная группа - не просто продукт чрезмерного увлечения некоторых образованных представителей среднего класса теориями Маргарет Муррей»!!!

Теперь обратите внимание на особенности ведовской практики и некоторые типичные приемчики и снадобья гемпширских ведьм. Приводим пример: «Религия ведьм в Западной Европе» дает два рецепта «колдовской мази». Оба состава содержат масло и ядовитые травы. Ав­тор книги склонен рассматривать их как средство для достижения при­ятных галлюцинаций - таких, допустим, как полет на метле, посещение шабаша и т.д.

«Члены нью-форестского ковена («ковен - группа людей, объединивших свои усилия для полноценности результата») также использовали колдовскую мазь, но она представляла собой обычный густой жир, в основном состоящий из медвежьего сала. Эта мазь во многом была схожа с мазью, которую использовали пловцы через Ла-Манш, и применялась она с той же целью, т.е. для защиты обнаженных тел от холода во время сборищ на открытом воздухе.

С другой стороны, они также употребля­ли галлюциноген, но это был обычный британский мухомор, который они принимали внутрь исключительно в малых до­зах. Мухомор и другие похожие на него грибы использовались во всем мире испокон веков. Его ели викинги, чтобы стать не­уязвимыми в бою, а на другом краю Евро-Азиатского материка - шаманы для достижения транса. Кстати, довольно странно, что мухомор не привлек внимания хиппи, этих энтузиастов психоделического опыта, - хотя, пожалуй, к счастью для них, т.к. входящий в его химический состав алкалоид чрезвычайно токсичен.

Различные виды грибов сильно различаются по силе своего воздействия, и неосторожный пользователь может очень легко принять смертельную дозу. Гемпширские ведьмы позволили себе даже человечес­кое жертвоприношение (по крайней мере, один раз), но осуществили это таким способом, что потом не было ника­ких неприятностей с властями» (Фрэнсис Кинг).

Правда, это уже другая история, хотя аллюзии с расстрелом Майгеля так и просятся. Благодарю за терпение.  

Теперь можно с чистой совестью резюмировать: доказательств сатанизма мастера хватает.

«Я пришел попрощаться с вами, потому что вы были единственным человеком, с которым я говорил в последнее время», - сознается призрак мастера Бездомному.

Знаменательны и слова Воланда: «- Итак, человек, сочинивший историю Понтия Пилата, уходит в подвал».

Где тут узловые слова? Сочинивший! Ведь можно легко описать то, что было, и сочинить, чего не было. Но мастер – человек, не просто сочинивший историю, а историю самого Понтия Пилата, то есть сочинивший и образ Понтия Пилата! Понтия, а не о Понтии! Одно дело сочинить что-то, но о ком-то реальном. И другое дело: придумать кого-то. А поскольку они всегда вдвоем: «где один, Иешуа, там и второй, Пилат», - то же самое переносится и на образ Иешуа. Сочинен!

Увы, мастер безнадежно повязан с ног до головы, пути к отступлению в свет отрезаны. На наивную надежду мастера, что Маргарита покинет его, Воланд скептически, «сквозь зубы»… усмехается.

И все-таки, хочется верить, не все безнадежно для мастера. Он совершил поступок - сжег книгу, которую писал, возненавидев дело жизни и поступив правильно, ведь епршалаимский апокриф навеян Воландом, который его и сберег-то, наверное, только поэтому и ради превратной «правды» - лжи.

Тенденция внушенной нечистой силой надиктовки «козлиного» евангелия более грубо и выпукло подана в теме Левия Матвея, который возненавидел «бога» в своем представлении, а на деле - злого сатану, которым также был ведом, записывая свое «евангелие» на козлином пергаменте. Достаточно припомнить, что морда Козла – есть перевернутая пентаграмма, знак сатаны.

Так мы и вернулись к начальной посылке: мастер не заслужил света.  И он же остановился на грани, за коей тьма, не перешагнув ее. Не поддался дьяволу, за что тот его уважает, в отличие от Маргариты, про которую Левий вынужден просить, чтобы взяли тоже.

