LIII
Александр не забывал, как страшно его младшие братья Сергей и Павел переживали смерть матери. Лишившись ее, они стали сиротами. Он хотел заменить им и мать, и отца, быть братом и другом. Не обладавшего никакими талантами Сергея назначил командовать Преображенским полком, однако возможности без приложения сил развили в Сергее тщеславие. «Ясен вред, который бессознательно приносили великие князья. Знаниями они не обладали, но все должностные лица боялись «огорчить» великого князя оспариванием его мнения» (А. Н. Крылов).
В 1884 году Сергей женился на тридцатилетней Элле Гессенской. Здесь тоже было тщеславие –– старая дева из обнищавшего рода, старше его на 4 года, являлась внучкой Виктории, имевшей аж целых два титула: королева Великобритании и Индии! У королевы было 9 детей, 42 внука и внучки, –– пристроила всех. А так как Виктория крайне высоко себя держала –– вроде царя над царями, то какими бы ни были захудалыми ее отпрыски, они все-таки были в чести.
Королева Виктория
Элла детей не имела. Возможно, боялась, поскольку была носительницей гемофилии; а может, и не могла –– Сергей Александрович обожал юных мальчиков. «Когда он стал генерал-губернатором Москвы, мне несколько раз приходилось встречаться с ним на деловой почве. Мои взгляды и его расходились, ибо Сергей Александрович был, с одной стороны, взглядов очень узко-консервативных, а с другой стороны, с большим оттенком религиозного ханжества. Кроме того, его постоянно окружали несколько молодых людей, которые с ним были особенно нежно дружны. Я не хочу этим сказать, что у него были какие-нибудь дурные инстинкты, но некоторая психологическая анормальность, которая выражается часто в особой влюбленности к молодым людям –– у него, несомненно, была» (С. Ю. Витте).
Элла Гессенская, 1892
Элла Гессенская получила православное имя Елизавета Федоровна и вознамерилась женить цесаревича Николая на своей сестре Алисе, которая с детства страдала пояснично-крестцовым радикулитом, сердечными приступами и головными болями, в силу чего была истеричной, эгоистичной и нелюдимой. Сама Элла собиралась когда-то замуж за Вильгельма II, которого знала с детства, и оба «пылали друг к другу страстной любовью». (За исключением единиц, все короли, королевы, цари и царицы, судя по их биографиям, пылали друг к другу страстной любовью; все избранницы были красавицы, а избранники –– благородные рыцари). Свадьба Вильгельма и Эллы была уже близко, но умер гессенский принц, страдавший гемофилией. Врачи уже знали об этой болезни –– наследственной, редкой, она поражала мужское потомство, а женщины были ее носительницами. Брат матери Эллы, тоже страдавший гемофилией, отправил сестре письмо: «Вряд ли это звучит утешительно, но, быть может, он таким образом избавлен от испытаний, которым подвержен человек с моей болезнью... Что значит жить и не иметь возможности наслаждаться жизнью...» А влюбленный Вильгельм повел себя так оскорбительно, что Элла и он расстались врагами.
Алиса Гессенская трижды была в России. Поскольку крестным отцом ее был Александр, крестной матерью Минни (ездили на крестины в Дармштадт в 1872 году), Алиса, конечно, их навещала, но не понравилась императору с императрицей, а кроме того –– гемофилия. Но Ники с Алисой «влюбились друг в друга страстно и пылко». После отъезда Алиса лечилась от радикулита и расширения сердечной аорты, а Ники опять жил с Кшесинской. Это ему не мешало писать в дневнике: «Я мечтаю когда-нибудь жениться на Аликс Г. Я люблю ее давно, но особенно глубоко и сильно с 1889 года, когда она провела шесть недель в Петербурге. Все это время я не верил своему чувству, не верил, что моя заветная мечта может сбыться». И далее: «Долго просидели у Вани с картофелем», «Был картофель на катке», «Ужинали с картофелем». Под «картофелем» он шифровал узкий кружок приятелей, кузенов и веселых барышень, с которыми можно нескучно провести время.
Элла упорно сводила его с Алисой, поскольку никто к Алисе не сватался, возраст уже подпирал, а Ники безвольный. В мае 1890 года Алиса жила долгое время в Ильинском, но мать и отец отправили сына в Луцк на маневры. После маневров они увезли его в Польшу, охотиться. Осенью Ники начал свое кругосветное путешествие.
В Триесте ему пришло от Эллы письмо: «Посылаю тебе фотографию, которую она передала мне для тебя и просила, чтобы ты хранил ее тайно, только для себя. Твоя фотография, которую я послала ей, находится на ее письменном столе под моей фотографией, невидимая и близкая. И она может в любое время смотреть на нее. Мы можем лишь молиться и молиться. Я верую в то, что Бог даст решимость и силу». –– То есть, пойти Николаю против родителей и предложить Алисе руку и сердце.
При этом Алиса упорно твердила, что не желает быть православной и потому замуж за Ники она не пойдет. Разыгрывался спектакль для доверчивого наследника.
В мае 1891 года, когда он приплыл во Владивосток, Элла писала уже настойчивей: «Теперь все в руках Божьих, в твоей смелости и в том, как ты проявишь себя. Будет трудно, но я не могу не надеяться. Бедняжка, она так страдает, я единственный человек, кому она пишет и с кем она говорит об этом, и оттого ее письма часто так печальны».
В августе к сватовству подключился Сергей Александрович: «... ты можешь быть спокоен –– ее чувство слишком глубоко, чтобы могло измениться. Если кто осмелится прочесть это письмо кроме тебя –– да будет ему постыдно вовеки!!!»
О нежелании Аликс принять православие больше не говорилось.
Весной 1893 года император с семьей побывал в Севастополе. Туда же прибыл Георгий. Здоровье его не улучшилось, наоборот, в начале весны он перенес сухой плеврит. Александр провел смотр флота в присутствии морских офицеров с итальянских и французских кораблей, стоявших на рейде. Был очень доволен результатами смотра и объявил благодарность.
Он мог гордиться Балтийским флотом и Черноморским, в его царствование спустили на воду 114 новых военных судов, в том числе 17 броненосцев и 10 бронированных крейсеров, –– русский флот занял 3-е место в мире после Англии и Франции. Главным типом строящихся кораблей были бронепалубные крейсеры, предназначенные для океанских походов.
