Глава 4. Бергафт и благонамеренная отсебятина
Корреспондент. Вы сказали однажды: «Что касается будущего, то я больше верю в социализм, чем в американизм». Сейчас Вы думаете так же?
Хайдеггер. Разумеется.
1969 год
«Интеллектуал – человек, которому требуется больше слов, чем нужно, чтобы сказать больше слов, чем требуется» Эйзенхауэр
«Мне кажется, что в обществе, безнравственно утопающем в разврате и роскоши, человек даже со средним, но приятным талантом, составит себе карьеру» Дидро
Пожалуй, главное достоинство, которое дружно приписали режиссеру Бортко, - бережное отношение к тексту.
Я не могу назвать более трепетного толкователя классики, - вот рефрен самых наивных и восторженных.
Мысль подхватили, растиражировали, и теперь некритическая масса убеждена что сериал – чуть ли не покадровая стенография текста или, проще говоря, видео-подстрочник.
Ах, если бы! Бывает, что ради 1 процента лжи городят 99 % правды. На ее-то бурунах транзитом незаметно и протискивается искомый процентик, который, точно вирус, со временем мутирует, а на финише извращает всю правду блестящего старта. С бортковской стенографией - та же история, только искажений Булгакова куда больше, чем хотят замечать.
Перечислять всё оставим любителям деталей. Наша задача назвать вирусы явной отсебятины, способные поколебать дутую репутацию Бортко-стенографиста. Если отсебятина очевидна, этим уже и заклеймена. Итак, начали…
Прежде всего, глаз колет вымышленная фигура начальника НКВД. У Булгакова такого субъекта не было и нет. С точки зрения органов, тип неживой и ненатуральный.
- Кто-то сказал, «это просто тип Берии».
- Что вы, наоборот. Берия – прототип этого типа».
Шутка…
А если серьезно, Берия был фигура! Тут же гибрид – Бергафт. Кстати, актер Гафт для Берии у Бортко великоват в длину и попросту староват. Теперь самое-самое: Берия назначен наркомом внутренних дел в 1938 году, а экранизация, судя по всему, пропитана атмосферой никак не дальше чем 1934 года. Между прочим, до июля того же, 34-го года, было ОГПУ, а не НКВД. Из той же серии - кинохроника, изображающая что-то там типа «чисток» Наркомата финансов, а потом и процесс, где зачитали приговор Рыкову, Ягоде, Зелинскому и т.д. И это опять говорит за то же: что на экране 1938 год, который никак не стыкуется с «климатом» происходящего, да еще нелепо привязан к Булгакову.
Почему же, разрешите спросить, гражданин начальник?
Как известно, общение писателя с ОГПУ имело место в несколько другой обстановке. Это был 1926 год, когда органы после обыска в его доме забрали, а потом вернули рукописи «Собачьего сердца» и дневника. Правда, в ту пору о Берии никто и не слыхивал, сам Сталин и близко не имел того веса, что в середине 1930-х. Впрочем, и в 1938 году Берия был «темная лошадка», а не монстр. Молва с ним, если что и связывала, так это освобождение и пересмотр дел основной массы репрессированных при Ежове (Юрий Мухин «Убийство Сталина и Берия», Елена Прудникова «Берия. Преступления, которых не было»).
Это все мелочи и междусобойчики по уклонению от несмываемой вины. Рр-ррусская интеллигенция не простит этих чисток никому и никогда. И, прежде всего, Сталину, его чудовищной эпохе - коммунизму!!!
Для справки: в чистках от отцов-мужей-братьев – «врагов народа» - почти «поголовно и принципиально» отказывалась та самая интеллигенция, в том числе творческая. Простой человек был честней и верней.
Хотелось бы указать еще на один мотив, не вяжущийся с экранной «бериевщиной», столь любой Бортко. В 1937-м Михаил Афанасьевич отказался от предложения Юрия Олеши поучаствовать в публичной расправе над тов. Киршоном, одним из своих рьяных гонителей. Иначе говоря, Булгаков ясно показал, что лично он выше политического сведения счетов.
Еще бы, он предпочел самую изысканную месть: устроив продленную казнь и «обессмертив» толпу своих гонителей в бессмертном романе.