А, значит, прав в данном случае дьякон Андрей: «Так чем же «все кончилось»? – Вот этим: «пугливо озираясь». Мастер, и так в ходе романа лишенный имени (точнее – донашивающий один из титулов Воланда), теперь и просто становится номером... 118-м. Ничего себе «покой»!»…

 

---

Глава 5. Афраний против Понтия

 

«Афраний и Петрей доказали, что они понимали военное искусство… что касается разногласий между Афранием и Петреем, то, возможно, что они-то и облегчали победу Цезаря» Ганс Дельбрюк

 

«По-гречески говорил он всегда легко и охотно, однако не везде» Светоний

 

«Всякий человек был создан, чтобы войти в небо. В том цель творения» Сведенборг

 

 «И вошел секретарь озабоченный и испуганный, подал бумагу Пилату и шепнул: - Очень важное дополнение. Многоопытный Пилат дрогнул и спросил сердито: - Почему сразу не прислали? - Только что получили и записали его показание! Пилат впился глазами в бумагу, и тотчас краски покинули его лицо. - Каиафа - самый страшный из всех людей в этой стране, - сквозь стиснутые зубы проговорил Пилат секретарю, - кто эта сволочь? - Лучший сыщик в Ершалаиме, - одними губами ответил секретарь в ухо Пилата. Пилат взвел глаза на арестованного, но увидел не его лицо, а лицо другое. В потемневшем дне по залу проплыло старческое, обрюзгшее, беззубое лицо, бритое, с сифилитической болячкой, разъедающей кость на желтом лбу, с золотым редкозубым венцом на плешивой голове. Солнце зашло в душе Пилата, день померк. Он видел в потемнении зеленые каприйские сады, слышал тихие трубы. И стукнули гнусавые слова: "Lex Apuleje de majestate" {Закон Апулея об оскорблении величества (лат.)».

Перед нами авторский «апокриф», ранняя рукопись Булгакова. Между прочим, сопоставление разных вариантов неплохо передает эволюцию самого писателя. В симфонии чувств, то и дело обуревающих Понтия Пилата - образ, которому он придавал чрезвычайное значение, - Булгаков борется со своими комплексами. Реализм передачи доводится до лицевых судорог и гримас, которые мы наблюдаем у Пилата.

- Да в том-то и беда, что не наблюдаем, а только читаем и представляем! – Громыхает взыскательный критик. - У Кирилла Лаврова нет этих судорог в нужном месте.

- Ну, знаете, - вступается за киношников верный поклонник. – Это уж слишком. Режиссер Бортко человек поживший и мудрый. В послесловии к картине он выразил очень смелую и яркую мысль. Она заключается в том, что лично он, Владимир Бортко, разглядел причину отчаяния Пилата -  одного на миллион, кто хотя бы пришел в ужас, поняв, что жизнь прожита не так, и кто пришел в гнев из-за этого, а не только на этого «сопляка» в рваном голубом хитоне, доказавшего всю ее, жизни, зряшность...

Вероятно, так. Прокуратор, действительно, пребывает в постоянном терзании из-за своей противоречивости, не позволяющей гордыне старости признать правоту молодости.

Но, если Бортко понял и это, а не только досаду наместника на юнца за свои неправильно прожитые годы, то практически все его коллеги, заслуженные и авторитетные, похоже, ничего этого не поняли, не признали. Ведь куда удобнее гневаться на тех, которые чуток - над твоим пониманием. Увы, твое банальное понимание доступно большинству, и оно удобно, оно всем даже выгодно. Но это же обрезанное понимание не только разбивает все иллюзии у более понимающего, оно заставляет его смириться перед необходимостью пересмотреть прежние правила доброжелательности и терпимости, коль они попустительствуют тупости и убожеству, пусть и прикрытому сединами и заслугами. Тут главное пойти до конца. Но, Понтий Пилат, осознав, убоялся… И за это путь его растянулся на 1900 лет…

Когда Иисуса привели к Пилату, мир фактов и мир истин пришли в непосредственное и непримиримое столкновение, причем с такой ужаса­ющей ясностью, с таким буйством символичности, как ни в какой другой сцене во всей мировой истории. Раздвоенность, на которой изначально основывается всякая наделенная свободой передвиже­ния жизнь, — уже в силу того, что она есть, что она представляет собой и существование, и бодрствование, — приняла здесь наивыс­шую из всех вообразимых форм человеческого трагизма. В знаме­нитом вопросе римского прокуратура: «Что есть истина?» — един­ственной фразе во всем Новом Завете, в которой о себе дает знать раса, уже заложен весь смысл истории, здесь содержатся указания на исключительную значимость деяния, на ранг государства, на роль войны и крови, на безоговорочное засилье успеха и на гордость величием судьбы. И не уста, но безмолвное чувство Иисуса ответи­ло на это другим, фундаментальным, если говорить о религиозной стороне жизни, вопросом: «Что есть действительность?» Для Пила­та она была всем, для него — ничем. Только так и не иначе может противостоять подлинная религиозность истории и ее силам, толь­ко так и не иначе должна она оценивать деятельную жизнь, а если она все же поступает по-другому, она перестает быть религией и сама оказывается жертвой духа истории.

