Утро стрелецкой казни
Вспоминая свое детство в Красноярске, Суриков говорил: «Жизнь была, как в семнадцатом веке. Мощные люди были. Сильные духом. Размах во всем. Казни и телесные наказания на площадях публично происходили. И сила какая была у людей: сто плетей выдерживали, не крикнув».
Не удивительно, что первой звучной картиной художника стало «Утро стрелецкой казни». Образы шли к нему из Сибири.
Хмурое утро. Вот-вот наступит день. Страшный день… Толпы зевак заполнили лобное место у Кремля. Кружит воронье, чует поживу. У подножия храма Василия Блаженного на телегах стрельцы –– ратники царевны Софьи, защитники старого царского уклада. Бунтовщики. Они покушались на самого царя Петра. Их ждет неминуемая казнь. Лютая. Но ни стонов, ни вздохов –– огромная площадь притихла, только живые трепетные огоньки свечей напоминают о быстротечности последних зловещих минут. Непокоренный, яростный взор вонзил стрелец в бесконечно далекого, окруженного свитой и стражей царя. Петр видит его. Этот немой, полный ненависти диалог среди бушующего моря страстей человеческих –– страшен!
Петр только что вернулся из-за границы: известие о стрелецком мятеже вынудило его бросить все. За границу он отправился в 1697 году со свитой волонтеров для обучения кораблестроению. Работали на верфи в Голландии. Потом поехали в Англию обучаться инженерному искусству кораблестроения: России был нужен свой флот. Работая и обучаясь наравне с другими и даже усерднее других, Петр еще успевал осматривать монетные дворы иностранных государств, арсеналы, промышленные предприятия, учебные заведения. Он меньше всего думал о себе, он думал о будущем России. А тут –– мятеж! Сразу по приезде в Москву начал розыск, сам участвовал в допросах и пытках. Был твердо убежден, что бунт –– дело рук сестры Софьи, которая уже восемь лет находилась в заточении в Новодевичьем монастыре. Эх, Софья, Софья… С детства его ненавидела. Как уехал за границу, так и взялась стрельцов подбивать.
Изучая для картины эпоху Петра, Суриков бродил по московским музеям, по церквам, заходил в Кремль, в Оружейную палату, рассматривал там вороненую чеканку затворов на пищалях или старинный, поеденный молью кафтан стрельца. И ему тогда казалось, что он знал в лицо обладателя кафтана, того, кто глухой ночью, при свете факелов, под нависшими сводами дворцового подвала давал торжественную клятву до последнего вздоха служить одной только царевне Софье!
Она вместе с преданными ей боярами Милославскими обещала стрельцам добрые старые времена. Ни одного иноземца, пригретого Петром, не будет на Руси! Ни одного чужеземного кафтана не останется на русских плечах! Но получилось –– лобное место.
Долго из бойниц кремлевских стен торчали бревна с повешенными стрельцами, долго у Спасских ворот не убирали телег, нагруженных трупами… Безмолвный народ не мог подойти, а царь пировал с иноземцами в хоромах с окнами на Красную площадь, где бояре-шуты продолжали рубить головы посягнувших на великое дело –– преобразование России.
Василий Иванович ходил из угла в угол по своей мастерской –– пустой и гулкой, сердце и воображение его были с преображенцами и стрельцами. Вот они все! Стрельцы и стрелецкие семьи, выплеснувшие море скорби и отчаяния на площадь перед Кремлем, и «птенцы гнезда Петрова», преображенцы, которые вместе со своим «бомбардиром» –– юным Петром начинали с потешных баталий, дойдя затем до настоящих, грозных орудий, до строительства российского флота. Впервые в русском, да и, пожалуй, мировом искусстве героем картины стал народ. Суриков делал титаническую работу!
В России с середины XIX века начался пересмотр отечественной истории. Становилось ясно, что реформы Петра I, направленные на усиление могущества России, имели и оборотную сторону: унижение русского человека. Петр насаждал иноземщину палкой, каторгой, рекрутчиной. Никогда русские не кланялись чужому, знали цену себе, а при Петре –– да и после него почти полтора столетия –– вынуждены были ломать шапку. И вышло так, что в России получали права иностранцы, а своим не было ходу. Недаром художник поместил Петра в глубине картины, а впереди –– пострадавших от него. Недаром русские –– в русской одежде, а русский царь –– в немецкой.
За работой Василий Иванович вспоминал, как юношей приехал в Петербург в Академию художеств. Его рисунки привели академиков в негодование! В Академии тогда царствовали чужие, к тому же допотопные сюжеты, и вдруг –– предстало свое, родное, дышащее жизнью и самобытностью!
–– Да за эти рисунки вам надо запретить даже ходить мимо Академии! –– взъелся на Сурикова инспектор Шрейнцер.
Но у Академии уже были противники: вырастала своя, национальная школа. Упивались обретением русского взгляда на мир, и нравилось, нравилось думать по-русски и на русском, наконец-то, языке! Эти новые умы не дали погибнуть таланту Сурикова. А еще –– не дала погибнуть крепкая сибирская закваска.
Три года заняла работа над картиной «Утро стрелецкой казни». Художник на своем полотне заставил жить и действовать десятки людей. Явственно, без единой утайки, показал он всю драматичность, трагичность страниц русской летописи. Всю меру страданий людских, страданий народа, который отвечает за все.
Таких художников Россия еще не знала.
В 1881 году картина была показана на Петербургской выставке. Пораженный зритель впервые увидел народные массы в исторической правде. Павел Михайлович Третьяков тотчас купил картину, и это дало Сурикову возможность работать над следующим большим полотном. Он начал обдумывать «Боярыню Морозову».