Не только флот, но и военное ведомство, армия были приведены Александром в порядок. Полное доверие императора к министру Ванновскому, запрещение кого-либо вмешиваться в его дела, привели к четкой и правильной организации. На вооружение приняли 6-дюймовую гаубицу и винтовку Мосина, формировались мортирные полки, осадные артиллерийские батальоны, были организованы батареи горной артиллерии. Количество артиллерийских батарей увеличилось на сто тысяч. Продолжалось интенсивное строительство новых крепостей; в полтора раза возросла численность инженерных войск, отрабатывалась система мобилизации на случай войны.
Празднество в Севастополе было большое –– с салютами, фейерверками, военным оркестром и балом. Очевидец писал: «Небывалый у нас случай не делал вечер натянутым, а наоборот, оживлял, делал веселье более острым, а умение распорядителей, хорошая теплая погода довершили все остальное, заставляя всех жалеть о том, что бал 9-го мая не может повториться».
На другой день император с семейством побывал в древнем Херсонесе, где построен был новый храм. Был отслужен молебен, архимандрит преподнес государю икону святого князя Владимира. Во время своих поездок по России Александр обязательно посещал монастыри и храмы, проявляя заботу об их обустройстве. Число епархий, монастырей, церквей в его царствование увеличилось до шести тысяч. Возросло количество и тиражи православных изданий, создавались новые церковные братства, оказывалась поддержка духовному образованию. Было несколько тысяч новоокрещенных. «Вера Александра III сочеталась с трезвым рациональным умом, не терпящим сектантства и мракобесия. Когда киевский митрополит Филофей подал ему записку, упрекая за отдаление от народа, Александр только пожал плечами и предложил освидетельствовать умственные способности владыки. Не симпатизировал он и знаменитому Иоанну Кронштадтскому, считая, что тот стремится к популярности, выглядит искусственным, а его религиозные чувства выглядят показными» (Лейб-медик Н. А. Вельяминов).
Кроме монастыря, в Херсонесе императорская семья осмотрела древности, добытые в ходе раскопок. Пояснения давал заведующий раскопками. Из Херсонеса отправились на батарею № 10, построенную в 1892 году. В честь императора было продемонстрировано снаряжение громадных батарейных орудий.
Вечером Георгий проводил родителей на поезд, а на другой день на пароходе «Электик» отплыл в Батуми. Спустя два месяца, Александр III утвердил герб Севастополя, ставший одним из самых красивых и геральдически безупречных гербов России.
LIV
Великий князь Сергей Александрович, назначенный государем на пост генерал-губернатора Москвы, известил его о готовящемся открытии П. М. Третьяковым художественной галереи.
Александр высоко ценил Третьякова и его коллекцию русской живописи. Он сам был страстным коллекционером, уступая в этом отношении разве что Екатерине II. Предметы искусства, приобретенные им, не помещались в галереях Зимнего, Аничкова и других дворцов, Александр мечтали о создании художественного музея в Петербурге, делился своей мечтой с Боголюбовым, указывая на москвича Третьякова, который для собрания картин построил специальную галерею.
(Русский музей императора Александра III будет открыт в Петербурге в 1898 году и явит собой бесценную сокровищницу русского искусства).
Хорошо разбираясь в живописи, Александр посещал вернисажи и выставки, и, как вспоминал А. Н. Бенуа, «поражала его чрезвычайная простота, абсолютная непринужденность и абсолютное отсутствие “позы властелина”, чего нельзя было сказать ни про его брата Владимира, ни (в особенности) про недоступного, высокомерного великого князя Сергея Александровича. Случалось императору во время обозрения выставки и шутить, или же он отвечал громким хохотом на остроты и анекдоты, которыми его тешили наши специалисты по этой части. Характерно еще, что на выставке государь подходил к жене, желая обратить ее внимание на то, что ему понравилось».
Александр настаивал на реформе Академии художеств, говоря конференц-секретарю: «Я не могу выносить раскола между академистами и передвижниками, и прошу вас уничтожить его. Да и какой раскол может быть в сфере искусства!»
Третьяков строил галерею по проекту Виктора Васнецова, былинника, сказочника в живописи, и она получилась как русский терем. 28 мая 1893 года Павел Михайлович в присутствии императора передал Москве здание галереи и все собранные им картины.
––Желая содействовать процветанию искусства в России, приношу в дар мою картинную галерею. Галерея должна быть открыта на вечное время для бесплатного обозрения всеми желающими.
На момент передачи, коллекция галереи насчитывала 1276 картин, 470 рисунков, десять скульптур. Кроме того, Третьяков передал Москве дом в Лаврушинском переулке.
–– Дом передаю для устройства бесплатных квартир для вдов, малолетних детей и незамужних дочерей умерших художников. 150 000 рублей –– в думу на это содержание.
Дочь Павла Михайловича вспоминала: «Отец избегал высокопоставленных посещений, но своим обхождением Александр III как будто хотел подчеркнуть, что он только в гостях. Когда пришли в зал, где был устроен буфет, и гостям было предложено освежиться, села только Мария Федоровна, все остальные стояли. Александр III взял бокал шампанского и обратился к Павлу Михайловичу: „За здоровье хозяина!“ Помню, какую радость это мне доставило... Этим посещением ознаменовалась официальная передача галереи городу Москве».
Великий князь Сергей Александрович, который и принимал галерею, как губернатор, не оставил по себе впечатления. Художники его терпеть не могли, Третьяков избегал. Элла с Сергеем открыли в Москве почти императорский двор, чуть не с отельным правительством, но Александр иронически телеграфировал брату: «Перестань разыгрывать царя!» Непопулярным среди москвичей оказалось и то, что Сергей выселил за пределы Москвы свыше трех тысяч евреев. Все еврейские толстосумы остались на месте, а мелкота, вроде аптекарей, музыкантов, портных, парикмахеров, пережила сильный стресс. Художник Исаак Левитан вынужден был скрываться, но именно он, чистокровный еврей, прославил Россию своим искусством и наставлял перед смертью молодых живописцев: «Пишите по-русски, как видите. Зачем подражать чужому, пишите свое… Ищите около себя, но внимательно, и вы обязательно найдете и новое и интересное».