«Мое царство не от мира сего» — вот последние его слова, которые не перетолкуешь, которые всякий должен примерить к себе, чтобы понять, на что подвигают его рождение и природа. Суще­ствование, пользующееся бодрствованием, или же бодрствование, подминающее существование; такт или напряжение, кровь или дух, история или природа, политика или религия: здесь дано только или— или, и никакого добросовестного компромисса. Государственный деятель может быть глубоко религиозен, а богомолец может уме­реть за отечество, однако оба они должны сознавать, по какую сто­рону находятся на самом деле. Прирожденный политик презирает далекие от мира воззрения идеолога и моралиста внутри своего мира фактов — и он прав. Для верующего все тщеславие и успех истори­ческого мира греховны и не имеют вечной ценности — прав также и он. Глуп тот правитель, что желает улучшить религию, имея в виду политические, практические цели. Но глуп и тот моральный пропо­ведник, который желает внести в мир действительности истину, спра­ведливость, мир, согласие. Никакой вере не удалось до сих пор хоть в чем-то изменить мир, и никакой факт никогда не сможет опровер­гнуть веру. Нет никаких мостов между направленным временем и вневременной вечностью, между ходом истории и сохранением бо­жественного миропорядка, в строении которого выражением «сте­чение обстоятельств» обозначается высшая степень при­чинности. В этом высший смысл того мгновения, в котором Пилат и Иисус противустали друг другу. В один миг, миг мира историческо­го, римлянин распорядился распять галилеянина на кресте — и то была его судьба. В другой миг Рим оказался обречен проклятию, а крест сделался попыткой избавления. То была «Божья воля». - Освальд Шпенглер «Закат Европы».

Извините, но в анналах истории сведения о Пилате крайне скудны. Что послужило Булгакову – фантазия или интуиция?

И то, и другое. А еще, безусловно, историческая литература. Обычно, прорабатывая интересующее его явление, Михаил Афанасьевич обращался к самому доступному источнику – энциклопедии Брокгауза и Ефрона.

Удобно: тут тебе не только персональные статьи наготове, но и внушительный перечень сносок на доступные источники.

Там писатель, вероятно, и узнал, что в1888 г. была опубликована книга немца Густава Адольфа Мюллера «Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи и судья Иисуса из Назарета».

Булгаков, в свою очередь, выбрал две версии: немецкую (майнцскую) — о происхождении Пилата и швейцарскую — о его «загробных» терзаниях. «В Майнце жил король Ат, который умел читать судьбу людей по звездам,— пересказывает Мюллер немецкую легенду.— Будучи однажды на охоте, он прочел по звездам, что если в этот час от него зачнет женщина, то родится ребенок, который станет могущественным и прославится. Так как король находился слишком далеко от Майнца, чтобы послать за супругой, он приказал выбрать для него какую-нибудь девушку по соседству. Случилось так, что ею стала прекрасная дочь мельника Пила. Она и родила Пилата». Швейцарская же легенда повествует о том, что погребенный в горном озере самоубийца Пилат, подобно старому усталому Агасферу, не знает ни минуты покоя и что ежегодно в страстную пятницу, ночью, дьявол поднимает его со дна, втаскивает на окружающие озеро «скалистые стены», где до рассвета тщетно пытается смыть с него вечные пятна позора. Аксессуары этой легенды также находим в булгаковском романе: когда Мастер, с разрешения Сатаны, отпускает Пилату его грех, «скалистые стены» рушатся, и пятый прокуратор Иудеи обретает, наконец, желанный покой. – Ирина Галинская «Загадки»...

Вношу ясность: описание действий Пилата не во всем сопрягается с Евангелиями, - напоминает богослов.

Батюшки родные, вам не надоело сбивать нас с проложенной колеи, отбрасывая к старому хламу. Мы вроде как условились, что такие действия вполне согласуются с Евангелием от писателя Булгакова, или Воланда, или Понырева. Не отец ли Кураев упорно настаивает на этом? А если вы свято верите в непреложность 4-х канонических Евангелий, то не в вашей компетенции требовать того же от всех. Отчего все должны рассматривать Четвероевангелие как документ документов? И что тогда, просветите, делать с апокрифами?

Евангелические тексты не являются ни догмой, ни законом не то что для человечества, но и для народов России: церковь и государство у нас худо-бедно, но разведены, да и вообще, христианская идея – не указ другим конфессиям. Любая попытка указывать и командовать – калитка для религиозных раздоров.

Наконец, мы здесь рассматриваем, прежде всего, роман и его кино-интерпретацию, а не священный канон.

