Глава 6. Так была ли казнь? Или Голиаф убивает Давида.

 

«Истинно религиозный человек всегда находится на грани веры и безверия» Михаил Бахтин

 

«Мы все должны возвыситься до религии. 80 лет жизни без веры не могли переиначить природу русской души. Но обратить ее снова к Богу – задача невероятно трудная» Вадим Кожинов

 

«Великий инквизитор: Меня не обмануть. Я вижу все… Во имя справедливости извечной сын божий был распят. Перед божьей верой смолкает все» Шиллер

 

 

Так была ли казнь? Вот в чем вопрос.

Сам Булгаков не дает однозначного ответа, оставляя выбор за читателем, зависимо от психики каждого. Для кого-то реальны все герои, все события казни. Кто-то видит расхождение с канонами евангелическими и ищет только дьявольское или, напротив, божеское. В сущности, эта эклектика отчетливо отражает противоречия и метания самого автора. Что куда объективнее однозначно и категорически навязываемой «»правды.

- А правда в том, что Иисус был распят.

- Иешуа Булгакова, и Иисус библеистов – это две большие разницы.

- Аправда в том, что он был распят.

- Когда?

- Когда тьма объяла землю…

- Точнейшее знамение для научного определения даты!

Ничего смешного, зайди речь об известном астрономическом явлении.  Но в данном случае все сложнее. Писание говорит, что в тот момент, когда Иисус был распят, тьма объяла землю, хотя Плиний-старший ни словом не обмолвился ни о какой великой тьме.

Это случилось «в пятнадцатый год правления Тиверия Кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее» (от Луки; 3-1). Речь, стало быть, о  29-м годе, ибо Тиберий стал единолично править Римом в 14 году. Перед этим Иисус проповедовал три года, а арестовали его в дни празднования еврейской пасхи. Ему учинили скорый суд и казнили в пятницу, а «воскреснув рано в первый день недели» (от Марка; 16—9) - в воскресенье. То была первая христианская пасха.

Ну а тьма, тьма-то при чем?

В Новом Завете имеется три упоминания великой тьмы. Это, во-первых, Евангелие от Матфея 27:45: "От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого". Во-вторых, Евангелие от Марка 15:33: "В шестом же часу настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого". Третье свидетельство - Евангелие от Луки 23:44: "Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма по всей земле до часа девятого". Сразу три автора единодушны относительно наступления и продолжительности темноты -  длилась три часа. А сколько длится обычно солнечное затмение? Там время идет на минуты! Из этого ясно, что это два совершенно разных явления. Но существует еще один аргумент, опровергающий точку зрения о "солнечном затмении". Событие, которое они упорно называют "затмением", произошло в такое время, когда оно по объективным астрономическим причинам просто не могло произойти. Христос был распят во время еврейской Пасхи, а она всегда выпадает на полнолуние. Луна и Солнце находятся на противоположных сторонах Земли, так что Луна никак не может закрывать Земле солнечный свет.

Кроме того не только жители Израиля были свидетелями наступившей темноты. Существует ещё два свидетеля великой тьмы. Это древние летописцы Таллус и Флегон.

В 52 году после Рождества Христова, то есть менее чем через двадцать лет после Воскресения, Таллус упоминает об Иисусе. И это одно из самых первых небиблейских упоминаний о Нем. Работы Таллуса до наших дней дошли лишь во фрагментах, но один отрывок мы можем найти в работе Юлия Африкана, раннехристианского апологета. Вот что сказано у Юлия: "В третьем томе летописей Таллус объясняет эту темноту», то есть великую тьму, начавшуюся в миг распятия Христа, «солнечным затмением, что кажется мне безосновательным», уверен Африкан, «ведь, когда Христос умер, было время пасхального полнолуния".

Таллус датирует великую тьму 15-м годом правления Тиберия. Это совпадает с библейской датой Распятия и, по нашему летосчислению соответствует 29 году по Рождеству Христову. Эта дата опять возвращает нас к хрестоматийной ошибке в четыре года - ведь обычно считается, что Иисус был распят в 33 года. Если бы работы Таллуса были подделкой, написанной позже, такого несоответствия не возникло бы. Интересен еще один момент: сколько бы скептики ни отрицали подлинность этих событий, Таллус пишет о великой тьме и о Распятии как о реально происходивших исторических событиях.

Еще один автор, Флегон, чей труд датируется 140 годом, тоже цитируется Юлием Африканом: "во времена цезаря Тиберия, в полнолуние, произошло полное затмение Солнца с шестого часа до девятого". Это время точно совпадает со временем, указанным в трех Евангелиях. Ориген более полно приводит слова Флегона, говоря, что тот упоминает не только великую тьму и Распятие Христа, но и мощное землетрясение, сопровождавшее эти события. Ориген приводит выдержки из 13 и 14 книг "Олимпиад" (Хроник) Флегона. Флегон также свидетельствует о пророческих способностях Иисуса. Но главное - в том, что и Флегон, и Таллус предоставляют конкретные доказательства истинности сказанного в Библии. - «Христианский календарь».

33 года, 29 лет. В «М и М» Иешуа еще моложе. Всего 27…

- Точно лета его не названы нигде.

- Но в Евангелиях же, я помню…

Там дважды про возраст. От Луки; 3-23: «Иисус, начиная свое служение, был лет тридцати". От Иоанна; 8—57: «...сказали ему иудеи: - Тебе нет еще пятидесяти лет, и ты видел Авраама?". Как видим, точный возраст не указан. И казнь была. А Булгаков…

Он попустил саму возможность для многозначного толкования.

Но Библия буквально через страницу кишит фрагментами, взаимопротиворечащими и по факту, и по смыслу. По подсчетам ученых, 14 процентов, осиливших Писание от корки до корки, элементарно свихнулись. С одной стороны, как можно апеллировать к такой мешанине в качестве исторического источника?

С другой стороны, ни Геродот, ни средневековые хроники, ни русские летописи не могут похвастать точной датировкой, но благодаря этим трудам историки современности восстановили достоверную хронологию. Православные историки сделали это же с Библией.

Итак, перед нами научно-церковный вариант казни Христа - тот, которому уделялось повышенное, если не сказать, тотальное внимание на протяжении 20 веков. Но, свобода слова - это не «свободное» ТВ РФ, которое только кричит, что у них, понимаете, гласность.

«Гласность - это право на строго дозированный звук: одному в пустой стакан, другому – в стакан с водкой, а кое-кому – в микрофон… Который можно в любой миг вырубить».

Итак, реконструкция событий дня великой казни…

После приговора иудейские начальники поспешили повести Господа Иисуса Христа к Понтию Пилату. Со времени подчинения Иудеи римлянам у синедриона было отнято право наказывать преступников смертью. Поэтому необходимо было, чтобы римский правитель привел в исполнение только что вынесенное постановление.

Понтий, по прозванию Пилат, был пятым правителем (прокуратором) Иудеи. Он получил назначение на эту должность в 26-ом году после Р. Хр. от Римского императора Тиверия. Человек надменный и жестокий, но вместе с тем трусливый, он презирал иудеев и, в свою очередь, был ненавидим ими. Резиденция прокураторов находилась в Кесарии (на берегу Средиземного моря, километров 80 на север от Иерусалима). Лишь на большие праздники прокураторы приезжали в Иерусалим для наблюдения за порядком.

Иудеи повели Иисуса в преторию, то есть судебную палату римского правителя, которая находилась в Антониевой крепости, примыкавшей к храму с северо-западной стороны. Здесь помещался римский гарнизон. Прикосновение к чему-либо языческому у иудеев считалось осквернением, поэтому иудейские начальники не вошли во двор крепости, дабы не лишиться права праздновать Пасху, которая начиналась вечером того же дня.

Пилат, делая уступку иудейским обычаям (ибо римляне щадили обычаи побежденных народов, чтобы не возбуждать их против себя), сам вышел к ним на лифостротон (от греческого лифос — камень), открытый каменный помост перед жилищем прокуратора, и спросил: “В чем вы обвиняете этого человека?” — “Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе,” — ответили начальники. Они не хотели нового разбирательства дела Спасителя и надеялись, что Пилат сразу утвердит вынесенный ими приговор. Пилат, чувствуя здесь ущемление своей власти, сразу поставил обвинителей на своё место по отношению к себе, как представителю императора: “Если я не знаю, в чем состоит обвинение, то вы возьмите Его и по закону вашему судите.” Понимая, что положение у них безвыходное, иудеи быстро меняют свой гордый тон на покорный: “Нам не позволено предавать смерти никого.” 

Далее начальники были вынуждены изложить свои обвинения против Христа: “Мы нашли, что Он развращает народ и запрещает давать подать Кесарю (императору), называя Себя Христом Царем.” (Лук. 23:2 Лукавые лицемеры, сами ненавидящие римлян, изобретают это клеветническое обвинение чисто политического характера, чтобы легче добиться утверждения смертного приговора. На это обвинение Пилат наедине внутри претории спросил Иисуса: “Ты Царь Иудейский?” — “От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе обо Мне?” — Господь переспросил Пилата. Надо было знать происхождение этого вопроса. Если сам Пилат пришел к нему, то надо было ответить “нет,” потому что Христос никогда не объявлял Себя земным царем. Если же вопрос Пилата — повторение того, что говорили иудеи, то надо было признать, что Он действительно есть Царь как Сын Божий.

Ответ Пилата дышит презрением к иудейству: “Разве я иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне. Что Ты сделал?” Никакого царственного достоинства во Христе он не допускает, а только хочет знать, в чем состоит Его вина. Иисус успокаивает Пилата, что ему не надо бояться Его как претендента на земную власть, потому что “Царство Мое не от мира сего.” Выражая сомнение в возможности существования какого-то другого неземного царства, Пилат переспросил: “Итак, Ты Царь?” Тогда Господь объясняет, что Он Царь духовного Царства и пришел на землю для того, чтобы свидетельствовать об Истине, — раскрыть людям высшие духовные принципы. Его подданные те, кто внимает небесному учению. Пилат, как грубый язычник, не верил в существование объективных истин или безусловных ценностей. “Что есть истина?” — пренебрежительно бросил он и отошел, не желая дальше вести беседу на бесполезную, как ему казалось, тему. Однако Пилат понял, что Иисус ничем не угрожает римскому владычеству, и потому, выйдя к иудеям, он объявил им, что не находит в Нем никакой вины.  

Это заявление глубоко уязвило самолюбие членов синедриона и они, перебивая друг друга, начали обвинять Господа во многом, желая во что бы то ни стало добиться Его осуждения. В это время Господь хранил полное молчание, “так что правитель весьма дивился.” Наконец иудеи стали обвинять Иисуса, что Он возмущает народ, уча по всей стране. Услышав, что Христос пришел из Галилеи, Пилат отправил Иисуса к царю Ироду, по случаю праздника тоже прибывшему в Иерусалим. Это был тот Ирод, по прозванию Антипа, который обезглавил пророка Иоанна Крестителя. Возможно Пилат, надеялся получить от Ирода более определенные сведения об Обвиняемом. Скорее же всего он хотел переложить на плечи Ирода неприятное для него судебное дело. Ирод, польщенный признанием Пилата его царской власти, с того времени подружился с ним. Но в то время как посланный передавал Пилату просьбу жены, иудейские начальники поспешили убедить народ просить за Варавву. Когда Пилат вторично спросил: “Кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам?” — люди в один голос заявили: “Варавву.” “Что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?” — спросил тогда Пилат. На это они закричали: “Да будет распят!”