Об Александре III принято говорить, что был юдофобом. Это не так. Он ненавидел «жидов», –– не простил им лишенную продовольствия армию во время войны на Балканах. А после крушения поезда в Борках сунул под нос министру путей сообщения сгнившую шпалу: «Вот ваша жидовская совесть!»
LV
В августе семья императора была в Дании на юбилее короля и королевы. Всё было хорошо, и вдруг у Александра открылось сильное носовое кровотечение. В юности оно тоже случалось, тогда, говорили «пройдет, возрастное», теперь было ясно, что император болен. Владимир Мещерский свидетельствовал: «Смертельный недуг таился в его организме уже в 1893 году. Драматизм заключался в том, что Александр III только тогда признал для себя возможным обращаться к врачебной помощи, когда борьба науки с недугом являлась почти бессильной».
Вернувшись в Россию, Александр полностью ушел в работу, не позволяя медикам докучать собою, но чувствовал слабость и лихорадку. Лечился урывками, не меняя обычного режима, не уменьшая умственной работы, не задумываясь над угрожающими здоровью опасностями.
Холера с Поволжья и Подмосковья, где с ней уже справились, перекинулась в Петербург. Но здесь привыкли к врачам, истерик больших не случалось, никто не кричал, как в 1831 году, что врачи наняты Польшей, чтоб уничтожить русский народ. Мария Федоровна и Александр III посетили холерный корпус Обуховской больницы, и это стало моральной поддержкой больным. К осени эпидемия утихла, начались концертные и театральные сезоны. 16 октября в Русском Музыкальном общества под управлением Петра Ильича Чайковского впервые прозвучала его «Патетическая» симфония, а 25 октября Петр Ильич умер. Врач Бертенсон констатировал у Чайковского «холеру в самой злой форме».
«Как велика симпатия и любовь к Чайковскому, видно из того, что — едва стало известно о его болезни — к квартире его стали подъезжать и подходить сотни знакомых и незнакомых, чтобы справиться о его положении, –– писали «Петербургские ведомости». –– Никто не ожидал, что болезнь окажется смертельной. Весть о кончине Чайковского произвела в городе впечатление, равного которому трудно подыскать за целое десятилетие».
На панихиду в Казанском соборе, вмещавшем 6000 человек, попали далеко не все –– стояли, запрудив площадь перед ним. Панихиду совершал причт Пантелеймоновской церкви, пел мужской хор Русской оперы и певчие Казанского собора. Заупокойная литургия продолжалась до двух часов дня. Во время службы хор исполнил «Свете тихий» Чайковского. «Тихо, тихо, после высоких нот, замирала последняя “вечная память”», –– вспоминал очевидец.
По окончании богослужения траурный кортеж выстроился на пути к Александро-Невской лавре. Военный оркестр, впервые разрешенный на похоронах штатского человека, играл похоронный марш. Весь Невский до самой лавры был заполнен народом. По личному распоряжению императора, все расходы на похороны и погребение Петра Ильича в некрополе мастеров искусств, взяла на себя казна.
Александр не смог присутствовать на похоронах –– заболел. Жаловался на боли в пояснице, заметно похудел, выглядел усталым, цвет лица стал землистым. Царские лейб-медики поставили модный по тому времени диагноз –– инфлюэнца, то есть, грипп. Несмотря на ухудшение здоровья, Александр продолжал напряженно работать до глубокой ночи.
А в это время Сергей, находясь за границей, убеждал цесаревича ехать в Германию и самому провести решительное объяснение с Алисой. Николай согласился: пора жениться. О том, чтобы входить постепенно в дела государства, поскольку являлся наследником, а отец уже сильно болел, он не думал. Мать, вероятно, считала, что он еще молод, отец не настаивал, не ожидая, что скоро умрет.
Императрица решила узнать, насколько самостоятельно желание сына, –– и Николай показал ей письма дяди и тёти. Выяснилось, что Сергей и Элла давно вели переговоры с Алисой, и ее отцом, а после его смерти в 1892 году, с ее братом герцогом Гессенским. Супруги были потрясены!
Не зная, что сводничество известно, но получив ответ Николая о невозможности ехать в Германию, дядя Сергей обозлился: «Какое фатальное впечатление произведет на нее твой ответ! Или у тебя нет ни характера, ни воли, или же твои чувства совсем изменились, а в таком случае более чем прискорбно, что ты прямо не сказал это жене или мне, когда мы с тобой об этом говорили в августе! Ты сам уполномочил жену поднять с нею этот вопрос; она все сделала, и когда все было готово –– появляется твой непонятный ответ. Еще раз повторяю, что после этого все кончено!»
А Элла строчила королеве Виктории, которая тоже стремилась выдать скорее «любимую внучку Алису» за Николая, но в переписке с родней уверяла, что если помолвка всё же случится, то это будет воспринято ею, королевой Великобритании и Индии, «крайне болезненно»!
«Теперь об Аликс, –– делилась с Викторией Элла. –– Я коснулась этого вопроса, но всё, как и прежде. И если когда-нибудь будет принято то или иное решение, которое совершенно закончит это дело, я, конечно, напишу сразу. Увы, мир такой злобный. Не сознавая, какая это продолжительная и глубокая любовь с обеих сторон, злостные языки называют это честолюбием. Какие глупцы!»
Чтобы замять конфуз, Гессенские стали твердить, что Алиса уже наотрез отказалась принять православие!
В ноябре Элла с Сергеем вернулись из Дармштадта, и грянул гром! Мария Федоровна была страшно разгневана! Сергей, как она говорила, проявил «удивительную бестактность», стал выговаривать ей, матери, что она губит счастье своего сына. Она заявила, что не его это дело!
Сергей написал брату Павлу: «Свидание Ники и Аликс могло бы все решить, но оно не состоялось только из-за каприза Минни, из глупого чувства ревности к нам!»
По своей тупости Элла с Сергеем решили, что императрица завидует Элле –– внучке самой королевы Виктории!