Кстати, вся эта полемика - ярчайший пример того, как умеет Булгаков задавать задачки. Перед нами одна из самых запутанных и доныне нераскрытых проблем истории, не поняв суть которой, людям никогда не построить царство истины и справедливости. Ибо чаще всего мы равняемся на… ложных кумиров и лицемеров. И проклинаем тех, кого эти лже-кумиры лукавством и подтасовками превратили в общепризнанное средоточие зла, грехов и преступлений.

Прискорбно, но факт: во все времена куда проще и безопасней было делать козлами отпущения смелых, решительных и отважных, тем самым списав на них всю ответственность за собственную безответственность, трусость, покорность. Правило проще принципа, а главное удобно: «Мы не ведали, мы только слепо верили, от нас ничего не зависит, мы не решаем - мы лишь послушно исполняем».

Бортко усилил эту линию защиты и оправдания трусливых, спихнув все грехи на Пилата или Берию (и, значит, Сталина), хотя реальный Берия просто не мог возникнуть в замысле Булгакова, чего не скажешь про Ягоду или, по крайней мере, Ежова.

Трусы – все мы и, особенно, те, кому проще для ума, легче для памяти и спокойнее для совести все вины свалить на одиночных монстров, не давая себе труда задуматься: «Но раз на Грозного, Берию, Сталина упорно и целенаправленно вешается всягрязь, значит, кто-то хочет обелить себя, раз и навсегда назначив Виновных». С этим ведь жить спокойней.

Но… одно… Но. Совесть, если она есть, сведет с ума, пока не докопается до истины, как это и произошло с Пилатом или Поныревым. Пилат, теряя пряжку, скрепу, теряет согласие со своей совестью, с душевным равновесием, отныне ему нет покоя.

Ну не могу! Мастера! Уж и пряжке высший смысл приписали, - насмехается верный поклонник.

Тут надо винить не нас, а древних. Амулет «Пряжка» был идейно нагружен еще в Древнем Египте. При помощи его Исида воскресила мертвое тело Осириса и поразила жестокой болезнью Ра. Амулет предназначался для того, чтобы умерший получил доступ в любое место загробного мира, а также имел одну руку по направлению к небу, а другую – к земле (см., например, Уоллис Бадж «Магия Древнего Египта»).Теперь согласуйте с Пилатом. Не сможете, поможем.

- Не удивлюсь, если следующей вашей апелляцией будут карты Таро.  На Папюса б не нарваться…

- Однако напросились. Таро так Таро. Для вящей объективности.

Автор романа о Пилате – мастер. Его номер 118-ый. В картах ТАРО 118-ой нету. Есть номер 18 «Луна». Знак Водолей.  Речь, разговор, беседа, говор, болтовня, толки. Злословие – Клевета – Решение – Совещание – Луна.

- Матрица?..

- …Первой главы о Пилате?

- …Всего романа!

Пилат, несомненно, был очень умный человек, образованный и интеллигентный. Он совершенно ясно видел, что перед ним не преступник, «развращающий народ», как заявляли ему «истин­но еврейские люди» того времени, не претендент на иудейский престол, а просто «философ», как мог бы он определить для себя Иисуса.

Этот «философ» возбудил его симпатию, даже сочувствие. Иудеи, требовавшие крови невинного, были ему противны. Но серьёзно бороться за него, создавать себе неприятности, — это было для Пилата слишком. И поколебавшись немного, Пилат предал Иисуса.

У него была, вероятно, мысль, что он служит Риму и в дан­ном случае охраняет спокойствие правителей, поддерживает по­рядок и мир среди покорённого народа, устраняет причину воз­можных волнений, хотя и жертвуя при этом невинным челове­ком. Это делалось во имя Рима, и ответственность, как будто, падает на Рим. Конечно, Пилат не мог знать, что дни Рима уже сочтены, и он сам создаёт одну из тех сил, которые уничтожат Рим. Но мысль Пилатов никогда не идёт так далеко. Кроме того, у Пилата по отношению к своим поступкам была очень удобная философия: всё относительно, всё условно, ничто не представляет особой ценности. Это применение на практике принципа относительности» — Пилат вообще удивительно современный человек. С такой философией легко лавировать среди жизненных трудностей.

Иисус даже помог ему, сказав:

«Я... на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине».

«Что есть истина?» — иронически парировал Пилат.

И это сразу же поставило его на привычный путь мысли и отношения к вещам: напомнило ему, где он, кто он, показало, как он должен действовать.

