На севере диком
«На севере диком» –– 1891
В последние годы Шишкину было одиноко. Старшая дочь Лида вышла замуж и уехала в Финляндию, став хозяйкой усадьбы Мери-Хови где-то среди холодных бесприютных скал на берегу залива. Звала отца погостить, подзадоривала: «Природа здесь неброская, но удивительно своеобразная, –– так и просится на холст».
Но собрался Иван Иванович далеко не сразу.
Когда приехал, его встретили радушно. Он отдыхал в Мери-Хови и работал почти с удовольствием. Написал несколько зимних этюдов, чистых, светлых по колориту. Но все что-то силился вспомнить, когда вечерами читал стихотворение Лермонтова:
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Шел к столу и тихо перекладывал с места на место рисунки. И вспомнил! Остров Валаам. Там, на высоком каменном холме, стояла сосна. Она была не очень высока, с кривым толстым стволом, но столько в ней было внутренней красоты и силы, так мощно стояла она на скале, что пройти мимо ни за что было нельзя. Он написал с нее этюд. «Где этот этюд? Надо поискать в мастерской в Петербурге…»
Иван Иванович загорелся новой картиной и поспешил домой, чтобы скорее взяться за работу.
А в Петербурге ждали его друзья, у них накопились новости, которыми они хотели поделиться. Однако их рассказы мало увлекали художника, он был во власти своей новой картины «На севере диком». Она едва ли ни демонически захватила его. Писал быстро, и, казалось, легко, но все это только вешняя сторона, главное было в душе художника. В одинокой сосне на горючем утесе он видел себя. Душа наполнялась обидой на несправедливость жизни, рано отнявшей старшего брата, двух сыновей, Женечку –– мать Лиды, и Ольгу Антоновну –– мать младшей дочери Ксении. Так холодно, так неуютно было дома! И все доносилась до Ивана Ивановича какая-то песня без светлого начала и радостного конца.
Окончив картину, Шишкин показал ее друзьям, удивив необычностью избранной темы и даже каким-то не «шишкинским» решением –– картина была написана в холодных тонах. Архип Иванович Куинджи долго смотрел на нее, прищурив острые глаза, качая головой: ну и ну! Нет, в самом деле, вышло что-то не «шишкинское». По его мнению, чего-то не хватало в картине. Он все присматривался так и этак. Да, чего-то не хватает. Во всех полотнах Шишкина было жизнелюбие, а здесь как будто все умерло. Куинджи схватил кисточку, и Шишкин не успел рта раскрыть, как он ткнул ею в холст между ветвями сосны, обозначив желтым кадмием крохотный огонек в студеных застывших далях.
–– Вот! –– кисть замерла над холстом, и Шишкин испуганно ее отстранил.
Но огонек, сделанный Архипом Ивановичем, убрать рука не поднялась –– он был как надежда среди безысходности.
Как ни странно, но именно этот огонек вывел Шишкина из угрюмого состояния, в котором он находился давно. Жизнь продолжается, какою бы она не была, надо жить, надо, чтобы вокруг тебя было светло, ведь только светом ты и можешь отблагодарить Всевышнего за свое пребывание на земле.