Содержание материала

XV

 

18 марта 1867 года за 7,2 млн. долларов была продана Аляска общей площадью 5 802 квадратных километра с населением менее 1000 человек. Боевые действия на Дальнем Востоке в период Крымской войны показали абсолютную незащищенность восточных земель России; британские контрабандисты нагло селились на русской Аляске, и появилась опасность ее  потерять. Американцы тоже стремились к захвату –– переселили секту мормонов, стравливая сектантов и православных, забыв, что четыре года назад, когда разразилась война между Штатами, они со слезами  восторга встречали Балтийскую эскадру! Лондон с Парижем тогда стремились к разделу Америки, но Россия выступила в защиту законного правительства США во главе с Линкольном.

Полвека спустя Мирон Геррик расскажет об этом: «Был самый трагический момент в истории нашего Союза. Я был слишком молод, чтобы сознательно следить за политическими событиями, но помню, как мать ходила с глазами, полными слез. Все молодые ушли на войну, матери было трудно, и однажды утром я вдруг услышал  ее крик. Я бросился к ней, думая, что произошло нечто ужасное. Моя мать стояла посреди комнаты с газетой в руках, слезы катились по ее щекам, и она беспрестанно повторяла: “Мы спасены! Русские прибыли! Мирон, мы спасены!” В то время я очень мало знал о народах, живущих вне Соединенных Штатов. Существовали коварные англичане, которых надо было остерегаться, потом были французы, написавшие плохие книжки, о которых говорилось у нас в главном магазине. Но кто были pyсcкиe?»

Это была российская эскадра, вставшая на рейде Нью-Йорка. Через два дня появилась вторая эскадра –– у Сан-Франциско. Американские газеты пестрели заголовками: «Новый союз скреплен. Россия и Соединенные Штаты братствуют», «Русский крест сплетает свои складки со звездами и полосами», «Восторженная народная демонстрация»...

Лондонская «Таймс» язвила: «Муниципалитет и высшая буржуазия  Америки решили осыпать разными почестями русских офицеров. Английские и французские моряки, которых до 5000 на тесном пространстве здешней морской стоянки, не жалеют участвовать в празднествах, где  чествуют  русских».

Через месяц шесть русских моряков погибли, спасая жителей Сан-Франциско от чудовищного пожара. «Нельзя не упомянуть благородный дух, проявленный русским флотом, который сейчас находится в гавани, командование которого выслало на место пожара почти 200 своих моряков. Русские продолжали тушить пожар до тех пор, пока один за другим не были почти полностью истощены», –– писала местная газета «Дейли Альта Калифорния». Жители Сан-Франциско жертвовали деньги на помощь раненым, а городской совет Сан-Франциско вручил адмиралу Попову благодарственное письмо. Погибших моряков похоронили на морском кладбище острова Маре.

И вот такая награда –– алчное проникновение на Аляску. Золото еще не было открыто, пушного зверя успели выбить, и Александр II решился продать Аляску Соединенным Штатам.  Отстаивать ее, в то время, когда освоения требовала огромная Сибирь, не было ресурсов.

Полученные деньги были размещены  в Европейских банках и причислены к фонду построек Курско-Киевской, Рязанско-Козловской и Московско-Рязанской железных дорог, а точнее, осели в карманах железнодорожных магнатов и тех, кто способствовал им в получении концессий. Среди них была и Екатерина Долгорукая –– авантюристка, едва не ставшая русской императрицей. Остаток в размере 390 243 рублей поступил наличностью в Государственное казначейство России*.

 

XVI

 

Париж готовился к открытию Всемирной выставки, Александр II получил приглашение от Наполеона III, что было кстати: любовница Долгорукая находилась за границей. Встречались они уже год, ежедневно, он страстно любил ее, а какие чувства испытывала к нему Екатерина, неизвестно. Она уверяла, что оба были «сумасшедшие от счастья любить и понимать друг друга всецело», но верили ей немногие. В высших кругах подмечали жадность и цепкость девятнадцатилетней Екатерины, когда дело касалось денег, жалели императрицу, порицали императора, которому стукнет вот-вот пятьдесят и пора бы уже прекратить любовные шашни. Позднее С. Ю. Витте укажет на покровителей Долгорукой, которые устроили ее знакомство с императором и через Долгорукую занимались коррупционно- финансовыми сделками. 