Сущность Пилата в том, что он видит истину, но не хочет следовать ей; Чтобы не следовать истине, которую он видит, он должен создать в себе особое скептическое и насмешливое отношение к самой идее истины и к людям, стоящим за эту идею. Он не может уже в глубине души считать их преступ­никами, но он должен выработать определённое, слегка иро­ническое отношение к ним, которое позволяло бы в случае необходимости жертвовать ими…

Символическое умывание рук нераздель­но связано с образом Пилата. Он весь в этом символическом жесте. Для человека подлинного внутреннего развития никакого «умывания рук» быть не может. Этот жест внутреннего обмана не может ему принадлежать. «Пилат» — это тип, выражающий собой то, что в культур­ном человечестве препятствует внутреннему развитию человека и создаёт главную помеху на пути к сверхчеловеку. Мир полон больших и малых Пилатов. «Распятие Христа» никогда не совершается без их помощи.                 

Они прекрасно видят и понимают истину, но любая «печаль­ная необходимость», или политические интересы, как они их по­нимают, или интересы собственного положения могут заста­вить их предать истину и затем умыть руки.

По отношению к эволюции духа Пилат — это остановка. – П.Д. Успенский «Новая модель вселенной».

- К сожалению, к Пилату подходят с затасканными и узковатыми лекалами: смалодушничал, умыл руки, уступил, предал Христа жидам на поруганье…

- А это трагическая личность, пребывающая в непрерывном поединке с одним, даже несколькими противниками кряду.

- С бесами, скажите уж прямо?

- С кем конкретно? Иешуа, это я еще понимаю, тот противостоит. Но Пилат, при его-то власти?! Не знаю. Разве что с Каифой...

Тогда наш расклад. В романе Понтий Пилат ведет,  минимум, четыре поединка. Не все они очевидны, но все равнозначимы по напряженности.

 Первый – с Иешуа. Его правду Пилат понял и признал. Но, являясь продуктом прошлой эпохи и законопослушным правителем, был в то же время обязан не допустить смуты, жертв, потому и не посмел об этом заявить во всеуслышание. Да и собственной карьеры ему вдруг стало жаль. В комплексе все это роковым образом отразилось на судьбе Иешуа. Конечно, другой префект, скорее всего, поступил бы хуже Пилата. Без мук совести и раскаянья. Но Пилат потом кается именно за это свое – карьерное – малодушие. И это несмотря на то, что он повел себя намного честнее, смелее, мужественней, благородней и выше 99 % начальников всех эпох в своих попытках отстоять жизнь невиновного человека. Именно – Человека, ибо реальный Пилат вряд ли вообще осознавал, что перед ним пророк и, тем более, сын Божий.

Возьмите среднестатистический тип начальника, впитанный нашей исторической памятью. Вот пламенные комиссары, а того хуже – злоумышленные имитаторы и бездумные профанаторы идеи, с фанатической верой в мировую революцию, с их непоколебимостью в деле уничтожения «классовых» врагов и просто сомневающихся. На той же ступеньке практически все прославленные военачальники, наркомы и красные директоры времен Великой Отечественной. Неусомнимо выполняющие линию партии, уже на этом основании они и снимают с себя всю ответственность за ошибки, в том числе за расстрелы и расправы с «отщепенцами». На самом деле, все они – типичные карьеристы, ничем не отличающиеся от щедринских и гоголевских чинодралов.

Пожалуй, не так кровожадна в действиях, но не менее труслива и безжалостна к «назначенному» диссиденту (в кавычках и без) вся номенклатура от Хрущева до Горбачева. Значительная часть этой партократии, совершив после 1987 года «затылочный оверштаг» на 180 градусов, сейчас засела в криминальных бизнес-структурах, кремлевских кабинетах и в составе не важно какой, главное, чтобы Партии власти. Ну, не смешно ли от всех этих «идейных и принципиальных» господ ибн товарищей требовать хотя бы половины процента Пилатовской отваги и чести? А ведь и они так же, как перекрасившаяся интеллигенция, прочие «соцреалисты», что-то там тявкают насчет нравственности и греховности римского прокуратора.

Между тем, Иешуа как бы признает, что без Пилата нет самого Иешуа: раз один, тут же и другой! Пилат породил Иешуа на века! И вот вопрос вопросов: как бы повернулось дело, отклони Пилат казнь, заточи философа в библиотеке или сплавь к арабам – тем, кто ровно через 600 лет ответил на иудеохристианство исламом?

Второй поединок Пилата – с и.о. президента Синедриона Каифой. Императорский наместник Иудеи в описании Булгакова во всех отношениях выше Первосвященника иудейского, но, прежде всего, как законник. Каифа использует те способы, которые впоследствии назовут… иезуитскими, беспощадно шантажируя и провоцируя того, перед коим должен трепетать. То есть перед Пилатом - непримиримый враг новой веры и ее Пророка…

Эта антисемитская выдумка Булгакова не есть украшение его таланта.