В этот период Витте добивался решения Совета министров на государственную винную монополию, поскольку алкоголь производился частным бизнесом и далеко не всегда качественно. Он предлагал такой вариант: винокуренные заводы оставить частникам, но производимый спирт будет покупать только казна. Спирт должен проходить очистку на государственных заводах, на них же изготовят водку, в продажу она поступит в государственные винные лавки. Выручка от монополии составит 20 процентов от общегосударственной выручки. Решение было принято, но император, приезжая на совещания в открытом экипаже, подхватил воспаление легких.
Обеспокоенные врачи, вызвали из Москвы на консилиум Григория Антоновича Захарьина. 17 января цесаревич записал в дневнике: «Благодарение Богу, нам можно было вздохнуть сегодня. Папа стало легче! Утром температура была та же, что и вчера вечером! Глаза и лицо имели более нормальное выражение. Днем папа засыпал два раза. По временам у него являлись сильные приступы кашля; при этом выделялось много мокроты. Температура была 38,1».
К 25 января врачам удалось улучшить состояние больного. Несмотря на то, что о полном восстановлении речи не шло, что Захарьин прямо сказал: «Лечение будет долгим», император щедро наградил докторов и вернулся к текущим делам. В пасхальное воскресение готовился к торжественной заутрене в Большой церкви Зимнего дворца. «На эту заутреню приглашались почти все высшие чины империи, выход был большой, торжественный. Как только начался выход, и император с императрицей вышли из своих покоев, почти весь дворец оказался в темноте, лишь в некоторых комнатах восстановилось электричество, так что пришлось осветить дворец простыми керосиновыми лампами и свечами» (С. Ю. Витте). Многие восприняли это как нехорошее предзнаменование.
Чувствуя, что проживет недолго, Александр решил женить Николая и дать согласие на брак Сандро и Ксении. Со вторым вопросом было проще: уладить со Священным Синодом брак близких родственников, какими являлись Сандро и Ксения, вызвался Михаил Николаевич. Но с Николаем оказалось сложно: под натиском сына пришлось обратить свои взоры к Алисе Гессенской, хотя и Вильгельм II неофициально сватал будущему русскому царю свою младшую сестру Маргариту. Но Англия шла на сближение с Русско-Французским союзом, мог появиться сильный трилистник, и Александр полагал, что Николаю будет не так тяжело править страной. Одно угнетало –– гарантии, что сыновья Николая родятся здоровыми, не было.
Помолвка Николая и Алисы. Кобург, 1894
Тут, словно в сказке, приспела и свадьба гессенского герцога. В Кобург на свадьбу поехала Элла с супругом, наследник, Владимир с женой, и императорский духовник. Королева Виктория тоже приехала. Помолвка цесаревича заслонили брачную церемонию, хоть «любимая внучка» страдала фурункулом на ноге, и вид у нее был кислый. 8 апреля, после положенных уговоров и слёз, Алиса дала свое полное согласие. «Чудный незабвенный день в моей жизни, день моей помолвки с дорогой, ненаглядной моей Аликс, –– записал наследник вечером в дневнике. –– После 10 часов она пришла к тете Михен, и, после разговора с ней, мы объяснились между собой. Боже, какая гора свалилась с плеч; какою радостью удалось обрадовать дорогих папа и мама!»
То, что «милая Аликс» не умеет ладить с людьми, Николай, конечно, не знал. То, что она привержена мистике, тоже не знал. О том, что полезет в дела государства, став императрицей, даже помыслить не мог –– мать никогда не мешалась в дела отца. То, что супруга будет болеть и стонать всю свою жизнь –– не подумал. И, конечно, никто не сказал ему, что Аликс, как Элла, как их сестра Ирен –– носительница гемофилии (у Ирен оба сына умерли от этой болезни).
Родителям он сообщил, что искренне счастлив; они отвечали, что –– тоже.
А через месяц Ники писал королеве Виктории: «Дражайшая Бабушка! Милая Аликс написала мне, что намерена принимать сернисто-железные ванны в Нарроугэйте –– что, как я надеюсь, будет ей полезно! Судя по тому, что она сообщала мне в письмах, она немало настрадалась в последнее время, бедняжка. Доктор Рейд полагает, что эти боли в ногах, вероятно, нервного происхождения, и уверен, что они совсем пройдут после такого систематического лечения. Они очень неприятны, но что поделаешь? Мама 21-го уезжает с Ксенией и Сандро в Абастумани –– место, где живет Георгий. Папа и мы остальные проведем здесь еще две недели».
«10 августа. Дражайшая Бабушка, я каждый день получаю известия от дорогой Алики. Счастлив, что она чувствует себя хорошо и боли бывают реже, чем месяц назад!»
«Милая Алика» болела без перерывов 5 месяцев. А может, и больше. И продолжала болеть. Только необходимость заставила императора с императрицей согласиться на брак Николая с давно перезрелой и постоянно хворавшей Алисой.
Мария Федоровна разрывалась между двумя больными –– мужем и сыном. Упросила Захарьина поехать с ней в Абастумани. Григорий Антонович сам уже долгое время болел –– мучили ноги, долго стоять и ходить он не мог; но отказаться было нельзя. Александр остался один: «Так грустно без милой Минни, так постоянно об ней думаю. Её мне страшно недостает, я не в духе и долго еще не успокоюсь».
Ради близости к царской семье, в Абастумани быстро росли дома грузинской и даже столичной знати. Летом, по возвращении из Севастополя, Георгия окружили сынки богатых родителей, и началось: пикники на природе, веселые дамы с сомнительной репутацией... Как записала, приехав к нему, сестра Ксения: «Эти пикники с вечным пьянством пагубно действуют на него, затем дамское общество –– все это вредно!» Художник Нестеров, позднее посетивший Абастумани, узнал, что жизнь там была «веселой и шумной… Пикники с возлияниями, непрерывные смены гостей из Тифлиса и Кутаиса, наплыв дам и девиц, назначение которых весьма недвусмысленно. Все это изнуряло потрясенный недугом организм Георгия Александровича».
Когда Мария Федоровна, Ксения, Сандро и доктор Захарьин прибыли в Абастумани, Ксения села писать княжне Оболенской.