Тогда Пилат, заступаясь за Христа, поинтересовался: “Какое же преступление сделал Он.” Но толпа, не имея что ответить, еще сильнее завопила: “Да будет распят!”  Так народ, развращенный своими религиозными вождями, разбойника Варавву предпочел своему Спасителю, который учил любви и совершал среди них бесчисленные исцеления. Варавва же был известным разбойником, который со своей шайкой производил в городе грабежи и убийства.  Оглушенный неистовым воплем, Пилат растерялся. Он не хотел допустить в народе волнений, которые пришлось бы усмирять вооруженной силой. Он боялся, что озлобленные первосвященники донесут Кесарю, что он сам вызвал волнения, защищая государственного преступника, каким они выставляли Господа. Пилат попробовал успокоить их жажду крови, отдав Невинного на бичевание. Для бичевания воины отвели Иисуса в преторию (судилище внутри двора), где было много места, и собрали против Него весь полк. Они раздели Иисуса и начали бичевать Его. Такое бичевание назначалось у римлян за тяжкие преступления, и притом для рабов. Бичи делались из ремней, и в концы их вделывались острые костяные и металлические палочки. Бичуемого привязывали к столбу в наклонном положении и затем воины били его по обнаженной спине. При этом тело от первых же ударов разрывалось и кровь обильно текла из ран. Истязание было столь мучительным, что некоторые под ударами умирали. Такому страшному наказанию подверг Пилат Того, в Ком не нашел никакой вины, но сделал это, чтобы угодить кровожадной толпе. Окончив бичевание, воины стали бесчеловечно издеваться над Страдальцем…

После этого, измученного и истерзанного Господа Пилат повелел вывести наружу, надеясь этим вызвать жалость к Нему у народа и отклонить требование о распятии… Но иудейским начальникам и толпе все было нипочем. Едва они увидели истерзанного Христа, как еще громче возопили: “Распни, распни Его!” Такая слепая ненависть вызвала у Пилата досаду и заставила его с резкостью сказать: “Возьмите Его вы и распните: ибо я не нахожу в Нем вины.” — Если вы так настойчивы, то распинайте Его сами на свою ответственность, а я как представитель правосудия не могу принимать участия в таком недостойном поступке… Тогда враги Христа перешли к крайнему средству: к угрозе обвинить самого прокуратора в измене Римскому императору: “Если отпустишь Сего, ты не друг кесарю.” Это испугало Пилата, ибо императором тогда был подозрительный и жестокий Тиверий, охотно принимавший доносы. Этой угрозой иудейские начальники решили дело. Пилат искренне хотел спасти Христа от распятия, но не ценой своей карьеры. Тогда, воссев на судейское место, он формально оканчивает суд. Это была пятница перед Пасхой, около “шести часов,” — по нашему счету около 12 часов дня. (Евангелист Марк говорит: “Был час третий и распяли Его” (15:25), а от шестого до девятого часа была тьма по всей земле (Матф. 27:45). Сутки делились на четыре части по три часа в каждой. Новом Завете упоминаются часы 1-ый, 3-ий, 6-ой и 9-ый. Шестой час это период времени между 9-ю часами утра и полуднем.  Мстя иудеям за вынужденный приговор, Пилат говорит им с раздражением: “Се, Царь ваш!” Этим он бросает жестокий упрек и как бы говорит им: вы мечтаете о возвращении себе самостоятельности, о каком-то высоком звании среди народов мира. Эту задачу никто не способен так успешно исполнить, как этот Человек, называющий Себя духовным Царем Израиля. Как же это вы, вместо того, чтобы преклониться перед Ним, требуете, чтобы я, ненавистный вам римский правитель, отнял у вас вашего Царя, который может осуществить ваши заветные мечтания? Видимо, так и поняли эти слова обвинители, потому что с яростью возопили: “Возьми, возьми, распни Его. Смерть, смерть Ему!” Это был крик от раны, нанесенной им в самое чувствительное место. Но Пилат, прежде чем окончательно уступить, еще раз хочет уязвить их и с иронией спрашивает: “Царя ли вашего распну?” На это начальники в своем ослеплении злобой произнесли роковые слова, решившие последующую судьбу еврейского народа: “Нет у нас царя, кроме кесаря!” Раньше иудеи утверждали: “Нет у нас иного Царя, кроме Бога.” Теперь же только для того, чтобы добиться распятия Христова, они от всего отреклись, заявив, что не желают иметь другого царя, кроме Римского императора. Только тогда Пилат решился удовлетворить их желание и предал им Иисуса на распятие. 

Взяв воды и умыв руки, Пилат заявил перед всеми: “Невиновен я в крови этого Праведника, смотрите вы” (Матф. 27:24). У иудеев существовал обычай умывать руки в знак того, что умывающий считает себя невинным в пролитии крови обвиняемого (Втор. 21:6-8). Пилат воспользовался этим обычаем, чтобы подчеркнуть перед всеми, что он снимает с себя ответственность за казнь Иисуса, Которого он считал невинным и Праведником… Через год с лишним кара Божия постигла Пилата за малодушие и неправедное осуждение Того, Кого он сам назвал Праведником. Он был отправлен в ссылку в Галлию и там через два года изнуренный тоской, терзаемый угрызениями совести и отчаянием, окончил свою жизнь самоубийством. (В 1961-ом году на месте древней Кесарии была найдена плита с именем Пилата, высеченным по латыни: “Cаеsаriаnis Тibеrium Pоntius Pilаtus Prеfеctus Iudаеае dеbit,” то есть: Понтий Пилат, префект Иудеи, подарил жителям Кесарии [этот театр имени] Тиверия. Пилат назван здесь “префектом,” что значит военный правитель. Титул прокуратор применялся к гражданским правителям. Возможно, Пилат совмещал обе должности. После избиения и издевательств воины сняли с Иисуса Христа багряницу, одели Его в обычные одежды и повели на распятие. Когда шли к Голгофе, они встретили некоего Симона, называемого Киринеянином, возвращавшегося с поля в город, и заставили его донести крест Христа до места казни. Было принято осужденным на распятие самим нести свои крест. Но Господь был так истомлен и гефсиманским внутренним борением, и без сна проведенной ночью, и бесчеловечным истязанием, что оказался не в силах дальше нести Свой крест. Не из сострадания, конечно, но из желания скорее завершить начатое дело, враги заставили Симона понести крест Господа. (Симон был переселенцем из Киринеи (города в Ливии, на северном берегу Африки). Его сыновья, Александр и Руф, были известны христианам, и о них упоминает апостол Павел в послании к Римлянам.   Господа привели на место, называемое Голгофа, что значит “лобное место,” и там распяли Его посреди двух разбойников, которых привели вместе с Ним. Голгофа — это был небольшой холм, находившийся в то время вне городских стен Иерусалима к северо-западу. Предполагают, что этот холм имел название “лобного места” потому, что у его подножия часто лежали черепа казненных. Апостол Павел в послании к Евреям (13:11-12) указывает на особое значение того, что “Иисус пострадал вне врат.”

Когда Иисуса привели на Голгофу, то давали Ему пить вино со смирной (или уксус, смешанный с желчью). Это было вино, в которое прибавлялась смирна (один из видов смолы), чтобы помрачить сознание осужденного и тем облегчить его муки. Римляне называли такое вино усыпительным. Смирна придавала вину горький вкус, почему святой Марк называет ее желчью, а вино, вероятно уже скисшее — уксусом. “И, отведав уксуса, Иисус не захотел пить,” — желая в полном сознании до конца претерпеть Свою чашу страданий.   То “был час третий,” а шестой час только начинался (в смысле второй четверти дня). (День и ночь каждый делился на четыре стражи. Если предположить, что приговор Пилата был произнесен около третьего часа (по-нашему 9-ти часов утра), то апостол Иоанн вполне мог сказать, что Христа распяли в шестой час. Таким образом, нет противоречия в свидетельстве Евангелистов. “И распяли Его.”

Распинали по-разному: иногда пригвождая ко кресту, лежащему на земле, после чего крест поднимали и водружали в земле вертикально; иногда же сперва водружали крест, а потом поднимали осужденного и пригвождали его или привязывали веревками. Иногда распинали вниз головой (так был распят по собственному желанию апостол Петр). Руки и ноги иногда пригвождались гвоздями, иногда привязывались. Тело распятого беспомощно свешивалось. В ужасных конвульсиях все мускулы сводила мучительная судорога; язвы от гвоздей под тяжестью тела раздирались; казненного томила невыносимая жажда вследствие жара, возбуждавшегося ранами и потерей крови. Страдания распятого были столь велики и мучительны, а к тому же и длительны (иногда распятые висели на крестах, не умирая по трое суток и более), что эта казнь применялась лишь к самым опасным преступникам. Она считалась ужаснейшей и позорнейшей из всех видов казни. Дабы руки не разорвались преждевременно от ран, под ноги иногда прибивали подставку-перекладину, на которую распинаемый мог встать. Над головой распятого прибивалась дощечка с указанием вины.

Смерти Господа предшествовала тьма, покрывшая землю. “От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого,” то есть по нашему времени — от полудня до трех часов дня солнце померкло. Это не могло быть обыкновенное солнечное затмение, так как на еврейскую пасху 14-го числа месяца Нисана всегда бывает полнолуние, а солнечное затмение случается только при новолунии. Это было чудесное затмение, которое свидетельствовало о необычайном событии — смерти возлюбленного Сына Божия. Об этом неожиданном затмении солнца, при котором были даже видны звезды, свидетельствует римский астроном Флегонт, а также и Деонисий Ареопагит в своих письмах. Видимо, тьма, последовавшая за глумлением и насмешками над Господом, прекратила эти глумления и вызвала в народе сожаление о случившемся: “И весь народ, сошедшийся на это зрелище, видя происходящее возвращался, бия себя в грудь” (Лук. 23:48). 

“В девятом часу Иисус возопил громким голосом: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?” Слово “Боже,” по-арамейски произносится “Элои,” или “Или,” как его приводят евангелисты. Этот вопль был выражением глубочайшей скорби Богочеловека. Для того, чтобы искупительная жертва совершилась, необходимо было, чтобы Богочеловек испил до конца всю чашу человеческих страданий. Для этого потребовалось, чтобы распятый Иисус на время перестал чувствовать радость Своего единения с Богом Отцом. Весь гнев Божий, который должен был излиться на грешное человечество, теперь сосредоточился на одном Христе, и Бог Отец как бы оставил Своего возлюбленного Сына. Среди самых тяжкий телесных и душевных страданий это оставление было наиболее мучительным, почему и исторгло из уст Иисусовых это болезненное восклицание.

Когда Иисус простонал “жажду,” — один из воинов тотчас взял губку, наполнил ее уксусом и, наложив на трость, подал Ему пить. Воин надел губку на трость, так как висевшие на кресте находились довольно высоко от земли. Псалмопевец в 68-ом псалме 22 ст. предсказывая страдания Мессии, говорит от Его имени: “В жажде Моей напоили Меня уксусом.” Вкусив уксуса, Господь возгласил: “Совершилось,” то есть: завершено Мое дело, предопределенное в Совете Святой Троицы и предсказанное пророками, — совершилось примирение человеческого рода с Богом через Мою смерть. Вслед за этим Господь воскликнул: “Отче! В руки Твои предаю дух Мой” и, преклонив главу, предал дух. В этот момент завеса, которая в храме отделяла Святилище от Святого Святых, разодралась надвое, сверху донизу. Так как это было время принесения вечерней жертвы (по нашему времени 3 ч. пополудни), то священники не могли не увидеть этого события. Оно символизировало прекращение Ветхого и начало Нового Завета. В это время произошло землетрясение, так что раскололись скалы на соседних холмах и открылись погребальные пещеры…

В том, что воины не перебили голеней Иисуса, апостол Иоанн видит исполнение повеления Писания относительно заклания пасхального агнца: “Кость его да не сокрушится” (Исход 12:46). Пасхальный агнец, прообразовавший Господа Иисуса, должен был быть снедаем без сокрушения костей, а все оставшееся должно было быть предано огню. Приводит апостол и пророчество Захарии относительно прободения ребер Спасителя: “Воззрят на Того, которого пронзили” (Захар. 12:10). В этом месте Иегова-Мессия представляется пронзенным иудейским народом. Народ потом принесет перед Пронзенным покаяние с плачем и рыданием. Эти слова исполнились в момент смерти Христовой и исполнятся вторично перед концом мира, когда многие евреи обратятся ко Христу. (Смотри предсказание апостола Павла в послании к Римлянам 11:25-26). – «Голгофа. Господь Иисус Христос на суде у Пилата».

У материалистов иное понимание вопроса. Вот как анализирует допрос Иисуса Пилатом К. Каутский: «Для Пилата дело, очевидно, было вполне ясно. Когда он, как представитель римской власти, казнит мятежника Иисуса, он только исполняет свою обязанность… Но возможно ли, чтобы представитель римского императора, желая выпутаться из затруднитель­ного положения, спрашивал собравшуюся около его дома толпу, что делать ему с обвиняемым? Если он не хотел сам присудить к смерти бунтовщика, то должен бы отослать его на суд к императору в Рим. Так поступал, например, прокуратор Антоний Феликс (52—60). Вождя иерусалимских зелотов, предводителя разбойников Елеазара, двадцать лет державшего всю страну в постоянной тревоге, Феликс заманил к себе обещанием полной бе­зопасности и, арестовав его, отправил в Рим. Что же касается сообщников Елеазара, то прокуратор многих из них распял.

