Бурлаки на Волге
В 1868 году ученик Академии художеств Илья Репин и его однокашник Савицкий плыли на пароходе вверх по Неве в компании веселых офицеров, студентов и нарядных барышень. Внезапно Репин заметил вдали коричневое пятно...
–– Что это ползет на наше солнце? –– пошутил он.
–– А это бурлаки бечевой барку тянут, –– ответил Савицкий.
Репин напрягся. О бурлаках он ничего не знал. Приблизились. О, боже! Какие грязные, оборванные! У одного почти оборвалась штанина, по земле волочится, и голое тело светит. Лица угрюмы, изредка глянут на цветастую толпу пассажиров, исподлобья глянут, тяжелыми глазами.
–– Да что же это! –– закричал Репин. –– Люди вместо скота впряжены! Разве нельзя перевозить барки буксирными пароходами?
–– Хм, –– усмехнулся Савицкий. –– Буксиры дороги. А главное, эти самые бурлаки и нагрузят, и разгрузят барку.
Репин остолбенел. К своим двадцати четырем годам он уже навидался разных житейских тягот, но бурлаки... Навсегда он запомнит этот день!
Через два года вместе с художником Васильевым он поехал на Волгу писать этюды. Альбом не вмещал непривычного кругозора –– волжские просторы были необозримы. А чистота воздуха! А люди! –– красивые, дородные, ни малейшего подхалимства, никаких замашек услужить господам.
В местечке Ширяево Илья Ефимович уходил по утрам к Волге. Поднимался высоко по каменистому берегу, поджидал барку. Здесь на одной из отмелей бурлаки складывали лямки и ложились в сладкой неге на палубу. Репину видно было сверху как на ладони.
Однажды он спустился к барке. Команда ее состояла из одиннадцати бурлаков с подростком-мальчиком, уполномоченным от хозяина доставить известь из Царевщины в Симбирск. Поравнявшись с одним из бурлаков, Илья Ефимович замер: «Глаза-то глаза! А лоб! Это не простак…» Голова бурлака была повязана тряпицей, волосы курчавились к шее, в выражении лица было что-то восточное, древнее.
–– Можно с тебя портрет списать? –– спросил Репин.
Бурлак обиделся:
–– Чего с меня писать? Я в волостном правлении прописан, я не беспаспортный какой.
Ватага растянула бечеву вдоль берега; быстро, приспособленными узлами, закладывали свою упряжь –– потемневшую от пота кожаную петлю-хомут. Илья Ефимович пошёл рядом с Каниным –– заинтересовавшим его бурлаком, любуясь каждой его черточкой, всяким оттенком его кожи и посконной рубахи.
–– Так что же, можно будет написать с тебя портрет? –– возобновил свой вопрос. Типичнее этого бурлака, казалось, ничего не могло быть для избранного сюжета.
Один из бурлаков сказал Канину:
–– Он с тебя каликатуру спишет, просит-то недаром.
–– Быть тебе в каликатуре! –– артельщики принялись допекать Канина.
Он молчал и ни с кем не связывался, и казался Репину величайшей загадкой. В конце концов, художник уломал его. Вслед за Каниным удалось уговорить и других. За работой Репин расспрашивал каждого: кто он, откуда? Были тут бывшие солдаты, был дурачок, был поп-расстрига, были и такие, о которых поэт Никитин писал:
Запросилась душа на широкий простор,
Взял я паспорт, подушные отдал
И пошел в бурлаки…
–– А ведь вы, бают, пригоняете, –– вдруг сказал Репину один из бурлаков.
–– Куда пригоняете? –– не понял художник.
–– К антихристу, бают, пригоняете.
–– Вот вздор! –– загорячился Репин.
–– Ладно, брат, мы все знаем. Теперь ты с меня спишешь за двугривенный, а через год придут с цепью за моей душенькой и закуют, и погонят ее, рабу божию, к антихристу… Ты бы хоть по двадцать рублей нам давал.
Возвратившись в Петербург, Илья Ефимович сделал набросок картины «Бурлаки на Волге». К самой же картине долго не мог приступить, обдумывал. В это время его мастерскую посетил вице-премьер Академии художеств великий князь Владимир Александрович. Осмотрев работы, он сразу указал Репину на «Бурлаков»:
–– Вот это сейчас же начинайте обрабатывать для меня.
Илью Ефимовича поразило: как великий князь сразу остановился на «Бурлаках», которые «были еще так плохи и на таком ничтожном картончике»? Но, очевидно, Владимир Александрович смог увидеть мысленным взором тот окончательный вариант картины, который так сильно встряхнул впоследствии российскую общественность и принес художнику мировую славу. Чудны ширь и раздолье Волги; где-то далеко впереди летит суденышко, размахивая, как крылом, белым парусом. Направо, в такой же дали, несется пароход, протянув в воздухе струйки дыма, а прямо, впереди, идут в ногу по мокрому песку, отпечатывая в нем ступни своих дырявых лаптей, одиннадцать бурлаков –– с голой грудью, обожженными солнцем руками, натягивая лямку и таща барку.
Когда Репин представил картину на выставке, министр путей сообщения напал на него:
–– Ну, скажите, ради бога, какая нелегкая вас дернула писать эту нелепость? Вы, должно быть, поляк?.. Ну, как не стыдно –– русский!.. Да ведь этот допотопный способ транспортов мною уже сведен к нулю, и скоро о нем не будет и помину! А вы, наверно, мечтаете найти глупца, который приобретет себе этих горилл?
Репин, конечно, не мог ему сказать о визите великого князя, не мог признаться, что картина «Бурлаки на Волге» задолго до выставки была куплена, висела в бильярдной комнате княжеского дворца.
Великий князь Владимир Александрович потом не раз жаловался Репину:
–– Стена вечно пустует: картину просят на разные европейские выставки.
«Бурлаки на Волге» –– одна из самых замечательных картин русской школы, а как картина на национальный сюжет –– она решительно первая из всех у нас, –– писал критик Стасов. –– Ни одна другая не может сравниться с нею по глубине содержания, по историческим взглядам и по силе правдивости».
Некоторые зрители считали, что «Бурлаков» Репин писал как иллюстрацию к стихотворению Некрасова:
Выдь на Волгу: чей стон раздается
Над великою русской рекой?
Этот стон у нас песней зовется ––
То бурлаки идут бечевой.
Но Илья Ефимович, когда впервые увидел бурлаков и когда писал о них большое гражданское полотно, не знал этого стихотворения. «Стыдно признаться, но я прочитал эти некрасовские строки года через два только после поездки на Волгу». И критиковал Некрасова: «Разве может бурлак петь на ходу под лямкой? Ведь лямка тянет назад, того и гляди, оступишься или о корень споткнешься. А главное, у них всегда лица злые, бледные: его глаз не выдержишь, отвернешься, –– никакого расположения петь я у них не встречал, даже вечером перед кострами с котелком угрюмость и злоба заедали их».