Брат Екатерины был против связи сестры с императором, заставил ее уехать, но государь не нашел в себе сил с ней расстаться. Воспользовавшись приглашением Наполеона III, он с женой, сыновьями и невесткой отправился во Францию, хоть большинство царедворцев указывало ему, что во Франции антирусские настроения, связанные со стремлением поляков восстановить Речь Посполитую. «Несмотря на долгие годы пребывания под русским игом, мы никогда не теряли надежды на возрождение своего былого величия, и нет сомнений, что при первой возможности мы возьмем управление в свои руки, восстановим законность, и пойдем по пути прогресса», –– объявляли защитники «порабощенной» Польши. Уступая, Александр II  уже  устранил К. П. Кауфмана от управления Северо-Западным краем, забыв, что три года назад горячо его благодарил за правильный подход к польской проблеме. Петербургско-польская партия была очень довольна: вместо Кауфмана стал управлять Баранов, человек ограниченного ума, и поляки его, как хотели, дурачили.

 

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

* Документы  Государственного исторического архива РФ.

 

Польские притязания поддерживал Ватикан. Русский посланник Е. Ф. Мейендорф, приехавший к папе  поздравить его с Новым, 1867 годом, услышал от Пия IХ злые попреки:

–– Русские жестоко обращаются с католиками в Польше! Русское правительство, кажется, решило совсем уничтожить там католическую веру! 

Мейендорф возразил:

–– Вашему святейшеству доставляют неверные сведения. Русское правительство никогда не помышляло об искоренении какой бы то ни было веры, но не может не принимать мер против духовенства, которое возбуждает политические страсти.

— Вы забываете, с кем говорите! Уйдите! –– папа указал посланнику на дверь.

Наполеон III постарался  раздуть искру, представляя себя защитником папы в глазах всего католического мира. Дела его в Мексике шли крайне плохо, и для поправки своего кредита ему необходимо было выкинуть новый фокус.

«Жена нашего доктора Вальца на днях уехала во Францию. Она взяла с собою 100 рублей нашими ассигнациями и двести железнодорожными бумагами, гарантированными правительством. Вчера Вальц получил от нее письмо, где она просит его прислать ей каких-нибудь других денег, потому что тех, которые у нее есть, у ней не принимают. Она была у семи банкиров, и ни один не согласился обменять ее бумаги на звонкую монету. Один из них ей сказал: «Как можем мы дать вам на них монету, когда неизвестно, что будет через несколько месяцев в вашей империи?»  (А. В. Никитенко).

«...Мчались, свистя и пыхтя, паровоз за паровозом, поезд за поездом, мчались беспрерывно — и утром, и днем, и вечером, день-деньской; в одни входили, из других выходили толпы людей, посланных сюда всеми странами мира, — всех манило в Париж новое чудо света. На бесплодном песчаном Марсовом поле распустился роскошный цветок искусства и промышленности –– гигантский подсолнечник, и по лепесткам его можно изучить географию, статистику и всякую механику, искусство и поэзию, познать величину и величие всех стран света. Чудеса искусств из металла, из камня, художественно выполненные ткани говорили о духовной жизни народов различных стран. Картинные галереи, роскошные цветники — все, что только могут создать ум и руки человеческие, собрано и выставлено было напоказ, не забыты даже памятники седой древности, извлеченные из старинных замков, из древних торфяных болот. На Марсовом поле, словно на гигантском столе, красовался замок Алладина, а вокруг замка –– египетский дворец, караван-сарай, мимо которого проносился на верблюде житель знойной степи; русские конюшни с огненными, великолепными конями; крытое соломой жилище датского крестьянина, американские хижины, английские коттеджи, французские павильоны, турецкие киоски. Всевозможные церкви и театры были разбросаны по свежей, покрытой дерном площади, где журчала вода, росли цветущие кусты и редкие породы дерев.

Люди наводняли выставку с раннего утра и до позднего вечера. По Сене скользили пароход за пароходом, переполненные пассажирами, вереницы экипажей на улицах все увеличивались, пеших и верховых все прибывало; омнибусы и дилижансы были набиты битком, унизаны людьми сплошь. И все это двигалось по одному направлению, к одной цели — к Парижской выставке. Над всеми входами развевались французские флаги, а над «всемирным базаром» — флаги различных наций. Свист и шум машин, мелодичный звон башенных колоколов, гул церковных органов, хриплое гнусливое пение, вырывавшееся из восточных кофеен, — всё сливалось вместе! Треск ракет, журчание фонтанов и хлопанье пробок от бутылок шампанского — всё в одном общем гуле! Мы сами были этому очевидцами во время Всемирной Парижской выставки 1867 года» (Ганс  Христиан Андерсен).