Так и Пилат мог отправить Иисуса в Рим. Зато роль, которую заставляет его играть Матфей, просто смешна: римский прокуратор, представитель императора Тиберия, господин над жизнью и смертью, просит народное собра­ние в Иерусалиме, чтобы оно разрешило ему оправдать и освободить обвиняемого, и в ответ на отказ заявляет: «Ну, убивайте его, я не повинен в этом»,— такой прокура­тор действительно представляет странное явление. Роль эта очень мало подходит историческому Пила­ту. В письме к Филону Александрийскому Агриппа I называет Пилата «человеком с непреклонным характером и беспощадно жестоким». И упрекает его в «лихоимстве, хищениях, насильственных действиях, злоупотреблениях, оскорбительном обращении, непрерывных казнях без вся­кого суда, бесконечных и невыносимых жестокостях».

Жестокость и беспощадность Пилата вызвали такое возмущение, что даже римская центральная власть при­нуждена была обратить на это внимание и отозвать его (в 36 г. после Р. X.). И именно этот изверг должен был выказать такую исключительную справедливость и мягкость по отношению к простому пролетарию Иисусу. Евангелисты   были   слишком   необразованные   люди, чтобы заметить это противоречие, но они все же смутно чувствовали,   что   приписывают   римскому   прокурату) слишком   странную   роль.   Поэтому   они   искали   какой-нибудь  предлог,   чтобы   сделать  ее  более  достоверной. Они сообщают, будто бы иудеи ожидали, что Пилат от­пустит в честь пасхи одного преступника, и, когда он пред­ложил им отпустить Иисуса, они закричали: нет, отпусти нам лучше разбойника Варавву!

Очень странно, однако, что о таком обычае рассказы­вают нам только евангелия. Он находится в противоречии римскими учреждениями, которые не давали прокурато­ру права помилования…  Перед Понтием Пилатом стоит вопрос: виновен ли Иисус в государственной измене или нет? Должен ли он осудить его? И он отвечает новым вопросом: хотите ли вы применить в пользу Иисуса свое право помилования или нет?

Пилат должен произнести приговор, но вместо этого он апеллирует к помилованию! Разве он не имеет права освободить Иисуса, если он считает его невиновным? Но мы сейчас же наталкиваемся на новую несообраз­ность. Иудеи имеют будто бы право помилования, но как они пользуются им? Довольствуются ли они тем, что требуют освобождения Вараввы? Нет, они требуют распя­тия Иисуса! Евангелисты, очевидно, думали, что из права помиловать кого-нибудь вытекает также право осудить другого.

Этой странной юрисдикции соответствует не менее странная политика. Нам дают изображение толпы, которая до такой сте­пени ненавидит Иисуса, что она охотнее готова помиловать убийцу, чем его,— именно убийцу — более достой­ный объект для помилования она не находит, и кото­рая не успокаивается, пока Иисуса не уводят, чтобы распять. Надо вспомнить, что это та самая толпа, которая вче­ра еще кричала ему «Осанна!» как царю, которая усти­лала путь его своими одеждами и единодушно, без малей­шего протеста, приветствовала его. Именно эта привязан­ность к нему массы была, согласно евангелиям, главной причиной, почему аристократы искали смерти Иисуса, почему они боялись схватить его днем и выбрали для этого ночь» (К.Каутский «Происхождение христианства»).

 Зато недюжинный мыслитель Николай из Кузы так прокомментировал эти события философски-примирительно:«Господь Христос захотел совершенно умертвить и умерщвлением очистить в своем человеческом теле все гнетущие нас к земле преступ­ления человеческой природы не для самого себя, потому что он греха не совершал, а для нас, чтобы все люди одной с ним человеческой природы смогли найти и нем избавление от всех своих грехов. Добровольная и безвинная, считавшаяся самой позорной и жесточайшая крестная смерть человека Христа стала поэтому угашением, удовлетворением и очищением всех плотских желаний человеческой природы. Все, что только может человек сделать в любви к ближнему, с избытком ис­полнено в полноте любви, которую показал Христос, отдав себя на смерть даже за врагов».

Грешен, но факт распятия никогда не казался мне убедительным, во всяком случае с точки зрения умиления. Больше того, я всегда испытываю негодование и даже гнев против сентиментального садизма описателей, пытающихся то ли в силу убежденности и наивности, то ли по причине личного иезуитства буквально живописать и «смаковать» такие кощунственные, оскорбительные для Справедливого и Доброго Творца строки. О чем пишете, чем умиляетесь, что ставите в пример?

Бессмертному Богу принять муку мира!? Чтоб потом воскреснуть?! Подвиг, что и говорить!!!

А вот если на ту же муку каждодневно, если не каждочасно идет в разных уголках мира смертный человек, человек, маленький, не прикрытый никаким Богом, ибо он не Сын Его, а ничтожный, но отважный и совершенно неуверенный в вечности, бессмертии и посмертии собственной души, - этот что – да так, погулять вышел?! Церкви это все по боку. Люди - это как муравьи. Нам замечательна, интересна и свята одна казнь!

Но кто, в конце концов, попустил эту казнь?

- Евреи, потом Пилат.

- ОН…

Бог? Лицемеры Вселенной! Фарисеи!..

Добренькие бюрократы: ради исполнения пророчеств голени не перебили? Ягненок должен быть снедаем без сокрушения костей!.. Ибо Писание выше страдания!

А сколько еще миллионов приняло казнь более страшную, чем Спаситель, но как бы во имя его!

Это было когда-то и ушло без возврата, - убеждает священник.

А кто сказал, что сейчас правы вы, то бишь такие же, как те, кто говорил ваши слова тогда, казня, а «Он», как допускал все это тогда, так допускает и сейчас? «Он» всегда молчит, а вы, умиляющиеся изуверству тех, кого прокляли, всё говорите: нет возврата. Уже вернулось. Мракобесие вернулось в вашем лице, так же как вернулись на плечах «свободы, демократии и веры» рабство, религиозная и местническая резня. 20 лет назад нам тоже казалось, что возврату к ним нету.

Сколь же прав был Василий Ключевский, сказавший в лицо вам подобным: «Русское духовенство всегда учило паству свою не познавать и любить Бога, а толь­ко бояться чертей, которых оно же и расплодило со своими попадьями. Нивелировка русского рыхлого сердца этим жупельным страхом — единственное дело, удавшееся этому тунеядному сословию».

И еще раз спросим: Ему нужно было это? Это мучительство, это глумление, эта казнь на древе? Чтобы все это повторилось миллионократно? Это можно чем-то оправдать? Это мог оправдать, это мог потребовать кто-то? Да чего там: Самый совершенный и милостивый?

Это было нужно Ему, всем нам…

Понял. Этот ваш бог – не Бог. Бог милостив…

Преподносим те же события в той же последовательности, но в альтернативной трактовке (книги Гарднера, Бейджента, Ли, Линкольна).

«…Неудавшийся визит в Иерусалим на по­верку оказался событием сомнительной важности. Иисус не получил ожидаемого единодушного одобрения и понял, что дни его сочтены. Первосвященники и книжники "искали, как бы взять его хитростью и убить" (Марк 14:1). Его замысел о создании идиллического Иудейского государства, свободно­го от римских оков, потерпел крах. Неудача объяснялась тем, что мечта Иисуса о едином на­роде (сплочении евреев и неевреев против гнета Рима) не нашла понимания у занятых религиозными распрями сооте­чественников. В особенности под знамена единения не жела­ли становиться фарисеи, саддукеи и им подобные предста­вители политико-религиозных течений. На повестке дня у них стоял единственный вопрос, как сохранить в неприкосно­венности собственные законы и вероучение. Римляне же, по большей части, в их дела не вмешивались.

В это же самое время серьезный раскол наметился и в самой группе апостолов. Симон Зелот уже давно не ладил с Ионафаном Анной (Иаковом Алфеевым), и их полити­ческое соперничество достигло критической стадии. Име­нуясь в соответствии с выполняемыми ими ритуальными функциями "громом" и "молнией", оба они были соиска­телями верховной должности "отца". Симон находился на этом посту с марта 31 года от Р.Х., но, совершив просту­пок и будучи изгнан из своего круга, был вынужден усту­пить верховенство Ионафану. Ионафану в свое время при­шлось одобрить "воздвижение Лазаря", благодаря которо­му Симон возвратился к политической и общественной жизни; однако он вовсе не был расположен уступать толь­ко что обретенную власть, в особенности после того, как Симон был "воскрешен" вопреки установленным прави­лам.

Существовали также разногласия между Иисусом и Иона­фаном по поводу того, нужно ли новообращенных в иудей­ство неевреев-мужчин подвергать обряду обрезания. Иисус выступал за то, чтобы позволить прозелитам самим решать данный вопрос, а Ионафан требовал сделать обрезание при­нудительным. В конечном счете Анна отверг план зелотов начать военные действия против римлян, в то время как пылкий на слова и поступки Симон поддерживал точку зрения сторонников войны. В этом отношении Иисус склонен был принять сторону Симона, — но не из-за того, что он стре­мился к разрешению проблемы военными методами, — просто ему не нравилось самодовольство Ионафана.

Между этих двух огней и оказался Иуда Искариот, решивший принять сторону того, кто в политическом отношении мог оказаться ему более всего полезен. Иуда был разоблачен как предводитель зелотов, и в свете этого его един­ственной надеждой являлся Ионафан, который, будучи новым "отцом", мог бы санкционировать восстановление инсургента в прежних правах и договориться от его лица с римским прокуратором Понтием Пилатом. В отношении того, должны ли были новообращенные в иудейство подвергаться обрезанию, Иуда был ярым противником Иисуса и поддерживал Ионафана. В то же время он не мог не понимать и шаткость положения Симона, которому могло быть предъявлено (вместе с Фаддеем и самим Иудой) обвинение в руководстве восстанием зелотов. Не исключалось также и то, что вместе с ними мог быть обвинен и Иисус, если бы вдруг выяснилась его принадлежность к фракции сторонников войны». Это предоставляло Иуде благоприятную возможность выйти из положения, ибо он мог обмануть доверие Иисуса и одновременно узнать местонахождение Фаддея.

Вскоре после вылившегося в катастрофу так называемого «триумфального" въезда в Иерусалим подошло время празднования Песаха (иудейской Пасхи). Толпы паломников при­соединялись к жителям Иерусалима для совершения, в соответствии с законами Моисея (Исход 12:3-1), ритуала заклания пасхального агнца.

Между тем Иисус и его апостолы направили свои стопы в легендарную горницу, где им предстояло свершить на священной Тайной вечере свою последнюю трапезу. Но есть во всем этом какие-то подозрительные особенности. Как могло случиться, что в тот момент, когда все временные пристанища в городе ломились от народа, апостолам так легко удалось получить для себя помещение сравнительно внушительных размеров? А также, каким образом скрывавшиеся от правосудия зелоты Симон, Иуда и Фаддей могли позволить себе свободно передвигаться по Иерусалиму, находясь в розыске за участие в недавнем мятеже?

Ответ на эти вопросы можно найти в "Свитках Мертвого моря", из которых со всей очевидностью явствует, что Тайная вечеря состоялась вовсе не в Иерусалиме, а в Кумране. Действительно, Иосиф Флавий в своих "Иудейских древ­ностях" разъясняет, что ессеи не участвовали в традиционных еврейских празднествах в Иерусалиме, а поэтому не придерживались обычая заклания агнца на праздник Песах…

Когда на трапезе подошло время причащения, Иуда под предлогом раздачи милостыни нищим покинул горницу (Иоанн 13:28—30). В действительности же он оставил собра­ние для того, чтобы сделать последние приготовления к сво­ему предательству. Тогда Иисус, разгадав его намерения, ска­зал: "Что делаешь, делай быстрее" (Иоанн 13:27). Еще оста­валось, однако, время для того, чтобы могло сбыться проро­чество Иоанна Предтечи, касавшееся восшествия на Иудей­ский престол истинного царя. Но предельный срок, отпущенный для свершения предсказания, истекал этой самой ночью — в день весеннего равноденствия 20 марта. Иисус понимал, что если в течение этого времени не будет провоз­глашен Мессией, то все его честолюбивые мечты обратятся в тлен. По прошествии этой ночи не останется никаких надежд на исполнение пророчества, и его обвинят в самозванстве. После ухода Иуды время быстро приближалось к полночи.