Ладно. Цитируем талмудический текст:

«В течение сорока дней перед этим (распятием) ходил перед ним (Иисусом) вестник, возвещавший, что его, Иешуа из Назарета, намерены побить камнями за то, что он занимался колдовством, обманывал и сводил Израиль с пути истинного. Пусть имеющий сказать нечто в защиту выйдет наперед и защитит его. Но не было обнаружено ничего в его защиту, и накануне Пасхи его повесили» («Неоспоримые свидетельства». Сост. Джош Мак-Дауэлл).

Если мало, продолжим:

«- Что ты, Каифа?» – этим вопросом бортковский Пилат снимает вину с главы иудейской церкви, перекладывая ее лично на Каифу, человека. Идейный Каифа же подчеркивает свою веронетерпимость, не заходя в помещение язычника. А отношение Булгакова лично к Каифе – вот оно: тень первосвященника сжимается у хвоста скульптурного льва.

Что есть лев? Лев – во-первых, символизирует кесаря, во-вторых, державный символ Иудеи. Автор считает, у Каифы Пилат таки выиграл духовно-нравственный поединок.

Вот только силе уступил. Довольно жестокий финт со стороны игемона: сначала обрек Иешуа на смерть и, одновременно, на спасение, а потом вынужденно умыл руки.

Для того чтобы понять кажущуюся бессвязность его поступков, стоило бы знать одну «конституционную» тонкость того времени - одну «большую разницу». В Риме можно было схлопотать «вышку» за оскорбление народа, неуважительно произнеся всего лишь имя принцепса.

Пока оскорблять народ опасно, империя цела, - возбудился патриот. - У нас сейчас можно обзывать великий русский народ хоть поодиночке, хоть вкупе. И не то что не накажут, а на того, кто просто вслух обидится за русский народ, навешают всех собак: «шовинист», «антисемит». И народ же еще за это ответит. У нас за русофобию (открытую ненависть к русским) не накажут, а вот за антисемитизм (просто нелюбовь к евреям) – тут уж на всю катушку.

Переходим к третьему, мало кем замечаемому, поединку, который был вчистую проигран Пилатом. Это выдержанная в стиле доброжелательности дуэль игемона с главой имперской спецслужбы в Иудее Афранием. Ошибка Пилата, а точнее не зависящая от него необходимость состояла в том, что наместник Иудеи был вынужден доверять самому опытному «оперативнику» Империи. И это, очевидно, было справедливо по адресу Афрания: Рим был просто обязан держать лучшую агентуру в Иудее - наиболее взрывоопасном, мятежном и революционном уделе.

Очевидно, Пилат задумал словчить с казнью и похоронами, вплоть до их имитации и подмены тела симпатичного ему Иешуа, а также последующего, и справедливого, «перевода стрел» на Синедрион, а также – на Иуду. Но старый солдат не мог знать все нюансы работы спецслужб. И, не исключено, Афраний переиграл его, Синедрион и историков. Не переиграл он только Историю.

Кстати, Кириллом Еськовым в книге «Евангелие от Афрания» развернута специфическая гипотеза об оперативном проекте «Рыба», который нежданно для разработчика Афрания перерос во Вселенский идейный переворот и новую мировую религию…

Но это, еслирассматривать Афрания как реального человека. Булгаков же дает и изнаночный портрет этой зловещей фигуры, как демона тени.

Еще один агент Иномира? Попросим доказательств.

Как скажете. Даем наводку. Афраний по обыкновению отступает в сумрак, где нельзя увидеть, отбрасывает ли он тень. У него, и это в Леванте-то, белые, нездешние, руки. Как только Пилату вносят светильники, Афраний, стремительно обгоняя появление света, покидает стол. Конечно, у Бортко, наоборот. Если следовать Булгакову, коего режиссер прочитал 201 раз, прокуратор выходит на балкон, где в тени прячется «группенфюрер». В фильме же Афраний сам выходит под факелы Пилата. Учтем и то, что Афраний всегда в темном (навыворот сером) плаще с капюшоном и гладко выбрит. Никого не напоминает? «Мастер», пролезающий с балкона в палату Бездомного, также гладко выбрит. Истинный Воланд, в темном же плаще, всегда гладко выбрит. Но Воланд ни разу не показан «в своем настоящем обличье» - как и Афраний, оба умеют вывернуться наничь. Поэтому, если есть желание, придайте ему любое обличье. И это обличье Афрания вряд ли покажется недостаточно убедительным и живым. 

