XI
18 мая Лермонтов подал прошение в университет: разрешить ему отпуск на 28 дней. Попросили о том же двое его друзей. Прошение было удовлетворено. «Означенных студентов, уволив в отпуск, предоставить г-ну ректору снабдить их надлежащими для проезда билетами /разрешениями/ в Московский уезд».
Отъезд был связан с событием частной жизни Николая Поливанова. Каким образом из его деревни Лермонтов оказался потом в Москве, а затем в усадьбе Ивановых на берегу Клязьмы, не ясно, но он прогостил там несколько дней.
Старшую дочь Ивановых, Наташу, Лермонтов знал по московским балам, где поначалу чувствовал антипатию к ней. Если Варенька Лопухина была, как пушкинская Татьяна, «без взора наглого для всех, без притязаний на успех», то Иванова являла собой обратное. Но постепенно меж нею и Мишей сложились приятельские отношения и, как казалось Лермонтову, Наташа влияла на него благотворно. Теперь, в имении Ивановых, когда после долгой унылой зимы жизнь распахнулась во всю свою ширь, Миша с Наташей влюбились друг в друга. Ей было 17, ему 16.
Наташа Иванова.
В своих любовных чувствах Лермонтов оставался неисправимым идеалистом. Он воспылал к Наташе романтической страстью, придумав ее для себя, как придумал в минувшем году Сушкову. Он наделял Наташу такими душевными качествами, которых в ней не было, и быть не могло (стоит взглянуть на ее портрет, где ей лет шестнадцать: лицо как у озлобленного хорька). Наташа ему отвечала взаимностью, и можно представить, какие слова находили они друг для друга, прячась в аллеях, как много юного чувства было в обоих! Однако Наташа опомнилась: ей надо замуж; пойдут разговоры, сплетни... Она объявила, что любит другого.
Вернувшись в Москву, Миша примчался к Владимиру Шеншину, который, уже заскучав без него, писал Поливанову: «Мне здесь душно, и только один Лермонтов, с которым я уже пять дней не видался (он был в вашем соседстве у Ивановых), меня утешает своею беседою». Николай Поливанов приглашал его с Мишей на свадьбу кузины, и к письму Шеншина Лермонтов сделал беглую приписку: «Любезный друг, здравствуй! Протяни руку и думай, что она встречает мою; я теперь сумасшедший совсем. Нас судьба разносит в разные стороны, как ветер листы осени. — Завтра свадьба твоей кузины Лужиной, на которой меня не будет (??); впрочем, мне теперь не до подробностей. — Черт возьми все свадебные пиры. — Нет, друг мой! мы с тобой не для света созданы; — я не могу тебе много писать: болен, расстроен, глаза каждую минуту мокры. Много со мной было; прощай, напиши что-нибудь веселее. Что ты делаешь? — Прощай, друг мой».
«1831-го июня 11 дня»:
Холодной буквой трудно объяснить
Боренье дум. Нет звуков у людей
Довольно сильных, чтоб изобразить
Желание блаженства. Пыл страстей
Возвышенных я чувствую, но слов
Не нахожу, и в этот миг готов
Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь
Хоть тень их перелить в другую грудь.
Не верят в мире многие любви
И тем счастливы; для иных она
Желанье, порожденное в крови,
Расстройство мозга иль виденье сна.
Я не могу любовь определить,
Но это страсть сильнейшая! –– любить
Необходимость мне; и я любил
Всем напряжением душевных сил.
Миша схватился за драму «Странный человек», выплескивая в ней то, что произошло между ним и Наташей, не изменив даже имени-отчества героини, оставив ее Наташей, Натальей Федоровной.
Наташа. Мои слова неприятны вам; но правда, говорят, никому не нравится. Я сама вам теперь признаюсь, что вы, ваш характер, ваш ум сделали на меня сначала довольно сильное впечатление; но теперь обстоятельства переменились, и мы должны расстаться: я люблю другого! Так я подам вам пример: я вас забуду!..
Владимир. Бог! Зачем ты дал мне огненное сердце, которое любит до крайности и не умеет так же ненавидеть! Ты виновен! Пускай твой гром упадет на мою непокорную голову: я не думаю, чтоб последний вопль погибающего червя мог тебя порадовать!
Белинской. Она кокетка!
Владимир. Не верю: тут есть тайна…
Белинской. Поди ты к черту с тайнами! Просто: когда ей весело, тогда твоя Наташа об тебе и не думает, а когда скучно, то она тобой забавляется. Вот и вся тайна.