Тем самым, господа оппоненты, вы признаете, что политический подтекст, шитый белыми нитками режиссера, совершенно не соответствует ярко сатирической композиции писателя. Если непонятно, поясним.
Бортко, по сути дела, применил прием из арсенала «органов», что правдами и неправдами «шили политику». Ища «политику» там, где ее нет, Бортко не щадит даже неприкосновенную прозу Булгакова. И это не впервой. В свое время, впихнув синематографическое «мыло» в добротнейшее «Собачье сердце», Владимир Бортко безнадежно обуржуазил доктора Борменталя, чем резко снизил и упростил абсолютно чуждую мелодраматизму планку булгаковской прозы. Помните Борменталя и плачущую барышню в синематографе? Но этим отсебятина режиссера не исчерпывается. Не удовлетворяясь ХХ веком, Бортко разнес несвойственные политические акценты на другие эпохи. Вот в 1 серии Понтий Пилат допрашивает Иешуа Га-Ноцри, который в частности говорит:
«- Всякая власть является насилием над людьми… Настанет время, когда не будет власти ни кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть…
- На свете не было и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия»…
Прокуратор с ненавистью почему-то глядел на секретаря и конвой».
Так пишет Булгаков. Перед нами бунт, крамола высшего чиновника, издающего верноподданнические клише, которые проигрывают куда более красноречивой ненависти его взгляда. В фильме этой ненависти не заметно. Прокуратор, а точнее претор, всего лишь громогласно апеллирует к потенциальному наушнику, ради этого и распинаясь в лояльности великому императору. Ведь кругом «доносы и ябеды, из которых к тому же половина написана на тебя самого», - сетует Понтий Пилат. И в фильме усиленно акцентуируется именно это «перестраховочное» побуждение, в сущности, мудрого правителя, нивелируя тем самым эту мудрость:
«- И настанет царство истины?
- Настанет, игемон. – убежденно ответил Иешуа.
- Оно никогда не настанет! – вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся… - Преступник! Преступник! Преступник!»
Итак, официальный наместник Рима в Иудее 2000 лет назад ведет себя так, как это кажется, вернее должно казаться, правдоподобным нам. Нам же это, в свою очередь, может показаться правдоподобным при сопоставлении с рассказами жертв Лубянки и Гулага. Но вот, например, репрессированный в конце 1930-х сын знаменитого Парвуса Евгений Гнедин-Гельфанд вспоминает о своем следователе Гарбузове. И что? Младший лейтенант Гарбузов, оказавшись весьма душевным человеком, не бил арестанта даже под нажимом старших офицеров. Но один раз и он «был со мной неожиданно груб, по поводу какой-то моей реплики поднял крик, явно рассчитывая, что в соседних помещениях его коллеги услышат, как грозно он со мной разговаривает» (Вадим Кожинов «Россия. Век ХХ (1901-1939)»).
Похоже, в сцене допроса Иешуа Пилатом Бортко конкретно реанимировал атмосферу ежовщины (бериевщины, что для антисталинистов не суть разно). Так сказать, вечный страх перед диктатурой. Но это исторически неточно. У каждого века свои особенности, не говоря про такие «короткие дистанции», как… тысячелетия.
Чего боялся Пилат? Императора Тиверия, как предтечи генсека Сталина? Ничуть. У его страха были совсем иные источники. Было так. В 15 году сменивший Октавиана Августа император Тиверий утвердил закон, по которому любое непочтительное слово о принцепсе автоматически приравнивалось к оскорблению всего римского народа и каралось смертью.
Из этого следует, что те, кто злонамеренно спровоцировал Иешуа публично, хоть и почтительно, сказать, что придет царство более справедливое, чем власть Тиверия, обрекал «вольнодумца» на смерть. И заочно подставлял правителя Понтия Пилата. По долгу игемон был просто обязан предать закону крамольника, который при свидетелях повторил свое «оскорбление». Заметьте, по умолчанию, Иешуа выступал против диктатуры - в пользу демократии, справедливости, истины. Поэтому вся грубость бортковского шва будет очевидна при стыке эпох и показавшихся ему одинаковыми сопоставлений. И только при внимательном сравнении налицо как раз дикий абсурд такого замысла. Вы можете представить, чтобы жертвы «сталинских репрессий» на допросах пели панегирики самой справедливой власти императора (Сталина) в ущерб власти истины и справедливости для Всех? Да ни за что, ибо эту власть для Всех – Социализмом и Коммунизмом она называлась - и строили в СССР, во всяком случае, теоретически!