Электрические изобретения, представленные на выставке, вдохновили посетившего её Жюля Верна написать роман «Двадцать тысяч лье под водой». Дмитрий Иванович  Менделеев напророчил малоизученному химическому элементу уран, который экспонировался в виде кусков тяжелого  металла, особое будущее: «Исследование урана, начиная с его природных источников, поведет еще ко многим открытиям, я смело рекомендую тем, кто ищет предметов для новых исследований, тщательно заниматься урановыми соединениями». Прусский промышленник Крупп выставил пушку «монстр», за которую Наполеон III пожаловал ему орден Почетного легиона, не предвидя, что через три года крупповские «монстры» будут мозжить французов. 

Русский отдел располагался на выставке в восьми галереях. Первые две  представляли предметы археологии и художественные произведения, остальные — изделия промышленности и сельского хозяйства. Наиболее солидно был представлен раздел  продукции горнозаводских предприятий. Железо и медь заводов Пашкова и Демидовых получили золотую медаль. Чугун и железо заводов Расторгуевой, винтовки Тульского и Ижорского заводов, полосовое железо Яковлева удостоились серебряных медалей. Бронзой были награждены инструментальная сталь, орудия и  валки Обуховского завода, сталь Воткинска, сабли и шпаги  Златоустовской оружейной фабрики, снаряды и чугун Александровского пушечного завода, медь Юговского завода Пермской губернии.

Не были обделены вниманием и русские художники. Золотой медали удостоился Александр Коцеба за эпическую картину «Победа под Полтавой». За акварельные  копии с фресок 1189 года из церкви в Нередице,  для автора, Николая Мартынова, была  отлита специальная медаль. 

20 мая Александр II  встретился с Долгорукой, чтобы уже не расстаться. «Нам было так хорошо, –– записала она, –– мы были вместе, а его обязанности смотреть эту выставку и участвовать в других мероприятиях вызывали только скуку, ибо его единственной целью была я, только ради этого он приехал!» За государем следили, и 25 мая  Антон Березовский –– польский дворянин, эмигрировавший во Францию, выстрелил в него, когда государь ехал в коляске вместе с Наполеоном III и сыновьями Александром и Владимиром. Первая пуля попала в голову лошади, при втором выстреле пистолет разорвало, Березовский лишился двух пальцев.

Толпа набросилась на убийцу, он безропотно поднял руки и закричал: «Да здравствует император России!» Если бы не подоспели жандармы, то Березовского бы растерзали на месте –– ему уж и так  разодрали  одежду, и он чуть ни голый садился в карету. 

Наполеон III, удостоверившись, что ни Александр II, ни кто-либо из великих князей не ранен, сказал: «Государь, мы были с Вами вместе в огне». На что Александр II ответил: «Все мы в руках провидения».

–– Чуяло мое сердце что-то недоброе в Париже, — признался отцу Александр. ––  Боже милосердный, не оставь и помилуй нас! 

Двадцать восьмого числа А. В. Никитенко внес в свой дневник: «Вчера и третьего дня сильное движение в Петербурге по случаю злодейского покушения на жизнь государя. Всеобщая радость о новом спасении. Некоторые утешают себя тем, что покушение было единичное, что дело это не есть общее польское. Но поляки обнаружили столько единодушия в нанесении вреда России, что всякое частное дело в этом роде невольно приписываешь всем, которые если и не участвовали в заговоре, то непременно сочувствовали ему, а многие и помогали тайно. Ведь раздавались же в Париже крики: «Да здравствует Польша!» во время проезда государя по улицам, где, как пишут, сами французы встречали его с подобающим почетом. Кричали, должно полагать, поляки, а может быть, и французские сотрудники газет, ругающие нас наповал. Есть от чего прийти в ужас, ведь всего несколько дней тому назад в Польше была объявлена амнистия тем, кто участвовал в восстании три года назад».

Событие вызвало большой резонанс в европейских кругах; политики  сочувственно отнеслись к Березовскому –– «народному мстителю за порабощенную Польшу». На суде Березовский сознался, что убить императора он собирался еще в день его въезда. Настаивал на том, что сообщников не имел, однако свидетели преступления утверждали, что с Березовским было человек десять, которые после первого выстрела кинулись прочь. Суд Франции приговорил его к пожизненным каторжным работам. (Через сто лет  в социалистической Польше Березовского будут чествовать как героя, а «подвиг» его отражать в художественной литературе).