После завершения трапезы Иисус и оставшиеся апостолы направились в сторону Кумранского монастыря, располагав­шегося у подножья знаменитой в округе Масличной горы. В этом месте имеются некоторые расхождения в описании точ­ной последовательности событий между благовествованиями Иоанна и синоптическими Евангелиями, но так или иначе, Иисус предрек свою судьбу и обрисовал в общих чертах от­ветное поведение своих товарищей. Он предсказал, что даже Петр ("камень") перед лицом несбывшегося пророчества отречется от него. Пока часть учеников спала в монастырс­ком саду, Иисус бродил между их распростертыми телами (Матфей 26:36-45), терзаемый мыслью о том, что его пре­тензии на признание Спасителем-Мессией могут оказаться тщетны. Когда миновала полночь, появился Иуда Искариот с отрядом воинов.

Окончательный успех плана Иуды был обусловлен сохранением благожелательного к себе отношения "отца" — Ионафана Анны. Рассчитал ли Иуда все наперед, предпринимая рискованный шаг, или обговорил все условия с Ионафаном заранее, — сказать трудно. Не подлежит сомнению, однако, что в момент ареста Ионафан считал Иуду своим союзником. В этом на самом деле нет ничего удивительного, поскольку дочь Ионафана была замужем за первосвященником из партии фарисеев Каиафой, а Ионафан и Иуда являлись политическими противниками Симона Зилота, близкого друга Иисуса. После ареста "воины и тысяченачальник и служители судейские взяли Иисуса, и связали его. И отвели Его сперва Анне; ибо он был тесть Каиафе, который был на тот год первосвященником" (Иоанн 18:12—13). Более чем странным кажется то, что Симон Зилот, который, безусловно, был обязан присутствовать при данных со­итиях, не упоминается ни в одном из Евангелиев…

Все евангелисты согласны с тем, что Каиафа передал Иисуса в руки римского прокуратора Понтия Пилата, чье присутствие в Иерусалиме в период пасхальных празднеств облегчило допрос арестованного. Это подтверждает Иоанн (18:28—31), чье описание, правда, вносит дополнительную путаницу:

"От Каиафы повели Иисуса в преторию. Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху.

Пилат вышел к ним и сказал: в чем вы обвиняете Чело­века Сего?

И они сказали ему в ответ: если бы Он не был злодеи, мы не предали бы его тебе.

Пилат сказал им: возьмите Его вы и по закону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не позволено пре­давать смерти никого ".

Что касается последнего утверждения, то синедрион был облечен всей полнотой власти и мог не только предъявлять обвинение преступнику, но также выносить смертный при­говор и в случае надобности приводить его в исполнение.

В Евангелиях также утверждается, что Пилат предложил освободить Иисуса, поскольку "на праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, кото­рого хотели". Это просто неправда — такого обычая никог­да не существовало.

На этой стадии у иудейских старейшин все шло благопо­лучно, и их план почти удался. Стареющего Фаддея (Варав­ву) можно было выпустить на свободу, но Иисус и Си­мон, а вместе с ними и Иуда Искариот, находились под стражей. Не подлежит сомнению, что архипредателем яв­лялся торжествующий "отец" Ионафан Анна, бывший апо­стол, известный также под именами Иакова Алфеева и Нафанаила. На Лобном месте (или иначе Голгофе) было в должный срок сооружено три деревянных креста, нести которые предназначалось Иисусу и двум вожакам партизан-зелотов — Симону и Иуде Искариоту.

По пути следования к месту казни произошло знамена­тельное событие — загадочную личность по имени Симон Киринеянин заставили нести крест Иисуса (Матфей 27:32). Множество теорий выдвигалось насчет того, кем он мог быть на самом деле, хотя его подлинное имя не имеет осо­бого значения. Важно лишь то, что он вообще там присут­ствовал. Есть интересная ссылка на него в написанном на коптском языке древнем труде под названием "Второй трак­тат о великом Сифе", найденном среди рукописей Наг-Хаммади. Объяснив, что при движении к Лобному месту была осуществлена подмена по крайней мере одного из трех осужденных, автор в этой связи упоминает и Киринеянина. Замена, по всей видимости, удалась, поскольку в трактате говорится о том, что Иисус не погиб, как это принято считать. Он сам заявил об этом впоследствии. "Что касается смерти моей, — которая всем казалась достаточ­но достоверной, — то убедительной она была лишь по при­чине всеобщей слепоты и непонимания".                           

Но в данном случае подменен был не Иисус, а Симон Зилот. Совершенно очевидно, что казнь двух таких людей, как Иисус и Симон, не могла пройти при полном непротив­лении со стороны их приверженцев. Решено было перехит­рить иудейские власти, свалив в конечном счете всю вину на людей Пилата. Замысел строился на использовании повергающего в бессознательное состояние яда и применении физических трюков.

Если кто-либо и мог осуществить такую мистификацию, то этим человеком был Симон Зилот — предводитель сама­ритянских волхвов, имевший репутацию величайшего мага своего времени. Как в "Деяниях святого Петра", так и в "Апостольских установлениях" пересказывается история о том, как за несколько лет до того Симон вознесся в воздух на Глазах всех собравшихся в римском форуме. На Голгофе, однако, дело обстояло совсем иначе - Симон следовал к мес­ту казни под усиленной охраной.

Поскольку в первую очередь необходимо было вывести из затруднительного положения Симона, ему нашли замену в лице Киринеянина, находившегося, по всей видимости, в сговоре с незадолго до того освобожденным Фаддеем ("Вар-аввой"). Операция по спасению Симона началась при следовании на Голгофу, когда Киринеянин, приняв ношу Иисуса, сумел затеряться в толпе шествующих. Сама подмена ссуж­енного произошла на месте казни, в суете воздвигаемых арестов и общей организационной неразберихе. Воспользовавшись суматошной обстановкой, Киринеянин в нужный момент исчез, заняв, по сути дела, место Симона. В Евангелиях, где вся эта последовательность событий тщательно за­клевана, приводится чрезвычайно мало сведений о людях, распятых вместе с Иисусом, если не считать того, что они названы "ворами".

Итак, инсценировка завершилась успешно: Симон (Зелот) Маг обрел свободу и мог теперь осуществлять режиссуру дальнейших действий.

Вся торжественная топонимия – дорога Скорби, Голгофа и т.д. появилось позднее.

В связи со всем этим топонимическим творчеством хо­телось бы заметить, что по рассказам современников Гол­гофа находилась к северо-западу от Иерусалима, за стеной Ирода. Представляла она из себя пустынный холм, назван­ный так из-за своего, с позволения сказать, сходства с лысым черепом. Более поздние предания приукрасили "зе­леный холм на горизонте", ставший излюбленной темой многочисленных вариаций художников. Несмотря на вся­кого рода фантастические идеализации, ни в одном из благовествований нет ни малейшего упоминания о каком-либо холме. Согласно Иоанну (19:41) это был сад, где находил­ся личный склеп, принадлежавший, как указывалось, Иосифу из Аримафеи (27:59—60). Не тешась фольклорными преданиями, а основывая свою точку зрения на докумен­тальных свидетельствах Евангелия, можно прийти к оче­видному выводу. Распятие не было представлением на вер­шине холма с огромными, упиравшимися в небо крестами и баснословным количеством зрителей. Наоборот, это было мелкомасштабным мероприятием на ограниченном про­странстве частного сада, который, так или иначе, являлся "лобным местом" (Иоанн 19:17).

Евангелие мало чего может добавить по данному поводу, но в Послании к Евреям (13:11-13) имеется несколько су­щественных намеков относительно его местоположения:

"Так как тела животных, кровь которых для очище­ния греха вносится первосвященником во святилище, сжигаются вне стана, — То и Иисус, дабы освятить людей Кровию Своей, по­страдал вне врат. Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание".

Отсюда мы делаем вывод, что Иисус принял муки "вне врат" и "вне стана". Возникают также определенные ассо­циации с тем местом, где тела жертвенных животных сжи­гались.

Барбара Тиринг подчеркивает особую важность данного упоминания, поскольку места, где сжигались останки жи­вотных, традиционно считались "нечистыми". Она также указывает на то, что, в соответствии с текстом книги Вто­розакония (23:10—14), понятием "вне стана" обозначались участки, отведенные под выгребные ямы, свалки мусора и общественные уборные, которые в буквальном и ритуаль­ном смысле были "нечистыми". По тому же принципу вы­ражение "вне врат" обозначало множество других "нечис­тых" мест, включая и обычные кладбища.

Это весьма важно, так как из Кумранских документов явствует, что, поскольку перешагивание через умерших представлялось действием кощунственным, оскверняющим память покойных, то места захоронения людей обознача­лись на местности знаком черепа (лба). Из этого, вполне естественно, следует, что "лобное место" (Голгофа) было кладбищем, — или, проще говоря, кладбищенским садом для ограниченного круга лиц, внутри которого распола­гался пустой склеп, находившийся на попечении Иосифа из Аримафеи.

Поскольку мы имеем дело с предопределенным местом последнего пристанища помазанного царя и высокопреос­вященного "отца", то подходящий его рангу некрополь мог бы располагаться лишь в "Лоне Авраама" (откуда уже "вос­кресал" заточенный Симон-Лазарь) в Кумране или где-то в непосредственной близости. Действительно, так оно и было, к югу от помещения для молитвенных собраний находился кладбищенский сад — "лобное место".

Кроме того, в Откровениях св. Иоанна (11:8) утверждает­ся, что Иисус был распят в "великом городе, который в ду­ховном смысле называется Содом и Египет". Это определен­но указывает на Кумран, который именовался "Египтом" в честь обосновавшегося там подвижнического Братства цели­телей, представленного, главным образом, выходцами из Египта. Кумран также в географическом отношении ассоци­ировался с библейским Содомом.

Однако если здесь располагалось место, предназначенное для погребения представителей мессианских и первосвященнических родов, то почему там находился склеп, принадлежавший Иосифу Аримафейскому?

В Евангелиях Иосиф изображен "как знаменитый член совета [синедриона], который и сам ожидал Царствия Божия" (Марк 15:43). Был он также "ученик Иисуса, но тай­ный — из-за страха от Иудеев" (Иоанн 19:38). И хотя Иосиф скрывал от старейшин синедриона свою приверженность Иисусу, она не удивила Понтия Пилата, который воспри­нял его вмешательство в дело казненного без вопросов. Это самое вмешательство не стало сюрпризом для матери Иису­са Марии, а также Марии Магдалины и Саломии. Все они были вполне довольны тем, что делал Иосиф, и восприня­ли его право распоряжаться без ропота и возражений.

Слово "Аримафея", иногда связывавшееся с названием селения Аримех, располагавшегося на Геннисаретской рав­нине, на самом деле представляет собой такой же описа­тельный титул, каких в Новом завете великое множество. И он соответствует исключительно высокому духовному сану. Так же как Матфей Анна (брат Ионафана) носил отличи­тельное священническое поименование "Левий Алфеев" ("преемник Левия"), подобным образом и Иосиф титуло­вался "Аримафейским". Однако, в отличие от Левия, свое первое имя Иосиф получил не при крещении, а поимено­вание "Аримафеев" являлось еще одним описательным оп­ределением. Определение "Аримафейский", образованное сочетанием древнееврейского слова "рам" ("высокий") и греческого "фео" ("бог"), означало "божественное высоче­ство" и подчеркивало исключительность занимаемого поло­жения.

Между тем нам известно, что отцом Иисуса был Иосиф, а сам Иисус являлся наследником престола Давидова. Пат­риархальный титул "Иосифа" носил второй по старшин­ству наследник царственной династии Давида. В этом отношении Иисус считался "Давидом", а его младший брат Иаков, поименованный "Иосифом", был в те времена его признанным правопреемником. Подойдем к вопросу несколь­ко иначе. Если Иисус являлся Богом-Царем ("божествен­ным величеством" или, в более привычном титуловании, Господом Богом Иисусом Христом), то Иаков был Вели­ким Князем и Наследником Престола ("божественным вы­сочеством" или Иосифом Аримафейским). Тогда получает­ся, что Иосиф Аримафейский есть не кто иной, как Иаков — родной брат Иисуса.

