Содержание материала

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Алексей Аркадьевич Столыпин (Монго) уехал из Пятигорска, как только окончил лечебный курс. Находился в полку, но вскоре подал в отставку. Во время крымской компании вновь поступил на службу, храбро дрался под Севастополем, участвовал в его обороне, за боевое отличие получил золотое оружие и чин майора. В тот же период у него обнаружились признаки чахотки. Попросил Николая I разрешить лечение за границей; император отказал. Согласие было получено позже, благодаря поддержке лейб-медика Мандта, но было упущено время. В Париже Монго перевел на французский язык роман «Герой нашего времени». Хотел ли он этим загладить вину перед Лермонтовым или имелась другая побудительная причина, но он дал редакции основание написать: «Господин Лермонтов недавно погиб на дуэли». Это было первое печатное сообщение о дуэли Лермонтова. В России истинная причина смерти поэта не упоминалась, как не упоминалось и о дуэли Пушкина.

Умер Монго во Флоренции, в возрасте 44 лет. Прах был перевезен в Петербург и захоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры, где нашли упокоение все Столыпины.

 

Михаил Павлович Глебов, излечившись от ранения, отправился на Кавказ адъютантом командира Отдельного Кавказского корпуса. 28 сентября 1843 года в районе Ставрополя был захвачен горцами в плен, и томился в плену два месяца. Для освобождения молодого офицера генерал Нейдгардт подкупил «своих» горцев, и они выкрали его. В 1843—1845 годах в Тифлисе Глебов встречался с немецким литератором Боденштедтом, которому передал для перевода 17 стихотворений М. Ю. Лермонтова, ныне утраченных. На Кавказе заслужил множество наград, славу отчаянного храбреца и неустрашимого воина. 9 августа 1847 года ротмистр лейб-гвардии Конного полка Михаил Павлович Глебов был убит выстрелом в голову при перестрелке в осаде аула Салты. В момент своей гибели сидел на коне перед готовящимся к атаке батальоном. Было ему, как и Лермонтову, 26 лет.

 

Руфин Иванович Дорохов продолжал служить на Кавказе в небольших офицерских чинах и погиб в 1852 году во время одного из сражений, изрубленный незаметно подкравшейся партией горцев. Очевидец рассказывал: «На моих глазах было, когда он погиб. Кстати, как удивлен я был, читая «Войну и Мир» Толстого лет 30 тому назад! Ведь его Долохов написан с моего старого знакомого Руфина Ивановича Дорохова! Толстой мог знать его в самый последний год его жизни, так как Дорохов был убит год спустя по прибытии Льва Николаевича на Кавказ. Но, несомненно, что все характеристические черты и особенности Долохова взяты Толстым с Дорохова. Да, это был человек даже на Кавказе среди отчаянно храбрых людей поражавший своей холодной, решительной смелостью».

 

Александр Иванович Арнольди участвовал в 1842 году в Ичкерийской экспедиции в составе Моздокского казачьего полка. Через год возвратился в Гродненский полк, прослужив в нем свыше двадцати лет. В 1849 году участвовал с полком в Венгерском походе. В 1877-1878 годах во время русско-турецкой войны командовал 4-ой кавалерийской дивизией и стал первым русским губернатором болгарской столицы Софии.

 

Александр Илларионович Васильчиков долгое время жил в благополучии, родил троих детей, но когда в печати стали появляться статьи о дуэли Лермонтова с Мартыновым, забеспокоился. В 1867 году вышла книга А. Любавского «Русские уголовные процессы», где автор как опытный юрист добросовестно привел два варианта описания дуэли, воспользовавшись ответами Васильчикова и Мартынова на вопросы следственной комиссии. Васильчиков показывал, что один из секундантов подал знак рукою, и дуэлянты, по сему знаку сойдясь к барьеру, остановились. Мартынов же показывала иное: «он, Мартынов, первый подошел к барьеру, ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок». Публика заговорила об убийстве поэта, тучи над Мартыновым и Васильчиковым сгущались.

И мертвый поэт торжествовал над ними!

Васильчиков написал пространные воспоминания, обеляя себя со всех сторон, но добился обратного: ложь его скоро была раскрыта и стали говорить, что он-то и был инициатором убийства.

 

Николай Соломонович Мартынов был помещен на три месяца на гауптвахту в Киеве, после чего Киевская духовная консистория определила ему покаяние сроком в 15 лет. Но уже 11 августа 1842 года Мартынов подал прошение в Святейший Синод, ходатайствуя, «сколько возможно, облегчить участь». Синод отклонил просьбу, указав, что в случае истинного раскаяния Мартынова духовный его отец может и по своему усмотрению сократить время епитимьи. Действительно, в следующем году срок был сокращен до семи лет. Тогда Мартынов обратился в духовную консисторию с «покорнейшею просьбою о смягчении приговора, о дозволении во время церковного покаяния иметь жительство, где домашние обстоятельства того потребуют». Просьба была удовлетворена.

«Мне случилось в 1843 году встретиться в Киеве с тем, кто имел несчастие убить Лермонтова; он там исполнял возложенную на него епитимию и не мог равнодушно говорить об этом поединке; всякий год в роковой его день служил панихиду по убиенном, и довольно странно случилось, что как бы нарочно прислали ему в тот самый день портрет Лермонтова; это его чрезвычайно взволновало» (А. Н. Муравьев).

Напрасно Муравьев поверил стенаниям Мартынова: Николай Соломонович отмечал роковую дату не панихидой по Лермонтову, а очередным прошением о сокращении срока покаяния.