На парижской выставке Александр встретился с Марией Мещерской, узнав, что она выходит замуж за Павла Демидова –– одного из самых богатых людей России. Был рад за Марию, желая ей счастья от всего сердца.  Он был в Париже один, без Минни, которая подхватила простуду, когда плыли на корабле, и была оставлена у родителей в Копенгагене. Вскоре туда отправился Александр, пригласив и художника Боголюбова, который  потом вспоминал: «Цесаревич попросил меня делать для развлечения карикатуры,  и  почти ежедневно мой листок циркулировал в Беренсдорфе. Король скоро заметил во мне талант здорово пить, к тому же я очень понравился гофмаршалу его двора, который тоже был не дурак выпить. У короля был прекрасный погреб, нам подавалась десертная мадера 1814 года.

Время в этой резиденции проводилось приятно. Ездили осматривать дворцы и музеи Копенгагена и его окрестностей, знаменитую фарфоровую фабрику и рыбную ловлю. Я смело могу сказать, что здесь впервые я заметил в нашем цесаревиче  любовь к искусству и старине. До этого времени я знал только, что он учился рисовать у академика Тихобразова, который скорее был веселый собеседник, чем толковый профессор. Думаю также, что на цесаревича имела влияние его юная супруга, которая очень усердно рисовала акварелью, имея достаточную подготовку в рисунке, что дало мне право быть гораздо свободнее с нею в беседах об искусстве. Отучить ее от кропотной и аккуратной чистоты в работе я не сумел, ибо это было присуще ее натуре, но с удовольствием и без лести скажу, что она овладела колоритом и вкусом к краскам, марьяж которых понимала очень хорошо.

Цесаревич стал покупать античное серебро, стекло, фарфор и незаметно перешел к мебели, гобеленам и картинам. Впоследствии я мало позволял себе ему указывать на то, что казалось для меня хорошим, но наблюдал только, на чем останавливался его выбор, и видел, что он и в этой отрасли так же своеобразен и самостоятелен, как во многих его серьезных государственных делах.

Собрались в Россию. Поехали поначалу  в Висбаден, где лечилась принцесса Валенская, а ее супруг играл в рулетку и покучивал с кокотками. Наш цесаревич бывал у него, но никогда не гулял с ним –– ни по городу, ни по саду. Конечно, все мы тут проигрались, но что было всего курьезнее, что холопство наше тоже ударилось в игру и тоже дотла продулось. Из Висбадена отбыли в Россию, но так как цесаревна была беременна, то должны были прожить в скучнейшем городе Диршау целую неделю, после чего вернулись уже в Петербург».

 

XVII

 

Александр вошел в состав Госсовета и Комитета Министров.

Законодательный процесс в России распадался на две основные фазы. Первоначально закон разрабатывался в Министерствах, затем обсуждался в Государственном Совете. Министерства, пытаясь сохранить целостность своих проектов, которые Госсовет стремился избавить  от недостатков, старались подать государю проекты  в обход Госсовета, и Александр II, не зная всей кухни, часто их  утверждал. Так, например таможенные пошлины в этом году снизились по сравнению с 1841 годом в 10 раз, а по некоторым ведомствам импорта –– в 20 и 40 раз. При всякого рода подрядах министры старались набить карманы, о чем откровенно писал Никитенко: «Купцы подавали жалобу министру финансов, что они лишены возможности беспрепятственного передвижения товаров между обеими столицами. Что же делает министр путей сообщения? Дорога находится в руках какого-то американца, с которым министр заключил контракт, а по контракту тот не обязан ремонтировать ни дороги, ни вагонов. Содрали с контрагента за эту сделку полмиллиона и сунули себе в карман. Отстаивайте сами, как знаете, лучшую долю».

«Не подлежит спору,  –– писал И. С. Аксаков, –– что правительство существует для народа, а не народ для правительства. Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестною ложью. Народ не имеет доверия к правительству, правительство не имеет доверия к народу. Взяточничество и чиновный организованный грабеж страшны».

Наследник постепенно входил в курс дела, и это был каторжный труд. Он, человек с обостренным чувством справедливости, видел перед собой  прожженных  мошенников; приходилось не просто ругаться с ними, приходилось срываться на мат.  Вероятно, с тех пор и пошло выражение: «Ругается по Александровски!»