Таким образом, осознавая или не осознавая того, Бортко демонстрирует «образец» логики. Такое случается, когда слепая ненависть и конъюнктурная жажда застит разум и совесть. Иначе бы он сообразил, что при Советах свой первый кнут секретарь обкома (игемон) схлопотал бы как раз за подобный панегирик генсеку (императору), поставленному выше Общества Справедливости! Более того, при социализме такой гимн императору (противопоставленному Власти Справедливости) был бы расценен не только как крамола, но и как грубая «подстава» генсека! Вот пример неуклюжей манипуляции, бредовой логики вследствие безграмотного смешения несовместимого.
Отсюда вопрос: не кажутся ли навязываемые режиссером параллели в поведении людей, разделяемых 2-тысячелетней дистанцией, слишком подозрительными, чтоб считаться правдоподобными? Ведь в данном контексте аналогия между Тиверием (Тиберием) и Сталиным, мягко говоря, не тянет. В самом деле, чего бы должен страшиться прокуратор Иудеи, услышав крамолу Иешуа? Неужто, кто-либо станет всерьез уверять, что – некоей туманной идеи о царстве справедливости и истины, тогдашнее представление о которых было не конкретнее наших воззрений о Мировом правительстве?
Общественный гомеостазис как на Западе, так и на Востоке в настоящее время осуществляется, исходя из намерений жестко закрепить концепции давно минувшего периода… Непрерывный общественный гомеостазис не может осуществляться исходя из жестких предпосылок о совершенной неизменяемости марксизма, точно так же как он не может быть реализован исходя из столь же жестких предпосылок, основанных на шаблонных идеях свободного предпринимательства и наживы как побудительных силах экономического развития...
Тезис, который я хотел бы здесь выдвинуть, не является ни про-, ни антикоммунистическим. Этот тезис сводится к антидогматизму и... состоит в том, что нельзя преодолеть трудности, связанные с установлением подлинного, общественного регулирования, заменой одной жесткой схемы, которая не подвергается постоянной переоценке, другой жесткой схемой, аналогичной по форме и противоположной по содержанию. - Норберт Винер «Творец и будущее».
Далее… В книге ресторанный флибустьер Арчибальд Арчибальдович, узнав Бегемота и Коровьева, устраивает эффектную мистерию с балыками, после чего красиво покидает «горящий корабль». В фильме довольно вялый, сам похожий на рыбий балык, Арчибальд телефонирует… НКВД. И все! Великолепную бурлескную сцену, которую любой подлинный киносатирик превратил бы в украшение, Владимир Бортко пожертвовал на откуп политконъюнктуре. Да, собственно, и экранный Арчибальд, самый колоритный и детально выписанный чернобородый мачо романа, в интерпретации постановщика вчистую проигрывает булгаковскому прототипу.
Уж если на то пошло: ярость, с какой Бортко раздувает диссидентский пафос Булгакова, неспособного на «политический курбет», свидетельствует о том, что с чувством меры, а, значит, вкуса и такта у режиссера не все в порядке.
- Зато наглости, хоть отбавляй.
- Не наглости. Просто великому человеку честолюбия не занимать.
Наглость и величие?
Великим людям чужда наглость. Наглость и самооценка представляют собою резкую противоположность друг другу, и их смешивать не следует. Человек нахален в той мере, в какой он лишен самооценки. Наглость — это способ, при помощи которого можно насильственно поднять свое самосознание, обесценивая достоинство другого. Поэтому она приводит иногда к сознанию своего "я". Речь идет о физиологической наглости, умышленная же наглость может проявляться и выдающимися людьми по отношению к низким личностям, ради поддержания собственного достоинства. - Отто Вейнингер «Пол и характер».
Вообще говоря, НКВД – не очень булгаковская тема. Его тема больше личная, даже, если это вопрос гения и толпы.
Настоящая забота Булгакова - лютая ненависть, но строго сквозь призму писательских фантазий, к тем, кто его травил.