Будет вам. Афраний у Булгакова – типичный иезуит.

О наружности иезуита есть предписание Лойолы: «Голова слегка наклонена вперед, но не свешена вправо или влево; глаза опущены настолько, чтобы не смотреть на собеседника, а искоса следить за ним; хмуриться и морщить нос не следует, вообще сохранять невозмутимость, но при этом внешний вид иметь больше ласковый и довольный, чем печальный; не разевать рта и не поджимать губы; ходить по возможности всегда степенно». Прежде чем постановить это правило, Лойола долго обдумывал его, плакал и семь раз обращался с молитвой к Богу. – А.А. Быков «Игнатий Лойола».

Взяв же на вооружение «заговорщицкую версию», разматываем следующую цепочку. Не согласны – поправьте.

Итак, Афраний разработал и запустил сложную комбинацию, повесив на кресты троих. Кого? Арестантов. Потом позволил действовать Левию Матвею. И тот сразу же выкрадывает с места казни самое важное тело. Потом Афраний превратно докладывает обо всем Пилату, заставив его всю жизнь страдать из-за трусости, которой прокуратор не совершил, но которая была «сыграна» и вошла в историю благодаря «такой пошлой казни».

Трусость Пилата в том, что он, вместо прямого пути «на подлог» ради спасения Иешуа, позволил «профессиональным мистификаторам и заговорщикам» (Афранию и Каифе, возможно действовавшим в сговоре) обставить казнь пророка  неоднозначными версиями. Те, в свой черед, со временем обросли противоречивыми домыслами и легендами.

- А эти мифы на протяжении 2000 лет дают свои плоды в виде всяческих ересей и спекуляций. Но вы не назвали самый серьезный прокол Пилата, который вполне допустим, благодаря лазейкам, предоставляемым  недоговоренностями Булгакова. Велев спасти Иешуа и укрыть Иуду, не только много знавшего, но и способного опознать тело учителя, Понтий запустил чудовищную машину стократно усиленной лжи. На кресте вместо Иешуа мог висеть Вар-равван.

- Но если это висел Вар, то зачем его не отравили, как и велел Понтий Пилат, ядовитым пойлом, а закололи, как и Иуду – в сердце?

- А за тем, что таким фокусом убивалась вся сакральность искупительной жертвы, и в этом вековая вина Пилата! Он должен был спасти не плоть, а – Идею!

- Иудею!

…Если же на кресте висел Иешуа, то Афраний не подал ему усыпительное, а велел заколоть в сердце, как и Иуду в саду, а тело… исчезло! В результате, сами версии «Иуда на кресте», как и «тело Иуды, погребенное вместо спасенного Иешуа», дают простор для самых разных трактовок. Вплоть до справедливо критикуемой ныне идеологической конструкции иудеохристианства, в котором подлинные идеи Христа были подменены, «дополнены» и приукрашены не только личными толкованиями евангелистов, но и приверженцев Каифы.

Наконец, разве недопустима версия, что Иуда был невинен, просто знал и проповедовал не то, за что он проклят, а ТО?.. Тогда становится понятен смысл его последних звуков: «Ни… за…». «ЧТО» - добавим мы. В самом деле, разве красноречивое многоточие после «за…» в тексте Булгакова не предполагает вместо законченности фразы, буде это просто имя НИЗА, недосказанности продолжения?! 

Иуда невиновен? А 30 сребреников?

В романе нигде не сказано, как он получил 30 тетрадрахм. Эта сумма лишь вполне могла быть ПОЛУЧЕНА Иудой - работником меняльной лавки. Сказано, что его, бегущего через кладбище по ЛУННЫМ коврам за призрачным видением Низы (Геллы), подкараулила троица: коренастый, убивающий с большими искусством коротыш (Азазелло), говорливый дылда (Фагот-Коровьев) и - в капюшоне (Афраний-Воланд). Вдали Афрания поджидает коновод (кот Бегемот). Афраний перед этим получил приказ Пилата «спасти» Иуду от убийц с ножами. Иуда был на лунной дорожке четвертым – и лишним. Так же как Иешуа был 4-м лишним для троицы иудейских разбойников на Голгофе. Иуду, как и людей на кресте, убили в сердце, правда, кинжалами - спереди и сзади, а в кошель подсунули липовую записку. Сам же кошель с запиской перекрестили веревкой – страшный символ повязанности кошелька (денег) и креста (христианства).