«Крепкое словцо было присуще его натуре, и это опять русская черта, но в словах не было озлобления. Это была потребность отвести душу, сплеча! Иногда за столом и при свидетелях говорил он, не стесняясь, прямо набело, и когда уж очень становилось неловко от его слов, цесаревна полушутя обращалась ко мне: “Я ничего не слышала; не правда ли, мы ничего не слышали?” А, в сущности, нисколько этим не стеснялась и всегда сочувствовала ему» (С. Д. Шереметев).

Александр со всей ответственностью учился государственному управлению, и помогал ему Победоносцев, которого недоброжелатели окрестили  «серым кардиналом». Он был сенатором и консультировал  Министерство юстиции. (В 1872 году войдет в состав Государственного Совета; в 1880 году станет обер-прокурором Святейшего Синода). Он  не был карьеристом, в чем его обвиняли. «Я не искал никакой карьеры и всю жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы,  ни от какого служебного поручения».

У Александра образовался небольшой кружок близких ему людей. Признавая необходимость проведения реформ, члены кружка считали, что реформы должны осуществляться в соответствии с православием, самодержавием и народностью. Первой и самой существенной задачей полагали изучение самих себя в истории, преимущественно допетровской, –– не для того, чтобы воскресить Древнюю Русь, но чтобы не впасть в ложные нововведения. Не отвергали безусловного единства науки и культуры всего человечества, но останавливались на том, что в каждой стране они  развиваются согласно местным и временным требованиям, а также и свойствам народного духа, –– в общественной науке догматов нет, повсеместных законов тоже нет.

Все были одушевлены мыслью о необходимости подъема народного самосознания, отыскивая  в прошедшем своей родины идеалы для устройства будущих судеб. Это были свои проблемы, и Александр без принуждения изучал историю России, начиная с ее первых княжеств. Как разнилось это с необходимостью в школьные годы изучать древний мир!  Бог с ним, с древним миром, его можно знать и поверхностно, но Россию он должен знать глубоко! Один Святослав чего стоит: 

 

                           Еще не пел петух. Еще в тепле и неге
                                Покоились цветы и листья диких трав.
                                Но выл вдали шакал, и кони печенегов
                                Храпели у стремнин днепровских переправ.

 

                                И, торопя орду, грозился плетью Куря
                                И жеребца хлестал, скача во все концы.
                                И оставляла плеть на мокрой конской шкуре
                                И на телах людей кровавые рубцы.

 

                               Расчетлив был каган: он метил на пороги
                               Поспеть к началу дня и там в засаду сесть,
                               И пусть сегодня в ночь он потеряет многих –– 
                               Чем горше вкус обид, тем сладостнее месть.

 

                               Довольно в битвах он от Святослава бегал,
                               Хоть был рожден в степи, где не в почете трус;
                               Желанный час настал, за все былые беды
                               Чубатой головой заплатит ныне рус!

 

                                Еще не пел петух. Еще витала Лада
                                В туманах вещих снов под сенями дубрав,
                                Но не смыкала глаз кочевничья засада,
                                И шел навстречу ей с дружиной Святослав.

 

                                Он из болгар спешил, покрытый бранной славой,
                                В отеческий предел. Он воевал Царьград,
                                Копьем взял Доростол, и, от побед усталый,
                                К перунам дорогим был возвратиться рад.

 

                                Но рок судил ему иной, жестокий жребий!
                                Был в Киев путь закрыт враждебною ордой.
                                И выл вдали шакал. И в посветлевшем небе
                                Кружило вороньё, пророча смертный бой.

 

                                Денницы луч упал к подножию порога,
                                И огласил его врагов злорадный крик.
                                Но синь, как будто взор языческого бога,
                                Был Святослава взор, и был спокоен лик.

 

                                И, оглядев своих товарищей и воев,
                                Вдохнув последний раз все запахи травы,
                                Он тяжкий меч поднял над русой головою:
                                –– Иду на вы!.. *

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

*Автор стихотворения Борис Тимофеевич Воробьев.

 

А в Зимнем дворце разыгрывалась драма. Ничуть не стыдясь, Александр II  всюду показывался с Долгорукой, унижая тем самым императрицу. Случалось, идя с Долгорукой, столкнуться с женой, и жена опускала глаза. Императрица с великим терпением сносила выходки мужа, и только однажды призналась графине Толстой: «Я прощаю оскорбления, наносимые мне как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне как супруге».