По этой причине совершенно неудивительно то, что Иисус был погребен в склепе, являвшемся фамильной собственно­стью его царственного рода. Не вызывает также удивления ни то, что Понтий Пилат позволил родному брату казненного принять на себя заботы по его похоронам, ни то, что жен­щины из семьи Иисуса восприняли все приготовления "Иоси­фа" как нечто само собой разумеющееся. Причина, по кото­рой "Иосиф" сохранял в тайне от синедриона свою личную преданность Иисусу, очевидна — у него самого были свои приверженцы во всех слоях иудейского общества.

В пятницу 20 марта 33 года от Р.Х. не существовало ника­ких оснований для того, чтобы умертвить всех трех распятых в течение одного дня. Тем не менее, Иисусу поднесли немно­го уксуса, вкусив который, он "предал дух" (Иоанн 19:30). Вскоре после этого он был официально признан мертвым. Поскольку в это же самое время Иуда и Киринеянин все еще не собирались умирать, то им перебили голени. Центурион проткнул копьем ребра Иисуса, и последующее кровотече­ние (определенное в оригинале как истечение крови и воды) послужило свидетельством его смерти (Иоанн 19:34). В действительности же венозное кровотечение является призна­ком того, что организм жив, а не мертв.

В Евангелиях не указывается, кто дал распятому Иисусу уксус, но Иоанн (19:29) специально упоминает о том, что сосуд на месте казни уже стоял заранее. У Матфея (27:34) в том же самом эпизоде несколько ранее говорится, что этим зельем был "уксус, смешанный с желчью" — то есть скисшим вином, смешанным со змеиным ядом. В зависи­мости от пропорций такая смесь может вызвать потерю со­знания или даже смерть. В данном случае Иисус принял яд не из чаши, а получил его в виде выверенной дозы, когда его губы обтерли тростниковой губкой. Человеком, кото­рый дал Иисусу снадобье, вне всякого сомненья, был Си­мон Зилот — тот, кто сам должен был находиться на од­ном из этих крестов. И он действительно здесь присутство­вал, только в качестве смещенного (но все еще почитаемо­го) "отца", ухаживающего за своим Царем-Мессией. В по­рыве истинного "изъявления веры" он обратился к своему преданному союзнику: "Отче! В руки Твои предаю дух Мой" (Лука 23:46).

Между тем брат Иисуса Иаков ("Иосиф из Аримафеи") вел переговоры с Понтием Пилатом о снятии тела брата с креста и помещении его до наступления субботы в фамиль­ный склеп. Прокуратор отнюдь не без оснований был удив­лен, что Иисус успел умереть за столь короткий промежу­ток времени. "Пилат удивился, что Он уже умер" (версия Гарднера).

«В Евангелии от Марка Иосиф из Аримафеи просит у Пилата тело Иисуса. Тот, удивленный такой быстрой смертью, посылает центуриона проверить и, удовлетворенный, отдает тело Иосифу. Внешне все просто. В греческом же переводе того же Евангелия контекст гораздо более сложен, ибо, когда Иосиф просит тело, он употребляет слово "soma", которое применяется исключительно к живому телу, тогда как Пилат, согласившись на его просьбу, употребляет слово "ptoma" означающее тело - труп, а это ясно предполагает, что в данном случае просьба Иосифа касается живого тела, а разрешение Пилата относится к мертвому, и этот последний, быть может, лишь притворяется, считая его таковым. Римские законы, как мы уже говорили, отказывают в погребении распятым, и в этих условиях удивительно, что Иосиф получает разрешение располагать телом Иисуса. Но для чего он просил это разрешение? Имел ли он на него права? Или же он действовал как "тайный" ученик приговоренного, и этот единственный поступок уже являлся признанием? Иосиф из Аримафеи, богатый и влиятельный член синедриона, на самом деле был родственником Иисуса, и в этом мы видим доказательство аристократического происхождения последнего. Во всяком случае, это родство объясняет его связь со Святым Граалем и "королевской кровью".

Внешне абсолютно безжизненный Иисус (в действительности находившийся в коматозном состоянии), а также Иуда и Киринеянин с перебитыми ногами были сняты со свои крестов, пробыв на них, в общей сложности, менее полусуток. Факт снятия с крестов последних двух в одно и то же время с Иисусом подтверждается Иоанном (19:31):

"Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их"…

Из всего сказанного вытекает, что Воскресение, каким мы его привыкли воспринимать в наши дни, было в то время совершенно неизвестно. Не считая тех, кто был непосред­ственно связан с инсценировкой на Голгофе, все остальные апостолы находились в полном неведении относительно того, что произошло на самом деле. Они искренне верили в то, что их учитель мертв, и были совершенно сбиты с толку при его появлении. Они были не высокопреосвященными особами вроде Симона, Левия и Фаддея, а куда менее искушенными в житейских делах апостолами наподобие Петра и Андрея. Тем не менее, они прекрасно понимали, что собственное проро­чество Иисуса о том, что он "свой храм" воздвигнет "в три дня" (Иоанн 2:19), не имеет ничего общего с более поздним толкованием, в котором полностью выхолощен смысл сим­волической смерти.

Как уже отмечалось ранее в связи с историей "Лазаря", духовная смерть человека по распоряжению свыше наступала после отлучения его из общества и лишения гражданских прав. В этом случае он признавался "мертвым". Вся процедура до полного ее завершения занимала четыре дня, и в течение этого периода изгой считался "больным к смерти". Что каса­ется Иисуса, то в этом отношении он был официально осуж­ден старейшинами синедриона, первосвященником Каиафой и новым "отцом" Ионафаном Анной. Его отлучение являлось абсолютным, и с наступлением пятницы он официально при­знавался "больным". Единственная возможность на четвер­тый день избежать "смерти" заключалась в заблаговременной отмене наказания ("воскрешении") "отцом" или первосвя­щенником. Вот почему Иисус считал столь важным для себя "воскреснуть" именно на третий день. В любых других усло­виях трехдневный срок вообще бы не имел никакого смысла. Но если официальная церковь была настроена в отношении его столь непреклонно, то кто же мог совершить такое "вос­крешение"?

Единственным человеком, который взял бы на себя сме­лость свершить этот ритуал, был низложенный "отец" — преданный Симон Зилот…

Именно апостол Павел (иудей по происхождению, скло­нившийся впоследствии к эллинизму) провозгласил догмат о воскрешении во плоти, но даже его энтузиазм был недо­лговечен. За столь эмоциональное выражение мыслей по дан­ному вопросу и подкрепление своей горячности безоснова­тельными доводами ("Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес..." и т.п.) Иаков, брат Иисуса, чьи назареи никогда не проповедовали воскресения, считал Павла фанатичным еретиком. По прошествии времени интерес к воскресению как основополагающему фактору заметно сни­зился. Это со всей очевидностью явствует из более поздних посланий Павла и других книг Нового завета, где оно прак­тически не фигурирует.

Гораздо важнее стало признание того факта, что Иисус был готов принять муки ради своих собственных идеалов, и Павел, стремясь найти в конечном счете более убедительное основание для своего вероучения, заявляет:

"Есть тело душевное, есть тело и духовное. Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну". (Первое послание к Коринфянам 15:44, 50—51).

Необходимо напомнить, что Иисус не был христианином. Он был евреем-эллинистом и исповедовал радикальный иуда­изм. Со временем, однако, его истинные жизненные устрем­ления были незаконно присвоены и использованы религиозным течением. Которое в целях сокрытия законных наследников Иисуса было названо его именем»… (версия по книгам Бейджента и Ли)

Такова реконструкция событий историками Гарднером, Бейджентом и Ли («Святая кровь и святой Грааль», «Свитки Мертвого моря», «Чаша Грааля и потомки Иисуса Христа»).

Это, безусловно, вызов, это бунт, это мятеж против официальной доктрины христианства.

Но не против Бога. Наоборот, это христианское учение взяло за основу самопровозглашенные полномочия из текста Матфея: «Ты – Петр, и на камне сем Я создам Церковь Мою». Эти слова якобы Иисуса интерпретируют в том смысле, что Петр-камень и есть апостол новой веры, первый епископ, первый понтифик.

- Вообще-то, Иисус имел в виду «Петру» - скалу Израиля, а не «камень» (который по-гречески - «Петр», а по-еврейски - Кифа). Но из-за своеобразия перевода, духовная власть досталась Петру. Классический  образец неверной или умышленно измененной трактовки.

- И в этом пошлость казни?

Пошлость казни, вне зависимости от того, была она или ее разыграли, в том, что все величие нового учения разбивается об это допущение спровоцированного или сымитированного финта.

Пошлость – в самой возможности блефа, поскольку от его искусства  (удалось, ура, распяли, как агнца, без сокрушения костей, строго по  пророчествам), по сути, зависит торжество новой веры.

Гадание на гуще: была казнь или нет, - является неизмеримо мелким условием для торжества великого учения. Ибо возникает гуща неприличных вопросов: а почему именно такая казнь, почему именно в тот момент и именно, в той окраине империи?

Получается, от самого факта признания или непризнания казни зависит судьба христианства. Но если так, то как же пошло все это завинчено, раз именно на этом и об это умы человечества разбивают лбы?! Как пошл и жалок человек, ум человеческий!

Да никогда настоящий Бог не будет ставить судьбу своего проявления, своих истин в зависимость от воли какого-то Пилата, какой-то пошлой казни, очевидность коей к тому же спорна.

Пошлость казни в том, что от решения ничтожного наместника зависит как бы идея Бога и учение Христа. Пилат это понял. Понял: ХХ-вековая вера «не во мне на пару с Ним и не в Нем на пару со мной». К тому же, разве не сам Бог словами Иешуа доказывал Пилату, что не прокуратору перерезать эту ниточку? Так кто ж ее перерезал, если Пилату этого не дано? Кто это сделал в отношении Сына Бога, Сына Отца?  («Розенкрейцу приснилось, что он видит многих людей, подвешенных нитями над землей, а среди них летает старик, подрезая нити и таким образом сбрасывая людей на землю»)

И, главное, нужно ли это тому, кто утверждал милость, но не жертву?

Жертва, пытка, казнь – не из арсенала другого ль персонажа все это? Не может от факта казни – не казни зависеть, есть или нет Бога. Он есть всегда, и его проявление не должно зависеть от того или иного определяемого «добрыми людьми» факта. Нельзя бытие Бога производить из какого-то факта, произвольно зависящего от пошлых людей – факта, абсолютно не абсолютного для иноверцев, не говоря про инопланетян. Неужто Богу без пошлой привязки к какому-то Пилату не обойтись, чтоб явить себя? В этой буквальщине, приземленности и видит Пилат фальшь казни.

Вам не страшно, что в тандеме с Бейджентами и Гарднерами тщитесь повергнуть священные устои?

Какие устои? Это лишь попытка дискутировать, которая на протяжении 700 тысяч дней и ночей давится при пробном же вздохе.

Но, увы, такова риторика власти! Негодование - довод наивного. Но даже, если так, мудрые все-таки не избегли соблазнапоучить порою сильных мира сего. Либо это власть изредка пытается поиграть в истину, ее ли поиск?В пьесе Лессинга «Натан Мудрый» еврей Натан должен ответить непобедимому султану Саладину на вопрос, какая религия лучше: ислам, христианство или иудаизм. И дипломатичный иудей преподносит старую притчу о драгоценном кольце, которое отец завещал одному из трех сыновей, но, чтобы найти самого достойного, изготовил еще два фальшивых, неотличимых от настоящего. Вот так и религии, лукаво молвил Натан: истинная лишь одна, две (а мы добавим: и более) – все от лукавого, но все это можно определить, сравнив ее адептов. Сравнение, увы, будет не в пользу…

Молчу, молчу, так и вижу, как набычились клирики. Особливо из вчерашних научных атеистов. Право, кто бы мог подумать всего каких-нибудь 20 лет назад, что они будут клеймить атеизм, как инакомыслие, крамолить за свободу совести, да и просто за сомнение? Мог ли кто представить 20 лет назад у нас такую нетерпимость к мнению, альтернативному истине церковной?