Тут список хорош: от Авербаха и Киршона до… Мейерхольда! Да-да, в 1936 году ни кто иной, как Всеволод Эмильевич негодующе протрубил через «Журнал и драматургия», что в театр «пролез Булгаков» (а тот таки туда не пролез) и что Булгаков принадлежит к таким драматургам, «которые, с моей точки, зрения, ни в какой мере не должны быть допущены на театральную сцену»...
После просмотра сериала автор набросал список ляпов и несоответствий киноверсии тексту романа. Больше всего оказалось обрезаний, и они наиболее броски в силу идейной нагрузки, вложенной в купированный текст. Отсюда большое подозрение: раз что-то ликвидировано, значит, неспроста!
С вашего разрешения оглашаю.
Пункт 1. В психлечебнице отсутствует презрение Иванушки к интуристам.
Пункт 2. Целиком вычеркнут сеанс гипноза от Стравинского: «Вам здесь помогут».
Пункт 3. В грубо сварганенной и не у месту приделанной хронике «политических процессов» приговор в качестве упитанной «фемиды» зачитывает нарком юстиции Крыленко. И тут-то совсем запутаешься, какое же время имел в виду Бортко? То ли конец 1920-х, когда задумывался роман. То ли середина 1930-х. То ли уже 1938-й…
- Канун бериевских репрессий, 1936 или 1937-й. Но не ранее 1936 года. Об этом говорит все.
- Ни в коем разе. Разные детали романа позволяют допустить серьезный разбег в датировке. Упоминание во время сеанса черной магии троллейбусов, появившихся в Москве только в 1934 году, уточняет, ранее какого времени действие романа датироваться не может.
- А знаменитое московское метро пустили в 1936 году! Презентация этой новинки была настолько ярким праздником на фоне слабосильных троллейбусов и трамваев, что Булгаков бы непременно внес метрополитен в перечень Коровьева, если бы имел в виду события позднее 1936 года. Да и для похождений нечистой силы подземка – просто находка, плюс знаменитое «М», как ее символ! Но про метро в книге ни слова. Стало быть, не ранее 1934 или 35-го года.
Теперь строго хронологически… Если Бортко имеет в виду 1937-38 годы и соблюдает параметры, заданные в книге, то профессор Понырев, о котором говорит гафтовско-бортковский Берия, это персонаж самого конца Великой Отечественной войны или даже послевоенный. Теперь скажите, во время или после Великой Отечественной войны оставалась бы актуальной тема шайки гипнотизеров? Я понимаю, вымысел вымыслом, но логика логикой. Это Булгаков не знал, что через год после его смерти начнется великая война. Но Бортко-то знает и, тем не менее, через 7 лет после проделок Воланда описывает то, чего не могло быть во время или после войны. Абстрактного времени и сослагательного наклонения не существует. Если же Бортко имел в виду середину 1930-х, а речь «Бергафта» перенес года на два позднее, то он допускает, по мизеру, два грубейших нарушения. Во-первых, перечеркивает 7 лет по Булгакову. Во-вторых, когда б было время повзрослеть на 7-10 лет Поныреву? Если же имеется в виду самое начало 30-х, то хроника путает и смещает события в диапазоне десятилетия.
За датировку действия более ранним 1932 годом говорит то, что в кабинете 60-летнего профессора Кузьмина на стене висит фотография, изображающая «полный университетский выпуск 94-го года». В том же, 1932-м прошел демонстрируемый в хронике первый съезд Союза советских архитекторов.
Но ведь в таком случае, все эти политические процессы примагничены нарочно и выдают отрывочность в исторических представлениях Бортко. Вот сколько разночтений вызывает неаккуратное вольничанье с текстом.
Пункт 4-й: когда Коровьев в «славословии» советским писателям меняет булгаковские «тысячи подвижников» на «целую бездну талантов», автор вынужден обратиться к статистике, которая четко отражает самое «ядро» данной «бездны». Из 600 делегатов 1 съезда Союза советских писателей (1934 год), сменившего еще более узконациональный РАПП, свыше 190 были москвичами. Из них 92 – русские, 72 – евреи, 5 – поляки и еще 3 венгра, по 2 немца и латыша, грек и итальянец. Огласить весь список?
- Не стоит, пожалуйста. В демократической стране за эти провокационные наводки против евреев все вы тут уже загремели бы...
- Фи, политкорректность у них и не ночевала.