Александр нежно любил свою мать, говорил, что всё, что в нем есть доброе, хорошее, –– это от нее. Тяжело было  видеть ему безумие отца, затворничество и уход в религию матери, –– придворный священник был постоянно при ней.

Александр лишь в Аничковом  расслаблял  нервы. Это был его дом, и Минни сумела сделать его уютным. Она никогда не мешала ему, не мельтешила перед глазами, –– каждый из них занимался своими делами. Или садились поближе друг к другу,  курили и говорили о чем-нибудь.

 

 

 

Минувшим летом они хорошо отдохнули в Царском селе и, вероятно, не раз кое-что вспоминали. Там для Минни седлали лошадь, и за ней было не угнаться. Александр с князем Барятинским удили рыбу или забрасывали невод, но брали одних только щук, остальную добычу пускали  в родную стихию.

Осенью побывали в гостях родители Минни. На рейде в Кронштадте, где их встречали, стояла эскадра, и совершенно случайно с крейсером «Рюрик» встал пароход «Ижора». Цесаревна, путая русское и английское прочтение буквы «Р», громко сказала:

–– Пюпик.

–– Пожалуйста, не читай вслух, –– засмеялся Александр.

Рядом стоял и улыбался корабельный инженер Н. А. Субботин, вполне понимая цесаревича.

Молодежь придумывала для дорогих гостей развлечения, и лучшими были живые картины. По басне Крылова «Пустынник и медведь» красавец полковник лежал под кустом, одетый в костюм капуцина, на лбу у него надоедная муха, а рядом с «пустынником» в шкуре медведя матрос Черемисин держал наготове булыжник –– треснуть по мухе, как полагалось по басне. Дали эффектное освещение, публика смотрит –– и вдруг вместе с камнем «медведь» начинает качаться. Хохот стоял оглушительный! Всем было ясно: матрос, укрываемый шкурой медведя, крепко уже принял на грудь.

Минни сейчас занималась с художником Боголюбовым техникой живописи, с замечательным терпением сделав копию с  картины Мейссонье  «Курильщик». Она рисовала и карандашом, и кистью; особенно удавались ей акварели.  По вечерам узким кругом играли в карты, а Александр составлял партию в ералаш. Иногда приглашались для чтения актрисы французской труппы.

Александр занимался распределением помощи, пострадавшим от засухи северным губерниям и Поволжью. «По высочайшему повелению учрежден под председательством наследника комитет, от имени которого уже архиофициально объявлено о голоде и все приглашаются к пожертвованиям. Между тем министр внутренних дел печатно уверял, что голода нет, а народ так, “терпит только нужду”. Он сваливал всю вину на земство. Но ведь все знают, что земство связано по рукам и ногам новым узаконением, в силу которого председатели управ и губернаторы получили почти неограниченную власть над земством»  (А. В. Никитенко).

Вместе с ответственным человеком, Н. А. Качаловым –– председателем земской управы в Новгородской губернии, Александр делал всё, чтобы пособия дошли по назначению. Николай Александрович Качалов до конца жизни потом пользовался доверием Александра.

«Министр внутренних дел Валуев был оскорблен работой комитета, как доказательством, что Министерство не может справиться с делом, составляющим главнейшую его обязанность; при этом все официальные сведения губернаторов доказывали, что голода нет, а существует только недостаток продовольствия, который искусственно раздули в голод. Ежели бы комиссия не находилась под председательством цесаревича, то ее бы закрыли по настоянию Валуева, но все сведения  получались прямо цесаревичем, передаваясь непосредственно государю» (Н. А. Качалов).  

За несколько дней до 26 февраля –– дня рождения Александра, Минни  попросила Боголюбова  присмотреть что-нибудь старинное –– сделать подарок мужу. Художник облюбовал в реформатской церкви две голландские люстры петровской эпохи. Переговорив с пастором, чтобы тот уступил эти люстры, доставил их во дворец, и тотчас поехал искать на замену другие. Нашел и привез доброму человеку.

«В это время я жил в Академии художеств в качестве члена Совета. В подвале под моей квартирой жили служители. Мне надо было ехать к десяти часам в Аничков дворец на урок. Приходит ко мне вахтер и говорит:

–– Алексей Петрович, под вами умерла жена сторожа. У нее двое детей на воспитании от покойной сестры. Бедствие великое, не дадите ли что на похороны, а главное, куда девок девать? Одной девять лет, другой –– семь.