«24-го мая 1894 года. Милая Апрак! Так как тебя, конечно, всего больше интересует знать мнение Захарьина на счет состояния здоровья дорогого Джоржи, то с этого и начну. Он нашел, что болезнь запущена (два года никакого правильного лечения не было), и она все еще держится в самой верхушке правого легкого. В мокроте найдено много бацилл, но на это он не обращает особенного внимания, т. к. в этой болезни оно иначе и не может быть. Он говорит, что с правильным лечением Джоржи может совсем поправиться, но для этого нужно время и хороший режим. Абастумани, по его мнению, отличное место зимой и осенью, но не весной (начиная с марта, когда тут происходит страшное таянье снегов и вследствие того ужасно сыро), а в особенности летом, когда Абастумани битком набит народом, и Джоржи вечно находится во вредном для него обществе.
Захарьин предлагает, чтобы Георгий предпринял какое-нибудь путешествие по Кавказу, которое его рассеяло бы, как например, прошлогоднее по Дагестану. Георгий часто разговаривает с Захарьиным, и тот так умело и хорошо взялся за дело, что Георгий вполне отдался ему в руки и исполняет все его приказания. Например, Захарьин запретил ему пить водки и шампанское, спать с открытым окном, когда сыро (так как все эти дни только и делает, что льет несносно!) Ты знаешь, что Джоржи только и лечили холодом (если это можно назвать лечением!), и он это сам ненавидел, в особенности зимой. Теперь он опять стал прежним веселым Джоржинькой, каким мы все его знаем, и все это после осмотра и разговоров с Захарьиным, который его успокоил и утешил. Он ему позволил ехать в Спалу осенью, что привело Джоржи и мама в полный восторг! По крайней мере, он имеет хоть какое-нибудь удовольствие впереди, что в нравственном отношении ему необходимо.
Он немного похудел с прошлого года и все кашляет, но против этого (и также для уничтожения бацилл) он теперь принимает креозот. Это такое счастье, что мы приехали сюда и что Захарьин с нами! Его все очень полюбили, потому что он действительно отличнейший человек, умный и серьезный. Джоржи также совсем привык и полюбил его! Мы теперь все ожили опять, потому что первые дни до осмотра Захарьина были просто кошмарные, каждый находился в сомнении и страшном нетерпении узнать поскорей, в каком состоянии находится Георгий. Днем обыкновенно катаемся в таратайках –– мама с Георгием, а я с Сандро –– ездим куда-нибудь, а там вылезаем и гуляем. Перед обедом сидим у мама и читаем. Николай приехал на несколько дней».
Георгий и Сандро, «как старые моряки», оборудовали в одной из верхних комнат летнего дворца капитанскую рубку со штурвалом, навигационными приборами, морскими картами, и подолгу бывали там, занимаясь любимым делом. Наблюдая за императрицей, Сандро подмечал, как тяжело ей видеть здоровую дочь и ее жениха рядом с измученным болезнью сыном.
Сандро не обольщался будущим Георгия: «Его бледное, болезненное лицо говорило об ухудшении его роковой болезни. Мы провели четыре недели вместе, катаясь в горах, устраивая пикники, смеясь шуткам молодости и танцуя. Мы делали всё, что было в наших силах, чтобы подбодрить Жоржа. Он же слабел с каждым днем, и у него было предчувствие, что он никогда уже больше не увидит Петербурга. Наше веселое настроение не могло его обмануть. Вид двух здоровых, счастливых людей, вероятно, доставлял ему лишь страдания, хоть внешне он оставался все тем же благородным, добрым и преданным мне Жоржем. Я считал неуместным строить планы на будущее в его присутствии, прислушиваясь к его тяжелому, неровному дыханию. Мы занимали смежные комнаты, и, когда я ложился в постель, то не мог заснуть и задыхался от горечи и сознания своего бессилия. В чем был смысл нашей жизни, если ничто в мире не было в состоянии спасти Жоржа?»
Император не особенно доверял оптимистическим письмам жены. Сам он слабел всё сильнее, и на одной из прогулок с дочерью Ольгой, ему стало плохо.
–– Ты детка, не выдашь меня, ведь правда? –– попросил как-то жалобно.
Еле сдерживая слезы, она обещала ему, что это останется тайной.
В начале июня Мария Федоровна и все остальные вернулись в Гатчину. Александр выслушал доклад Захарьина о состоянии здоровья Георгия. Захарьин был старым и очень опытным врачом, видел, что император умирает, и Георгий переживет его ненамного, но не имел права, ни говорить, ни писать об этом. Поэтому и разрешил Георгию ехать в Польшу, в Спалу, зная, что отец и сын, возможно, никогда больше не увидятся. Хвалил путешествие Георгия по Дагестану и посоветовал путешествовать больше: пусть хоть короткую жизнь, но юноша проживет с интересом.
«В конце аудиенции государь, вообще тяготившийся врачебными исследованиями, дал мне несколько минут времени, чтобы осведомиться о состоянии его здоровья и выслушать грудь. Оказалось следующее: государь чувствовал стеснение в груди, вскоре проходившее. Я указал на необходимые меры, и это явление, как я узнал позднее, в августе, прошло). Государь похудел (сравнительно с тем, как был в Москве весной 1893 года), но голова не болит и свежа, голос и речь бодры» (Г. А. Захарьин).
Внимание Александра было направлено на строительство главного порта –– главную морскую базу России. Но где ее строить? В Либаве, как предлагал начальник морского штаба? Или на Мурмане? Александр склонялся к тому, что надо строить на Мурмане. «У него была мысль устроить порт в таком месте, где бы, с одной стороны, была гавань незамерзающая круглый год, а с другой стороны, гавань эта должна была быть совершенно открыта, чтобы это был такой порт, из которого можно было бы прямо выходить в море. Он поручил мне поехать на Север, познакомиться и узнать, есть ли возможность там строить большой военный флот. Я тогда уже был министром финансов, и это дело до меня не относилось; обратился же император ко мне, вероятно потому, что доверял. Во исполнение такого поручения, я и решился отправиться туда летом 1894 года. Конечно, я должен был взять с собою лиц компетентных в морском деле. Мы по железной дороге доехали до Ярославля, затем в Вологду; через Вологду проехали в Великий Устюг, потом выехали на Северную Двину и поехали пароходом на Архангельск.
Когда я отправлялся туда, император указывал мне на то, что когда был голод на Севере, то многие умирали из-за невозможности доставки туда хлеба. При этом он высказал мне такого рода мысль –– свою мечту, –– чтобы на Север была проведена железная дорога, чтобы край этот, интересы которого он принимал близко к сердцу, не был обделен.