Далее. Лишь после убийства Иуды в кошельке было найдено 30 тетрадрахм, и только тогда усилиями Афрания сумма была оглашена. Тут все и встает на свои места: когда даже всезнающий Афраний говорит Пилату, что ничего не знает о величине суммы, врученной Каифой Иуде, демон не врет. В тот момент ему это, действительно, не было известно. Ведь Иуда еще не получил и уже не получит от Каифы никаких денег. 30 тетрадрахм – это то, что он в последний момент взял с собой в меняльной лавке. Повторяю, нигде в романе не сказано, что получены они были от Каифы. Просто – получены!

И тогда еще понятней его укоризна, его белое, одухотворенно красивое лицо после убийства. Да и последние звуки из уст Иуды «Ни… за…» были произнесены «голосом низким и укоризненным».

Опять! Хриплым разбойничьим был голос «Иешуа» на кресте, таким же хриплым – человека в разорванном хитоне с обезображенным лицом, сопровождавшим на лунной дороге Пилата. Задал же загадок мастер Булгаков.

Мягко говоря, неожиданный взгляд на связку: Иуда - Афраний. Кстати, откуда Булгаков взял этот образ?

В «Булгаковской энциклопедии» говорится: «Афраний и Понтий Пилат также пытаются сделать доброе дело, не порывая со злом. Пилат стремится помиловать Иешуа Га-Ноцри, но, опасаясь доноса, утверждает смертный приговор. Афраний по долгу службы руководит казнью, но потом по завуалированному приказу прокуратора убивает доносчика Иуду из Кириафа. Афраний и Понтий Пилат своеобразно восприняли проповедь Га-Ноцри о том, что, все люди добрые, ибо первое, что они делают после смерти Иешуа, так это убивают Иуду, совершая с точки зрения проповедника безусловное зло»…

Благостная интерпретация. Похоже, Владимир Бортко взял на вооружение именно ее. И прибалт Любомирас Лупявичюс нормально играет суперагента Афрания, но чужой голос Олега Басилашвили занижает естественность воплощения. Непонятно, разве на роль античного то ли Мюллера, то ли Шелленберга так трудно было найти русского или хотя бы русскоговорящего актера?

Между прочим, та же неестественность - чужое озвучение - портит впечатление от игры Александра Галибина, коему по сценарию и так-то тесновато развернуться.

Но нас интересует Афраний…

На разных исторических этапах в Риме хватало Афраниев. Так звали полководца, который на пару с Петреем неудачно противостоял Юлию Цезарю в Испании. То же имя носил популярный комедиограф Луций Афраний (150-80 г. до н.э.). Но ближе всех по времени стоит к Пилату Афраний Бурр Секст – начальник преторианской гвардии в правление Нерона. Этого персонажа отравили в 62 году.

Пожалуй, вот это будет погорячее.

Обычно исследователи романа почему-то озабочены эволюцией взаимоотношений Пилата с Иешуа. Афраний, как правило, проскальзывает по пригашенной кромке их интереса.

Литератор и аналитик Кирилл Еськов с этим не согласился и предположил, что в Иудее 30-х годов главный контрразведчик Афраний был никак не мельче самого игемона. Больше того – тайная власть в провинции, если не во всем восточном Средиземноморье, была паутиной, сходившейся в его кулак. А дальше становится ясно, что следом за Иешуа и Пилатом Каифа, Афраний и Иуда также являются ключевыми фигурами романа. Но не фильма, где они играют галерку, раек, периферию, то есть именно провинцию, каковой Иудея и была по отношению к Риму. Кирилл Лавров в образе Понтия Пилата все-таки стар, а оттого не так убедителен, как должен бы быть опытный и бравый воин. Каифа в трансформации Валентина Гафта, а скорее – Бортко, отнюдь не мастер закулисных интриг. Первосвященник даже заметно облагорожен за счет… Парадокс, но облагорожен за счет навязанной режиссером бесцветности, приданной этому образу. У зловещего первосвященника Синедриона в исполнении Гафта как бы нарочно стерилизованы, загашены самые его яркие черты: фанатизм, непреклонность, жестокость и коварство. 

Закончим с прокуратором.

«Больше мне ничего не нужно». Это слова Пилата, которому человек в грязном хитоне и с обезображенным лицом говорит по воле лишенного солнца мастера, что казни не было.

Ради химеры, будь то фальшивая казнь или «муки» Пилата, ставшего героем мифа, настоящий Иешуа не стал бы лгать! «Казни не было» - лишь приятное заблуждение, принимаемое за правду только потому, что в это хочется верить и что это удобнее неприятной, даже страшной, но подлинной правды.

Утешает одно: в бездну не то неба, не то подземья ушел отпущенный мастером герой – Пилат, сын короля-звездочета, но туда же канул и Воланд со свитой.