Вот таким люб и дорог Савл-Павел.

И тут ничего не поделать. Власть всегда держится за свои устои, если даже они зиждутся на несимпатичной сказке. Но если ты сделал устоем сказку, зачем тогда жаловаться на жизнь?

Булгаков показал всю эту кухню очень точно, просто чуток приправил мистическим соусом.

И чтобы не злить друзей и врагов, давайте, от греха подальше, анализировать булгаковскую беллетристику.

Вот незрячий Пилат перед толпой на лифостротоне. Вы заметили, что он ни разу не глянул на уже подмененных (!) осужденных? Глаза игемон открыл только за помостом, «зная, что он в безопасности - осужденных он видеть уже не мог». А перед этим…

Не помните, как Пилат воспретил Иешуа говорить с кем бы то ни было и сдал его тайной службе? То есть Иешуа сразу был передан начальнику тайной стражи и изолирован.

Что вообще с Пилатом? Дворец Ирода, в котором он вынужденно находится, окутан одуряющим туманом. Запах роз сводит с ума Пилата. Розы – цветы Воланда и мастера. «О, боги, боги» – вот многократное вневременное эхо возгласа ставшего бессмертным игемона, чей дух проникает даже на кухню дома Грибоедова.

Или, думаете, Пилат для красного словца назван «Золотым копьем»? Э, дудки, здесь изысканная аналогия с «Копьем судьбы», которым по преданию заколол Иисуса римский офицер.  А, может быть, шахматный офицер?

При чем тут шахматные фигуры?

Читатель еще не забыл белого офицера из шахматной партии Воланда и Бегемота? Того, что взял на себя полномочия белого короля или игемона в белом плаще? Когда белый король бежал с клетки, офицер надел белое платье короля также, как убийцы Иешуа присвоили хитон казнимого. Так произошла великая подмена – спаситель Иешуа всадник «Золотое копье» ушел в сторону, в тень, а в историю под его именем, в его атрибутике и с мрачной славой подписавшего смертный приговор претора вошел надевший белые одежды Пилата офицер-убийца с «Копьем судьбы»!

 Зачем спасал Пилат Иешуа? Он спасал не наобум, не просто так. По расставании с бродягой-философом претор моментально разработал план. Но план то ли не удался, то ли удался так хорошо, что игемон продолжал играть в «последствия казни», не говоря вслух правды даже наедине с Афранием. Вот послушайте, в его действиях была большая и гроссмейстерски просчитанная многоходовка. Игемон уже знал от Иешуа, что Иуда – молодой человек, с которым Иешуа вроде как познакомился у храма. По умолчанию, нам известно, что из храма Иисус гнал менял и торговцев. Но Афранию Пилат говорит про юного Иуду: жадный старик. Зачем? А просто наместник Иудеи проверяет, сходится ли сказанное Иешуа о молодом человеке со сказанным Афранием, а с другой стороны - ведомо ли Афранию все, сказанное ему, Пилату, бродягой Га-Ноцри? Понтий Пилат тем самым как бы дважды оттеняет свою непричастность, а в довесок дает подсказку для будущей версии и характеристику исполнителя убийства: жадный! Афраний усваивает и подхватывает: да-да, мол, алчность - страсть Иуды. После чего уже сам Афраний то ли наобум, то ли по ассоциации рожает продолжение: Иуда работает в меняльной лавке. Пилат рад увериться в вине Иуды и решает ему отмстить, а через него – в первую голову Каифе.

А мимо внимания читателя транзитом проносится незамечаемый факт: меняла-то, выходит, у Храма зазывает к себе того, кто гнал из Храма… менял!

Выходит, что в книге Пилатов приказ напоить Иешуа ядом трибун привозит к горе Череп... А я слышал, один доцент, специалист по Голгофе, почти доказал, как все просто. Голгофа или Череп - эта гора была могилой Адама, погибшего за грехи Евы. А мастер – это Адам ХХ века. Марго - Ева из его ребра. Иешуа распят на Адамовой голове, там проткнута его грудь у левого ребра и, тем самым, искуплены все грехи людские, конвейер которых запустили Адам и Ева.

Выговорились? Продолжим. Итак, у Булгакова трибун привозит приказ Пилата напоить Иешуа дурманом или ядом. Зачем? Для правдоподобия!

Вы всерьез полагаете, что была произведена подмена Иешуа?

И достаточно рано. Для чего иного игемон заручился поддержкой ершалаимской толпы? Помните, толпа успокоилась, узнав, что Вар-равван, отпущен. Вар-равван - то есть Сын Отца. Так на арамейском звали разбойника. По имени. Так звали Иешуа – по прозвищу. Впрочем, обоих звали… Иешуа. Но это не так важно: по любому слово претора было законом, и масса наверняка не стала бы бунтовать против любого его решения. Дальше больше, с Каифой Пилат упорно говорит как? По-гречески. И старательно избегает лишний раз произносить имя Иешуа. Звучит по преимуществу: «Вар-равван» и «Га-Ноцри». И по-гречески эти слова звучат как бессмысленные номиналы.

Кто же висел на кресте?

А кто угодно, что и показал в книге тот же Гарднер. Тот, кого приняли за Иешуа… А знал его хорошо только Левий, который занял дальнюю позицию, с коей можно было разглядеть разве что блестящие латы Крысобоя… Благодаря его размерам, а еще больше – их сиянию. Тот, кого приняли за Иешуа, имел до неузнаваемости обезображенное лицо и хриплый разбойничий голос. Когда Левий добрался до тел и обрезал веревки, то… Как, по-вашему, падают с перекладины провисшие вниз головой и грудью тела?

- На землю.

- Похвальная догадливость… На грудь, в смысле, на лицо.

- Стоп. Понимаю, ой как понимаю. Лица найденных трупов исклеваны птицами… Если тела двух казненных упали на землю и пролежали какое-то время до подхода римлян, то как же их глаза могли быть выклеваны птицами? На крестах они еще были с глазами!

- Глаза им нарочно… пока висели, а тьма и ураган скрыли их от глаз Левия… глаза выкололи им. За несколько минут. А могли и после. Ведь Левия волновало только одно тело.

- Точно. А кто забрал трупы?

Толмай. Толмай – по-английски «похоронный звон», а по-русски -  «переводчик». Переводчиком, как уже отмечалось, был бывший регент Фагот – ведущий специалист по переводу с одного свету, Белого, на другой – Темный, подземный. Видите, сколько параллелей сходятся? Но и это еще не все. Помните, удар конвоира в бок Левия Матвея, когда он хотел прорваться к учителю? Парня вырубили нарочно, чтоб не мог оказаться рядом с Иешуа до поры до времени. Таким образом, у Булгакова вблизи никто не видит ведомых на распятие.

Пасли, всех пасли.

Автор тоже так считает: Левия допустили, чтоб он занял именно наихудшую позицию. Помните, где?

На скале. Под… фигой.

Ну не класс ли?! Фига, дуля, кукиш. Да, Левий наблюдал только горящие в лучах латы Марка-центуриона, будто нарочно для него не снятые. И невольно все внимание - к Марку, единственному, кто наперекор жаре фланировал в доспехах. Вероятно, Левия задействовали загодя, вовлекли в сценарий, дали унести тело с обезображенным лицом. Он так ничего и не понял, а ему позволили себя «позиционировать» в роли евангелиста… на козлином-то пергаменте.

Указал бы еще на такой странный факт: несмотря на всеобщие опасения беспорядков, никто не стал отбивать осужденных, как будто все повязаны большим сговором.

В наше время после подходящей обработки, особенно СМИ, любые митинги сходят на нет, плюс отчего-то «совпадают» с резким ухудшением погоды.

Теперь рассмотрим версию для охлоса, выдвинутую булгаковским Афранием (ведь есть еще еськовский): «Иуда убит учениками Иешуа в знак мести». Расчет неплох: представляете, у самого человечного и доброго - и вдруг мстительные ученики! У пророка Добра и Справедливости последователи – убийцы! Это ж напрочь побивает зерно его учения, дает карт-бланш и индульгенцию всем будущим убийцам и мстителям «во имя Христа»!

Да еще и сионский первосвященник не брезгует подкупом! Дуплетом - по представителям двух религий, а рикошетом – по верховной имперской власти!

А «Иешуа на кресте»? Прикиньте, что происходит с ним. В первые же часы у этого человека обмороки. Значит, выпил-таки питье задолго до приезда трибуна.

«Игемон!» Не помнящим напомню: это было последнее слово, сказанное Иешуа Пилату при допросе, причем своим голосом.

«Игемон» - вообще последнее слово человека на кресте, который читателем принимается за Иешуа.

При описании смерти этого человека есть деталь – у него повисла голова. Сравните: у мертвого Гестаса «все тело обвисло, насколько позволяли веревки». И это больше походит на естественные признаки смерти. А кто в книге объявляет о смерти Иешуа?

Афраний. Все сходится.

Еще деталь: якобы Иешуа, впавшего в забытье на кресте, постучали по рукам, приводя в чувство. Вздрогнул. И все? После утреннего-то бича Крысобоя! Очнулся - когда провели по животу острием копья, способным вызвать кровь. И дальше, какова реакция?

«Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым разбойничьим голосом: «Что тебе надо? Зачем подошел ко мне?»

О чем это говорит?

Что у Иешуа сел голос от жажды и страданий.

А в равной мере: что на кресте мог оказаться подмененный человек, скорее всего разбойник, не исключено, что и настоящий Вар-равван. Тот же, кто остался  за пределами Лысой горы вместо «помилованного» Вар-раввана, тот будет благоразумно молчать и, тем более, не взбунтуется. Афраний все тонко предусмотрел, о чем не преминул оповестить начальство:

«- Надо думать, что Вар стал теперь безопасен, как ягненок, - заговорил гость. И морщинки» - признак его лукавства – «появились на круглом лице. – Ему неудобно бунтовать теперь… Пока я в Иудее, Вар не сделает ни шагу без того, чтобы за ним не шли по пятам».

Таким образом, возможность утечки информации исключалась полностью.

Еще один довод в пользу подменной версии. Разбойник Дисмас,  единственный из казненных, все это время пребывающий в полном рассудке, узрев, как поят того, кто был повешен рядом под видом Иешуа, злобно возмущается:

«- Где справедливость? Я такой же разбойник!

Иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы голос его звучал ласково и убедительно» - как умел говорить только Иешуа – «но, не добившись этого, хрипло попросил палача:

- Дай попить ему».

А может, чем Воланд не шутит, тело снятого с креста «Вара первого – Вара второго» (а на том же основании «Иешуа I – Иешуа II»), принадлежит ИУДЕ, чье прекрасное и одухотворенное лицо запросто могли обезобразить до неузнаваемости? Ведь и с убийством, и с телом Иуды можно сделать все, что угодно: хоть на виселицу, хоть в реку, хоть на крест, главное: обезобразить лицо!

Именно этот человек - «в разорванном хитоне и с обезображенным лицом» - сопровождает и успокаивает (обманывает) идущего по лунной дороге игемона Пилата.

Теперь сделаем акцент на чрезвычайно показательных разночтениях у Булгакова и Бортко.

Первое: разбойник Дисмас об «Иешуа» в фильме: «Он такой же преступник как и я». В романе: «Я такой же разбойник, как и он». Есть разница?

- Ни малейшей.

- О, да!

Во-первых, преступник – это обобщающее понятие, включающее в себя разновидности. Такие, скажем, как «убийца, разбойник, изменник, еретик». И на этом основании допустимы разночтения. Но в главном  значении - как преступник (еретик-богохульник – это все-таки преступник) - Иешуа, действительно, равен преступнику (разбойнику) Дисмасу. Однако подлинный Иешуа никак не разбойник! Дисмас же со знанием и уверенной злобой утверждает, что сосед по распятию такой же разбойник.

Во-вторых, говоря «он такой же, как я», бортковский Дисмас как бы «низводит» вверху и впереди стоящего «Его», Иешуа, к своему донышку: «Он как я». Так подлецы обожают низводить Пушкина, сколь не тверди им: «Толпа жадно читает исповеди, записки, потому что в подлости своей радуется унижению великого, слабостям могущего. При открытии всей мерзости она в восхищении… он, мол, как мы, он мерзок, как мы. Врете, подлецы: он и мал, и мерзок – не так, как вы – иначе». Так что это не редкость.