Автору хочется возблагодарить бога за то, что мы живем в посттоталитарном обществе, где еще можно стукнуть душегуба по балде, а педераста по сучливой лапёшке. Безумная политкорректность наших западников – абсурд. Это сродни тому, когда перед вами громила с ножом, а вы в раздумье: «Что же делать? 1. То ли молча принять смерть от убийцы, ибо, если я заору: «Караул, убивают!», а меня в итоге не успеют убить, то мне грозит срок за оскорбление личности нападавшего, если он обратится к защитникам прав человека? 2. То ли все-таки заорать, и тогда я спасу свою жизнь? Но, с другой стороны, если из соображений политкорректности я промолчу, то закон будет на моей стороне, хотя меня уже не будет на этом свете. Неразрешимое противоречие! Может, лучше у убийцы спросить совета, как мне поступить, чтоб его не обидеть?»...
Вот так и все наше общество не первый уж год ломает голову: политкорректность ли соблюсти, душегубу ль треснуть? А ведь реальный убийца долго не ждет. Так что пусть народ выбирает, да пошустрее: жизнь или политкорректность?
Но продолжим замечания. Нижеследующий блок не столь идейно окрашен, сколько эстетически размыт.
Пункт 5. В сцене допроса у Пилата Бортко почему-то не допускает серебристого облака вокруг фигуры Иешуа, а это, согласитесь, очень важный духовно-эзотерический штрих.
Пункт 6. Игемон не делает знака предостережения Иешуа. Пилат, вообще, чересчур статичен тогда, как у Булгакова каждый жест, кивок, шаг выверен.
Пункт 7. Линия Иешуа практически теряется на фоне московских событий. Но и там, с самого начала, режиссер сознательно убрал слова о 7-м доказательстве существования дьявола – философском тезисе романа.
8-я грубая подтасовка: «Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окна постучали»… Герой произносит это вслух, остальное - шепотом. Здесь элемент тайны и даже мистики, наконец, намек на визит влиятельного мужа Марго. Ведь есть же факт, что «красный генерал» Шиловский, муж реальной Елены Булгаковой, грозил в свое время ее любовнику пистолетом.
Не слишком убедительно? Тогда вот еще одна версия того же события: за окном помраченного художника ждала нечистая сила, после общения с нею он вернулся недели спустя, оборванный, неадекватный. Да и он ли вернулся? Короче, в фильме весь этот авантюрный налет, который и отличает настоящую литературу от голого памфлета, начисто убит подменой: «Через четверть часа после того, как она ушла, меня арестовали». Булгаков никогда ничего не говорит просто так. Если сказано, что «она покинула меня», то именно это и имелось в виду. Покинула – не ушла! И почему арестовали после того, как покинула? И почему так вовремя покинула, перед самым арестом, видимо, не слишком «удобным» ни ей, ни тем более ее высокопоставленному мужу?
Вы не знаете, что такое репрессивная машина, вы не можете знать, что такое - ужас невинной жертвы перед адовым молохом сталинщины. И слово «постучали» в устах мастера – это маленький компромисс, это вынужденный эвфемизм слова «арестовали», сделанный по робости!
Вопрос: чьей робости? Доведенного в дурдоме до отчаяния мастера или автора, Михаила Булгакова?
Обоих!
Резон, может быть, и сильный, но он вдребезги разбивается о единственную фразу Маргариты. Помните, что и как выкрикнула она приятелю Могарыча?
«- Алоизий? – спросила Маргарита, подходя ближе к окну. – Его арестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?». Это было сказано ею с изощренной иронией. А ведь фамилия могла быть любая. Например, Ягода, Ежов, или, на худой конец, какой-нибудь майор НКВД. Смысл в чем? Тут и ежу понятно: тот самый Булгаков, которого только что винили в трусости, вкладывает в дерзкие уста Маргариты отважную крамолу. И крамола, к тому же, звучит не просто задиристо, но безрассудно и, пожалуй, что с лихим вызовом и издевкой по адресу того, кто стоял за окном, кем бы он ни был!
Но довольно примеров. Резюмируя, отметим: чего не стоило делать автору экранизации, так это затевать отсебятину с затянувшимся обыском мастера. Булгаков здесь ограничился загадочным намеком с широким допуском трактовок.
Отсебятина утюжит все тонкости авторской мысли.