Выехали мы прямо в Северное море, а потом в океан; останавливались в различных гаванях, а затем, направились прямо в Екатерининскую гавань. Действительно, Екатерининская гавань представляла собою замечательную гавань, как по своему объему, полноводью, так и по своей защищенности. Эта гавань никогда не замерзает, вследствие теплого морского течения –– Гольфстрима. Такой грандиозной гавани я никогда в своей жизни не видел; она производит еще более грандиозное впечатление, нежели Владивостокский порт и Владивостокская гавань. Мы эту гавань подробно осмотрели; стояли там несколько суток.
Когда я вернулся в Петербург, то в первую же пятницу (т. е. в обыкновенный день докладов) был у государя в Петергофе. И в тот день я видел его последний раз в моей жизни. Еще раньше, до того, как я ухал на Север, болезнь его была явной для всех. Говорили, что у государя болезнь почек; многие приписывали эту болезнь тому, что он себя надорвал во время катастрофы в Борках при крушении императорского поезда. Александр III жил в Петергофе в маленьком дворце; в сущности, простой буржуазный домик. Государь занимал наверху две комнаты. Он выслушал мой доклад при всей его терпеливости и спокойствии. Когда я дошел до конца, и он увидел у меня папку, он обрадовался и говорит: “Так и знал, что раньше, чем придете с докладом, вы его напечатаете. Я очень вам благодарен”» (С. Ю. Витте).
У Витте была еще мысль, горячо поддержанная Д. И. Менделеевым и адмиралом С. О. Макаровым, построить ледокол, чтобы суда проходили на Дальний Восток через северные моря. «Для меня несомненно, что если бы остался жив император Александр III, то нашей морской базой была бы Мурманская гавань, именно Екатерининская. Это предотвратило бы искания другого незамерзающего открытого порта, из-за чего мы залезли в Порт Артур. Этот несчастный шаг завел нас в такие дебри, из которых мы до сих пор не можем выбраться, т. е. не можем уравновеситься от последствий гибели русского флота».
В конце июля Сандро и Ксения поженились. Ей исполнилось девятнадцать, Сандро –– 28 лет. Красавец капитан 2-го ранга, специалист в области кораблестроения, археолог-любитель и коллекционер, знаток морского дела, совершивший несколько длительных путешествий на яхтах и кораблях (через несколько лет станет лётчиком и займется развитием авиации в России), он еще обладал блестящим литературным даром. Венчание состоялась в церкви Петергофского Большого дворца, после чего, согласно обычаю, отец подарил жениху и невесте туфли из серебряной парчи, а также халаты, весом по 13 килограммов, –– они их наденут в первую брачную ночь. Сандро не хохотал, как Александр в свое время, но увидев себя в зеркале, сказал, что похож на оперного султана в последнем акте.
После свадьбы молодые супруги отправились в Данию, а после нее –– в Абастумани. «Жорж похудел, побледнел и помрачнел. Болезнь его явно усилилась. Нам было неудобно быть веселыми около него, говорить о своем счастье... Уезжали мы с тяжелым сердцем» (Ксения Александровна).
Лето 1894 года выдалось в Петербурге сырым и холодным, и не способствовало здоровью, но Александр продолжал участвовать в официальных мероприятиях. Появление его в Летнем театре произвело на людей тяжелое впечатление: лицо императора было желтое, одутловатое. Заговорили о нефрите.
К врачам Александр не хотел обращаться, но к концу первой декады августа его состояние стало настолько тяжелым, что пришлось сократить свое участие в военных маневрах в Красном Селе, вызвать врачей, которые подтвердили предположение о воспалительном заболевании почек, честно предупредив, что победить болезнь не удастся, и лучшее, на что можно рассчитывать — это на переход острой формы в хроническую. Мария Федоровна волновалась и нервничала, старалась узнать у Захарьина, что ждет императора, и тот ей решился сказать, что императору жить осталось недолго.
Николай был срочно отправлен в Англию, объявить королеве Виктории, что свадьбу с Алисой надо ускорить. К августу он возвратился и написал ей письмо, полное восхищения тем, что увидел в ее прекрасной стране.
LVI
«10 августа в Петербурге, в новом Адмиралтействе на спуске броненосца береговой обороны “Адмирал Синявин”», –– последняя запись в дневнике Александра III...
В тот же день Николай отправил письмо королеве Виктории: «Мы не едем на маневры в Смоленск –– из-за холеры, которая, к сожалению, распространяется, и ввиду желания моего отца отдохнуть! Мы скоро поедем в его охотничьи угодья в больших польских лесах –– Беловеж! Никто из нас никогда раньше там не был; там недавно выстроили большой дом, где мы будем жить. Это единственное место, кроме Северной Америки, где еще водятся бизоны! Мне очень хочется ехать туда, и я надеюсь на хорошую охоту. Сегодня мы ездили морем в город и присутствовали при спуске военного корабля “Адмирал Сенявин”, который очень красив на вид».
«Двор переехал в Беловеж, но, по слухам, государь почувствовал себя там очень плохо и на охоты почти не выезжал. Должен признаться, что я относился к этим слухам якобы о тяжелой болезни государя с большой долей сомнения, ибо не допускал, что министр двора и другие приближенные не сумеют настоять на необходимости официально оповещать Россию о состоянии здоровья царя. Между тем слухи об опасной болезни монарха росли и служили почвой для самых разнообразных и нелепых рассказов и небылиц, как это всегда бывает в подобных случаях, когда публика остается без официальных сведений.
Вскоре я узнал, что в Беловеж приезжал Захарьин, высказал очень мрачное предсказание, но, странным образом, опять уехал, оставив там за себя, кроме Гирша, своего ассистента, никому не известного доктора Попова. В публике стали говорить, что правду от народа скрывают, что причина болезни царя будто бы какое-то отравление и т. д. Истина заключалась в том, что болезнь царя быстро прогрессировала. Больной приписывал ухудшение климату Беловежа и переехал в Спалу. Там ему стало еще хуже, и заболела императрица тяжелой и мучительной формой lumbago в нижней части спины. Вызвали Захарьина и профессора Лейдена из Берлина.