Иное дело, когда, как у Булгакова: «я такой же, как он». Тут уже человек демонстрирует, как минимум, равенство, ставя «Его» взад. Но никак не признает в нем пророка! Никто же никогда не скажет: «Я так же мелок как Пушкин. Про соседа Степу запросто: «Я так же мелок как Степа». Про Пушкина же только так: «Пушкин – такой же»… То есть Дисмас не видит рядом Иешуа, он узнает рядом такого же разбойника и, скорее всего, известного ему, знакомого разбойника!

И снова припомним заверения Афрания, что «Вар безопасен, как ягненок». Ягненок – агнец! Агнец жертвенный! Все запрограммировано и зашифровано: Ягненка-Агнца в жертву, а предреченного Иоанном крестителем агнца – Иешуа спасти! Иешуа изолирован. Заговор Пилата удался. Или же наоборот? Помните, во время расспросов о смерти Иешуа Афраний сознается игемону: «- Он отказался выпить»? Речь явно про… Вар-раввана? Ибо только спохватясь Афраний поправляется: Га-Ноцри. Для такого опытного заговорщика и темнилы слишком заметный прокол! И Пилат гримасничает на пару: «Безумец».

У игемона резко меняется тон, когда из уст Иешуа Вар-раввана-разбойника (а на самом деле передающего/переводящего эту речь Афрания) он слышит то, что мог сказать только Иешуа, и понимает, что так может себя вести только Иешуа Вар-равван-проповедник в то время как из речи Афрания следует, что это произносит почему-то Вар-раван-разбойник. Пилата это потрясает. Но он не может выдать Афранию того, что это ему говорил Иешуа и что поэтому такой «загибон» его удивляет. И Понтий не может ни в чем уличить Афрания, тем более что тот блестяще имитирует поступки и речи Иешуа, ибо прекрасно понимает, что иначе уличит себя в трусости. Оба говорят конспиративно, Афраний даже оглядывается.

Если Пилат хотел его, Иешуа, напоить и подменить, кто же палач? Крысобой?

Самая большая загадка. Лишенный рассудка якобы Гестас все же узнает палача и испуганно вздрагивает, хотя до этого не реагировал ни на что. Это безносый убийца, дающий ему питье избавления.

- Все ясно. Палач - гигант Крысобой с расплющенным носом, чей вид пугал нормального человека. Голиаф мстит Давиду…

- Ничуть не бывало. Безносый убийца – расхожая аллегория Смерти.

Оно бы и так, каб не загвоздка: Крысобой самим Булгаковым однозначно прописан рядом, а вот палач специально выделен!

Последние главы самые недоработанные, невольный ляп. Не успел...

Если так легче, извольте… А мы в продолжение подменной версии приведем соображения насчет Иуды.

Сперва к вопросу о богатстве и корысти. Молодой Иуда выходит из неприглядного домика, скорее всего, вряд ли богат. Никто бы из его окон сигнальные светильники не увидел – окна выходят во двор, а там обрыв, на улицу смотрит глухая стена.

А деньги, деньги в кошельке?

Ну, знаете, это не самая удивительная вещь. Начнем с того, что у человека может быть при себе кошелек даже в древнем Иерусалиме. Другое дело - сколько денег, в кошельке. Этого никто точно сказать не мог, и автор не оговорил. А предсмертный крик о сумме для грабителей мы уже разбирали. Кроме того, работа в меняльной лавке предполагает какое-то наличие денег в кармане постоянно. Не забудьте, что убийство случилось недалеко от меняльных лавок. Да и во дворе Каифы Иуда мог поменять деньги или получить обратно заем и проценты с займа, полагаемые работнику лавки или посреднику сделки. Кстати, этим вполне объясняется радость предвкушения встречи с Низой. Как же, кавалер при деньгах!

Кроме того, подбросить деньги запросто мог умелец из патрульной службы у ворот. Никогда не забывайте про шуточки Коровьева. Деньги так же могла подбросить Низа. Или, что еще вернее, человек с ведром, который Иуде мог примерещиться - вечер же, непрогляд - человеком с кувшином в плетенке, похожим на ведро. Помните, Иуда встретил его по дороге? Низа делала акценты, уточняя место встречи в саду, как раз при появлении человека с ведром.

Если исходить из текста Булгакова, никто, поначалу даже сам Афраний, не знал, кто сыграет роль Иуды, ибо для обвинения Иешуа в политической крамоле хватало «виртуального» Иуды, зажегшего светильники.

И лишь по ходу доклада Пилату, когда тот неожиданно заинтересовался личностью Иуды, Афраний быстро провернул в уме свое досье и из того, что есть, выбрал молодого Иуду из… меняльной лавки. Который еще не получил деньги (и не получит за предательство, поскольку не было такового со стороны юного Иуды), но он их получит. Так решил Афраний.

Вот знаковые слова из диалога с Пилатом. Пилат Афранию: «- Деньги получил!». Начальник тайной службы поправляет: «- Получит». Все предрешено. И далее Афраний прибег к услугам агента «гречанка Низа». Обратимся к этому лаконичному образу. Очень странный, скажу я вам, образ. Низа прячется от света, даже когда одна в доме, и особенно щепетильна в момент переодевания. Перед кем? Кого страшится? Или, может быть, чего? Вчитайтесь: «Как тень выскользнула из домика».  Не тень, а как…

Хотите сказать, тени у Низы не было? Дескать, еще один призрак? Но это же очередная подверстка под бредовую теорию. «Как тень» – устойчивый видеоряд, пардон, идиома…

Тени у Низы не было. Впрочем, это штрих, в самом деле, к мистической плоскости романа. Нам важнее, что агент Низа для того, чтоб погубить любовника, покинула дом своего мужа, коврового мастера, вернее купца, заблаговременно сплавленного в Кесарию. Аналогия с коллизиями другой героини, ее мужа и любовника - налицо.

Только при вашем раскладе мастер получил предоплату, а Иуда – нет, логика хромает.

Даже, если Иуда получил, их гонорары и делишки несопоставимы. Хотя мастер распорядился с гонораром не бездарно: он одержимо работал и обеспечивал свою работу необходимым комфортом, прежде всего, свободой от бытовой текучки и максимальным одиночеством.

Вернемся к денежкам. У Булгакова Иуда шествовал мимо дворца Каифы, первосвященника. Даже вошел в его двор. Там и сграбастал 30 тетрадрахм.

Рекомендуем перечесть еще раз. Да, вошел во двор дома. Почувствуйте разницу. Двор дома и дворец – не одно и то же. В доме Каифы он мог от кого-то получить деньги. А, покинув дом, посетил дворец. Автор так и пишет: зашел во двор дома. Далее смысловой пробел. А потом мы застаем его уже покидающим дворец Каифы. Здесь я хотел бы припомнить уже высказывавшиеся сомнения насчет разницы между Двором и дворцом.

Штука в том, что при Соломоновом Храме существовал внешний двор, так называемый Двор язычников, где стояли жертвенники многочисленным божествам, которым при­носились жертвы в ограде Храма, но — вне его стен. Это было сделано по приказу Соломона, у которого было множество жен-язычниц, желавших иметь знако­мые объекты для молитвенного обращения, то бишь идолы. Считалось, что все жертвы, приносимые перед алтарями и идолами на дворе язычников, в конечном счете, возносятся к Яхве, чем и оправдывался немыслимый с точки зрения строго монотеистической ветхозаветной религии факт присутствия идолов у стен Храма(см., например: «Голгофа. Господь Иисус…»; Бейджент, Ли «Мессианское наследие»).

Вот в этом-то дворе могла состояться любая операция, сделка или, кому что нравится, денежная комбинация Иуды и кого бы то ни было. Иуда, в конце концов, мог, как раз наоборот, пожертвовать деньги (ведь праздник же!), вследствие чего вышел радостным и просветленным. И, вообще, не забывайте, это молодой влюбленный, озаренный праздником, плюс воодушевленный близящимся свиданием с возлюбленной. В этом фокусе рекомендую дать его улыбкам другое прочтение. Но опять же для нас смысл сейчас в другом: Двор и Дворец – разные понятия!

К тому же, и во дворе он мог быть «проспонсирован» язычниками, кажется, так иудеи звали всех, в том числе и римлян. В этом случае направленность легенды легко меняется: Иуда подкуплен Афранием и Со. Я не говорю, что это так и было, но эта версия не менее потенциально верна и реальна, чем каноническая, евангельская.

Это не все. Булгаков устами Афрания недвусмысленно указывает: кошель не был вскрыт Каифой, а все печати у кого? У Афрания! Иными словами, никто не мог точно посчитать деньги в кошельке, кроме Афрания, а тот мог засунуть и озвучить любую сумму и любую версию.

Теперь отточенно жестокая характеристика Булгаковым любви: «Так поражает молния, так поражает финский нож», которым умиляются некоторые неврастенические натуры. Только кто сказал, что это имеет фигуральный смысл и относится строго к мастеру и Маргарите? Нож – вот нелирическая конкретика в деле Иуды и в ершалаимской линии, вообще. Нож хлебореза, изъятый у Левия, может быть использован для обоснования убийства или самоубийства Иуды. Левию-то его не вернули, обещав отдать в лавку, но на этом о судьбе ножа - тсс…

Вернемся к Иуде. Вот Булгаков пишет, что ноги сами несли Иуду. То есть юный иудей все равно, что загипнотизирован. Такое состояние нам знакомо по прецедентам с Пилатом, Берлиозом, Бездомным, мастером. Босым... Путь влюбленному пересекает римский патруль с факелами. Что если факела, как и светильники, сигнал, который дает знак людям в Антониевой башне – пора?!

Стоп! Башня имени Антония, великого сподвижника Цезаря. Еще один алгоритмический, матричный образ, задающий направление цепи последующих действий и клонированных аналогий. Марк Антоний после поражения Октавиану из-за безумной любви к Клеопатре неудачно зарезался кинжалом или мечом - словом, ножом. А добивал его слуга. Ножом.

Это не про Нерона?

Важна суть, а не детали. Нож, смерть от ножа в сердце. А что Клеопатра, царица Египта? Умертвила себя тоже. Как? Укус змеи. Яд, отрава! Все у Булгакова закручено в общую алгоритмическую карусель. Не прав тот, кто  упрощает писателя и уплощает книгу.

Слышь, автор, - вконец разъярился эрудит. - Раз ты такой умный, отчего ж такой бедный? А, писака?

Гонит человека жало страсти. Уверен, не только автора занозил этот ядовитый вопрос. «Если ты такой умный, почему ж такой бедный»?

Да в том-то и суть, элитарные вы наши, что мне не стыдно быть бедным. Что я? Большинство гениев были просты, бедны и неприметны. Наверняка в свое время кто-нибудь сетовал: «Мой сосед был придурком. Малевал какие-то непонятные гадости типа цветочков, пейзажей и прочей абракадабры. Ухо себе оттяпал, короче, юродивый. Сдох аки пес».

И все это... о Ван Гоге. Или Саврасове. А также о Булгакове, Гофмане, Кафке... Примерно те же характеристики обыватели давали, дают и дадут сотням великих современников, пока те неизвестны или хотя бы – всего лишь их соседи и сослуживцы.

Автора всегда бесила эта примитивно-циничная логика. Потому что, во-первых, любой бандит, вор, шоумен и поп-звезда может задать этот самый вопрос законопослушному доктору, военному, разведчику, учителю, конструктору. Ведь все они зарабатывают мало, но честно, и главное – своим трудом, умом и талантом, а не хапом, хитростью и наглостью. Кто же из них умнее?

Во-вторых, те же Ван Гог и Саврасов умерли в нищете, расплачиваясь за похлебку картинами, каждая из которых теперь оценена в шестинульные суммы. И им при жизни, бесспорно, тысячи раз задавали тот же вопрос те, кто после смерти гениев разбогатели на их же полотнах, а других, еще живых, гениев уязвляли тем же вопросом!

В-третьих, символ ума Сократ или тот же Диоген жили более чем скромно. Им богатство было ни к чему, ибо оно в действительности - суета и прах. Что и доказывает история, донеся через века их имена и учения, как самые бесценные сокровища, но превратив в прах всех до одного из современных им заносчивых толстосумов, не говоря про их «липовые» богатства, украшения и дворцы. Или, быть может, Сократ и Диоген были вовсе и не умны, раз так бедны?