Я дал ему десять рублей, сказал:

–– Ступай с Богом, что могу, то сделаю.

Мысль о бедных сиротах не оставляла целое утро, и когда я зашел к цесаревне, то занятие началось молча, и царила какая-то тишь. Фрейлина Жуковская говорит:

–– Отчего вы такой скучный, Алексей Петрович?

–– Да не с чего быть веселым. Я был сегодня свидетелем такой драмы, что и до сих пор не могу успокоиться.

–– А что за событие? –– спросила цесаревна.

И я рассказал про несчастных детей.

В обычный час зашел в мастерскую цесаревич. Он был весел и шутил, как вдруг великая княгиня говорит ему:

–– Дай мне слово, что ты исполнишь, что я тебя попрошу.

–– А что такое?

–– Доброе дело, которое от тебя зависит.

–– Согласен, но дело-то в чем?

Я  рассказал еще раз подвальную драму, и когда окончил, то великая княгиня сказала мне:

–– Ступайте к Оому, скажите ему, что я беру пенсионеркой одну девочку. А ты,  –– обратилась она к цесаревичу,  –– берешь другую, неправда ли?

Заношу это в мою рукопись для того, чтобы знали добро, которое делалось с первых годов супружества их высочеств. Случаев таких было много, почему убеждения мои росли и крепли в смысле того, что во главе нашего царства-государства стоят люди характера доброго и душевного»  (А. П. Боголюбов).

В марте Александр встретился с депутацией из Туркестанской области. Во время разговора переводчик словно  потерял нить, переводя совсем не то, о чем его спрашивали. Оказалось, депутатам категорически было запрещено жаловаться. Александр потребовал новой встречи, убедив запуганных людей говорить правду.

26 марта он присутствовал на освящении часовни в Ницце, которая была поставлена по указанию императора на месте кончины Николая. Из гранита и мрамора, в строго византийском стиле, полукруглая внутри, со стенами, облицованными каррарским мрамором, она представляла редкое по красоте произведение архитектуры и искусства. Со всех полков, в которых числился Николай, в часовню были доставлены иконы, соседствуя с иконами, написанными Тимофеем Нефффой. Алтарь располагался на месте, где находилось смертное ложе цесаревича.

На литургии Александр не сдерживал слёз, вспоминая прощание с братом.

Вернувшись в Россию, продолжил распределение пособий в голодающие губернии. Собрания комитета  с самого начала проходили в Аничковом дворце, в библиотеке цесаревича. «Комиссия сознавала незначительность покупаемой партии хлеба, и была высказана мысль, что было бы выгодно получить сейчас из казны крупную сумму, употребить ее на покупку хлеба, а возвратить деньги из последующих добровольных сборов. При этом было высказано, что операцию эту надо сделать быстро и секретно, чтобы при такой крупной покупке не подняли цены купцы, у которых были собраны запасы. Цесаревич при этих обсуждениях не принимал участия, и, казалось, не обратил на это дело особого внимания. Но по уходу я нашел цесаревича в большой ажитации, он начал с того, что хочет просить у государя заимообразно миллион, и, в случае успеха, просит меня принять на себя покупку хлеба на этот миллион. Можно вообразить, как я был удивлен подобным предложением!

–– Вы за себя не боитесь? –– спросил цесаревич.

–– Не боюсь, ваше высочество, и вот почему: Господь сподобил меня помогать наследнику русского престола войти в народную деятельность, последствия которой неисчислимы.

На это цесаревич объявил, что и он не боится.

На другой день он показал мне свое письмо к государю, поданное утром, на котором была уже сделана государем надпись, что он приказывает министру финансов передать в распоряжение цесаревича миллион рублей. С этого же дня было приступлено к покупке хлеба на этот миллион.

Все распоряжения комиссии печатались в газетах, и купцам было известно, что поручено комиссией купить около 12 000 кулей, и на каждом пункте продажи полагали, что только это количество и покупается. В это время деньги каждому купцу нужны для приготовления к навигации, и потому они часть запасов уступали дешево.

Сведения о ходе хлебной торговли на пристанях получаются купцами чрезвычайно быстро, и когда купцы узнали, что куплено хлеба на миллион, полученный от цесаревича, то ошалели, и этот переполох сделал операцию цесаревича чрезвычайно удачной» (Н. А. Качалов).

Глубоко оскорбленный действиями комитета, министр внутренних дел Валуев подал в отставку.