Говорили, что Захарьин, уже откровенно высказавший императрице свое мнение еще в Петергофе, продолжал смотреть на болезнь государя очень серьезно, Лейден же –– очень оптимистически и выражал надежду, что на юге Государь поправится; оба, однако, присоединились к диагнозу Гирша, что у Государя хроническое воспаление почек» (Лейб-медик императорского двора Николай Александрович Вельяминов).
Александр телеграммой вызвал в Спалу сына Георгия.
«Поняв, что он умирает, папа хотел увидеться с сыном в последний раз. Помню, как счастлив был он в тот день, когда Георгий приехал в Спалу, но бедный Жорж выглядел таким больным! Хотите, верьте, хотите, нет, но папа часами просиживал ночью у постели сына» (Ольга Александровна –– Йену Ворресу).
Но даже в таком состоянии Александр изучал доклад Витте о Мурманской гавани, и обговаривал с Николаем ее преимущества. Он ненавязчиво, по-отцовски вверял Николаю свои заботы.
«Гирш заболел и уехал, Захарьин и Лейден тоже уехали, царская чета осталась на руках доктора Попова, человека совершенно непривыкшего к придворной обстановке. Во второй половине сентября царская семья переехала в Ливадию. Публика начинала роптать, обвиняя приближенных государя в том, что болезнь царя продолжают держать в тайне, и многие выражали свое удивление и негодование в том, что при государе не остался никто из авторитетных специалистов и даже врач более или менее известный в России.
В течение сентября я по какому-то случаю был в Михайловском у великого князя Михаила Николаевича, тогда председателя Государственного Совета и старейшего из членов императорской фамилии. Он подтвердил мне, что состояние государя очень серьезное, но видимо не считал безнадежным, и спросил мое мнение, как о причине болезни так и о том, какие надежды можно возлагать на южный климат для улучшения здоровья больного?
Я высказал мое глубокое убеждение, что главная причина столь быстро наступившего ухудшения у государя, это переутомление и постоянные душевные волнения, что, по-моему, кроме южного климата и хорошего ухода за больным, самое необходимое –– это дать ему продолжительный отдых, не утомлять государственными делами. Великий князь, соглашаясь со мной, выразил, однако сомнение, что при характере государя этого не удастся достигнуть. Я позволил себе указать, что для спасения жизни государя достичь этого безусловно необходимо и что, на мой взгляд, возбудить об этом вопрос мог бы именно великий князь. Михаил Николаевич согласился со мной, сказал, что приложит все свои старания, но насколько он исполнил свое намерение, я не знаю» (Н. А. Вельяминов).
21 сентября император переехал в Ливадийский дворец под Ялтой. В день его приезда у дворца была выстроена рота 16-го Стрелкового полка. Офицер Заварзин вспоминал: «Государь вместе с Марией Федоровной, несмотря на прохладную, дождливую погоду, подъехали в открытой коляске. Он был одет в генеральскую шинель. Первый взгляд на его открытое, с ярко выраженной волей лицо, обнаруживал, тем не менее, что внутренний недуг подрывает могучий организм. Необычная бледность и синева губ. При виде войск первым движением царя было снять пальто, как это требовал устав, если парад представлялся в мундирах без шинели. Мы видели, как в тревоге за его здоровье императрица хотела его остановить, но послышался твердый ответ: „Неловко“. –– и государь в одном сюртуке подошел к роте... “Здорово, стрелки!” –– прозвучал громкий, низкий голос, за которым последовал дружный ответ солдат. Медленным шагом государь обошел фронт, оглядывая его тем взглядом, под которым каждому казалось, что государь только на него и смотрит. Когда рота прошла под звуки музыки церемониальным маршем, мы услышали похвалу: “Спасибо, стрелки! Славно!” Ни у кого из нас, конечно, не зарождалось мысли, что это был последний привет царя строевой части...»
Александр не желал жить во дворце, он поселился в небольшом доме поблизости. «Когда после смерти императора Александра III мне приходилось бывать в Ливадии, я заходил в этот домик и в те маленькие комнаты, в которых он провел последние дни своей жизни и где скончался» (С. Ю. Витте).
Состоялся врачебный консилиум, диагноз «нефрит» подтвердился. Облегчить страдания царственного пациента врачи могли только кислородными подушками и массажем ног. Император стал приглашать к себе близких людей, которых давно не видел, словно желая проститься. «Он ожидал прихода смерти с царственным достоинством, не унижая ни себя, ни близких стонами или жалобами».
Однажды тихо попросил Ольгу:
–– Деточка моя милая, я знаю, что в соседней комнате есть мороженое. Принеси его сюда, только так, чтобы никто тебя не увидел.
8 октября в Ливадию прибыл Иоанн Кронштадтский, приглашенный императрицей, известнейший «молитвенник за больных», слывший чудотворцем-исцелителем. Приезд его дал понять, что дела Александра обстоят плохо. Вместе с отцом Иоанном приехали братья царя –– Сергей и Павел, и греческий принц Христофор. На следующий день протоиерей Янышев причастил больного, и тогда же в Ливадию пожаловал великий князь Владимир Александрович.
«Внимание всей Европы было приковано к Ливадии. В эти дни с особенной ясностью обнаружилось, какой громадный престиж и какое громадное значение имел император Александр III на всю мировую политику. Все без исключения газеты –– всех направлений и всех стран –– писали русскому императору благодарности, признавая его громадное значение в международной жизни всего мира, отдавая справедливость его миролюбию и благородному, прямому характеру» (С. Ю. Витте).
«Чисто русская натура: отсутствие всякого лицемерия, притворства, прямота, безыскусственность, чистота души. Великая нравственная сила, обаянием которой удивлен и покорен весь мир…» (Французский публицист Лакомб).
«Все трудности, какие можно представить, становились на его царственном пути, как будто нарочно. Смута, измена, расстройство государственной казны, голод, мор, опасности казалось неминуемой войны, — все одно за другим попеременно вставало пред ним. В последние годы он уже победил всё и всех. Весь мир признал его величайшим монархом своего времени» (Лев Тихомиров, «Московские ведомости»).