В-четвертых, а что сказать тогда об уме Иисуса Христа и преобладающего большинства нищих и аскетических подвижников церкви?

Энциклопедические знания не признак великой личности. Гений, подчас, безграмотен, но могуч пророческой интуицией. Да и вовсе не такое великое счастье родиться Леонардо да Винчи. Ведь всю жизнь предстоит вращаться средь ничтожеств.

Но рано или поздно и ничтожеств ждет расплата. Есть, есть  в мире сила, не зависящая от мирского судии, монарха, понтифика и президента.

Каждый себя наказывает сам. А не Бог и не сатана. Хотя любой поиск правды могут назвать происками последнего…

И ложь христианской церкви не может перечеркнуть правды самой идеи Христа: «События в Иудее, которые завершились смертью Иисуса, заняли самое незначительное место в жизни народов того вре­мени. Хорошо известно, что никто не знал об этих событиях за исключением людей, принимавших в них непосредственное участие. Кроме Евангелий, нет других исторических доказа­тельств существования Иисуса. Евангельская трагедия приобрела особое значение, смысл и величие постепенно, по мере того как учение Христа распро­странялось. Большую роль в этом процессе сыграли притесне­ния и преследования. Но, очевидно, в самой трагедии было ещё нечто — равно как и в учении, которое связывалось с ней и из неё возникло. Это «нечто» отличает драму и учение Христа от событий и идей заурядного сектантства и сближает христиан­ство с мистериями» (П.Д. Успенский «Новая модель Вселенной»).

Владыка Кирилл (Гуняев) на Х десятом Всемирном Русском народном соборе сурово и, во многом, справедливо заявил: «Религиозная традиция содержит в себе критерий различения добра и зла. С точки зрения этой традиции, не могут признаваться в качестве нормы: насмешки над святыней, аборты, гомосексуализм, эвтаназия и другие виды поведения, активно защищаемые сегодня с позиций концепции прав человека. Сегодня, к сожалению, на смену абсолютизации государства, характерной для нового времени, приходит абсолютизация суверенитета отдельной личности и ее прав вне нравственной ответственности. Такая абсолютизация может разрушить основы современной цивилизации и привести ее к гибели».

Только не кажется ли вам, что в самой этой категоричности сквозит нечто до боли знакомое и зловещее. Сравните сказанное умным, воинственным митрополитом с другою выдержкой и оцените правду обеих, ибо не может быть правды только у одной стороны.

Для инкви­зиции эпохи Возрождения и Реформации сатана мог быть различим в пожилой повивальной бабке или зна­харке той или другой деревушки, но он также мог узна­ваться — и даже более явственно — в облике таких фигур, как Мартин Лютер, Галилео Галилей, Джордано Бруно и Томмазо Кампанелла. Чем же в таком случае было демоническое? В действительности все, что при­знавалось враждебным или опасным для Церкви, могло быть названо таковым. Действием инфернальных сил могли объясняться не только крайние проявления раци­онализма или иррационализма, но также и книги, философские учения, политические движения и все, что могло быть расценено как неповиновение папской власти. - «Бейджент и Ли «Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана».

Остается только догадываться, какую вызовет ярость у бездумного фанатика «кощунственность» подобного сопоставления. О сути-то он даже задумываться не станет. Фанатик только бьет, рвет, жжет, а при ограниченной возможности таких «аргументов», просто рычит.

Хуже нет, когда смешивают верные ориентиры с ложными мишенями, а травят и бьют тех, кто на чей-то «продвинутый взгляд» более вреден в зависимости от конъюнктуры. Одно радует, что ненависть и нетерпимость односторонни.

Убивают за веру - чужую, и из-за веры - своей. Убивают самых великих ученых и мудрецов только за иную веру и даже за толерантность - отсутствие веры в чьего-то бога. Убивают ничтоже сумняшеся, имея при этом о вере самое смутное представление – на уровне стайных хищников, повинующихся вожаку.

Ибо Бог не будет убивать за веру. Богу достаточно веры себе. А кто сказал, что великий «еретик» менее способен к этой вере, чем кровавый фанатик Торквемада или поп Гапон? Отсюда корни ненависти и нетерпимости религии к знанию. Ибо ко всем и к каждому надо приставить поводыря с крестом и мечом или, по крайней мере, с бичом.

С точки зрения индивидуального поиска истины и знания «еретики» всегда были подозрительны церкви, которая не терпела инакомыслия и децентрализации - ни территориальной, ни умственной. И на этот тезис, убежден, церковник приведет контртезис о каком-нибудь умалишенном злодее, в упор не видя еще больших злодеев на папском престоле, за столом Великого инквизитора или в дружине крестителей Руси. 

Между прочим, инквизиция – это не историческая пугалка. В  1965 году была учреждена «Конгрегация доктрины веры». Под этой вывеской прикрылась «Священная канцелярия», более прославленная как Святая инквизиция. И сегодня она уже занимает Святой престол. Супер-инквизитор Иосиф Ратцингер в прошлом году сделался… Папой римским, последним (или же предпоследним) папой по пророчеству Малахии.

- И это уже, боюсь, знак не демографического креста России, а могильного креста всего христианства.

- Что за крест?

- Глобальный крест, у коего перекладины как бы в кроссвордных клеточках. Продольная ось насчитывает 9 квадратиков, поперечная – 7. Две буквы Р на концах короткой и две R на концах длинной перекладины. А в клеточке скрещенья – то И, то I. Загадка: что бы это значило? Черный юмор…

С другой стороны, не надо демонизировать даже инквизиторов. Главное, не попасть в оковы навязчивого мифа. Во всем нужны пропорциональность, предусмотрительность и, разумеется, мера.

Похожим образом соединились усилия испанских либералов, ведущих борьбу против союза монархии и церкви, и протестантов, ведущих борьбу против католичества, в создании черного мифа об Инквизиции. Впоследствии этот миф стал важным средством давления на общественное мнение в геопо­литическом противостоянии Англии и США против испаноязычного мира. Сегодня в Испании признание этого мифа является для интеллигента обя­зательным признаком лояльности по отношению к демократии и его полного разрыва с «реакционным традиционализмом» (франкизмом, клерикализмом и т.д.). Миф об Инквизиции тесно связан с главным мифом современного Запада — о том, что протестантская Реформация породила неразрывно связанные ме­жду собой капитализм и науку. Таким образом, возникновение нового типа эксплуатации (во многих отношениях более жестокого, нежели феодализм) как бы компенсировалось прекрасным даром рационального мышления и освобождающего знания. Концепция «протестантской науки» интенсивно разрабатывалась начиная с 30-х годов нашего века влиятельным американским социологом Р. Мертоном.

Удар по идеологическому мифу об инквизиции нанес перед самой своей смертью историк-протестант Генри  Чарльз Ли (1825-1909), который сам же так много потрудился для создания этого мифа. Его книга «История Инквизиции в Средние века» (1877) сделала его главным авторите­том в этом вопросе. В 1906—1907 гг. он опубликовал в четырех томах «Историю Инквизиции в Испании», в предисловии к которой писал, что стре­мился показать не страшную церемонию аутодафе с сожжением известных персон, а «неслышное воздействие, которое оказывала ежедневная непре­рывная и секретная работа этого трибунала на всю массу народа, показать те рамки, в которые он загнал ум испанцев, тупой консерватизм, с которым он удерживал нацию в средневековой рутине и не дал ей воспользоваться сво­бодами рационального мышления».

И вот, уже после выхода в свет главного труда Г.-Ч. Ли, в руки ему попали документы, которые перевернули все его взгляды. Это были протоколы про­цесса 1610 г. в г. Логроньо, на котором молодой инквизитор иезуит Алонсо де Салазар, получивший юридическое образование в университете Саламанки, убедительно доказал, что ведьм и демонов не существует. И сделал он это согласно строгим нормам позитивного научного метода, намного опередив в этом свое время. Салазара поддержал архиепископ Толедо Великий инквизи­тор Бернардо де Сандоваль, а затем и Высший совет Инквизиции.

Это решение кардинально изменило весь интеллектуальный климат в ка­толических странах, а затем и состояние общества в целом — ведь «колдуны и ведьмы» составляли подавляющее большинство жертв Инквизиции. В резуль­тате именно в католических странах по решению Инквизиции прекратилась «охота на ведьм» — на целое столетие раньше, чем в тех частях Европы, где победила Реформация.

Новыми глазами взглянул после этого Г.-Ч. Ли на исторические данные. И оказалось, что известные борцы за рациональное мышление (как, напри­мер, Декарт) были на севере Европы редкими диссидентами, а большинство видных интеллектуалов даже и в XVIII веке верили в демонов и ведьм. И сот­ни тысяч «ведьм» пошли на костер в век Научной революции (и сжигали их в США вплоть до XVIII века, причем судьями были профессора Гарвардского университета).

Г.-Ч. Ли, честный ученый, нашел в себе силы и мужество заявить букваль­но накануне смерти: «Нет в европейской истории более ужасных страниц, чем сумасшествие охоты на ведьм в течение трех веков, с XV по XVIII. В течение целого столетия Испании угрожал взрыв этого заразного помешательства. Тот факт, что оно было остановлено и сокращено до относительно безобидных размеров, объясняется осторожностью и твердостью Инквизиции... Я хотел бы подчеркнуть контраст между тем ужасом, который царил в Германии, Франции и Англии, и сравнительной терпимостью Инквизиции»…

Историки, которые осмелились отойти от установок черного мифа об Инквизиции, сразу смогли преодолеть кажущееся ранее необъяснимым противоречие: утверждение о том, что Реформация освободила мышление, ни­как не вязалось с тем фактом, что именно виднейшие деятели протестантиз­ма (Лютер, Кальвин, Бакстер) были фанатичными преследователями ведьм. Лютер непрестанно требовал выявлять ведьм и сжигать их живыми. Как пи­шет друг Г.-Ч, Ли, историк и философ В. Лекки, «Вера Лютера в дьявольские козни была поразительна даже для его времени... В Шотландии, где влияние Реформации было сильно, как нигде более, пропорционально более жесто­кими были преследования [ведьм]». Ричард Бакстер («самый великий из пури­тан»), один из главных авторов, которых цитирует М. Вебер в своем труде «Протестантская этика и дух капитализма», представлен Р. Мертоном как вы­разитель духа новой науки. Но именно он в 1691 г. опубликовал книгу «Доказательство существования мира духов», в которой призывал к крестово­му походу против «секты Сатаны. – С. Кара-Мурза «Манипуляция сознанием».

Нравится кому или нет, вот так незаметно все мы получили прикладной урок манипуляции – приводного ремня идеологии. Идеология пронизывает всю нашу жизнь, от нее никуда не уйти, даже при чтении, казалось бы сатирической, мистической, в общем, еретической книжки и даже в такой нелирической вещи как семиотика.

Еще Умберто Эко сформуловал вывод, позволивший ему пересмотреть само понятие идеологии, в котором и революционно-преобразующую, и, напротив, реликтно-консервативную роль играет словесный код. Термину «идеология» в тандеме с «риторикой» он придает более широкое значе­ние. Для него идеология - это ВСЁ, с чем связан ты и твоя социальная группа со всейсистемой психологических ожиданий, умственных наработок, бытийного  опыта, моральных принципов и категорий.

Идеология была, есть и будет. И тот чудак, который верещит: «Я вне политики» будет первым же чудаком, но уже на букву «м», которым эта политика закусит. И если ему посчастливится усечь, кто им пополдничал, он никогда не поймет: за что? И все свалит, по обыкновению, на инфернальные силы зла, на сатану. Эту потрясающе тупую особенность самых, казалось бы, культурных и художественных натур подметил Освальд Шпенглер: «Неколебимая вера в существо дьявола и в избавление от него с помощью святых лежит в основе всего искус­ства и литературы, и все без исключения художники, архитекторы, гуманисты, пускай даже имена Цицерона и Вергилия, Венеры и Аполлона не сходили у них с уст, рассматривали костры, на которых повсюду сжигали ведьм, как что-то вполне естественное и носили амулеты от дьявола».

Однако, господа-булгаковеды, если оторваться от идеологии, от мистики, от эзотерики, от гностики, от магии, от богословия, от богоборчества и от боголюбия, что же было с реальными людьми в ершалаимской реальности?