A. И. Дельвиг тоже встречал Мартынова в Киеве:

«У генерал-губернатора Юго-Западного края Бибикова было несколько балов, на которых танцевал, между прочим, Мартынов, убивший на дуэли поэта Лермонтова и посланный в Киев на церковное покаяние, которое, как видно, не было строго, потому что Мартынов участвовал на всех балах и вечерах и даже через эту несчастную дуэль сделался знаменитостью. Каждый век российской истории рождает своих геростратов. Кто-то из них поджигает, кто-то из-за угла убивает, кто-то разваливает государства».

«Мартынов обыкновенно ходил с какой-то дамой, не очень молодой, небольшого роста и достаточно черноватой; при них было двое детей. Об этом тоже ходили какие-то разговоры… Кстати, передам об одном случае с Мартыновым; о том рассказал мне мой отец, который, кажется, сам даже был свидетелем этого случая. После обедни в церкви Киево-Печерской Лавры митрополит Филарет вышел с крестом, к которому все стали прикладываться. Мартынов, перед тем разговаривавший с дамами, подошел за ними ко кресту и, наскоро проделав подобие крестного знамения, хотел, в свою очередь, поцеловать крест. «Не так», — громко заметил ему митрополит. Мартынов сконфузился, но очень скоро перекрестился и снова наклонился к кресту. «Не так!» — снова сказал митрополит и прибавил: «Спаситель заповедал нам креститься таким образом: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». При этом митрополит весьма истово перекрестился. Мартынов в свою очередь так же истово прочел молитву и перекрестился. Тогда святитель глубоко вздохнул и сказал: «Так», дал поцеловать крест и удалился в алтарь. Об этом случае долго шумел в то время весь Киев» (А. И. Маркевич).

Было с чего шуметь: человек, который не первый год находился на покаянии, а значит, бывший на всех церковных службах, не знает, как правильно перекреститься и что нужно сказать, прикладываясь к кресту. Как же смотрели за ним святые отцы? И как же он «каялся»? Такой лицедей не мог не убить Лермонтова. Знал, что Лермонтов рано ли поздно выведет его на чистую воду. Вот и причина убийства.

Лицедейство было, как видно, семейной чертой Мартыновых. То мамашины стоны о «прочитанных» письмах, то «княжна Мэри»; а 1852 году младшая сестра Мартынова в разговоре с Я. К. Гротом утверждала, что Мартынов вынужден был выйти в отставку из-за дуэли с Лермонтовым. Не много и лет-то прошло, чтобы ей запамятовать.

В 1846 году Мартынов был полностью избавлен от епитимьи. За год до этого он женился на дочери киевского губернского предводителя. После Киева поселился в Москве в отчем доме. При посредничестве Васильчикова записался в Английский клуб, играл в карты и был, вероятно, счастлив встречаться в клубе с Бахметевым, мужем Вареньки Лопухиной, который всей душой ненавидел Лермонтова.

За годы совместной жизни супруги Мартыновы родили пять дочерей и шестерых сыновей. Мартынов несколько раз пытался в печати обелить себя: его, как и Васильчикова, пугали появлявшиеся расследования дуэли. Злился, что слава Лермонтова растет с каждым днем: выходят книги в России и за границей, стихи учат во всех гимназиях, готовится к постановке опера «Демон», романсы на стихи Лермонтова исполняют знаменитые певцы –– русские и зарубежные, гастролирующие в России.

Пророчески сказал Лермонтов в восемнадцать лет:

 

Я рожден, чтоб целый мир был зритель

Торжества иль гибели моей.

 

«Мне было уже пятнадцать лет, и я был страшно поражен, что слышу о Лермонтове, как о лично знакомом говорящему… Я встречал Мартынова в Париже. Мы, тогда молодые люди, окружили его, стали дразнить, обвинять:

–– Вы убили солнце русской поэзии! Вам не совестно?!

–– Господа, сказал он, –– если бы вы знали, что это был за человек! Он был невыносим. Если бы я промахнулся тогда, то я бы убил его потом. Когда он появлялся в обществе, единственной его целью было испортить всем настроение. Все танцевали, веселились, а он садился где-то в уголке и начинал над кем-нибудь смеяться, посылать из своего угла записки с гнусными эпиграммами. Поднимался скандал, кто-то начинал рыдать, у всех портилось настроение. Вот тогда Лермонтов чувствовал себя в порядке…» (А. А. Игнатьев).

Молодой граф Игнатьев поверил, что Мартынов говорит искренне, и до конца своих дней ненавидел Лермонтова. Из уст его родственников, из уст его друзей и покровителей шла молва о несносном характере Михаила Юрьевича.

Владимир Михайлович Голицын хорошо помнил Мартынова:

«Жил он в Москве уже вдовцом, в своем доме в Леонтьевском переулке, окруженный многочисленным семейством, из коего двое его сыновей были моими университетскими товарищами. Я часто бывал в этом доме и не могу не сказать, что Мартынов-отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку «Статуя командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры: беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом. Стоило ему появиться в компании молодежи, часто собиравшейся у его сыновей, как болтовня, веселье, шум и гам разом прекращались и воспроизводилась известная сцена из «Дон-Жуана». Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты, причем его партнеры ощущали тот холод, который, по-видимому, присущ был самой его натуре».

Умер Николай Мартынов в 1875 году в возрасте 60 лет и был похоронен в фамильном склепе возле подмосковного села Иевлево. В 1924 году в этой усадьбе разместилась колония для беспризорников. Прошедшие огонь, воду и медные трубы, колонисты дружно разорили склеп, изъяв то, что нашли ценного, а кости Мартынова вместе с костями всех остальных, кто покоился там, утопили в пруду.