«Я почувствовал себя русским, узнав того, кто всю Россию воплощал в своей великой душе и глубоком сердце. Как раскаивался я в своих предубеждениях западника при виде русской цивилизации, возникшей последовательно и логично! Я преисполнялся чувством беспредельного восторга при виде августейшего вождя русского народа, бесконечно справедливого и безгранично доброго… Полный самоотвержения, он являл собою беспримерный в истории человечества чудный образ монарха, всецело отдававшегося служению своему народу» (Французский искусствовед Арман Сильвестр).
«Александр III не был ни либералом, ни реакционером, он был честный, благородный, прямой человек» (С. Ю. Витте).
С первых же дней своего царствования Александр осознал, что Россия станет великой, только когда в ней появится развитая промышленность, и шел ради этого на всё. Мощные государственные и частные инвестиции в промышленность, выкуп и строительство новых железных дорог, портов привели к разительным изменениям аграрной России. «Лапотная» Русь выходила на четвертое место в мире по выплавке чугуна и пятое по производству стали.
Финансовые реформы Александра открывали новые, скрытые до того, богатства страны. С каждым годом увеличивалось население городов, росли жилые кварталы и заводы. Обе столицы и губернские города становились сосредоточением национальной индустрии, центрами образования. На смену газовым фонарям в крупных городах пришло электрическое освещение, в уличный шум вливались звонки трамваев, в конторах появлялись телефонные аппараты, лавки и торговые ряды вытеснялись европеизированными магазинами и пассажами. Санкт-Петербург стал одной из самых престижных и процветающих столиц мира.
За 13 лет царствования Александра золотой запас России увеличился в 6 раз, государственный бюджет –– в 9 раз, в то время как бюджет Англии увеличился в 2, 5 раза, а бюджет Франции в 2, 6 раза.
«Александр III предвидел суть русских и мировых судеб более и далее своих современников» (Д. И. Менделеев).
LVII
Утром 10 октября Николай поехал в Алушту встретить любимую Аликс и тетю Эллу. Бедная Аликс уже через три дня села в инвалидную коляску, и Ники катал ее по ливадийским дорожкам. Даже за сутки до смерти отца, он заботился не о нем, а о ней: «У дорогой Аликс опять заболели ноги!»
«Я спросил старика гофмаршала, с которым был очень дружен: “Скажите откровенно, что из себя представляет Алиса?” И он мне ответил: “Какое для Гессен-Дармштадта счастье, что вы от нас ее берете при ее узком, тяжелом, тупом и эгоистическом характере!”» (Русский посол Остен-Сакен).
15 октября Аликс вписала в дневник Николаю: «Дорогое дитя! Молись Богу, Он поможет тебе не падать духом, Он утешит тебя в твоем горе. Твое Солнышко молится за тебя и за любимого больного». А чуть ниже в тот день: «Дорогой мальчик! Люблю тебя, о, так нежно и глубоко. Будь стойким и прикажи доктору Лейдену и врачу Грубе приходить к тебе ежедневно и сообщать, в каком состоянии они его находят, а также все подробности относительно того, что они находят нужным для него сделать. Таким образом, ты обо всем всегда будешь знать первым. Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты –– любимый сын отца, и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви твою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты!»
Действительно тупая, эгоистичная натура с немецкой приторностью. Еще не жена, а указывает, что Николаю делать, как ставить себя выше всех, списав со счетов его мать и братьев. И ни малейшего сострадания к больному. А ведь он, несмотря на страшные боли, встретил ее при полном параде на Ялтинской пристани –– как подобает встречать невестку. А любимым у Александра был сын Мишка...
В Ливадию собрались все члены императорской фамилии. 17 октября состоялось второе причащение государя. Цесаревич в дневнике отметил, что в этот день императора сильно мучил горловой кашель. В семь часов вечера Александр стал жаловаться на боли в боку, ночью снова был сильный кашель, и он выплюнул пять платков крови.
Вся Россия и весь мир замерли в тревожном ожидании дальнейших событий.
18 октября в последний раз фельдъегерь повез в Петербург государственные бумаги с резолюцией императора. Ночь на 19 октября государь провел без сна, в семь утра вызвал к себе наследника и около часа наедине беседовал с ним. Затем пригласил императрицу Марию Федоровну и сообщил ей, что чувствует приближение конца.
Великий князь Николай Михайлович вспоминал: «18-го и 19-го государь был крайне слаб, хотя и вставал с трудом, одевался и даже сам перешел с палкой к письменному столу. На нескольких докладах он в последний раз написал “В Ливадии. Читал”. Тут в кресле ему сделалось дурно. Это было 19-го утром. Ночь с 19-го на 20-е была вовсе без сна. Вечером Лейден уговаривал его лечь в кровать, что было государю очень трудно ввиду страшно опухших ног».
У постели больного вместе с Марией Федоровной находился врач Вельяминов, и как вспоминал: «Он непрерывно курил и предлагал мне курить: “Мне так совестно, что вы не спите каждую ночь, я вас совсем замучил”».
«20 октября в 10 часов 15 минут вокруг государя находилась вся его семья, императрица на коленях около его кресла, а все прочие лица в другой комнате и в дверях. Тут же, рядом в комнате, находились граф Воронцов-Дашков и пять врачей: Захарьин, Лейден, Попов, Гирш и Вельяминов. Уже многие близкие подходили прощаться с умирающим, но “прощай” государь никому не сказал, а каждому почти одинаково: “Здравствуй, такой-то”» (А. М. Романов).
Тихо сказал жене:
–– Чувствую свой конец.
Мария Федоровна пыталась ободрить его.
–– Нет, –– твердо ответил. –– Будь покойна. Я совершенно покоен.
Иоанн Кронштадтский стоял у его изголовья и держал его голову. В 14 часов 15 минут Александр скончался. Было ему 49 лет.
Николай только тут осознал, что предстоит ему взять на плечи!
«–– Сандро, что я буду делать! –– патетически восклицал он. –– Что будет теперь с Россиeй? Я еще не подготовлен быть царем! Я не могу управлять империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!
Помочь ему? Мне, который в вопросах государственного управления знал еще меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в остальном… Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых он мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние имело полное основание, и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой» (А. М. Романов).
21 октября Алиса Гессенская приняла православие, став Александрой Федоровной.
Иркутск. "Александру III благодарная Сибирь"