    Федор Михайлович Достоевский высоко оценил деятельность цесаревича; писал  из Женевы поэту Майкову: «Как я рад, что наследник в таком добром и величественном виде появился перед Россией, и что Россия так свидетельствует о своих надеждах на него и о своей любви к нему».

 

XVIII

 

«...боли продолжаются и учащаются. Всё, больше не могу! Прощай, мама, если бы ты была сейчас здесь!..»

5 мая в 2 часа ночи в  Александровском дворце Царского села родился  Николай Александрович Романов, будущий Император Николай II. В дневнике цесаревича появилась запись: «Бог послал нам сына, которого мы назвали Николаем. Что за радость была, этого нельзя себе представить. Я бросился обнимать мою душку-жену, которая разом повеселела и была счастлива ужасно. Я плакал, как дитя, и так было легко на душе и приятно... а потом пришел Я. Г. Бажанов читать молитвы, и я держал моего маленького Николая на руках».

Минни с первенцем Николаем, 1869

В Копенгаген полетела телеграмма:  «Дорогие родители, порадуйтесь вместе с нами нашему великому счастью, ниспосланному добрым Господом, подарившим нам дорогого маленького сыночка, составляющего всю нашу радость! Рождение маленького Николая стало и исполнением всех наших молитв, и Вы наверняка поймете, почему мы дали ему это имя, которое вдвойне дорого нам».

«В третьем часу дня я вошел в его кабинет, ожидая его появления с понятным волнением. Дверь отворилась, и он вошел, буквально сиявший счастьем. Выразительным в своих чувствах он никогда не был, но на этот раз счастье, так сказать, насильно вырывалось наружу. Цесаревич предложил мне поехать с ним прогуляться в Павловск. По обыкновению, сел на козлы в свой английский экипаж, чтобы править самому, а я сел рядом, и мы отправились. Павловский парк был любимым местом гулянья цесаревича и его покойного брата с самого раннего детства, с каждым уголком, с каждою аллеей было связано какое-нибудь детское воспоминание. День был прекрасный, майское солнце грело, счастливый отец был весел. Это настроение духа у цесаревича продолжалось всё лето и переселилось в Петергоф, куда в июле, после поправления цесаревны, совершился переезд  (В. П. Мещерский).

Работы Минни: портрет кучера и натюрморт. Холст, масло, 1869

25 июня того же 1868 года у Марии Элимовны Мещерской тоже родился сын, названный в честь ее отца Элимом (Елимом). Мария Элимовна умерла от родов. Подробности передал Александру Владимир Мещерский, тетка которого, ставшая свекровью Марьи Элимовны, присутствовала при ее последних минутах: «Несколько часов после родов всё шло отлично, Мария Элимовна любовалась своим ребенком,  как вдруг сделался прилив крови к мозжечку, и доктора могли только быть поражены ужасною силою припадка, не уступавшего никаким средствам. Бедная больная страдала ужасно, и когда тетушка моя  подошла к ней, она сперва ее не узнала, а потом сказала: «Ах, я чувствую, что схожу с ума». Это были почти последние слова ее. Муж был в исступленьи, но теперь под влиянием горя смирился и немного рассеивается. Бедный ребенок, как жалка судьба его!..»

«Она вышла замуж за великосветского савраса и была глубоко несчастна, — вспоминал граф С.Д.Шереметев. — До меня дошла позднее такая выходка ее мужа: уже беременная поехала в театр, кажется в Вене, когда муж ее внезапно выстрелил из пистолета в ее ложе, в виде шутки, чтобы ее напугать».

Мария была похоронена в Вене на православном кладбище. Убитый горем Демидов морил себя голодом и был на грани помешательства. После встречи с иезуитами из католического ордена «Сердце Иисуса», несколько успокоился,  перевез прах Марии в Париж, жил скромно и тратил огромные средства на благотворительность. (В 1880 году Александр посетил могилу своей возлюбленной. «Был в Пер-Лашез на могиле Марии  Элимовны... Грустно…»)  Позже Демидов перевез прах жены в свою родовую вотчину на Урале –– в Нижний Тагил, и Мария Элимовна была захоронена в цоколе Выйско-Никольской церкви в семейной усыпальнице Демидовых.

Непонятная ее смерть обсуждалась в России многие годы, но наконец в третьем тысячелетии «очень умная» дама поставила точку: «Марию Мещерскую отравил Александр II, так как  ребенок ее был сыном цесаревича Александра».